Неделимые

      Константин без спроса снимает со спинки стула мое пальто и галантно расправляет его, словно предлагая вместе отправиться на романтическую прогулку.              – Извините, нам пора, – будничным тоном говорит он, обращаясь не ко мне, а к Жану. Очевидно, словá «будет казнь» в понимании нового главы хранителей снимают с меня всяческую субъектность и дееспособность, возлагая груз ответственности за все связанные со мной вопросы на бывшего мужа и, как выясняется мгновение спустя, с этого момента по совместительству еще и моего «лечащего врача». – Содержание Ольги Анваровны будет более чем достойным, обещаю. Вы как врач сможете посещать ее. Следить, как протекает беременность.              Я дослушиваю его и поднимаюсь на ноги. Гашу зарождающуюся панику и желание разодрать глотку человеку, который второй день подряд жаждет примéриться топором к моей шее, отмахиваюсь от назойливо повторяющегося слова «беременность» и прячусь за привычным высокомерием. «Вы забываетесь, мальчики! Пока я еще жива!» – собираюсь сказать я, но вовремя сознаю, что в сложившейся ситуации проявление любых эмоциональных реакций наглядно продемонстрирует противнику мою слабость.              – А с чего вы взяли, что я с вами пойду? – произношу я надменным тоном. Сохранять внешние спокойствие и хладнокровие не составляет никакого труда – за полтора столетия практики навыки по сокрытию истинных своих чувств и переживаний отработаны до полного автоматизма. Ни один из присутствующих не должен усомниться в том, что я полностью владею собой и не вижу в происходящем серьезной опасности. Ни одному из них я не могу позволить понять, что на самом деле я напугана до смерти. Я думаю о Жене и его убийстве, перебираю в уме события вчерашнего вечера, ищу и не могу подобрать безопасный для себя алгоритм поведения. «Беги!» – бьется в моей голове шальная мысль, и только чудом я удерживаю себя от попытки раскидать всех вставших на моем пути, вспрыгнуть на подоконник и выскочить прочь через окно, на прощание окатив оставшихся в комнате людей шлейфом разлетевшихся во все стороны осколков.              Я двигаюсь к обманчиво свободному выходу из кухни, и его тут же преграждают из ниоткуда возникшие на пороге трое мужчин. Молниеносно в уме просчитывается – пятеро, и это наверняка не все, кого привел с собой тщательно подготовившийся к визиту теперь уже не маменькин Костик, но Константин Сергеевич. Он шел не заигрывать с нами, а убивать одного из членов вампирской семьи. Конечно, он был готов к сопротивлению. Разумеется, обеспечил себя, драгоценного и любимого, достойной охраной. За моей спиной раздается голос Ирининого сынка, и я оборачиваюсь, чтобы утвердиться в своей догадке. Происходящее доставляет гаденышу наслаждение. Он купается в новой для себя роли «главныша». Искренне, как ребенок, радуется власти – казнить или миловать. Настолько уверен в собственных силах, что не утруждает себя притворством и не скрывает мерзотную ухмылку.              – Мне бы не хотелось применять спецсредства. Их действие может навредить вашему ребенку, – говорит он, всем своим видом давая понять, что мечтает их применить по отношению к любому из нас. Будто в подтверждение моим мыслям Жан и Анна оживают и скалятся на хранителей, но дед прикрикивает на них, как на брехастых шавок.              – А ну, тихо! Тихо! – осаживает «деточек» еще пару минут назад радушно встречавший меня хозяин дома, и оба его великовозрастных ребенка послушно утихают.              – На улице мои люди. Не думаю, что открытый конфликт пойдет кому-то на пользу, – объявляет Константин, и я понимаю, что проиграла. Мне не позволят уйти. Для мужчин с топорами и шокерами моя вина несомненна и требует отмщения. Невзрачный маменькин Костик, по праву наследования возглавивший прошлой ночью их организацию, не сможет отступить, даже если по какой-то причине захочет. Ему жизненно необходимо доказать всем и в первую очередь самому себе, что нежданно свалившаяся на него власть легитимна, а сам он полностью соответствует высокому посту. За мой счет находчивый парнишка зарабатывает авторитет у своего унылого «войска» и наводит страх на оставшихся членов семьи Святослава Вернидубовича.              Я окидываю Жана быстрым взглядом. Он ждет, напряженный, словно струна. Вместе с Анной, готовой поддержать его всегда и во всем, дожидается моего решения.              Я понятия не имею, встанут ли они биться вместе со мной плечом к плечу, но по-настоящему хочу в это верить. К счастью для нас троих, я не собираюсь проверять их преданность мне на практике. Так же, как их глубинный страх перед дедом. Я вовсе не взбалмошная дурочка, какой десятилетиями виделась Жану после спонтанного самоубийства у него на глазах. В вопросах выживания я прагматична и осторожна. Казнь Жени, как на ладони, явила каждому, кто не пытался укрыться за красивыми фразами о «доброй природе человека», безжалостность и жестокость служителей древнего культа. Они убили его без суда и следствия, не позволив ни произнести последнее слово, ни попрощаться. Позднее, в ночь его казни провожая меня домой, Жан поделился подробностями и, вдруг изменившись в лице, чужим, подрагивающим голосом произнес то, что никогда не сказал бы своему деду: «В их глазах были страх и отвращение. Эти люди сочли бы за счастье истребить всех нас, дай мы им только шанс! Поэтому будь осторожна, моя дорогая. Сегодня я своими глазами увидел, какая хрупкая и конечная наша пресловутая «вечная» жизнь».              Я отнеслась к предостережению со всей серьезностью и честно старалась быть осторожной. Но наши слабости в наших привязанностях. Как я могла сесть в машину и уехать, видя, что эти отвратительные людишки собираются лишить Аню еще одного выстраданного шанса на счастье?! Ее последние, разрушенные по прихоти тех же хранителей отношения не стерлись из моей памяти, как и то, что я была единственной, кто встала на ее сторону. Чтó для двух веками коптящих небо мужиков «глупые бабские страдашки»? Любовью больше, любовью меньше, предсказуемо пожали плечами они тогда и вряд ли решились бы на серьезную конфронтацию с хранителями сейчас. Человек, собиравшийся похитить Аниного возлюбленного, действовал быстро и не оставил мне времени составить и обдумать план действий. Очертя голову, я бросилась на помощь Ивану, не собираясь никого убивать и, тем более, не предполагая, что своими импульсивными действиями подписываю смертный приговор самой себе. Древний договор жесток и неумолим, как и люди, следящие за его исполнением. «Смерть за смерть» прописано в нем и нет сноски на смягчающие наказание обстоятельства. В лексиконе хранителей отсутствуют понятия «превышение самообороны» и «несчастный случай». Беременность приговоренной к смерти может стать причиной для отсрочки исполнения приговора, но никогда – для его смягчения.              Я отчаянно хочу вернуться домой, прижаться к Сереже и хотя бы на мгновение почувствовать себя в безопасности. Продолжаю просчитывать в уме всевозможные варианты спасения, тут же пытаюсь оценить связанные с ними риски. Мозг кипит и плавится от напряжения, но я по-прежнему не вижу ни единого шанса бескровно вырваться на свободу. На мгновение я встречаюсь взглядами с Жаном и вдруг с отрезвляющей ясностью понимаю, что он вот-вот сорвется. Будет бойня, и вне зависимости от ее результатов мы потеряем всё. В арсенале хранителей множество способов, не укладывая на плаху, лишить жизни. Достаточно подписать пару бумажек, и ты остаешься ни с чем – без имени, без гражданства, без профессии, без какой-либо собственности. А дальше, стерев человека из социальной жизни, легче легкого устранить его еще и физически.              Взгляды присутствующих обращены на меня. Ни для кого не секрет, что от принятого мной решения будут зависеть жизни. Но кто сказал, что я должна принимать его прямо сейчас или даже сегодня? Мне предоставлена девятимесячная отсрочка, думаю я и, набираясь смелости, выравниваю дыхание. Жану разрешили свидания. Сообща мы найдем выход. Моя ситуация не критична. Для паники у меня пока нет никаких причин. Не повезут же они меня в настоящую тюрьму?              Глаза Жана до самых краев переполнены страданием и занимают половину его лица. Я смотрю в них и понимаю, что всё для себя решила, едва лишь увидела, как он скалится на Константина. Мне неважно, по-настоящему ли Жан готов за меня биться, потому что в любом случае я не позволю ему рисковать своей жизнью. Без драмы, сохраняя лицо и достоинство, по своей воле я пойду с человеком, обещаниям которого не верю. Если меня забирают, чтобы привести приговор в исполнение, то по крайней мере не пострадает никто из моей семьи. Ни один из них не виноват в том, что случилось вчера. Это я ошиблась, меня затягивает на дно, и я не потащу за собой тех немногих людей, которых люблю. Ни Анна, ни Жан не заставляли меня швыряться людьми. Чтобы спасти Ивана, достаточно было слегка «прикусить» его похитителя.              Решившись, я не оставляю себе времени на раздумья и отступление. «Прости, что я оказалась настолько глупой», – мысленно извиняюсь я перед Жаном и с невозмутимым выражением лица оборачиваюсь к Константину.              – Ладно, черт с вами, поеду, – быстро проговариваю я и удостаиваю не спускающую с меня глаз семейку прощальной «шпилькой». – Давно хотела сменить круг общения.              В следующее мгновение, не желая оттягивать неизбежное, я срываюсь с места, не замедляя шаг, вырываю из рук Константина свое пальто и проношусь к выходу. Я слышу за спиной торопливые шаги, вылетаю на улицу и резко останавливаюсь. Без удивления, но с нарастающим ужасом я рассматриваю выстроившиеся перед домом деда машины и десяток обступивших меня хранителей. Глубинный, по умолчанию заложенный в каждую женщину, какой бы физически сильной она ни была, страх перед источающей агрессию толпой мужчин заставляет меня шагнуть назад, и я натыкаюсь спиной на охранника Константина.              – Оденься, – приказывает один из окруживших меня людей в черном. Я не успеваю понять, кто из них это сказал, когда чья-то рука грубо и сильно толкает меня в плечо. Лихорадочно обвожу взглядом непроницаемые лица и еще больше утверждаюсь в мысли, какая же я дура. Как легко оказалось поверить, что вчера всё закончилось финальной битвой с «боссом», в которой я даже не принимала участие. Если бы ночью, вернувшись домой, я заставила себя проанализировать все произошедшие за сутки события, то к утру меня уже не было бы в Смоленске. Кто-то другой толкает меня в спину, и будучи обычной женщиной, я полетела бы на асфальт, прямиком им под ноги. К очевидному разочарованию собравшихся, меня даже не качнуло. Я высоко вздергиваю голову и стремительно разворачиваюсь назад. Как и ожидалось, количество «смельчаков», желающих ударить исподтишка, тут же снижается до нуля.              – Оденьтесь, пожалуйста, – просит меня чей-то вежливый голос, и я опускаю взгляд на зажатое в руке пальто. Неудачно я пытаюсь его развернуть, суетливыми, дерганными движениями выдаю себя с головой. Неизвестность злит и пугает. На физическом уровне, всем телом я ощущаю волнами исходящую от столпившихся вокруг меня мужчин ненависть и мысленно кляну себя за недальновидность. С тех пор как мне стало известно о тайной организации, обеспечивающей вампирам секретность и документооборот, хранители оставались для меня безликими статистами, серой массой, таящей в себе угрозу, но в целом безвредной и малоинтересной. За образами унылых «мужичков с шокерами» я еще могла разглядеть мелких чиновников, при помощи которых мне изменяли имена и места работы, но упрямо отказывалась замечать в них живых людей и наших потенциальных палачей. Скорее всего, думаю я, все они видели видеозапись совершенного мной убийства. Каждому известно, что я виновна в смерти одного из них, возможно, чьего-то товарища или лучшего друга. Отшвырнула человека, как котенка, ударила о столб и убила. С какой стати этим людям утруждать себя разбирательствами, специально я это сделала или нет? Чтó я хотела или чем руководствовалась? Жан был прав, мы для них – богопротивные монстры. Как жаль, что я своими глазами не увидела смерть Женька, иначе не была бы такой беспечной! Вернувшись домой, я не стала бы до утра трахаться с Сережей, а взяла бы его в охапку, собрала вещи и навсегда покинула город.              – Ольга Анваровна, давайте я вам помогу. – Голос Константина Сергеевича обрывает, уже кажется, сотую мою попытку просунуть руку в нужный рукав. Бесцеремонно он выхватывает пальто из моих рук, встряхивает его и обшаривает карманы. Выудив телефон, он передает его одному из своих людей. – Отдай старику или доктору. Ольга Анваровна, прошу вас.              Я делаю вид, что меня не расстроила потеря телефона, и на автопилоте позволяю одеть себя, словно куклу. Константин дожидается, пока я застегну пуговицы и завяжу пояс, а я мысленно благодарю Небеса за то, что хотя бы он пока не заступил за черту и обращается ко мне по имени-отчеству и на «вы».              – Мы с вами поедем на разных машинах и, боюсь, сегодня уже не увидимся. Я хотел прояснить лишь один вопрос. Вчера нам помогли, скажем так, уладить нашу проблему два человека. Один из них ваш…              Я молча смотрю на него, зная, что со связями стоящего передо мной человека разузнать все подробности биографии Сережи, равно как и о наших с ним отношениях, не составляет никакого труда.              – Отец вашего ребенка? – с вопросительной интонацией, так и не дождавшись моего ответа, наконец произносит Константин. Я продолжаю молчать, а молодой интриган, достойный сын своей мамочки, задорно смеется. – Ну, разумеется! Нужно не забыть разузнать, случались ли инциденты с беременностями у наших подопечных ранее.              – Подопечных? – вкрадчивым голосом переспрашиваю я, и только тогда он спохватывается. «Интересно, он принимает нас за подобие морских свинок, только похожих на людей и с клыками?» – думаю я, вспоминая двух весьма симпатичных представителей отряда грызунов, подаренных дедом на десятилетие будущего хранителя. Зачем-то приглашенная Ириной на праздник я наблюдала за «трогательной» сценой знакомства Костика с новыми «друзьями» и искренне сожалела о том, что деду не хватило фантазии и мозгов преподнести сыночку хранительницы парочку жирных крыс. Если память не изменяет мне, судьба тех морских свинок была незавидной. Не прошло и недели, как славный и добрый мальчик накормил своих «подопечных» чем-то недопустимым, и под его громкий ор животины были торжественно захоронены где-то на территории обширных владений семейства Бредихиных.              – Я имел в виду лишь то, что мы в некотором роде обеспечиваем безопасность вашей семьи, – сдержанно улыбается Константин и наклоняется к моему лицу. – У меня нет времени на светские беседы. Вы подчистили воспоминания своему любовнику?              – Он спал, когда я уходила. Если хотите, мы можем сейчас съездить ко мне домой, и я сделаю всё, что вы скажете, – предлагаю я, не в силах загасить встрепенувшуюся надежду, но внимательно наблюдающий за мной Константин отрицательно качает головой.              – Ольга, к сожалению для вас, я не настолько глуп, как бы вам хотелось. Дома у вас больше нет и не будет. Если вы доносите своего ребенка, то ближайшие девять месяцев проживете в условиях, которые будут сильно отличаться от тех, к которым вы привыкли. Если нет, то ваши страдания прекратятся раньше. – Он почти вплотную приближает лицо к моему уху и понижает голос до шепота. – То, что я сейчас скажу, останется между нами. Услышь меня с первого раза. Если ты что-то выкинешь, подставишь своего доктора. Лично мне, все равно, кому из вас рубить головы. Важно соблюсти правило – смерть за смерть. У тебя есть гипноз и сила. Захочешь сбежать – скатертью дорожка. Так что, Оля, тебе решать, кому из вашей сладкой парочки умирать.              Константин достает из кармана темные очки и демонстративно водружает их на нос, после чего кивает одному из своих холуев, и в ту же секунду мое плечо железной хваткой стискивает чья-то рука.              – Пожалуйста, подчиняйтесь во всем моим людям, – громко, чтобы мог услышать каждый из «его людей», обращается ко мне он. – Не давайте нам повода к принятию негуманных решений, которые могут снизить рождаемость у вашего вида. Приятного дня!              Словно по команде, сжимающий мое плечо человек оживает и тащит меня к ближайшей машине. Передо мной распахивают дверцу и с силой толкают внутрь.              – Двигайся к середине, – успеваю я расслышать очередной приказ, но не имею возможности сориентироваться. Они делают это снова – толкают и тащат меня, как тряпичную куклу. Обычные люди, которые, кажется, возомнили себя бессмертными. Двое громил усаживаются по обе стороны от меня, один из них больно дергает за руку, чтобы я подвинулась, и у меня перехватывает дыхание от ярости.              Нет ни единой причины не поверить в озвученную Константином угрозу, и только поэтому я молчу, стискиваю зубы, держусь из последних сил. Не напоминаю, кто я, и не прошу быть повежливее. Их тела и их жизни такие хрупкие, а я так зла, что, если ударю одного из них, то не сумею остановиться. «Замри, – мысленно я внушаю себе и закрываю глаза. – Любое твое движение эти люди могут счесть достойным поводом, чтобы расчехлить топор». Машина плавно трогается с места, и впервые за десятилетия мне хочется расплакаться от непривычного, сводящего с ума ощущения собственной беспомощности. Дождись Жана, говорю я себе. Он придет, и всё снова станет нормальным. Достаточно будет просто его увидеть. Жан что-то придумает. Разве он позволит меня убить? И как я могу позволить убить его?!              – Не дергайся, – слышу я, и в тот же момент, по-прежнему не церемонясь, меня хватают за плечи, круто разворачивают и толкают вперед. Я утыкаюсь лицом в черное, откровенно дорогое пальто и замираю. Всем своим существом чувствую я ток крови, бегущей по венам спрятанного под мягкую кашемировую ткань тела. Поднимаю глаза вверх и вижу пульсирующую жилку на толстой шее. Я пила кровь перед уходом из дома, меня не мучает голод, но буквально дрожу от желания вонзиться клыками в манящую плоть, разорвать в клочья, а затем досуха осушить тела и водителя, и всех пассажиров. Ненависть и неодолимая жажда обволакивают сознание, притупляют эмоции, заглушают мысли. «Они не смеют так обращаться со мной, – отстраненно думаю я, целиком и полностью сосредоточенная на пульсации крови избранной жертвы, поглощенная завораживающим зрелищем трогательно трепещущей жилки, как будто гостеприимно приглашающей отведать, испробовать на вкус бурлящую внутри нее жизнь. – Никто не смеет так со мной обращаться».              Я слышу лязг металла и понимаю, чтó они собираются сделать, раньше, чем мои руки резким движением заводят за спину. Инстинктивно я вырываю свои запястья из крепкой для людей, но вовсе не для вампиров хватки, а обладатель премиального кашемира бесстрашно сгребает меня в подобие объятий и прижимает к себе – так, что мое лицо оказывается в паре сантиметров от бесстыдно обнаженной передо мной шеи. Клыки выдвигаются сами собой, с вожделением, граничащим с нежностью, тянусь я к заветной цели, смиренно прекращая бороться с влечением, обрекающим всех присутствующих, включая меня саму, на скорую смерть. Во мне нет и крупицы жалости по отношению к этим людям. Перспектива казни больше не пугает, скорее, раззадоривает. Пусть попытаются меня убить, а в ответ я попытаюсь забрать с собой как можно больше охреневших от безнаказанности безликих мужичков. Вот тогда и посмотрим, что произойдет раньше: моя голова полетит с плеч или у Константина закончатся люди?              К счастью или к несчастью, второй человек хватает меня за руки, дергает их назад и, развеивая захвативший мой разум морок, больно выкручивает. В ужасе от осознания, насколько близка оказалась от – на этот раз безо всяких оправданий преднамеренного – убийства еще одного хранителя, я выдыхаю и шумно сглатываю. Больше не сопротивляюсь и, ради их и своей безопасности, позволяю заковать себя в кандалы. Мужчина, в горло которого я готовилась вгрызться несколько минут назад, аккуратно, чтобы не доставлять лишнего дискомфорта, усаживает меня на сиденье и по собственной инициативе убирает упавшую на мое лицо прядь волос. Мы встречаемся взглядами, и я не могу сдержать истерический смех. Этому мудаку точно так же меня не жалко. За вежливой отстраненностью и нарочитой суровостью легко прочитываются страх, брезгливость и какая-то животная, рефлекторная ненависть. Он выглядит, как человек, впервые увидевший чудовище вблизи и не понимающий, чтó ему делать – бить или бежать? «Прежде всего, не подпускай чудовище к беззащитному горлу», – дала бы я очень простой и дельный совет, но не могу перестать смеяться.              – Да ты успокоишься, тварь?! – восклицает хамоватый мужичок, сидящий от меня по левую руку. Я обрываю смех, резко поворачиваюсь к нему и вижу всё то же самое – страх, отвращение, лютую ненависть, только на этот раз не подавляемые, а выставленные на показ, как предмет гордости. Я улыбаюсь ему во все зубы и высоко вскидываю брови. С минуту мы смотрим друг другу в глаза, с не сходящей с лица улыбкой я наблюдаю, как сжимаются в кулак его пальцы, не реагирую на занесенную для удара руку, даю ему достаточно времени, чтобы набраться смелости, и в последний момент останавливаю наглядным напоминаем о том, что на слабую женщину я похожа исключительно внешне. Очередной «смельчак», внезапно осознавший, что заперт с чудовищем в салоне автомобиля, так резво отшатывается от выпущенных клыков и негромкого предупреждающего рыка, что едва не выносит головой окно. Раздается звук удара об пол чего-то тяжелого. Шокер, вспоминаю я и мысленно чертыхаюсь. Всё это нескончаемое утро я только и делаю, что совершаю ошибку за ошибкой и нарушаю себе же данные обещания. Какого черта я взялась провоцировать этих людей?! Чтобы лишний раз получить удар током?!              Удержать невозмутимое выражение лица стóит мне титанических усилий.              – Как было бы мило – ударить человека, который не может тебе ответить, – улыбаюсь я, так и не спрятав от него клыки. – Должно быть, обидно забыть, что перед тобой вовсе не человек?              В машине воцаряется тишина, ни один из моих спутников не выказывает желания дискутировать с чудовищем, даже имея в руках казенные спецсредства для «общения» человека с вампиром.              – Подумай о том, что мне нечего терять. Я хочу, чтобы услышали все. Для того чтобы убить, свободные руки мне не нужны, – смягчая голос, продолжаю я и еще раз оглядываю напряженно застывших мужчин. – Напоминаю, что ваши шокеры имеют короткий срок действия. Поэтому давайте спокойно и мирно доедем, куда вы меня везете. И, главное, молча.              Я откидываюсь на сиденье, запрокидываю голову и, наслаждаясь тишиной, прикрываю глаза. Если бы я питалась чужим страхом, меня разорвало бы от пресыщения. Страх и ненависть окружающих меня людей возрастают в геометрической прогрессии, становятся плотными, заполняют собой пространство и будто поглощают, выкачивают из салона необходимый для дыхания воздух. А ведь вчера было то же самое, вспоминаю я. Мне следовало обратить внимание на говорящие факты, когда всех нас, как взбесившихся домашних питомцев повзрослевшего мальчика Кости, посадили на цепи и заперли в клетках. В отличие от Жана и Анны, мои руки были скованы за спиной. После виртуозного Ирининого переобувания в воздухе, когда «питомцев» возвращали на свободный выгул, ни мне, ни Жану не удалось самостоятельно снять с меня кандалы, и, чтобы открыть тяжеленные металлические браслеты, ему пришлось отлавливать одного из хранителей. Почему я упустила из поля зрения показательную легкость, с которой Жану и Ане удалось разорвать свои оковы? Почему не задумалась, какими неподъемными оказались те, что повесили на мои запястья? Так сильно была сосредоточена на творящемся вокруг кошмаре, что не сумела произвести самое элементарное сопоставление – скованные спереди руки предоставляют некоторую свободу действий, за спиной – максимально эту свободу ограничивают. А теперь вопрос на миллион. Кого из членов вампирской семьи, не считая тысячелетнего пенсионера как ее основателя, хранители видят самым опасным? Доктора? Полицейскую? Или преподавательницу?              Незаметно я пытаюсь развести руки в стороны, натягивая соединяющую такие же тяжелые, как и вчера, браслеты кандалов цепь. Прикладываю всё больше и больше усилий, пока боль в запястьях не становится нестерпимой, и только тогда расслабляю руки. Экспериментально доказано – без посторонней помощи мне не освободиться. Что ж, у кого-то оставались сомнения, что верным ответом на ранее заданный вопрос являлась преподавательница? Жестокая и хладнокровная убийца. Монстр, которого нельзя спускать с самой прочной и короткой цепи.              Я открываю глаза и понимаю, что мы приближаемся к пункту назначения. Дорога, по которой мы проезжаем, хорошо мне знакома, не один раз меня приглашали сюда на торжественные приемы с обязательным соблюдением дресс-кода: вечерний наряд, отсутствие кандалов, высокие каблуки. Лязгнув цепью, я выпрямляюсь, чтобы подготовить себя к тому, что произойдет дальше. Вот где, оказывается, они собираются меня держать. Странно, что Константин не побоялся устроить тюрьму для особо опасной преступницы на территории собственного имения. Но вот на какие «более чем достойные условия содержания» он намекал, говоря, что в случае выкидыша, прекратятся мои «страдания»? Мои мысли спотыкаются на слове «выкидыш», но уже привычно я отбрасываю его и всё связанное с ним прочь. Так чтó же, по их мнению, настолько невыносимое можно со мной проделать, чтобы я возрадовалась самому экстремальному способу освобождения – побегу из тюрьмы прямиком на тот свет путем отсечения головы с немедленным сожжением тела? Я не успеваю придумать сколько-нибудь реалистичные варианты развития событий. Наша машина въезжает в ворота, медленно объезжает здание и останавливается на стоянке.       Перед нами и позади нас выстраиваются автомобили возвращающихся от дома деда хранителей, а сопровождающая меня четверка молчит и до смешного откровенно боится ко мне прикоснуться.              – Мальчики, мы можем договориться, – подаю я голос, а «мальчики» синхронно вздрагивают и переглядываются. – В наших общих интересах сделать вид, что ничего не случилось. Вам ведь не хочется, чтобы над вами потешались из-за того, что вы до смерти испугались женщину в наручниках?              Надзиратели молчат, а мне остается злиться на себя и жалеть о проявленной несдержанности. Недопустимо настраивать этих людей против себя – сильнее, чем они уже были настроены. Агрессия провоцирует на агрессию, и это работает в обе стороны. Я не в том положении, чтобы реагировать на тычки и грубое обращение, в конце концов меня привезли сюда не на курорт. Впереди до дрожи пугающая неизвестность, а потому так важно демонстрировать покорность и по возможности не привлекать к себе лишнего внимания. Я заверяю присутствующих, что не стану сопротивляться. Несколько раз двигаю руками, нарочито звеня цепью, чтобы наглядно показать свою слабость.              – Их невозможно снять самой, – тихим голосом проговариваю я и поворачиваюсь направо, к самому сдержанному и наименее агрессивному из запертых со мной в машине людей. – Почему?              – Древний сплав. Из него же сделаны цепи для церемонии казни, – вежливым тоном отвечает человек, которого я не убила лишь по счастливой случайности.              Дичайшее словосочетание «церемония казни» поражает больнее, чем удар током. Хочется закричать в голос, руки дергаются в тщетной попытке освободиться, паника сдавливает горло, я смотрю на видимый из окна вход в подвал и утверждаюсь в мысли, что, несмотря на обещания главы хранителей, меня привезли сюда, чтобы убить безо всяких отсрочек. Я даже не попрощалась, проносится у меня в голове, – ни с кем, как чертов несчастный Женёк! Нарастающее головокружение заставляет крепко зажмуриться. Я стискиваю зубы от накатывающей тошноты и вспоминаю про объявленную Жаном беременность. Ни осмыслить, ни принять эту информацию невозможно. И если я сама не могу осознать ценность жизни будущего ребенка, чего же жду от своих палачей? Им-то что за дело до того, родится очередное богопротивное создание или погибнет в материнской утробе, объятое пламенем вместе с ее обезглавленным телом? Меня привезли по адресу. Каждому посвященному в тайну существования вампиров на смоленской земле известно о том, что подвал дома Бредихиных является традиционным местом проведения «церемоний».              Я не замечаю, как мои спутники покидают машину, и вздрагиваю всем телом от прикосновения к плечу.              – Пожалуйста, пойдемте, – раздается голос возле самого моего уха, но от парализующего ужаса я не могу сдвинуться с места, и кандидату на премию «Самый вежливый надсмотрщик – 2020» приходится постараться и проявить чудеса изобретательности, чтобы выковырять меня из машины. Поставив на ноги, он, будто случайно, задерживается рядом, и, прижавшись ко мне почти вплотную, едва слышно шепчет. – Успокойтесь. Церемонии не будет. У нас другой приказ.              На один краткий миг мы встречаемся взглядами, и вот теперь я вижу в устремленных на меня глазах только жалость. Я не успеваю ни поблагодарить, ни просто кивнуть, как на нас налетает очередное агрессивное существо в черном.              – Какого лешего она еще здесь?! Сказали же, что нельзя светить эту бабу! И очки наденьте, жопой слушаете?! – истошно орет оно и, ухватив меня за плечо, волоком тащит в сторону дома.              Оказавшись перед лестницей, ведущей в печально знаменитый подвал, я резко останавливаюсь, будто врастаю ногами в землю. Никакие силы не заставят меня спуститься туда добровольно, понимаю я, вновь пренебрегаю данным самой себе обещанием и скалюсь на продолжающего тянуть меня вниз хранителя.              – Ты ж, сука! – сквозь зубы цедит он и с отвращением отталкивает меня от себя. Я ударяюсь спиной о стену, вскидываю глаза на его лицо и натыкаюсь взглядом на темные до черноты очки. Как хорошо они подготовились, думаю я и безвольно опускаюсь на заасфальтированную дорожку. Я знала, что на каждого из нас собрано подробное досье, но понятия не имела, что хранителям известна тщательно оберегаемая мной тайна – пока на человеке темные очки, от моего гипнотического воздействия он защищен. С наслаждением полными легкими я вбираю в себя свежий, бодрящий воздух. Каким сладким он кажется на прощание! А какие новые грани открывает избитое выражение «перед смертью не надышишься», как издевательски точно звучит!              Я прикрываю глаза и не сопротивляюсь, когда сильные руки сгребают меня в охапку и взваливают на плечо, словно мешок с картошкой, и уже через пару мгновений таким неизящным образом я оказываюсь в подвале, где с самого утра всё было готово к свершению правосудия. Словно подслушав мои мысли, мне возвращают вертикальное положение и почти нежно разворачивают в нужную сторону.              – Что застыла? Для тебя же старались!              Без каких-либо эмоций я рассматриваю невзрачный пенек, на котором веками вместе с головой лишались вечности оступившиеся члены дедова семейства. С отстраненным удивлением отмечаю, что мое представление о плахе для вампиров как о непременно утонченном предмете антикварного искусства оказалось откровенным преувеличением. Замечаю древние цепи, увенчанные браслетами кандалов, и старательно избегаю смотреть на воткнутый в дерево топор.              Я слышу шаги спускающихся по лестнице людей и, будто в замедленной съемке, оборачиваюсь, уверенная, что увижу Константина, пришедшего зачитать приговор. Однако, как и обещал, вершитель моей судьбы не удостаивает жалкую пленницу своим вниманием.              – Ну что? Показал ей, как мы готовились к ее приходу? – вопрошает один из спустившейся троицы безликих хранителей. Не могу вспомнить, видела ли я их сегодня или когда-то прежде, эти лица ни о чем мне не говорят, а упрятанные за черные линзы глаза в подвальном полумраке отвратительно напоминают зияющие глазницы.              – Что молчим? Не любишь сюрпризы? – произносит тот, кто притащил меня в этот подвал, резко разворачивает и с силой толкает вперед. Я влетаю в распахнутые объятия одного из окруживших меня мужчин, не успеваю выдохнуть и восстановить равновесие, как меня снова разворачивают и швыряют в руки другому.              – Надо было путь до плахи устлать лепестками роз! – гогочет кто-то, пока я, словно кукла, перелетаю из одних рук в другие. Чья-то ладонь откровенно не случайно задерживается на моей груди, и я начинаю понимать, о чем говорил Константин, когда заверил меня, что я буду рада казнью прервать страдания.              Мне удается рвануться вперед, и я замираю в середине импровизированного круга. Обшарпанные стены и сводчатые потолки подвала давят и лишают остатков сил. Сколько моих предшественниц так же, как я, перед смертью ощутили, казалось бы, навсегда позабытую, возведенную в степень беспомощность перед точно такими же мужчинами в черном? Больше всего на свете я жалею о том, что по собственной глупости лишила себя шанса забрать с собой хотя бы эту ублюдскую четверку. Чем я думала, когда терпеливо дожидалась, пока браслеты кандалов надежно и очень долго поочередно зафиксируют на моих запястьях?              – Дамочке не нравится наша компания? – раздается за моей спиной голос, но я не вижу причин оборачиваться к говорящему.              – Вам не надоело позориться? – негромким голосом спрашиваю я и тут же получаю ощутимый тычок в спину.              – А ты думала, после того, что ты сделала, с тобой будут обращаться, как с королевой? – говорит стоящий передо мной человек и двумя руками толкает меня назад. Кто-то сзади ловит меня, крепко стискивает руки повыше локтей и разворачивает в сторону пня, на котором, и я почти уже в этом не сомневаюсь, окончится моя бракованная вечность.              – Этот топор не нужно затачивать, – заявляет притащивший меня в подвал мужчина и легким движением руки выдирает острие из пенька. – Волшебный, всегда острый топор.              Человек за моей спиной выпускает мои руки и, схватив за затылок, ставит подножку, как делают дети в школе. Заставив упасть на колени, он с силой вдавливает мою шею в дерево плахи.              Как могу, я пытаюсь абстрагироваться от происходящего. Умом понимаю, что церемонии с рубкой вампирских голов проходят иначе, но прикосновение к коже древнего дерева не просто причиняет физические страдания, но вынуждает поверить в худшее. Прижимавшая мою голову к плахе рука ослабляет хватку и исчезает, а я продолжаю бессильно лежать, пытаюсь, но не могу заставить себя подняться. Из ниоткуда накатывает волна дурноты. «Они издеваются или на полном серьезе решили меня убить?» – безо всякого интереса к происходящему думаю я, замечаю приготовленные факел, канистру и дешевую зажигалку и понимаю, что решили на полном серьезе.              – Убийство человека карается смертью, – как будто издалека, сквозь нарастающий шум в ушах слышу я мужской голос, хочу убрать упавшие на лицо волосы и не сразу отдаю себе отчет, что вместо этого слабо подергиваю скованными запястьями.              Напоследок мне хочется сфокусироваться на чем-то безусловно светлом, отрадном и непреложном, я силюсь вызвать в памяти образ Сережи, но вижу смотрящие на меня с укором глаза Жана. Он хотел бы, чтобы я сопротивлялась. Никогда не простил бы мне то, что я делаю. Но Константин ясно сказал – либо я, либо Жан. А я законченная эгоистка. Чтó мне делать в мире, в котором не будет его? Пошла бы к чертям такая долбаная вечность!              «А что же ваш новый глава не пришел посмотреть?» – то ли вслух, то ли про себя говорю я и смиренно закрываю глаза. В этот момент, перед лицом смерти оставляемая за спиной «вечность» кажется как никогда короткой и ущербной. Соответствующей нелепой смерти в обшарпанном и грязном подвале. Не дотягиваете до церемонии, мальчики, хочу, но не успеваю сказать я. Ирина, мир ее праху, хотя бы умела нагнать должного пафоса.              В небытие меня провожают неоригинальным и грубым: «Сдохни, тварь!», и я благодарно встречаю поглотившую меня темноту.              Последним, что я запоминаю, оказывается звук опускающегося топора, со свистом рассекающего воздух.