dead leaves

      Дым от тлеющей меж губ сигареты поднимается вверх и, подобаясь порывам ветра, попадает в нос. Он оседает противной горечью в носоглотке, заставляет чуть закашляться и отмахнуться, как от назойливой мухи. Может, дело было не в ветре, и ему нужно уже просто бросить курить, но мысль эта теряется в новой затяжке и пропадает вместе с опавшим под ноги пеплом.       Рука его убрана в карман просторных и изодранных джинс — то ли задумка дизайнера, то ли врождённая косолапость хозяина. Пакет из ближайшего супермаркета с шумом раскачивается, ударяется о бедро при ходьбе, ручка его неприятно стирает запястье с кучей разноцветных тонких верёвочек. Символы дружбы — дорогие сердцу и памяти, пусть и по большей степени лишь простые детские безделушки. Теперь путающие с целлофаном, содержимое которого хранит замороженную пиццу за полторы тысячи* и банку дынной содовой. Дешево, совсем не солидно. «Зато сыто», — думает он, делая последнюю затяжку и откидывая, наконец, от себя окурок.       Тёмные глаза мечутся по дряхлым улицам дешевого района. Скользят по цветастым граффити, — очень ярким и въедающимся в глаза, которые приходится отвести, — по местной детворе, решивших повыкрутасничать друг перед другом и посоревноваться, кто круче крутит трюки на скейте. Подражание американским детям — почти умилительная картина, и он бы даже улыбнулся, если бы ему не было настолько насрать на этих мелких спиногрызов, вечно будящих его после бессонной ночи, которую он провёл за работой. Если честно, он, наверное, будет только рад, если один из мелюзги сейчас навернётся, сломает себе ногу, а ещё лучше шею. И за такие мысли совсем не стыдно.       Высотки из красного кирпича, старые железные заборы, покрытые ржавчиной. Стены, исполосованные шрамами плакатов и рекламных предложений, заколоченные и разбитые окна. Иногда он задаётся вопросом, какого чёрта живёт в этом районе? А потом вспоминает, что он, прибеженец из Тэгу, — никто в этом огромном Сеуле. И спасибо за то, что ему хватило на свою маленькую квартирку дряхлого и мёртвого района.       По другую сторону улицы молодая девушка с ярко-рыжими волосами скандирует на неизвестную тему. Ему совершенно неинтересно — даже вслушиваться не пытается и открывает деревянную дверь своего подъезда. Та противно скрипит, на уши давит, но звук уже почти родной и не отталкивает. Домом сразу пахнет.       Запах дома — это цветочные освежители воздуха, кошачья ссанина и тонкий аромат алкогольных мотивов. Тех самых, что также похожи на кошачью ссанину, только с нотками дешевой спиртяги, которую пить, в общем-то, не очень полезно. Но, кажется, потерянному миру, коим является это место и его жители, вообще на эти правила наплевать. У них здесь свои. И расписаны они всё на тех же стенах из красного кирпича. Где-то между ярко-розовым «отсоси мой хер» и едко-зелёным «завали своё хлебало».       Связка ключей звучит подобно приятной мелодии. Он не очень понимает, зачем здесь вообще замки, если саму дверь чуть пнёшь — она свалится на пол, но всё равно смиренно отпирает квартиру и заходит, сразу закрывая за собой. Уличный шум почти что затихает, как и еле слышимые голоса соседей по площадке. Всё же, заклеить щели ватой и изолентой — его лучшее решение, наверное, за всю жизнь.       Пакет с «едой» падает на пол, и тотчас, словно на шум, с громким мявом выбегает белое пушистое чудо. Кошка протяжно мяучит, урчит, подобно самому настоящему трактору, ластится о ноги хозяина, который отчаянно её отгоняет, пытаясь разуться и вообще «Нун**, не мешай!». Кеды летят в угол, пакет с пола поднимается, а сам хозяин апартаментов проходит к столешнице, попутно снимая с блокировки противно трезвонящий телефон. И когда только звук успел включить?       — Слушаю, — говорит, вытаскивая покупки на стол. Рука автоматом потянулась распаковывать (точнее, разрывать) картонную упаковку, чтобы как можно скорее запихнуть её содержимое в микроволновку.       — Юнги-я, ты дома? Я собираюсь к тебе! — звучит звонкий голос по ту сторону, заставляя нахмуриться и убавить громкость динамиков.       Юнги вздыхает.       — Хён, ты не должен приходить. У тебя сегодня график.       — Нет-нет, меня как раз освободили пораньше, тётушка уехала до послезавтра. Я решил по такому случаю зайти к тебе и принести еды.       — Я ем.       — Да ну?       — Да, прямо сейчас я ем.       По ту сторону динамика слышится невнятное бормотание — скорее всего, тот возмущается, причитая что-то на манеру «ну да, конечно», только вот Юнги этого услышать мало может. Звук убавил, а собеседник внезапно решил, что поговорить с самим собой — затея самая лучшая.       Свободная рука упёрлась в столешницу, а голова опустилась вниз, пряча лицо за тёмными прядями. Юнги косит взгляд на чёлку, думая, что надо, наверное, уже подстричься. Совсем зарос.       — В любом случае, у тебя нет выбора.       — Хён?       — Я уже здесь, открой мне дверь.       И сбрасывает звонок, не говоря более слова.       Юнги выпрямляется в спине, смотрит в экран, где надпись «Вызов завершён» светится красными буквами под «Сокджин-хён». Возможно, Юнги бы так и продолжал пялиться в экран, уже погасший и заблокировавшийся, пряча забавную фотографию скривлённого в какой-то поистине жуткой гримасе обладателя контакта (потому что это смешно, а ещё смешнее с того, что Сокджин с этого фото бесится), только вот в дверь раздается ровно два стука, возвращая хозяина к жизни.       Как только дверь открывается, в глаза бросается кремовый свитер крупной вязки, аккуратно выглаженная белая рубашка и широкая улыбка стоящего напротив. Сокджин довольно щурится, кажется, радуясь тому, что пришёл к Юнги, больше его самого. Что вполне логично, тот ведь вообще гостей не ждал. А затем выставляет перед собой пакет, тряся его перед самым носом младшего, мол «смотри, что я принёс для тебя!».       Противиться этому бесполезно, поэтому Юнги смиренно отступает, пропуская гостя внутрь и закрывая за ним дверь, предварительно взглянув на лестничную площадку. Просто по привычке, после чего он поворачивается и замечает, как Сокджин уже во всю разглаживает довольную Нун.       — Я и тебе вкусностей принёс, дорогая, — щебечет Сокджин под звонкое урчание кошки. — Ты ведь любишь рыбные консервы? Я знаю, как ты их любишь, и как твой хозяин жадничает баловать тебя.       — Правда, не надо было, хён, — начинает Юнги, следя за тем, как Сокджин выпрямляется в ногах. Он выше Юнги, кажется, что шире, да и вообще младший на его фоне выглядит замухрышкой.       Наверное, Юнги правда нужно больше есть, массу набирать. А он только и делает, что дай бог рамэн поест за день. Сокджин знает это, а потому, стаскивая за пятки кроссовки, отмахивается рукой и проходит к столешнице.       — Мне ведь не сложно, ты знаешь. Тем более, кто будет этим заниматься, если не я? Ты ведь совсем себя... Йа! Юнги-я! Ты это ешь?!       Юнги демонстративно закатывает глаза и проходит мимо Сокджина, который со всем возможным возмущением смотрит на него, держа при этом в руках поднятую над головой пиццу. Всё ещё замороженную, покрытую льдом и отлично держащуюся в положении тарелки. Только вот Юнги причитания старшего неинтересны, и он сваливается на диван, прячась лицом в подушке и пролезая под одеяло, которое с него начинают стаскивать. «В уличной одежде, да в кровать! Слезай!».       Когда Сокджин приходит в квартиру Юнги, стены наполняются невероятным шумом. Кипит масло на сковороде, играет популярная музыка по радио, которой старший отчаянно подпевает. И не то, чтобы это бесило Юнги — это просто выводило его из себя, хоть голос старшего и не был противным или фальшивым. Он просто был. Как постфактум.       Здесь тебе и шкребаканье веником, и «Юнги, подвинься», и «Юнги, уйди», и «Юнги, мешаешь!». Хозяин квартиры хмурится, кривит нос, но слушается, перемещаясь с ноутбуком то на диван, то на стул на своеобразной кухне, то на пол, то обратно на диван. Место его дислокации меняется с небывалой скоростью, но это уже стало... так привычно?       Сокджин в квартире Юнги — это привычно. Эти старческие ворчания (и почему кличка «старик» в их компании вообще присвоилась Юнги?), это протирание пыли, эта готовка еды, которая наполняет всю комнату и убивает любые намёки на привычные запахи. Даже освежитель с лавандой теряется среди аппетитного душка овощей и мяса — столь редкого в его рационе, но долгожданного, отчего слюни невольно наполняют рот и Юнги вынужден сглотнуть под довольную улыбку Сокджина. Который этого якобы не видел.       Сокджин в квартире Юнги — это странно. Вообще присутствие его в этом районе уже сама по себе большая странность. Он не покорёженный жизнью, всегда опрятный. Любит яркие и большие вещи, милые, как он называет их, и выглядит, как чёртова модель. Недооценённая — добавляет про себя Юнги, косо поглядывая за тем, как старший сгоняет Нун со стола, чтобы та ничего не воровала.       И нет, они не хорошие друзья. Совсем не хорошие. Юнги сложно назвать Сокджина вообще своим другом. Да, они тусуются в одной компании, у них есть общие друзья. Но он совершенно ничего не знает про человека, который стоит перед ним. Только лишь то, что его зовут Ким Сокджин, ему двадцать пять. Он работает на одну тётушку, которая сдаёт ему комнату, в кондитерской и мечтает стать актёром. Из-за чего и приехал в Сеул. Но это всё, что знает про Сокджина Юнги.       Но разве что он очень чистоплотный и заботливый. Что пообещал Тэхёну, — тому, кто их и познакомил, — присматривать за младшим, потому что «это мой долг, как старшего». Юнги это было не надо — его поставили перед фактом. И этот факт теперь снуёт по комнате, перебивая своим пением любые мысли Юнги, который, вообще-то, пытается работать. Но пением приятным, он может даже признаться самому себе, что красивым. Вслух он этого, конечно же, никогда не скажет. Но думает, что, если в его треках когда-нибудь появится мелодичная лирика, он знает, кого позовёт на её партию.       — Юнги-я, — тянет Сокджин, снимая с того наушники и склоняясь к уху. Юнги сразу хмурится, пытается отнять аппаратуру и недовольно мычит, когда старший только выше поднимает те над головой. — Отдохни от работы, давай поедим.       — Если я не закончу это в ближайшее время, то мне мало того, что будет нечего есть — негде жить.       Очередная попытка достать до наушников, но трясущийся на коленях ноутбук не позволяет подпрыгнуть должным образом. Юнги продолжает дуться.       — Полчаса не сделают тебе ничего. Давай.       Сокджин отдаёт Юнги его наушники и возвращается к кухне. Младший же бросает взгляд на экран, тяжело вздыхает и поднимается, откладывая ноутбук в сторону. Всё равно ничего не идёт. Чего лишний раз мучить себя без мысли и вдохновения?       И, в общем-то, ко всем известным пунктам можно добавить, что Сокджин невероятно готовит — от одного только тушеного кусочка мяса во рту расплывается приятный жар, и Юнги кривится так, словно сейчас заплачет. В порыве чувств он утирает рукавом глаза, вызывая со стороны старшего громкий смех. Смех противный, режущий слух, отдающийся от стен скрипучими волнами, и хочется сказать не «спасибо за еду», а «заткнись ради всего святого».       Нун сидит на коленях Юнги, смотрит на него самыми честными глазами и то и дело пытается ухватиться лапой за палочки. Только тот её не сгоняет — шикает, по лапам несильно ударяет, но продолжает поглаживать, пока сам пережевывает свой обед.       — Ты слишком её балуешь, — замечает с неким укором Сокджин, когда Юнги, не выдерживая огромных желтых глаз, полных надежды, отдаёт ей небольшой кусочек мяса. — Она у тебя по столам гуляет, на плиту лезет и вот... это. Так ведь нельзя, Юнги-я.       — Я ничего не могу с этим поделать. У нас свободная страна, — с умным видом отмечает Юнги, демонстративно давая Нун второй кусочек. Кошка заливается довольный урчанием, облизывает подбородок хозяина, что вызывает широкую улыбку со стороны Сокджина, которую тот пытается скрыть за опущенной головой.       Он подхватывает палочками морковь, а потом, издав тихое «О!», внезапно громко начинает:       — Кстати, про свободно. Намджун зовёт завтра к себе. Ты идёшь?       — Мне надо работать.       — Юнги, тебе надо развеяться, воздухом подышать, с людьми поговорить. В живую, — отрезая все возможные протесты добавляет Сокджин. Юнги закрывает рот. — Тебе ведь тяжко, разве нет? Ты так и не продвинулся. Может, это даст сил и вдохновения?       — Может, — соглашается Юнги, прикусывая передними зубами кончики палочек и недовольно зашипев, когда Нун ударила по тем лапой.       Сокджин старше, Сокджин умнее — так всякий раз говорит он сам, когда младший с чем-то не соглашается. Только вот сам Юнги знает, какой тот на его фоне ребёнок. Какой шумный, говорливый и непоседливый. Какой невозможный, вездесущий, но... говорящий истины, с которыми Юнги не согласиться не может.       А ещё Сокджин будто бы читает Юнги. «Ты так и не продвинулся». Разве он говорил об этом? Впрочем, не важно. Важно лишь то, что старший прав, а Намджун очень вовремя зовёт на посиделки в их большой компании. Может, ему будет полезно послушать самого Намджуна, сидящего с ним в одной лодке, встретиться с другими, послушать их рассказы и то, как продвигаются в своей работе они.       Брошенные на произвол судьбы в огромном Сеуле.       Юнги выходит из задумчивости и смотрит на Сокджина перед собой. Погруженного в какие-то свои мысли, глядящего в экран мобильного и быстро черкающего кому-то сообщение. Он немного хмурится, но складки эти почти сразу разглаживаются, принося в выражение его лица умиротворение.       Наблюдать за людьми интересно, думает Юнги. Не знать, что творится у них на уме — отвратительно.