Пэйринг и персонажи
Метки
Описание
Мы прошли сквозь все моменты.
И что мы будем делать? Как сказать тебе?
Это шаткое ощущение любви.
Сборник драбблов по разным пейрингам.
Примечания
Один общий фанфик для разных зарисовок по разным пейрингам. AU как на тему соулмейтов, так и обычное, и даже смеси.
Первые главы (юнмины, чихоупы) были отданы на публикацию, поэтому некоторое время были недоступны.
Примечание: скачки во временах глаголов делаются намеренно.
____________________
Челлендж не закончен, однако фанфик в статусе "Завершен", т.к. каждый отдельно взятый драббл является полноценной готовой работой.
Драбблы входят в прозаический и напечатанный цикл, где так же есть несколько ориджей и несколько работ по другим фд.
Бомбы повсюду
04 июня 2018, 02:17
Вокруг гремит. Земля сотрясается под ударами снарядов, взрываются мощными толчками стены зданий вокруг, комья грохочут по скату, рассыпается земля вокруг развалов дома, дребезжит от ударных волн единственное оставшееся стекло. Город исколот ножевыми выпадами штурмовиков, с визгом пикирующих из тяжелых грязно-синих облаков, словно свора диких собак на израненную дичь. Город кровоточит, лишь слабо трепыхаясь от новых атак, но не оказывая более ни малейшего сопротивления.
Город бьется в предсмертной агонии.
Хосок зажимает ладонями уши, стараясь унять стучащую в висках кровь и выровнять дыхание. Пальцы липкие и горячие — скользят по вискам, смазывая волосы, и снова цепляются за них. На скулах ошметки земли и капли глины, слипшиеся пряди припорошены пылью и свисают сосульками. По всему телу кровавые разводы — он пытался оттереть ее, пытался. Сквозь всю грязь видны белые дорожки по коже. На затылке, кажется, царапина, но трясущиеся онемевшие пальцы едва-едва могут нащупать только плотную бугристую корку, похожую на разлом размером с ладонь.
Вокруг чертовски темно, лишь слабый пыльный луч пробивается от остатков подвального окна. Хосок нащупывает несгибающимися пальцами осколки стекла, бетона фундамента и камней, шарясь по ним и силясь найти что-то. Когда горячая, сухая от обветрившейся крови рука касается фарфора, Чон одергивает ее и давится вздохом, тут же зажимая себе ладонями рот.
Ему страшно. Ему до безумия страшно продолжить и продлить прикосновение. Он не привык к этому. И никогда не привыкнет.
Еще попытка.
Рука ложится поверх чужой, оглаживает, подрагивая, линии на фалангах, очерчивает остро выпирающие суставы. Действительно фарфор. Мрамор. Молочный мрамор в отблесках туманного рассвета.
Хосока трясет. Его руки дрожат все более крупно, пальцы едва различимо стучат по косточкам запястья, пока он не сжимает их на ледяной коже плотно и ровно. Дрожь обрывается.
Под пальцами, из застывших вен на запястьях мерзлых рук, пробиваются теплые бархатные листья, словно нагретые мягким весенним солнцем. Они трепещут, настойчиво просачиваясь наружу, буграми шевелясь под кожей и с еле различимым треском пробивая ее.
Чон, развернув вверх обе ладони, свою и чужую, подвигается ближе, неверяще смаргивая и бегая взглядом по трещинам, что идут от запястья к изгибу локтя и теряются в обрывках ткани на предплечье. В изломах постепенно появляются тугие бутоны, медленно распускаясь, распрямляя бледно-лавандовые лепестки и покрывая собой всю руку. Краем глаза он замечает, что точно такие же цветы ползут вместе с тонкой трещинкой из-под ворота по шее, к изгибу подбородка, украшая серебристо-белую кожу сиреневыми бликами. По комнате разносится тонкий сладковатый запах с чуть горчащей свежестью. Аромат головокружения. Аромат ранней весны и насыщенного влажного воздуха, которым можно напиться.
По лепесткам стекают багровые капли.
Хосок снова вздрагивает, стискивает руку в своей и прижимает к губам, утыкаясь носом в ладонь и болезненно сглатывая. Даже сейчас он рядом и старается не дать отчаяться. В груди все обрывается от взгляда на окровавленные тонкие цветки, приходится смаргивать подступающие душащие слезы.
На руках его запах. Его и цветов миндаля.
Взгляд скользит по пятнам на чужих плечах, перед глазами мелькает проблеском картинка глубоких рваных рытвин на спине и лопатках, и Хосок болезненно морщится, чувствуя, как начинает задыхаться от нахлынувших воспоминаний.
***
Бабахнуло где-то совсем рядом, посыпались стекла, в ушах зазвенело, и он на мгновение оглох. Его схватили за рубашку, бесцеремонно поволокли в переулки. Отовсюду разносился грохот взрывов и гудящий лязг рассекающих небо крыльев. В воздухе витали пепельные хлопья. Падали куски кирпичей, разлетались комья земли. Его настойчиво волокли к границе города. Внутри все бушевало и бесновалось, раздаваясь по груди захлестывающим пожаром: надо домой. У них есть дом, им надо вернуться туда, а не убегать. Там светлые колышущиеся занавески и тонкие простыни, обдуваемые утренним ветерком. Там во дворе на бледном рассвете щебечут птицы, приторно-сладко пахнет травами под окном, тонкие солнечные блики играют на коже. Там безопасно. И Хосок потянул назад, вглубь стонущего и плачущего города, разрываемого снарядами. Все вокруг трещало и грохотало: бомбы повсюду. Дома вокруг исчезали один за другим, опадали руинами. Сзади — топот чужих ботинок по высохшей земле. Тяжелое дыхание. Даже не вырывали руку. Гремело над ухом, буквально на соседней улице, и Чон пригибался к земле, прячась от летящих комьев. Он не слушал криков и просьб, лишь упрямо тащил к дому сквозь летящие ошметки и куски мусора. Свист. — Нет, стой! — дикий вскрик, толчок — и улица перед глазами рывком уплыла вверх, сменившись пыльной землей. Сверху крепко прижало чужим телом, по бокам от головы уперлись руки. Бледные пальцы вцепились в почву, едва не ломая ногти. Снова свист. Удар. Гром. Все звенело, земля вибрировала под грудной клеткой, глаза жгло от дыма. Хосок чуть поднял голову, ощущая невероятную тяжесть внутри, и тупо уставился в землю. Сверху, разбиваясь о нее, падали круглые черные капли. Затылок разрывала тяжелая давящая боль, скатывались липкие дорожки, затекая в уши, в приоткрытый рот, сбегая по шее к ключицам и проникая под рубашку. Жарко. Хосок обхватил руки на своих плечах и, судорожно сжав их, с трудом и дрожью поднялся. Придавливало к земле, шатало. Ноги не слушались, горло драло от неосевшей пыли, легкие судорожно сокращались, но — шаг, другой. Держась за запятнанные потемневшие от грязи стены. Ему надо было донести. Домой. К занавескам и птицам, к теплому запаху постельного белья, к дымку над чайными кружками, к ласкающим чужие щеки солнечным лучам… От дома остались развалы. Запах цветов миндаля. Блеклые отсветы на скулах, припорошенные известкой опущенные ресницы. Сухие побелевшие губы с багровой коркой, ореол из розовато-сиреневой дымки. Хосок рефлекторно очерчивает пальцами дорожки на его шее и распахивает глаза, возвращаясь в подвал. Он полон миндалевых цветов. Разломы стен, осколки окон, пол и решетка, куски фундамента и разбитая дверь. Оплетает все вокруг. Светлая туманная комната утопает в нежных ласкающих объятьях бархатных соцветий, пронизанных всходящим сквозь пыль и дым солнцем. Приторно душит ароматом. Он все еще здесь. — Юнги… — с нелепой улыбкой шепчет Хосок, морщась, но подаваясь навстречу и накрывая теплые мягкие губы своими. Он целует окровавленные лепестки.