dead leaves

      Иногда Юнги кажется, что если в квартире Намджуна не стоит шум — это не квартира Намджуна. Громкие басы и музыка, от которых вешаются все соседи, орущий на фоне этого телевизор. Намджун любит находиться в компании кого-то, посыпая весь этот безобразный оркестр беспрерывными разговорами и смехом. И если не друзья, то непременно девушки скрашивают его времяпрепровождение.       Это совсем не то, что Юнги желает знать, отпивая из железной банки и слушая про третью, но не последнюю, пассию донсена, то и дело закатывая глаза, когда удивлённый Хосок с открытым ртом закрывает уши Чонгуку. Просто потому что маленький и слушать этого не должен, хотя лбу уже двадцать, он глохчет алкоголь за двоих на пару с Чимином, порой даже переплёвывая его (что, считает Юнги, вообще невозможно), и сам может похвастаться толпой девчонок, которые за ним бегают. Только он этого не делает — просто не знает о том, что за ним бегают.       И хорошо, думает Юнги. А то ещё испугается.       Но Юнги любит эту компанию. Любит приезжать раз в месяц в эту квартиру — когда все освобождаются от работы (потому что той у них невероятно много), любит эту просторную комнату, стены в которой полностью обклеены плакатами, рекламками, какими-то рисунками и просто метками тех, кто когда-то здесь бывал. Ему нравится забивающий уши смех, пьяные песни, которые заливают все под особо весёлые ноты, истории о том, что и как происходит у них в жизни.       Юнги любит пусть и хвастливого, но по натуре своей скромного Намджуна, с которым познакомился на одном из здешних батлов тогда, когда только приехал в Сеул четыре года назад. Юнги любит Хосока, уличного танцора, и его донсена, Чимина, которые вместе создают небывалый шум — особенно, если играет какая-нибудь знакомая для них песня и те пускаются в дикий пляс. Хотя, кажется, им даже не нужно знать песню, чтобы устраивать эти самые пляски.       Юнги любит Тэхёна, своего друга из Тэгу, который бросил старшую школу и понёсся за ним, как верный пёс. Глупого, но преданного, теперь полностью отданного работе мелкой модели из небольшого журнала. Юнги любит самого младшего и самого правильного Чонгука — единственного, наверное, неглупого среди всех них и учащегося на живописца в местном университете искусств.       А ещё Юнги любит Сокджина. Живущего с тётушкой, работающего в кондитерской. Вкусно готовящего и очень ворчаливого мечтателя, который лелеет надежды однажды стать самым великим актёром их времени.       Потянувшись, Юнги тянет на себя один из кусков пиццы, желая как можно быстрее набить желудок, чтобы потом не ныть о том, что мелкие всё съели до него. Он лениво пережевывает тягучий сыр, скучающим взглядом смотрит на копошащихся в телефоне Тэхёна и Чимина, которые слишком увлечены, очевидно, какими-то фотографиями — судя по обсуждениям. Параллельно этому тема пассий переросла в то, что Чонгук, оказывается, стал тренироваться в танцах, чем хватается Хосок.       — Он так талантлив!       — Ты берёшься за слишком многое, Гук-и, — говорит Сокджин. Не осуждает — предостерегает.       Только младший с этим не согласен. Он хмурится, будто бы обижается, и упрямо вторит:       — Вы просто очень сильно меня вдохновляете! Хочу быть таким же, как вы все.       — Бедным и бездомным, — почти хихикает Юнги, получая по коленке от Хосока, который пытается быть серьёзным, но подрагивает уголками губ.       — И всё же, — уже громче говорит Сокджин, привлекая к себе внимание. Он смотрит на младшего участника их компании глазами тёплыми, поучающими. Смахивает больше на мамочку, нежели на старшего друга. — Гук-и, тебе нужно хорошенько подумать, чего ты хочешь от жизни. Рисовать? Танцевать? Петь?       — Он хорош во всём, хён! Будем честны — мальчишка талантлив!       За него пытается заступиться Намджун. Он треплет Чонгука по волосам, превращая их в воронье гнездо, чем вызывает недовольное «хён!» и дикий гогот Тэхёна, спешащего делать макнэ комплименты.       В этот момент Юнги вновь пытается внести свою лепту в разговор, не думая, что это многое поменяет, но вторая бутылка низкоградусного всё же даёт свой эффект — говорить хочется.       — Живём один раз, в конце концов. Надо попробовать в этой жизни всё, чтобы найти себя. Разве мы все не делали это?       Самый старший надеется возразить и «вообще, чему вы ребёнка учите!», только вот этот ребёнок уже подскакивает к Юнги ближе, чуть ли не на коленки ему влезая, и смотрит на того своими огромными тёмными глазами. Почти умоляет, пытается расположить Юнги к себе. И у него это получается — не произнеся и слова, тот уже готов отдать ему всё, что младший только попросит.       — Хён-хён-хён! Ты ведь поможешь мне, да? Я просил тебя, ну хён, — Чонгук тараторит, чуть на месте подпрыгивает при каждом «хён». Юнги иногда сомневается, что ему вообще двадцать, а не десять.       — Ты про помощь с лирикой? Почему ты просишь у меня, а не Намджуна? — с губ срывается усталый вздох.       — Ну не могу же я сказать, что твой подход к этому мне нравится больше.       — Эй! — Намджун давится пивом, смотрит на младшего большими глазами, в которых читается сто и один вопрос. Хосок уже в открытую начинает ржать, привлекая внимание удивлённого Чимина и Тэхёна. — Я всё ещё здесь, ты, шкет.       — Прости, Намджун-хён, но только Юнги-хён может так саркастично послать человека нахуй в то время, как имеет его мамку.       К Хосоку присоединяются Чимин с Тэхёном, которым уже слишком хорошо и весело, поэтому шутки про матерей для них — эталон. Один Сокджин глаза закатывает, чуть ли не плача Намджуну в плечо о том, как «вы все испортили здесь бедного и светлого ребёнка». А этот ребёнок хлопает своими огромными глазами, тычет в плечо Юнги пальцем и повторяет своё «хён-хён-хён».       Юнги, честно, не понимает, как ещё не сошёл с ума в такой компании. Он, вроде, тишину любит, дома посидеть, один и в спокойствии. Но каждый находящийся здесь ломает его шаблон один за другим.       С тихим «Айщ, Чонгук!» он поворачивается к младшему и щурит глаза.       — У меня сейчас нет времени, ты понимаешь? Сдача в конце месяца, я должен успеть.       — А после? — со скулящей надеждой спрашивает Чонгук. Эти щенячьи глаза точно выроют Юнги могилу.       — А после я тебе помогу, — заверяет тот.       У Чонгука глаза горят, он чуть ли не пищит и радуется, словно в лотерею выиграл. От Юнги почти сразу отлипает, спешит к младшим, которые продолжают о чём-то хихикать. Чимин в этот момент начинает смеяться громче, а Тэхён, напротив, возмущается, когда младший внезапно лезет к нему с подзатыльниками.       Сокджин, замечая перепалку, поднимает руки вверх и выходит из комнаты. На чиминово «ты куда?» следует что-то про свежий воздух, и младший танцор срывается следом за ним. Развеяться и не попасть под руку Чонгука — Чимин, всё же, тоже сидел и подшучивал над ним.       Пока Хосок не то со смехом, не то с серьёзностью начинает разнимать донсенов, к Юнги, который с улыбкой сидит и наблюдает за открывшейся ему картиной, — домашнее насилие, конечно, не его кинк, но эти дети выглядят такими... детьми, — подсаживается Намджун. Юнги переводит на него взгляд, приподнимает одну бровь, которую вряд ли, конечно, видно из-под чёлки.       — Как идут дела с песней? — интересуется Намджун. Он тоже музыкант, у него тоже скоро сдача, Юнги знает это. А ещё знает, что и Намджун пребывает сейчас в небольшом застое. Не таком, каком пребывает старший, — упаси от такого вообще, думает он, — но весьма стопящем и не дающим двигаться дальше.       Юнги понимает, за этим вопросом лежит не только само по себе переживание за него. Нет, конечно, они с Намджуном давние друзья, через многое прошли, чтобы хоть немного, но пробиться в музыкальной индустрии. Они сделали это вместе, кропотливой и слаженной работой. И до сих пор пытаются продолжать двигаться дальше вместе.       В намджуновых глазах вопрос, какая-то толика надежды. «Просто скажи, что всё хорошо, и я сам скажу, что у меня всё хорошо». И именно это заставляет сказать Юнги то, что он говорит — ложь, скрытую за умелой игрой через пофигизм:       — Я много откладываю, Намджун. Сон немного убивает меня, но, в целом, всё идёт замечательно.       — Ты уверен? Если тебе нужна помощь, ты всегда...       — Правда, Намджун. Тебе самому не нужна помощь?       Намджун на это немного смущённо улыбается, чуть качает головой и кидает тихое «нет».       — Если честно, Чимин с Хосоком мне очень помогли с кое-какими моментами. Я не решился тревожить тебя, зная, как ты много времени уделяешь работе.       — О, вот как.       Юнги улыбается, говорит о том, что рад, что у младшего всё хорошо и проблем нет. Намджун, будто бы раскрепостившись от того, что на него не обиделись за правду, рассказывает о том, как они с танцорами ходили в парочку мест, на манеру выставки и одного небольшого концерта приезжей группы — ещё совсем маленькой и только развивающейся. Это очень вдохновило рэпера, что и позволило ему закончить проблемную песню и уже начать работать над новой. И Юнги, правда, рад за него. Просто ему совсем «чуть-чуть» обидно.       Это «чуть-чуть» разливается по груди завистью и таится в уголке губ, скривлённых в неестественной улыбке. Это «чуть-чуть» не видно из-за третьей банки пива в руках обычно внимательного Намджуна, что, конечно же, радует Юнги, который продолжает поддерживать разговоры с друзьями, продолжавших обсуждать события, участниками которых являлись. Вместе. Только вот без Юнги.       «Как жаль, что ты был занят работой!»       «Помнишь, в тот день, когда ты трубку не взял...»       «Я же писал тебе сообщения, зря ты не пошёл!»       Юнги понимает, что сам виноват. Что сам привёл себя к тому, что каждая история — новость для него, и он не может так же радостно выкрикнуть «да-да!», как это делает Тэхён, или повторить «а ещё помнишь...», добавленные от Чонгука. Он просто молчаливый слушатель, улыбка которого медленно скатилась под тенью незаметности вниз.       Незаметности — так думал Юнги до того момента, пока не встретился с тёмным прищуром с кресла напротив, из-за чего ему тотчас пришлось прикрыть рот уже пустой, по сути, банкой.       И он не боится Сокджина. Знает, что тот ему ничего не скажет. Потому что они даже не друзья.       Они друг другу никто.