Послевкусие дешевых сигарет

we are not lovers. we are only agents of this blood contract. Грязь. Она повсюду. Начиная с рыжей, полностью выгоревшей шерсти помойной крысы и заканчивая сладким, изрядно переваренным марципаном лучшего кондитера. Частички бактерий, микробов и прочей заразы найдутся как в провонявших стойлах скотины, так и на белых перчатках хирурга, готовившегося к очередной операции. Забавно, не так ли? Темно-коричневый балдахин с золотыми лепестками лилий мягко нависал над просторной кроватью. Его жесткие кисточки, свисавшие с обоих концов, едва ли задевали железную, выполненную в готическом стиле спинку. Колючие, выкованные немецким скульптором розы переплетали свои стебли с металлическим брюхом змеи, подползавшей к чаше. Длинный разветвленный язык хладнокровного создания вытянулся в ожидающей позе: наполнить ли сосуд ядом или испить то вино, что там уже налито? Да, эта воистину пугающая инсталляция была лишь по вкусу Осаму Дазаю ─ художнику, чьи картины вызывают и восторг, и отвращение. Прикусив кончик шелковой материи, мужчина стянул свои белые перчатки. Бинты сильно сжимали порезанные вены, но без них было бы невозможно выйти в свет. Алые от запекшейся крови рубцы, следы неполноценности мастера, слишком ярко выделялись на молодой коже. Ошибка за ошибкой, глупость за глупостью… Зачем он так уродовал себя? Зачем издевался над своим телом? Неужели все его проблемы были настолько серьезны, что жизнь ему казалась бременем? Или же это был всего лишь пафос для привлечения внимания папарацци? Дазай галантно расстегнул рубашку и спустил бархатный галстук. Его стройное тело в сумраке ночи казалось еще более привлекательным, чем днем. Выступающие кости, впалый живот, торчащие ребра, синие вены… Безусловно, кому-то подобная внешность покажется неприметной, не входящей в рамки журнальных идеалов, но… Нельзя сказать, что Осаму был некрасив. Ведь все его шрамы, порезы и даже худоба оставляли после себя некое послевкусие, словно после хорошего вина или горького шоколада… ─ С тобой всегда так много проблем, ─ живописец присел на мягкий подол кровати, ─ скажи, ты усердно сопротивляешься только потому, что чувствуешь боль? ─ мокрая от пота челка упала на сверкающие безумием глаза, ─ разве арт имеет право перечить своему господину, даже если он испытывает боль? Рисунок примет, скульптура стерпит, танец подчинится, а музыка простит. Но только не человек. Человек не может быть собственностью другого человека. Пора это уже запомнить Дазаю. Ночь рисовала тени на безмолвном лице клинического психолога. Губы отдавали синеватым оттенком акварельной лазури от долгого и мучительного кислородного голодания. Рана начала затягиваться на его шее, но по-прежнему саднила. Было жарко. Слишком жарко. ─ Ты хочешь меня убить? ─ сквозь тяжелый кашель проговорил Накахара. Дазай молча заглянул в его миндалевидные глаза. В синих, излюбленных Винсентом Ван Гогом оттенках мастер и видел ведущий цвет своей будущей картины. Обсидиан. Не краска Кляйна и не берлинские разводы. Только обсидиан. «Азазель» ─ так он назвал свое новое, но еще незаконченное полотно. Азазель, демон, не имеющий ни лица, ни тела, ни даже контурной обводки… ─ Я не убийца, ─ печально осознавая смысл этого слова, нарушил тишину живописец. ─ Я художник. А это еще хуже, Чуя… ─ правая рука аккуратно коснулась колена собеседника, ─ Это смертельно для меня. «Для меня смертелен ты, Дазай» ─ расплывчатая мысль, подобно веренице мышей, пробежала в рыжей голове психоаналитика. ─ Я не пробовал тебя уже очень давно, ─ пальцы легонько поглаживали черную ткань, ─ я хочу тебя, не сопротивляйся мне, ─ несмотря на неудовлетворенное либидо, голос Осаму был довольно подавлен. ─ Обещаю, что я оплачу тебе все: и укус, и побои, и… ─ Не надо, ─ психолог откинулся на кроваво-красную подушку, ─ не плати мне сегодня. Накахара впервые не хотел денег. ─ Как скажешь… Сорвалась цепь. Холодные, как персты самой Смерти, руки дотронулись до теплой груди рыжеволосого психоаналитика. Шершавая подушечка пальца игриво провела по хрупкой ключице партнера. «Ты боишься грязи, ─ ледяные кисти опустились на уровень светло-розовых, никем не тронутых, кроме Дазая, сосков, ─ а сам содрогаешься при каждом моем движении… ─ Художник мягко царапнул выступающий ореол. ─ Выходит, не такой уж ты и мизофоб, каким хочешь казаться». Был ли Чуя действительно мизофобом? ─ наиглупейший вопрос, который только мог задать Осаму Дазай. Ведь все страхи, желания и навязчивые мысли похоронной лентой оплетали воспаленный разум рыжего уже на протяжении четырнадцати лет. Облезлые стены детдома, общая одежда, неубранные туалеты, картофельные очистки и выжимки с прокисшего молока ─ все это как нельзя точно оставило неизлечимый отпечаток в психике Накахары. Вечно засаленные простыни, дизентерия, темно-серые клопы… И самое главное ─ это руки. Всегда грязные и всегда пахнущие серой от усердной работы в цеху. Все свое детство Чуя Накахара семенил от одного приюта в другой. От него отказывались, над ним издевались и даже хотели как-то раз задушить, незаметно прижав подушкой его бледное лицо. Кожевник, повар, игрушечных дел мастер, столярный подмастерье… У кого только не ютился рыжий, пока наконец-то не решился на побег. В восемь лет он собрал все свои лохмотья, именуемые одеждой, украл кусок заплесневелого хлеба с обрезками бекона, после чего открыл окно и спрыгнул с деревянного помоста. Мальчик хотел одного в тот момент: либо встретить неожиданное «спасение» в лице добродушных прохожих, либо же умереть, но быстрой и безболезненной смертью, быть может, с улыбкой на лице. Да, «спасение» он действительно встретил. Миловидная женщина Озаки Коё-сама протянула ему руку помощи, которая обернулась, к сожалению, суровой жизнью в условиях преступной группировки. Но это уже была совершенно другая история, которую клинический психолог предпочел бы опустить. Так или иначе, а в пятнадцать лет ему удалось покинуть и так называемую «мафию», где его держали как мальчика для битья. Тушили об него окурки, гоняли, заставляли выполнять самую тяжелую и опасную работу. И опять же. Грязь. Она снова преследовала юношу. Но тогда она была уже не только на руках Накахары. Она была в сердцах людей. Грязные благодетели. В двадцать пять Накахара окончил институт и получил специальность. Сейчас же Чуе-сану двадцать девять лет, он практикующий психолог и арт Дазая. И если художник окончательно не растерзает его тело, то есть вероятность дожить до тридцати. Хотя бы. Что ж, вернемся в пугающий своей атмосферой номер, за который Осаму заплатил довольно внушительную сумму. ─ Твое тело такое чувствительное, ─ влажный язык живописца лизнул персиковую бусинку, ─ оно так реагирует… Зубы несильно прикусили кожу. Более того, развратный рот темноволосого мужчины, подобно страдающему от жажды путнику, впился в этот сладкий лепесток похоти. Он посасывал соски молодого психолога, ласкал их… Но не испытывал особого «насыщения», так как хотел большего… Словно паланиковский Тайлер* был для художника рыжеволосый мужчина. Он существовал в его сознании, в его фантазиях, и в его реальности. Вот он. Чуя. Где-то на семнадцатом этаже огромного небоскреба, возвышаясь над всем Токио, внезапно застыла тишина. Гул автомобилей, разговоры прохожих, голос диктора в рекламе ─ это всего лишь пыль на фоне того блаженства, что рисовала блудница-ночь. Ночь ─ именно то время суток, когда можно спокойно снять маски, обнажить безропотное тело, предоставив его полностью на распятие. На распятие своим собственным прихотям и уловкам. ─ Ах, ─ приглушенный стон сорвался с губ психоаналитика, ─ ниже… еще ниже… Накахара все-таки сдался. Цвета молочного шоколада волосы игриво скользнули по бледному торсу, а все тот же непокорный язык, виртуозно описав круг, замер у самого низа живота. Издевательская улыбка мелькнула на мокрых губах Дазая. Он облизнулся. ─ Вы так нарядно раздеты, Чуя-сан, ─ правая рука дотронулась до уже опухшей кожи партнера, ─ вам же сейчас приятны мои действия? Испытывал ли Чуя удовольствие? ─ безусловно. Мастер не доставлял ему особой боли, но и не приносил нежности. Он просто играл со своим рыжим вдохновением, пользовался и вытягивал всю энергию из безропотного тела. Рыжая доверчивая кукла так просто попала в руки настоящему дьяволу-искусителю. ─ Заткнись, ─ пытаясь придать голосу твердость, ответил клинический психолог, ─ вы же мне так сказали, Осаму-сан? Художник приказал ему открыть рот только в постели. А в итоге, находясь на мягкой перине, рот вынужден открыть Дазай ─ первая маленькая победа Чуи над Осаму. Бледные пальцы расстегнули золотую молнию на брюках рыжеволосого мужчины. А после немного приспустили плотную материю. «Наконец-то, ─ кроткие губы прикоснулись к возбужденной плоти, ─ держитесь, Чуя-сан». Рот мастера полностью поглотил в себя самый эрогенный орган Чуи. Рвотный рефлекс, что почему-то было неудивительно, у Дазая был совершенно притуплен. И это ему позволило стать самым профессиональным любовником в глазах клинического психолога. ─ Ну как, вы довольны? ─ Осаму вытерся салфеткой, ─ и заметьте, я не причинил вам сейчас ни капли боли, неправда ли? Синие глаза со злостью посмотрели на художника. В них пылала ненависть, и только ненависть. Если живописец каждый раз подбирал для описания рыжего все новые и новые тона, то для описания других людей, скажем, того же инвестора он ограничивался одной локальной заливкой. У Кейти, это была фамилия иностранца, глаза были просто голубыми. Прекрасными, как море в час прибоя, и пустыми, как бутафорское стекло в кулоне на шее танцовщицы. Честно признаться, Дазай не уважал психолога и позволял себе над ним издеваться. Но Юджина Кейти живописец высоко ценил как человека, поэтому-то никогда не разрешал себе подобных выходок. Треснутые, с запекшейся кровью губы Накахары манили к себе живописца. Осаму катастрофически хотелось укусить их еще сильнее, разорвать покрасневшую кожу и провести кончиком языка по нёбу рыжего психоаналитика. Он жаждал самым аморальным образом поцеловать свою «картину». ─ Даже не думайте об этом, ─ рыжий прикрыл рот ладонью, ─ в губы целуют только любовников. А мы не любовники. Мы лишь стороны контракта. Жестоко. Даже весьма. Особенно, если учесть, что они раньше практиковали подобный вид интимного контакта. ─ Тогда, ─ голос мастера отдавал сталью, ─ раздвиньте ваши ноги. Это же входит в условие договора? Психолог собрался возразить, но острое колено Дазая моментально раздвинуло его ноги. Одной рукой художник уже расстегивал последний элемент своей одежды ─ классические брюки немецкого покроя. И все бы ничего, если бы не телефонный звонок, который просто кардинально изменил исход ночи. ─ Да? ─ Осаму практически вошел в своего оппонента. ─ Что? ─ Его лицо изменилось: мышцы натянулись, а рот скривился. ─ Вы уверены? ─ В глазах выступила ярость. ─ Хорошо, я приеду как можно скорее. Да, двенадцатый дом, я запомню. ─ Что такое? ─ злорадно вопросил рыжий, ─ неужели ваши поклонницы звонят вам даже ночью? Мастер бесцеремонно оттолкнул психолога, и тот ударился о железные прутья мертвенно-готической кровати. Яркие пряди Чуи, подобно огню, выделялись в этом чертоге кромешного мрака. Осаму Дазай снова бросил свое вдохновение. Как ненужный мусор. Как ненужного ему человека. Не любовники. Лишь партнеры. А в этих не выкуренных Чуей сигаретах, что лежали на полу, скрывалась главная причина ухода Дазая. Он не ощутил того пьянящего вкуса дешевых затяжек, что из раза в раз возбуждали в обоих желание. Не любовь, но должную страсть. Черт, неужели художник был настолько циничен? «Да, ─ темный силуэт одиноко затушил окурок об остатки разлитого вина, ─ ты не просто человек, Осаму Дазай, ты чудовище, которое заслуживает своего наказания». Но в это самое время на девятнадцатом километре Токио-Сибуя, в жестком кресле такси, художник напряженно сжимал свои перчатки. Он боялся предстоящего разговора. Ведь позвонил Юджин. Юджин Кейти. _______________________________________________________________________ *Паланиковский Тайлер - иллюзорный персонаж романа Ч.Паланика "Бойцовский клуб".