Послевкусие дешевых сигарет

Прерывающееся, переходящее в сладострастный шепот дыхание скользило в плохо освещенной комнате небольшого номера. Свечи, плачущие с самого начала ночи, сейчас догорали. И их привычный запах перегара смешивался с безумной симфонией стонов и желаний, что буквально разрывала металлическую кровать, бежевый матрац и алые, словно кровь, простыни. Переплетенные пальцы крепко впивались в кожу друг друга, оставляли порезы ногтей, сливались с почти одинаковым оттенком вен. Завернутый манжет рубашки, небрежно спущенная лента, не снятый, но отчаянно скомканный пиджак, сдернутые с хрупкого запястья черные перчатки и белые бинты, скрывающие пораненные жилы – истинный реквием для двух уставших от желания оков. Что ж, ледяная рука игриво провела по горячей груди, задела живот и слегка притронулась к мышцам. Нежно, бережно и так хрупко, как, должно быть, подлинный гений создавал свою Джоконду. Длинные пальцы наносили едва ли заметные штрихи, форсируя невидимой кистью по ребрам своего вдохновения, заставляя его еще больше раскрыться, вкусить этот яд страсти. — Дазай…— приглушенный крик его возлюбленного «полотна», — пожалуйста, не останавливайтесь… Художник и не планировал прекращать действия. Он лишь еще сильнее навис, прижал юркое тело к ледяным прутьям кровати. — Дазай, — рыжие волосы самого прекрасного элемента картины распластались на мягкой подушке, — вы… Бледные губы перекрыли рот творению мастера. Рыжеволосый мужчина не вовремя произнес дрожащее имя и не вовремя задал вопросы. Их языки стали аккуратно сплетаться: не грубо, но и не нежно. Прохладно. Да, идеальное сравнение. — Обсидиан, — в чужие губы прошептал Дазай, — это будет цвет обсидиана… По ярко-синим зрачкам партнера пробежала искорка недоумение вкупе с приличной дозой фриссона. — Что ты сказал? — прокуренный тембр мгновенно забыл правила приличия, не употребил уважение к художнику. — Ничего, — бархатный голос начинал успокаивать, — расслабьтесь Чуя-кун, почувствуйте эту близость. И робкое тело рыжеволосого мужчины послушно выгнулось дугой, предоставив полноправную возможность своему творцу полностью заполнить нежное лоно. Еще толчок, еще удар об кофейные обои тяжелой кровати... Расцарапанные бедра, влажные следы укусов... Опухшие ореолы чувственных сосков... Предел близок. Чуя безоговорочно отдавался молодому живописцу. — Вы закурите сигарету, Чуя? — каштановая челка соблазнительно упала на брови, — окажете мне такую услугу? — Прямо сейчас? — мускулистые руки инстинктивно прижали шею Дазая, — ты говоришь мне это в такой позе? — Да. — Но… — Я хочу ощутить запах дешевого дыма в стенах дорогой коробки люкс-отеля. Выполните мою просьбу? Смущенный кивок. И длинные пальцы молодого человека подняли с пола полураскрытую пачку убивающего своей горечью никотина. Осаму Дазай отодвинулся от расслабленной "жертвы", услужливо предоставив ей время на затяжку. Чуя подавленно принял капризное желание партнера, ведь художник всегда жаждал вкуса дыма в их поцелуях. — Так достаточно? — терпкий выдох ударил прямо в лицо, — заметьте, это на сегодня ваше последнее приказание. Я вам не... Сухие губы притупленно прикусили костлявую ключицу. — Теперь я закончу эту картину, — мокрый язык скользнул по тонкой шее к самым губам Чуи. Но Дазай не стал впиваться в его кроткий рот, а лишь прикусил, оттянул и немного надорвал нежную кожу. Горячая струйка крови болезненно обрисовала белый оскал рыжего. В возбужденной полости смешался соленый вкус кровоподтека, тимьяновый осадок табачного дыма, сладковатая пастила собственных слюней и... притягательное послевкусие Осаму, его любимого художника. Собственно, других художников Чуя-сан и не знал. Все-таки медицина не перекрещивается с искусством. Как ни крути. — Тебе нравится быть жестоким, Осаму-чан? — сигарета медленно плясала ломаное танго в левой руке. — Мне нравится видеть твою покорность, Накахара-кун, — кисть художника высвободила зажатую сигарету, развратно прикурив ее после губ чужого человека, — ты меня вдохновляешь. — Интересно...— бледное лицо откинулось на мягкую подушку, — после твоих "когтей" мне придется перевязывать шею или сразу взять больничный? — А это уже вам решать, Чуя, — молодой человек избавился от испачканной в вине рубашки, — продолжим нашу пытку? И их тела снова слились воедино. Неописуемое, практически блаженное удовольствие от действий Дазая, его осторожная грубость и эгоистичная улыбка буквально топили слепую наивность рыжего любовника. Безусловно, мужчина мог быть дерзким и даже чересчур холодным, но... К чему это сейчас? К чему это, когда ты на пике? — Все, — Осаму Дазай неожиданно прекратил механическую работу, так и не достигнув экстаза, — хватит. Спутанные волосы и потерянный взгляд морских глаз растворился на фоне неполученного удовлетворения. Живописец завершил картину, но картина еще не отпустила своего создателя. — В смысле? — тон голоса достиг предела, — в смысле хватит?! Кошачья улыбка мелькнула на уставшем, мертвенно-прекрасном лице. — Я нашел нужный цвет, Чуя. Это обсидиан. У нимфы должны быть глаза обсидиана. — И что ты этим хочешь сказать?! Какая, к чёрту, нимфа, Дазай?! Молодой человек безразлично увеличил расстояние между горячим животом Накахары и своим пульсирующим торсом. — Я подобрал подходящую палитру, говорю же... и ты можешь быть абсолютно свободным. Я определился с гаммой. Горячая пощечина. Внутри что-то оборвалось, как будто вспороли сердце. Чуя-сан мгновенно вывернулся из-под телесной клетки кареглазого мужчины, разозленно схватил упавшие брюки и отправился в душ, сценично при этом хлопнув дверью. «Идиот, — без доли сожаления ухмыльнулся молодой живописец, — неужели, он реально воспринимает нашу сексуальную связь всерьез?» Худощавые руки покрепче затянули бежевые бинты, поправили повязку, а затем с неподдельным упованием извлекли свернутый несколько раз холст. Это была новая картина. Изящная, как ночной мотылек, нимфа разрывала чрево морского демона. Произведение было почти закончено, даже высохла акварель, но только глаза у девушки были пустыми, невыразительными. Честно признаться, Дазай искренне не знал, какими они должны быть: то ли розовыми, то ли голубыми... Но сладкие вздохи и липкий пот похоти, что подарил ему Чуя, помогли выявить завершающий орнамент. Обсидиан. Это определенно обсидиан. Почему? — ответ неясен. Накахара молча собрал оставшиеся вещи, застегнул плащ и надел шляпу. Он был морально подавлен. Его использовали как игрушку уже не первый раз. Манили как маленького котенка, обещали ласку, а в итоге?! Разбивали на тысячи осколков доверившуюся душу, пачкали, мяли, плевали в самые фибры, в самые глубинные органы миниатюрного тела. Быть чьим-то вдохновением звучит, как быть чьим-то полотенцем. Когда надо — берут, а не надо — бросают. — Чуя-чан, — темноволосый художник даже не повернулся в сторону того, с кем пятнадцать минут назад предавался плотским утехам, — не забудьте ваш ежедневник. Я записал себя на 3 марта, кажется, в 17:00. Черная перчатка раздраженно подобрала записную книжку, рассыпанные листы каких-то черно-белых методик, амбулаторное заключение недавнего приема. — Вам следует сменить психоаналитика, — хрипло прорычал рыжий, — я больше не собираюсь заниматься вашей проблемой. — Вот как? — слова наигранно растянулись, — что ж... Тогда вы будете совсем без работы. Ах да... Возьмите деньги в моем портмоне. Сегодня вы воистину оправдали мои желания. Брать деньги за ночь — это ли не верх унижения? — Засуньте их куда подальше, Осаму Дазай, — в голосе пробивалась дрожь, — я не шлюха, чтобы платить мне за близость. — Как знаете, — ледяной ответ оцарапал последнюю грань хоть какого-то уважения к человеку, что так всецело отдавался изнуряющим прихотям, — на мой взгляд, вы только этого и заслуживаете, Чуя Накахара.