Я хочу обнять тебя ещё раз, прежде чем ты снова исчезнешь

      Солнечный теплый день ранней осени, когда лучи пробиваются сквозь стекла витрин и окрашивают цветочные лепестки, пронизывают светом зеленые прожилки бутонов. Выставленные на улицу букеты начинают источать приторный сладкий аромат, а убранные в холодильную комнату цветы веют искусственной прохладой и свежестью. Часть бутонов постепенно раскрывается на жаре, радуя прохожих пестроцветным разнообразием благоухающих волн.       Хосок любит солнце — подставляет ему лицо, улыбаясь, и греет под лучами исколотые стеблями ладони. По фалангам пальцев все еще скользят контуры татуировок маленьких яблоневых цветов, а по предплечью ползут рисунки плетистых роз с крупными махровыми цветками, распускаясь на солнце ровно как и выставленные на продажу букеты. Чон не знает — или даже не помнит — когда появились эти цветы и некоторые другие, но отчетливо понимает, что это как-то связано с его родственной душой, потому что каждая татуировка, прорывающая кожу, сопровождает свое пробуждение жгучей, хоть и не сильной болью. Каждый раз, когда распускается новый бутон, парень ощущает, как по телу проходит жар, а комнату наполняет какой-то смутно знакомый свежий аромат. И он преследует его всю жизнь. Даже когда он был со своей первой девушкой, их первый поцелуй сопровождался горящей кожей и настойчиво забивающимся в ноздри сладковатым запахом. Бросив презрительное «А, ты из этих», она ушла. Хосок и по сей день не понимает, что значит «из этих» и почему, если он еще не нашел свою вторую половину, не может иметь с кем-то отношений. Вдруг они вообще друг другу не подходят? И почему вдруг непременно обязаны быть вместе? Это ведь просто понимающий тебя человек, а вовсе не обязательно идеальный партнер. Но окружающие неумолимы.       Сегодня Хосок снова греет руки, предварительно расставив вазы, и дышит легким солоноватым ветерком — неподалеку море. И ничуть не расстраивает даже то, что магазинчик заперт меж офисов, торговых центров и дорогих гостиниц, а прямо по диагонали вид на морской простор закрывают стеклянные многоэтажки. Покупателей пока почти нет, но редкие пары засматриваются на выставленный товар, девушки восхищенно ахают, а продавец лишь улыбается: ему нравится его работа, и это иронично, что на его теле именно цветы. Не дай бог, думает, у его родственной души разукрашено ими все тело — это же самая настоящая оранжерея в распоряжении Хосока.       Он смеется. Ему бы хотелось иметь собственную оранжерею, свой сад вместо сурового ворчащего старика-поставщика, свои собственные потайные уголки с любимыми цветами, о которых никто не знает и которые можно не продавать непросвещенным клиентам, клюющим исключительно на красоту. Цветы, доступные только ему. Только для него.       Ветки груши, нежные цветы которой распускаются на левом запястье по весне и опадают, порозовев, к лету, осыпаясь на подушечки пальцев. Хосок смутно помнит, что это означает печаль или крепкую дружбу. Думает — может, они даже стоят рядом: печаль от закончившейся крепкой дружбы или крепкая дружба, спасшая от печали. Он сам, конечно, надеется на второе, и даже не думает этого отрицать. Потому что Хосок уверен, что такая прекрасная сильная груша не может быть несчастной.       По предплечью скромно крадется ароматный душистый горошек, едва-едва касаясь мышц и словно стесняясь ложиться на изгиб локтя. Робко касается плеча, но отступает, раскладывая свои лепестки ниже. Это прекрасно проведенное время и прощание? С кем прощался этот человек? Или все-таки расставание после счастливой встречи? Не с тем ли другом?       Аккуратно и неловко ощупывают ключицу кроткие белые цветки земляники, источая едва ощутимый аромат, щекочут изгиб яремной впадины. На что они намекают этим легким прикосновением? На что намекает тот человек?       На грудине каждый сезон уверенно и мощно раскрывается белая хризантема. Экспрессивная, красивая, правдивая. Она требует поверить, и Хосок не может не повиноваться: он верит, что этот свежий прохладный аромат, которым никак нельзя надышаться, может спасать, придавать сил, вести за собой.       На внутренней стороне локтя, едва касаясь тонкой полупрозрачной кожи, распускается нежный розовый клевер, ложащийся лепестками на выступающие вены и заботливо скрывающий их от внешних невзгод. Общепринятый символ удачи. Ласковый теплый цветок с медовым запахом целого поля. Редкий, Хосок его видел лишь однажды, но зато успел насладиться им сполна: сладкий нектар со свернутых трубочками цветков, прекрасный нежный аромат, позволяющий в себе потеряться. Этакий наркотик среди многообразия благоуханий. Пахнущая клеверным медом вода в чаше ладоней возвращает желание. Существовать.       По левой стороне спины то и дело распускает свои крепкие белые лепестки магнолия, прочно занимая часть места между лопаток и обхватывая позвоночник. Она обещает, что завоюет предназначенное ей судьбой, и Хосок усмехается, понимая, как обманчиво чужое понимание судьбы. Если только его спину так же не оттягивают тяжелые цветы, заставляя отвести назад лопатки и распрямить спину.       Вторую сторону не менее настойчиво забирает себе лотос, пуская несколько бутонов и распуская один за другим крупные тяжеловесные головы. Он, конечно, означает счастье… Но он же может значить безрассудную любовь, гранича с магнолией и добиваясь с ней на пару признания избранника.       Эти ветви и стебли расцветают по лопаткам Хосока снежными крыльями, тянущими вниз, но такими сильными и уверенными, что он невольно ощущает, что они не вытягивают силу, а отдают ему свою. Что правда однажды с шелестом раскроются, распрямятся, рассыплются белым ворохом лепестков и, оттолкнувшись от воздуха, вытолкнут в звенящую свободную синеву. Дадут полную волю мыслям и телу, отпустят пустое пространство, где нет ничего, кроме тебя, упивающегося возможностью.       Внезапно — сильная боль рассекает бровь, и Чон сгибается пополам прямо за прилавком, держась дрожащими пальцами в районе верхнего века. Гораздо легче принять боль, когда ждешь ее, а когда ты не готов к резкму удару и рези — это совсем другое: чувство, что ты борешься с призраком, не зная, откуда он ударит в этот раз, и вечно находясь в страхе. Этот страх мешает Хосоку любить свои цветы всем сердцем.       По скуле растекается ощущение крови, которая горячо заливает уголок глаза и струится ниже, капает на белые анемоны в букете. Покупатель не понимает, что происходит, и тянется к телефону, чтобы набрать скорую, но Хосок, несчастно и просяще улыбаясь, глядит из-под ладони, закрывающей глаз, и медленно выпрямляется. Отнимает руку — крови на пальцах нет. Зато в зеркале сбоку отражается постепенно обвивающий бровь нежный желтый ракитник, что тонкими цветками, словно швами, латает невидимую преграду.       Опять лицо.       У Хосока есть несколько мелких цветков на лице, в том числе и трава и тонкая веточка лаванды. Где-то принято считать, что лаванда означает восхищение и защищенность, но Хосок знает, что она же может значить недоверие, разочарование, сомнения, смирение. Этот хрупкий цветок периодически расцветает ярче на скуле, но всегда густо замазан тоналкой, чтобы не пугать покупателей, и явно означает что-то недоброе.       Выдавив неловкую улыбку и завернув букет, парень провожает клиента и почти бегом возвращается за прилавок, выхватывая их рюкзака под ним тональный крем и начиная замазывать бровь и «шов» над ней. Почему именно на работе? Еще и при клиенте.       Ракитник вылезает, кровоточа в местах, где пробивал себе дорогу.       Это только выглядит эстетично. Яблоко, шиповник. Груша, горошек, земляника, магнолия, лотос. Это только кажется таким красивым и романтичным — полностью быть изукрашенным живым цветочным узором. Но только человек, работающий с цветами, точно знает, каким тонким делом является составление букетов. Даже если букет — на теле.       Только Хосок может понять, что шиповник спрашивает, можно ли верить, и просит дать залечить свои раны. Что груша, наравне с дружбой, означает непостоянство и печаль. Что столь нежный горошек значит не только счастливые мгновения, но и расставание, неверие. Что хрупкая земляника — не просто превосходство и достаток, а, оставшиеся незамеченными, попытки сказать что-то важное, обратить внимание на свою боль. Что клевер несет с собой не всегда одну лишь удачу, но и обманутые надежды, нарушенные обещания. Магнолия жаждет не предназначенного судьбой, а достижения желаемого любым способом, даже путем насилия и принуждения. А лотос, черт, лотос — эгоистичную любовь, отвергнутую, но не взирающую ни на какие обстоятельства. Душащая любовь, навязчивая, ненастоящая.       Трава — смирение, лаванда — недоверие.       Ракитник — покорность. Подчинение чужой воле.       Хосок все это знает, и он так устал себя убеждать, что его родственная душа счастлива и цветет, как и цветы на его теле. Так устал говорить, что все они распускаются в моменты радости, а не боли, но не верит себе, когда чувствует, как они произрастают, прорывая кожу.       Звук дверного колокольчика он уже не слышит.       Чон устал и просто перебирает связки цветов в магазине, обрывает крайние лепестки, срезает несвежие стебли снизу по диагонали и, стягивая их обратно в тяжелые крупные букеты, расставляет обратно. У витрины с вазами на улице маячит какая-то тень, и он видит ее краем глаза, но не обращает внимания. Силуэт почти просвечивает, и кажется, словно на стекло всего лишь падает какой-то блик, искажение света. Слышится грохот и грубый окрик охранника из расположенного рядом офиса. Не скупясь на резкие выражения, мужчина все повышает тон, и Хосок поднимает взгляд — среди его букетов мелькает почти бесцветное невзрачное лицо, от которого в памяти остаются только темные круги вокруг глаз. Та самая тень появляется на миг и тут же исчезает, и только проклятья, что сыплются вслед, могут действительно дать понять, что тут только что кто-то был. Слышится визг машины где-то на перекрестке и снова ругань.       В груди неприятно колет, и Хосок досадливо морщится, когда отвлекается на эти ощущения и накалывает палец об один из шипов. Крови буквально капля, но это не то чтоб сильно волнует парня: дело привычное. Он слизывает след укола и продолжает срывать нижние листья со стеблей, очищать бутоны от подвявших лепестков и всячески придавать товарный вид. Опрыскивает водой, добавляет в пластиковые вазы удобрения, убирает некоторые из сосудов в тень.       В магазин заходит пара: девушка, смеющаяся, звонкая, изломанная гибкостью, идет под руку с молодым человеком военной выдержки, оба определенно счастливы. И выбирают счастливые цветы — пестрые оранжево-желтые розы Марвелл, много. Девушка вся сияет и с упоением вдыхает тягучий глубокий аромат. «Ты — мое наивысшее счастье», «я не представляю без тебя жизни».       Когда они уходят, Хосок остается за прилавком и вертит задумчиво в руках один из розовых цветков. Каким будет его пара? Родственная душа Чон Хосока? Будет ли она такой же ослепительно красивой и безмерно нежной, как подобная роза? А может, такой же крепкой и уверенной, как гиацинт? Такой, как невинная и чистая белоснежная лилия? Как непредсказуемая и страстная пурпурная гвоздика? Как удивительный и верный розовато-лиловый гибискус? Радостная тонкая и изящная черемуха? Как расчетливая, но, без сомнений, прекрасная синяя лобелия?       Такой же бесстрашной и сильной, как ирис, несущий надежду?       Каково будет Хосоку с этим человеком? Будет ли он безоговорочно любить его и, глядя на цветочный узор, ощущать себя обретшим настоящее счастье. Станут ли они так же прогуливаться по деловому району к морю или сидеть в историческом центре в маленькой уютной кофейне, сцепив и переплетя пальцы, глядя друг другу в глаза и будучи не в силах оторваться. Купят ли они свой дом или небольшую квартиру-студию, где шаловливое утреннее солнце, пробиваясь сквозь шторы, обязательно будет играть с чужими волосами и ресницами, пока Хосок варит кофе. Захочет ли этот человек целовать Хосока после рабочего дня, носить его безразмерные толстовки, петь в голос любимые хиты, драться подушками, участвовать в дурацких играх с друзьями на спор. Будет ли смеяться с его шуток, смотреть вечерами хорроры или мелодрамы, захочет ли читать вместе книги, готовить на одной кухне, ухаживать за растениями...       День постепенно идет на убыль, рыжие закатные лучи касаются сначала расставленных на улице перед витриной букетов, потом стекла, а затем игриво и тепло пробираются в сам магазинчик, освещая стены и прилавок, окрашивая белые закрывающиеся бутоны персиковым цветом.       Хосок закрывает магазин, кладет ключ в карман и, зачесывая пятерней волосы назад, вдыхает жадно соленый вечерний воздух. Тепло и влажно. От стеклянных офисов отражается солнце и оранжевыми отсветами падает на мощеный тротуар, магазинную вывеску и темное пальто. Улица размеренно шумит.       Внезапно Хосок ощущает, что шум этот не привычный, — ровный и вечерне сонный — а встревоженный. Опасный шум. Выкрики.       Неподалеку толпа.       — Погодите, что он…       — Он что, собирается?..       — Нет, не де…       — СТОЙ!       Головы вверх, синхронный вдох.       Хосок вскидывает голову.       Летит — птицей — тело.       Отражаясь в небесных коралловых окнах, бликуя в них солнцем, прорываясь сквозь зеркальные пушистые облака, через офисные этажи, через десятки и десятки уровней.       С небоскреба.       Замедленно.       Камнем.       Глухой стук об асфальт, кажется, слышно даже у магазина.       Хосок не знает, почему, но срывается с места и несется вперед. Бежит, не разбирая, кого оттолкнул, не извиняясь, пробирается сквозь толпу, почти падает вперед.       На тротуаре расцветает вишневый цветок. Сияющий, тонкий, хрупкий. Тот самый, призрачный и невзрачный, с темными глазами. Тень, которую Чон едва ли заметил. И перед которой сейчас падает на колени, чей пульс судорожно пытается нащупать на запястье.       Руки холодные, тонкие, бескровные. Изломанные. Все в шрамах.       Тусклые путаные волосы, почти серая кожа, бесцветные губы. Рассеченная бровь. Ноги неестественно раскинуты, шея вывернута. Ребра расколоты. Лицо и грудь залиты кровью — цветами красной вишни.       По телу Хосока расползается сводящая с ума тупая боль, лицо жжет, спину раздирает и тянет вниз, в груди что-то смертельно разгорается. Хризантема по грудной клетке рассыпается сотней крупных крепких окровавленных цветов и надрывно, громко кричит: «Мне так больно, так больно каждый день, каждый миг. Мне так хочется исчезнуть из этого мира. Я несчастлив. Прошу. Пожалуйста. Помоги же мне. ПОМОГИ! МНЕ!»       Только Хосок все не может понять, почему, игнорируя удушающую нестерпимую боль, водит и водит по чужим руками, задирая рукава и раз за разом вздрагивая от заросших бугров под пальцами. Вздрагивает и когда касается его ладони, натыкаясь на комок. Бумага.       В покрасневших от чужой багряной крови пальцах Хосока дрожит записка.       «Вишня — это еще и надежда. Не забывай это. 　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　Твой. 　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　Пак Чимин».