dead leaves

      Если по его венам не течёт кофе, то, скорее всего, совсем скоро оно заменит ему кровь. Вот-вот, ещё пару кружек, и оно точно расползётся по всему организму, либо убивая его, либо превращая в существо, похожее на банку растворимого из местного супермаркета.       Питаться исключительно кофе ужасно, Юнги знает это, только ничего не может поделать, кроме как залить водой новую порцию уже по сути безвкусного напитка. У него круги под глазами такие же тёмные, как и радужки, губы бледные и с кожей сливаются. Он не спит уже вторые сутки? Кажется, хотя Юнги не уверен. Он вообще не уверен ни в чём кроме того, что уже двадцать второе число, а это значит, что до сдачи осталась жалкая неделя. А у него ещё ничерта не готово.       Юнги плюхается на диван, чуть было не разливает кофе и ругается. Хочется кинуть кружку в стену, закричать в голос, ведь он так желает просто прилечь, уснуть и послать всё в саму преисподнюю, причём так сильно, что вот-вот, и точно заплачет. Но нет, работа превыше всего, ему за квартиру платить, да и аванс выслали ещё в начале месяца. Только текст на музыку не накладывается, получается всё более, чем отвратительно, и Юнги просто готов прямо сейчас сдаться и поселиться в коробке, стоящей у него во дворе.       Закрывая лицо руками, он проводит ими вниз, оттягивая кожу и широко открывая глаза. Возьми же себя в руки, Мин Юнги! Ты должен закончить это! Это — твоя работа! Твоя мечта, ведь если ты правда хочешь, ты просто должен что-то сделать!       Но, наверное, для того, чтобы что-то делать, ему нужно не двадцать четыре часа в сутки смотреть в экран, где неровные звуковые графики никак не могут сопоставить собой нужную мелодию, а отвлечься, словить так называемое вдохновение. Полностью убитое в день их общих посиделок в намджуновой квартире.       Обижаться на них глупо, Юнги знает. Ведь он сам часто отказывается, просыпает, банально не слышит то, что ему приходит сообщение. Он привык сидеть дома, вместе с Нун и своей музыкой. Это уже стало так обыденно, несмотря на то, что годом ранее он проводил много времени со своими друзьями. Они были его командой, поддержкой и вдохновением. И Юнги правда не знает, когда эта самая поддержка и опора ушли из-под его ног.       Когда друзья перестали звать его куда-то? Беспокоиться о том, что тот сидит дома слишком много? Когда последний раз они тусовались с Тэхёном, как когда-то давно, ещё в Тэгу? Как давно они сидели с Намджуном и рифмовали под рандомные биты, пытаясь задиссить друг друга? Как давно Хосок, смеясь, учил его какому-то нелепому танцу, а Чимин показывал движения, которые могут стать интересным дополнением его читке? Когда Чонгук перестал заваливать его глупыми сообщениями о том, как тот проводит день, какая сегодня погода и чем он занимался?       Когда он успел всё это потерять?       Юнги громко выдыхает, проводя рукой по белой шерсти Нун. Кошка довольно урчит, напрягается телом и перебирает лапками во сне. Из-за этого на губах расцветает улыбка, рассеянная испугом, когда телефон под боком начинает вибрировать.       Поднимая тот, Юнги удивлённо выгибает бровь. Тэхён.       — Хён, привет! Ты как? От тебя так давно ничего не слышно, — его голос звучит почти обиженно, но всё так же звонко. Тэхён привык чуть ли не кричать, когда разговаривает. — Я писал тебе СМС в ККТ? Ты не видел?       — Да, прости, не видел, — Юнги потирает глаза. Он надеется, что голос его не слышится слишком уставшим. — Я хорошо. Работаю. Что-то случилось?       — Я переживал. Не люблю, когда ты пропадаешь надолго, хён.       Голос Тэхёна делается в разы тише, в них можно почувствовать те родные нотки беспокойства. От этого на груди становится теплее, а сам Юнги невольно улыбается.       Юнги повторяет, что у него всё хорошо и в ответ интересуется данным у Тэхёна. Тот смеётся, казалось бы, отвлекается на что-то вне, а потом через смех говорит.       — Да, всё прекрасно! Мы просто собрались с ребятами, хотим сходить на сегодняшний концерт. Что-то вроде рэп-сходки? Говорят, приедут пару уже вполне себе поднявшихся исполнителей с области.       — О. Даже не слышал о подобном. Вы идёте туда... все?       — А, ну, да. Сокджин-хён, правда, отказался из-за работы. Кажется, у дочки его хозяйки свадьба? Я не до конца понял, но так да, здесь все.       В ответ на это Юнги лишь что-то невнятно мычит. Впрочем, Тэхён этого, кажется, не слышит — вновь отвлекается на шум со стороны. Он улавливает чужие, но знакомые голоса, хохот Хосока и возмущение Чимина. Кажется, Чонгук о чём-то спрашивает у Тэхёна, но тот прикрывает динамик — не слышно. Впрочем, Юнги не очень-то и хочется слышать, что там младший говорит. Вообще не хочет слышать никого из них — хоть трубку бросай.       Возможно, он виноват сам. Но когда это «виноват сам» скатилось до планки того, что его уже даже не пытаются во что-то ставить?       Противно.       — Что же, удачи вам.       — А, да. Хён, и тебе! Ах, Чонгук передаёт, чтобы ты скорее заканчивал работу — он ждёт тебя! Бай-би!       Юнги ещё с минуту сидит с телефоном у уха. Смотрит перед собой, слушает прерывающийся звонок. А потом кривится, не то от злости, не то от обиды. У него намокают глаза, которые тот начинает тереть с особым усилием. Вот ещё, не будет он из-за этого плакать! Не будет обижаться на них за то, что они не позвали его. Какой-то концерт? Да наплевать! Юнги всё равно никого оттуда не знает.       Просто дело совсем не в концерте, понимает он. Дело в нём самом? В том, что сейчас именно он сидит в своей комнате один, с кошкой и ноутбуком. Чуть ли не плачет, как обиженное дитя, ведь он, чёрт побери, обиженное дитя! Сейчас признать это не так страшно.       Но он не признаёт. Не успевает, вздрагивая от двойного стука в свою дверь. Юнги оборачивается, смотрит на ту, словно её сейчас выломают и в помещение зайдёт самый настоящий монстр. Но этого не происходит, а Юнги вынужден подняться, когда слышит второй настойчивый стук.       У него нет глазка, щели все давно уже закрыты, а потому, даже не интересуясь, кто там, — убийцу или даже саму Смерть с косой он сейчас боится меньше всего на свете, — открывает дверь. И замирает в удивлении, во все глаза уставившись на стоящего перед ним Сокджина.       — Выглядишь дерьмово, — с порога заявляет тот.       — Разве ты не на свадьбе дочери тётушки?       — Может, я для начала зайду?       Юнги покорно отходит в сторону, пропуская гостя вперёд. Сокджин благодарно улыбается и стягивает кроссовки, пока дверь за ним закрывают. Хозяин квартиры так и стоит, ожидая, пока гость выпрямится и ответит на поставленный вопрос, завуалированный из «Что ты здесь делаешь?».       Прошуршав пакетом в руках, ответ ему всё же дают:       — Свадьба закончилась вчера, поэтому сегодня, освободившись, я сразу направился к тебе.       — Зачем?       — Потому что этого больше никто не делает?       Слова старшего больно ударяют по грудной клетке, из-за чего Юнги сразу же хмурится, уголки губ опускает. Неужели это так заметно? Было всегда заметно. И видят ли всё это остальные? То, как они отдаляются; то, как им не нужен Юнги. И если видят, замечают, знают, почему продолжают это делать?       Почему это делают те, кто всячески помогал Юнги, но не игнорирует его тот, кого он совсем, по сути своей, не знает?       — Ох, Юнги, нет, я совсем не это имею в виду... — Сокджин понимает, что сказал лишнего, и потому быстро пытается вывести ситуацию в другое русло. Он начинает что-то тараторить, хватает Юнги за руку и ведёт вглубь комнаты, из тёмного холла в общую, на свет. В глазах старшего почти паника, которую он неумело скрывает за нервной и немного кривой улыбкой. Сокджин скидывает пакет на стол, а после вытаскивает небольшую коробку, сразу всучивая её в чужие руки.       Коробка эта чуть было не падает из рук Юнги, но он подхватывает её и даже не пытается спорить с любопытством: открывает, чуть распахивая глаза в удивлении, замечая там различной формы печенья, покрытые белым шоколадом и украшенные присыпками, полосками тёмного шоколада или различными добавками. Это его любимые печенья — не знает об этом никто, кроме, наверное, самого старшего, у которого Юнги однажды украл пару штук на работе. «Просто на пробу», — оправдывался он, чтобы скрыть своё смущение. Просто очень любит белый шоколад и мягкое рассыпчатое тесто.       Подобная реакция только радует Сокджина.       — Они должны быть ещё тёплыми? Я приготовил их и сразу направился сюда, так что прошло не очень много времени и-       — Серьёзно, ты... — пытается продолжить Юнги, поднимая на него голову. Он хочет возмутиться, задать сотни вопросов, которые сейчас вьются над ним подобно рою мух. Противных, жужжащих, нервирующих. Юнги готов злиться, только тепло, разливающееся в груди от одного этого поступка, не позволяют и голоса повысить.       А после следующего Юнги и вовсе начинает смеяться, закрывая лицо рукой.       Просто потому что Сокджин, не давая ему сказать что-то ещё, выуживает из пакета следующее — коробку с DVD-диском. «Люди в чёрном».       — Хён, мы смотрели этот фильм двадцать три раза! Только в этом году, — убирая руку от лица, добавляет Юнги.       — Значит, посмотрим в двадцать четвёртый. Ты ведь любишь его, — Сокджин подмигивает и подталкивает Юнги к дивану вместе с диском в руках, прося его всё включить. Сам он разворачивается и идёт к чайнику, отмечая кучу пустых кружек из-под кофе и вновь начиная что-то бубнить себе под нос.       Противиться этому невозможно, и Юнги отпускает все посторонние мысли, направляясь обратно на диван. Он осторожно обступает проснувшуюся Нун, которая ринулась к Сокджину, и падает на диван, подвигая к себе ноутбук. Взгляд сразу падает на временные графики, на работу, которую он просто банально не может закончить.       Настроение его вмиг начинает падать, когда в голову приходят мысли о собственной бесполезности и жалкости. Даже песню закончить не может. Даже работу нормально выполнить не в состоянии. Кто он вообще такой после этого? И без того взял перерыв от работы из-за этого чёртового трека! И всё равно времени будто бы совсем нет.       Юнги с силой закусывает нижнюю губу и вздрагивает, когда на низкий столик рядом падают две чашки. Он не сразу понимает, что погрузился в мысли, полностью потерявшись во времени, и теперь над ним стоит Сокджин: обеспокоенный, тревожный, чуть нахмуренный из-за какой-то одной известной ему печали.       Однако тот быстро берёт себя в руки: подвигает Юнги в сторону, складывает все программы, предварительно сохранив результаты, — на случай чего-то непредвиденного, — и открывает дисковод, укладывая туда матовый диск. Тот начинает активно жужжать, после представляя так называемое меню.       Пока он всё это делает, Юнги покорно наблюдает. Ему почти стыдно, он зол сам на себя. Хочется прогнать Сокджина, просто потому что он нарушает его зону комфорта, из раза в раз врывается в его квартиру, в его жизнь. Мешается, как самое настоящее заболевание, которое никак не изъять из-под кожи. И это злит, это нервирует, потому что он не мамочка ему, не личный психолог, который непременно ответит на все поставленные вопросы. Которых, на самом-то деле, и не задают.       Сокджин совсем ничего не спрашивает.       Он просто тянет скиданные на пол покрывала, укрывает одним из них Юнги, вторым — себя. Всучивает тому кружку, роняет на чужие колени уже знакомую коробку, в то время как на свои ноги устраивает ноутбук и запускает фильм. Молчит, в тишине этой отпивая чай, а потом просто начинает говорить.       Сокджин совсем ничего не спрашивает — он рассказывает. Про то, какая сегодня с утра была прекрасная погода, а потом пошёл дождь. Он рассказывает, какого необычного цвета небо на рассвете, ведь уже середина осени, светлеет чуть позже, почти на самом открытии кондитерской. Говорит, что листья на землю попадали, что улицы похожи на желтые пруды, наполненные золотым светом. Сокджин добавляет, что любит осень, хотя весна ему симпатизирует больше.       — Люблю, когда тепло и распускаются цветы. Цветы — это красиво.       — Не люблю цветы, — вставляет своё слово Юнги, отпивая немного чая. Остывший.       Сокджин улыбается по-мягкому, а затем отвечает:       — Присмотрись к ним, Юнги-я. Это ведь маленькие жизни. Прекрасные, красивые. Непохожие на остальные. Каждый цветок индивидуален, не похож ни на один другой. У него есть свои чувства. В их маленьком сердце в самом стебле.       Они совершенно не смотрят фильм — они и без того знают его наизусть. Голоса актёров звучат где-то на фоне, пока Сокджин продолжает говорить обо всём на свете — даже о шерсти Нун, которая удобно устроилась рядом с фильтром ноутбука, согреваясь о него и тепла, исходящего от старшего.       Иногда Сокджин задаёт короткие вопросы, на манеру «Ты представляешь?» или «Ты видел когда-нибудь?», а потом тянет своё привычное «Йа!» и продолжает рассказы, иногда слишком сильно жестикулируя.       Чай обновлялся два, если не три раза. Кофе Сокджин запретил пить, чему Юнги, к удивлению, не противился — старший был, в какой-то мере, прав. Поэтому он просто продолжал отпивать свой горячий напиток, откусывать печенья и слушать.       И, признаться честно, Юнги мог бы слушать этот звонкий голос бесконечно. Впитывать в себя историю из жизни человека, с которым за год, если уж совсем честно, познакомился не очень сильно. Наверное, за один этот вечер он узнал намного больше: например то, что Сокджин очень сильно любит пастельные цвета, а в частности — розовый. Что он на самом деле любит зарубежный хип-хоп и расстроен из-за того, что сам никогда не сможет читать так же, как Намджун или Юнги. На самом деле Сокджин не любит просыпаться рано утром, а, напротив, ему нравится нежиться в кровати подольше, особенно если она завалена игрушками и подушками.       Сокджин любит зелёный чай, смотреть фигурное катание и танцевать, пусть у него это получается намного хуже, чем у переломанного калеки. Ему нравятся комедии, хотя иногда по вечерам он смотрит ужасы, а ещё не так давно он снялся для одного журнала, в рекламе какого-то косметического средства. «Хренового, если честно», — добавляет он.       А ещё, на самом-то деле, Сокджин тот ещё матершинник.       Юнги понимает, что каждый следующий рассказ абсурднее другого, но упивается ими, хватается, вдыхает, как глоток свежего воздуха. Сокджин перед ним открыт, свободен, смеётся периодически раздражающе, стучит по коленке, когда вспоминает что-то особенно смешное. И ладно бы по своей — по Юнги, причём лупяшит только в путь! Он уверен, что на бедре останется синяк, но это сейчас последнее интересующее его. Потому что он даже злиться, на самом-то деле, не может.       Наверное, сейчас Юнги испытывает что-то похожее на счастье?       Это кажется почти странным, но «странно» тонет под толщей воды из новых историй и нелепых, совершенно не смешных шуток. В какой-то момент Юнги понимает, что начинает поддерживать это, наводя Сокджина на что-то, спрашивая или добавляя свою точку зрения — совершенно маленький комментарий. Но и этого было достаточно для того, чтобы старший загорался с новой силой.       Они сидят до самой темноты и дольше — ровно до того момента, пока Юнги, поддавшись силе тёплого чая, покрывала и приятной атмосферы, не погружается в сон. Он совершенно не замечает этого за собой и просыпается только тогда, когда входная дверь за гостем закрывается.       Юнги открывает глаза, осматривает комнату и наблюдает за тем, как белая тень запрыгивает на него, чтобы, устроившись, прикрыть глаза с тихим урчанием.       Спать хочется жутко, но вместо этого Юнги поднимается, принимая положение сидя, и тянется к ноутбуку. Снимает его с блокировки, открывает закрытую программу и цепляет наушники. В этот раз у него должно получиться, почему-то уверен он. Ибо если не сейчас — уже никогда.       Потому что силы наполняют, вдохновение голову охватывает, а в груди так трепещет, что Юнги не то улыбается, не то кривится странно, то и дело закусывая поочерёдно губы. Задумывается глубоко, прослушивает имеющуюся дорожку от начала до конца. А потом просто вырезает целый кусок. Нужно заменить.       Когда рука тянется к командам, воспроизводя в программе определённые мелодии, которые, сочетаясь, создают определённый бит, Юнги, кажется, начинает понимать, о чём всякий раз говорил ему Сокджин. Почему он вообще пытался ему говорить. «Отвлекись. Посмотри на работу под другим углом».       Сокджин — это лёгкость и беззаботность. Это копилка несуразных желаний, громких слов и воодушевляющих выражений, кроющихся под обсуждениями погоды или того, что он сегодня ел на обед.       Сокджин — эта та самая открытость и бездумность; это следование за искомым, пренебрежение всем миром ради собственных желаний. «Не им, а мне».       И, возможно, именно поэтому Юнги не видел очевидного. Зацикливался, упёрто тыкался в одно место в стене, не замечая перед собой ничего; не думая ни о чём другом, кроме как о неудачах и том, какой он несчастный. Променяв свою любовь к музыке к собственной жалости, почти сломившей его, но...       Сокджин — это его свет в конце тоннеля. Не убивающий — спасающий и выводящий наружу. Сокджин особенный, понимает Юнги, улыбаясь невесть чему. Сокджин его друг.