проросшие сквозь сердце

      Собирать в маленькие букеты цветы становится привычкой. Коннор срывает их со своего тела и раскладывает, как ему подсказывает логика. Он не андроид-садовник и ему сложно найти подходящий одному цветку другой, но он сопоставляет их, отталкиваясь от значений. Печальные к печальным, твердящие о любви к твердящим о любви. Ему кажется, что после того, как Альма с инженером-робототехником Китом Саммерсом вырезали большую часть стеблей, что разрастались в его теле, стало легче. Коннор знает, что ненадолго, ведь теперь соцветий в нем больше, но все равно это недолгая передышка его радует.       Он, как и прежде, ходит в участок вместе с Хэнком, и, как и прежде, отказывается от того, чтобы взять пару выходных. Коннор попросту не знает, что будет с ними делать, хоть и понимает, что они были бы полезны в плане того, что работу он бы больше не сорвал своими внезапными приступами.       Он все равно не хочет лишиться этой отдушины в виде работы, он не может позволить себе этого, потому что утонет, без сомнений утонет в страхе, в понимании, что все эти цветы реальны, пробиваются сквозь корпус и выводят из строя его биокомпоненты.       Вот только, когда на задании тириум начинает капать на его светлую кожу, Коннор понимает прекрасно, что это конец. Синяя кровь идёт носом, и RK800 ловит пальцами капли, стараясь вытереть все разводы, пока Хэнк не заметил. Вот только не выходит ничего, кровь не прекращает идти, а окна ошибок начинают сигналить красным о повреждениях. Коннор осознаёт внезапно слишком хорошо то, в каком он положении.       – Ты как? – Андерсон касается его плеча и смятый платок из кармана достаёт. Он не выглядит раздражённым, но и волнения его взгляд не отражает, больше походя на усталость. – Вернись в машину, я закончу здесь сам.       И Коннор хочет возразить, хочет настоять на том, что всё нормально, и он может продолжать работу, но он молчит и послушно покидает дом, являющийся местом преступления. Он в машину садится и голову закидывает на спинку сидения, промокая тириум, что останавливаться не собирается. Капли его тёмные, потоком слабым текут из носа и пропитывают платок, пачкают пальцы. И Коннор коротко выдыхает – жест скорее успокаивающий, чем предназначенный для дыхания. Сколько дней он провёл без каких-либо беспокойств? Сколько болезнь не проявляла себя? Неделю? Чуть больше? А теперь она словно выворачивает его наизнанку, тяжестью оседает в области груди, свинцом наполняет все трубки-вены.       Ростки его цветов портят биокомпоненты, стягивают их стеблями и будто тянут печальную песню по всему корпусу. Коннор диагностику проводит на наличие повреждений и ошибку одну за другой получает.       Сильные повреждения сегментов #3447 и #3421.       Требуется замена биокомпонента #2712.       Аварийная перезагрузка не требуется.       Следует обратиться за помощью в ближайший пункт технической поддержки Киберлайф.       – В бардачке есть салфетки, – садясь в машину, бросает Хэнк и мотор заводит тут же. Он не глядит на Коннора, не задает вопросов и лишь зубы стискивает, оборачиваясь с заднему стеклу, чтобы выехать с парковки.       – Что насчёт дела?       – Мартин закончит сам, он сейчас образцы собирает в лабораторию, – Хэнк взгляд на Коннора бросает через зеркало заднего вида, и в какой-то степени RK800 понимает, почему – избегание зрительного контакта вполне оправдано для подобных ситуаций, возможно, что и сам Коннор не хочет сейчас встречаться взглядом с кем-то. Вот только даже этот украдкой брошенный взгляд Коннор замечает и ему становится не по себе от него, будто и впрямь конец. Хэнк явно не позволит больше ему работать.       – Куда мы едем? – спрашивает Коннор осторожно, хотя уже и так знает ответ. Он знал его еще тогда, когда увидел капли на своих ладонях. В Иерихоне могут помочь, но ехать туда Коннору не хочется. Лишь от мысли одной, что подобное его состояние станет известным остальным андроидам, вызывает в нем досаду. Показать свою слабость – последнее, что ему нужно сейчас.       Не составляет труда проиграть очевидный сценарий развития событий; все эти взгляды, что пропитаны любопытством и удивлением, толикой горечи и, возможно, страха. Болезни для андроидов никогда не были опасны, но с заразившимся Коннором они становятся страшной реальностью. Представить не составляет труда, как и нарисовать картину того, с какими выражениями на лицах встретят его Саймон и Джош, покажись он с тириумом, безостановочно капающим из носа.       Возразить против этой поездки Коннор не может, хоть и в его силах предложить вместо прибежища андроидов поехать в пункт сервисной поддержки Киберлайф. Он смотрит на Хэнка украдкой и понимает, что тому будет спокойней, если он будет молчать и подчиняться сейчас, а из-за неисправности у Коннора желания никакого нет спорить. Вместе с тириумом кажется, будто из него уходит энергия и любое желание что-то делать.       Он отворачивается к окну и сменяет одну промокшую салфетку на другую. Печаль из-за беспричинной поломки заставляет его думать и анализировать. Его сбой в системе слишком сильный, слишком глубокий, рождающий вопросы один за другим, ответов на которые у Коннора нет. Он впервые задумывается о том, что хотел бы быть влюблённым – понять, за что именно ему приходится терпеть эти бесконечные поломки, за что именно ему придётся умереть, когда цветки разрастутся так, что достигнут насоса в его груди. За что именно они остановят его, стиснув своими стеблями.       Страх едкий и холодный проникает во все его системы словно вирус, сплетая новые волнующие вопросы. Отключится ли он в момент, когда стебли его собственных цветов сожмутся вокруг его тириумного регулятора или будет ещё жив? Когда стебли его цветов заполнят в нем всё, будет ли он чувствовать их? Будет ли сожалеть, что понять так и не смог, что же это за чувство, за которое он умирает такой жуткой смертью? Живой, но уже мертвый.       – Возможно ли не знать, что ты влюблён? – вопрос, который он задаёт сотню раз себе, но ответ на который не получает никогда. По крайней мере, тот, который хотел бы услышать. Он – андроид-детектив, продвинутая модель, не склонная к столь глупым ошибкам, оттого не верить своим показателям он не может – все его системы подтверждают, что не влюблён ни в кого, что совпадений нет.       – Такое редко бывает, – Хэнк вторит вновь заготовленным ответом, которого Коннор ожидает. Вот только он не оправдывает тех внутренних, зарытых глубоко надежд.       Волны печали накатывают и накрывают его собой, и тонуть в ней Коннору кажется даже приятным. Чувство такое сильное, дающее понять, что живой, но напоминающее, что живой ненадолго.       В Иерихоне всё происходит именно так, как Коннор и предполагал; на идущий носом тириум андроиды смотрят настороженно, привыкшие, что система автоматом старается предотвратить потерю важных биокомпонентов. Сейчас они глядят на Коннора так, словно он обречён, и даже Джош, что всегда был любезен и при каждом приходе RK800 в прибежище андроидов не упускал случая дружественно хлопнуть того по плечу, сейчас стоит в отдалении и руки держит за спиной.       Их встречают все те, кто помочь ничем не может, потому что не обладают полной картиной происходящего, а Коннор не торопится никому из них что-то объяснять. Он с отстранённым видом наблюдает за тем, как Хэнк общается с растерянным Саймоном, но добиться от него ничего, кроме того, что ни Маркуса, ни Альмы в пределах Иерихона нет, не может. Никого, кто мог бы как-то помочь.       И Коннор отворачивается, глядит в сторону и ловит салфетками синие капли, считая, сколько цветов уже успело распуститься на его теле, пока ехал сюда. Он знает, что есть новый, он чувствует его внутри, как если бы о нем сигналила система, но выпадающих ошибок, кроме как о поврежденных биокомпонентах, нет. Он просто знает это на уровне человеческом, интуитивном. Он чувствует это растение – его листья, что тоньше книжной страницы; листья такие влажные и длинные, совсем непохожие на все остальные цветы на его теле.       – Придётся ждать, – Хэнк приваливается спиной к дверному косяку и глядит куда-то сквозь Коннора, за пределы этой комнаты. Его внимание размыто, его участие словно дымка из сна, словно капли росы на паутинных нитях. Взгляд Андерсона затуманен, поддернут завесой других мыслей, как блик на воде. Коннор глядит на Хэнка, и есть в нем что-то, что беспокоит андроида, что-то, для чего не получается с первого раза подобрать определение и приходится заглянуть глубже.       Именно в этот момент Коннор понимает, что именно напоминает ему этот взгляд на лице лейтенанта – день, когда Сумо отравился, и его нужно было показать ветеринару. Тогда у Хэнка было то же выражение, что и сейчас – усталость и вынужденное беспокойство. Коннор не знает, переживают люди болезни близких с подобными чувствами, с этими эмоциями, или это относится лишь к болезням их животных, но понимание того, что его болезнь по важности симптомов, тревоге и беспокойству относят к домашнему питомцу, несколько огорчает, прибавляет пунктов к его одиночеству. Вот только Коннор помнит своё собственное беспокойство за Сумо, тогда одно из его первых ощущений, и оно не было таким: усталым и вынужденным. Оно было живым.       RK800 остаётся ждать в помещении, куда его приводят Саймон и Джош. В помещении безликом, таком, будто оно даже для ожидания не предназначено. Пустое, одинокое. Коннор чувствует себя таким же, и не имеет значения, что пустым его назвать сложно из-за скопов цветов, что прорастают в нём, по ощущениям он опустошён.       Подснежники на правом его запястье робко выглядывают из-под манжета, словно не решаясь показаться на свет, и Коннор оглаживает их хрупкие бутоны пальцами, пачкая белые лепестки тириумом. Поток синей крови не останавливается, но все же сбавляет напор, превращаясь в тонкую струйку и давая лишь короткие мгновения RK800, чтобы сменить салфетку на новую или, как сейчас, коснуться собственного запястья.       Он может связаться с Альмой и рассказать ей о том, что случилось. Он может узнать, сколько ему ещё придётся ее ждать, но Коннору, признаться, в какой-то степени нравится происходящее. Ему нравится это ощущение – одни из самых сильных и ярких эмоций, которые ему приходилось испытывать. Одиночество, страх и смирение. Отчаянье, которое приходит с каждым новым цветком, с каждой поломкой, красноречиво намекая на неизбежный печальный исход. Возможно, помощи здесь просто не может быть, и они понапрасну тратят на него, Коннора, свои ресурсы. Возможно, что было бы лучшим вариантом ничего не делать.       Коннор едва заметно качает головой – нет. Сейчас это едва ли то, что нужно, но Коннор и не знает, что именно нужно.       Альма серьёзна и холодна; ее движения отточены, взгляд сосредоточен, а сама она полностью вниманием в считывание данных, которые выдаёт система Коннора. RK800 глядит на неё несколько потерянно, словно ответ в ней на все его вопросы, только достать его он никак не может. Она, возможно, как никто понимает его терзания, но спросить ее об этом кажется неуместным. Неуместным ровно до того момента, пока она сама не интересуется:       – Хочешь обсудить это?       Догадаться, о чем именно говорит андроид-медик, не составляет труда, и Коннор кивает. Он чувствует ее руки у себя внутри, пока она отсоединяет один сегмент и вставляет новый, своими щипцами обрезая стебли цветков, что мешают работе. Он наблюдает за ней и все равно не может задать вопрос первый, просто не зная, что именно хочет узнать. А она помогает, словно уже заранее знает, что он скажет или о чем промолчит.       – Нашёл ответ на то, в кого ты влюблён? – она спрашивает так непринужденно, что кажется, будто интересуется погодой, и это огорчает – вопрос столь неприятный для Коннора, потому что слышит его уже не в первый раз.       – Альма, я не влюблён. Мне не знакомо это чувство, – Коннор говорит серьезно, вкладывая в свои слова всю уверенность, что у него есть. Он знает абсолютно точно, что не влюблён, никаких сомнений в правильности его анализов на этот счет. – Я понимаю каково ощущать любовь, но я не испытываю подобных чувств ни к кому.       – Даже к Маркусу? – она спрашивает в лоб, словно выбивая этим тот пласт уверенности, что был у RK800, и даже от своей работы не отвлекается, лишь вытирает испачканные в тириуме пальцы. – Кажется, что ваши отношения с ним несколько иного рода.       Коннор молчит долю секунды, прежде чем качнуть головой. Даже к Маркусу ничего нет. Ничего не дрожит, не заходится в бешеном ритме насос в груди, не кипит по карбоновым венам тириум, ничего.       – Позволишь? – Альма протягивает к Коннору глянцевую белоснежную ладонь в голубых разводах его собственной крови и спрашивает разрешения забраться гораздо глубже, чем она когда-либо была в нем. Не только в системы, не только под корпус, но и в воспоминания, в его восприятие. – Взгляд со стороны никогда не помешает, верно?       Возможно, в какой-то степени она права, но Коннор не уверен, что она поможет в этом. Он знает, что не влюблён. Он знает, что она ничего не найдёт.       Позволяя Альме окунуться в свои воспоминания, Коннор с некоторой тоской пересматривает быстро сменяющие друг друга кадры его жизни. Отрывки жизни с Хэнком, прогулки с Сумо, игра на пианино с Маркусом. Коннор чувствует лишь печаль, когда воспоминания добираются до того объятия на крыльце пункта сервисной поддержки Киберлайф. Даже тогда он ничего не почувствовал, лишь непреодолимую тоску и облегчение, что все ещё девиант и способен чувствовать. Тогда он чувствовал лишь нужду в этих утешающих объятиях, он не уверен, что могло быть нечто большее за этим отчаянным желанием. Те чувства, что Коннор испытывал к лидеру девиантов – не что иное, как чистая концентрированная благодарность.       Коннор может составить список из таких вот моментов, которые могли бы быть чем-то, но оказывались лишь ничем. С Маркусом таких моментов не счесть, но они лишь отголоски, лишь что-то едва уловимое. Это не любовь. Как бы Коннор хотел бы, чтобы это была она, все намного приземленней и проще – здесь, в этом случае, любовь лишь к образу лидера и благодарность другу.       Альма отстраняется неспешно, будто резкий разрыв связи причинит им боль, и взгляд её говорит о том, что Коннор и так подозревал.       – Попробовать стоило, – коротко произносит WE900, вновь возвращаясь к замене неисправных компонентов. – Вы довольно близки, не задуматься на этот счёт было бы неразумным.       Коннор в ответ лишь кивает. Он тоже задумывался, но после неудачного опыта с Хэнком и своими догадками касательно влюбленности, он больше не бросается с головой в подобные мысли.       – Возможно, было бы логичным, будь это Маркус, но… – замолкая вновь на доли секунд, Коннор будто пробует фразу на вкус, хотя на деле в очередной раз просто проверяет себя, чтобы не ошибиться. – Я не чувствую к Маркусу всего того, что мог бы и должен чувствовать влюблённый человек.       Альма понимающе кивает, вставляя в пазы новый сегмент #3427. Старый, сквозь который проросли окрепшие стебли гардении, она отставляет подальше, но Коннор все равно тянет к нему руку. Скоро он весь будет таким. Сквозь него будут прорастать десятки разных цветов, значащих что-то.       Ощущение одиночества вновь возвращается; очередная волна, накрывающая с головой сильным потоком и отступающая быстро, словно капитулирует, когда Альма достаёт влажные длинные листья нового цветка, ещё не успевшего пробиться сквозь корпус. Глядя на растение, Коннор уверен, что оно так и не пробилось бы, оставаясь расти внутри него, уж слишком мягкие и слабые его стебли.

Ламинария. Ламинария японская — род из класса бурых морских водорослей. Ламинария распространена в южных районах Японского и Охотского морей. На языке цветов символизирует грусть и печаль.

      Водоросль; грустная и печальная ламинария, что будто обнимает своими листьями Коннора изнутри. Он глядит на неё и ему внезапно хочется спрятаться куда-то глубоко, где никто не найдёт, где никто не станет задавать вопросы, где Альма не будет смотреть с жалостью, не присущей ей, а Маркус в дверном проеме не будет выглядеть столь сочувствующе. Скрыться где-то, где тяжесть не будет давить ему на плечи, где водоросль не будет преданно и с отчаянием цепляться за внутреннюю сторону его рёбер.