проросшие сквозь сердце

      Напряжение в комнате довольно трудно описать. Возможно, из-за взгляда Хэнка, которым тот смиряет, пока меняет позу на диване с полулежачей в сидячую. Возможно, из-за его привычного чертыханья. Возможно, виной всему сам Коннор. Вариантов внезапно больше, чем ожидал.       RK800 стоит прямо и ждёт ответа послушно, а Хэнк буравит взглядом, будто надеясь прожечь дыру в корпусе. Уровень его стресса превышает 29 процентов, и поднимать его Коннор не считает нужным – вполне оптимальный для подобного рода беседы. Вот только никакого разговора не заводится: оба глядят друг на друга, каждый со своей эмоцией, со своими мыслями. И спустя две с половиной минуты Коннор принимает тот факт, что, возможно, ему стоило начать разговор иначе. Впрочем, все проигранные в его голове варианты развития этого диалога оканчивались одинаково: здесь, в этом напряженном молчании.       – Хэнк... – решая, наконец, прервать тишину, начинает RK800, но резкий тон Андерсона прерывает его.       – Что за черт, Коннор?       Андроид хмурится короткую секунду, не уверенный, стоит ли отвечать на этот вопрос: имеет ли он смысл и задан был для того, чтобы получить ответ или выразить экспрессию. Но Коннор повторить все же решает своё такое сухое механическое предложение. Он не ощущает его в полной мере, словно барьер стоит, и оттого считает, что это может быть причиной для подобной реакции Хэнка. Потому он старается как можно более понятно донести до того свою мысль, повторяя уже сказанное до этого.       – Я долго думал над сказанными вами словами и полагаю, что тем, кого я...       – Тормози прямо здесь, – Хэнк рукой взмахивает и откидывается на спинку дивана.       Он долго молчит, будто переваривая услышанное, будто подбирая слова, будто просто скрываясь от этой темы. Коннор понимает эту его линию поведения – есть в протоколе переговорщика подраздел ведения диалога с раздраженно-импульсивными людьми. Конечно, в этот раз он предпочитает не использовать протокол и дожидаться, когда Хэнк заговорит сам. Когда лейтенант, которого отвлекли от просмотра пятничного матча подобным бесцеремонным образом, да ещё заведя разговор на столь абсурдную тему, успокаивается и тяжело вздыхает, Коннор понимает, что теперь тот готов для разговора.       – То, что ты там себе думаешь, – подаёт голос Хэнк, – и то, что есть на самом деле – разные вещи, дубина ты пластиковая.       – Но, если сопоставить все данные, то та привязанность, которую…       – Привязанность бывает разной, Коннор, – прерывает все так же грубо, но уже с такой снисходительной усталостью в голосе, что RK800 чуть стушевываться. – И эта – не та, о которой мы с тобой говорили. Уж поверь. Ты не влюблен в меня. Тем более ты убеждал меня, что ты в принципе ни в кого не влюблён.       Хэнк взгляд поднимает на нахмуренного Коннора. Тот, кажется, окончательно запутался, и выбраться из этого капкана никак не может. И Хэнк тянет к нему руку и плечо подбадривающе сжимает, а сам Коннор кивает едва заметно.       – Так и есть.       – Тогда как вообще пришёл к тому, что я могу быть тем... Хотя, я даже знать не хочу.       Коннор, кажется, теряется вновь, опускает голову и глядит на свою руку. Подснежники на ней пылают жизнью, раскрывают нежные лепестки и тянутся к пальцам, когда он касается цветков. Сенсоры улавливают мягкость и хрупкость растения, и срывать их не хочется. Они растут и радуются каждой секунде своего существования, они льнут к пальцам Коннора и подставляются под непроизвольные ласки, они почти звенят протяжной мелодией любви, пока RK800 гладит их. Живые. Как и он живой. Как и то, что их породило, тоже живое. Любовь.       – Так, с этим разобрались. А теперь скажи, ты уверен, что ни в кого безответно не влюблен?       – Моя уверенность составляла 92 процента, пока я не ошибочно не пришел к выводу, что я могу быть влюблен в вас, – отвлекаясь от подснежников, Коннор глядит на мужчину.       – И какая степень твоей уверенности сейчас?       – 89 процентов, – поводит он плечами и поднимается с дивана, решая, наконец, оставить Андерсена в покое, но тормозя у дверей и задавая последний вопрос. – Хэнк, если я и впрямь никого не люблю, а цветы продолжают при этом расти, это не странно?       – Странно, – кивает лейтенант и устало потирает лоб. – Ты говорил об этом с Маркусом? С кем-нибудь в Иерихоне? Вдруг они встречались с подобным.       В ответ Коннор лишь качает отрицательно головой – не посчитал это необходимым, хотя, возможно, стоило спросить об этом Саймона.       – Подожди, ты ушёл со своей робо-вечеринки из-за этой бредовой идеи?       На его красноречивое молчание Хэнк лишь взмахивает рукой и более не уделяет внимание Коннору, явно давая тому понять, что поступок был опрометчивый. Определённо был, ведь он мог больше времени провести в Новом Иерихоне, а не с этими тоскливо опущенными плечами брести к себе в комнату. Конечно, Коннор мог бы вернуться, и его приняли бы с радостью, но вместо этого он лишь стягивает галстук и опускается прямиком на пол у кровати. Он чувствует, как цветы растут на его теле, как расправляют лепестки, как тянутся выглянуть из-под одежды хоть мельком. И расстегивая рубашку, Коннор ловит осыпавшуюся гардению, чьи цветки стёрлись о ткань, но были все так же белоснежно прекрасными. Коннор смотрит на гардению, поврежденную, уже не имеющую больше шанса распуститься, и чувствует, как другой росток уже живет, уже пробивается через его скин. Тайная любовь. Неужели любовь его настолько тайная, что он сам ее не замечает? Неужели зарыта она где-то настолько глубоко, что достать и понять ее не получается? 92 процента не могут быть ошибкой, как и 89, Коннор уверен.       Чувство, которое он испытывает – замешательство и лёгкий мазок грусти. Как люди вообще понимают, что они влюблены в кого-то? Им не поступает код, и программы не выдают ошибки. Как ему это понять? Саймон говорил, что Коннор поймёт, когда это случится, но это уже произошло, и он не понял до сих пор. А, может быть, и нет ничего и с его восприятием все нормально, может он и впрямь не любит, а цветы лишь один большой сбой в его системе, вирус, от которого лекарства пока найдено не было. Коннор глядит на гардению в ладони и задумывается, а нужно ли оно? Нужно ли это лекарство? Цветы красивы, цветы его и вреда не приносят.       Тихий стук когтей по паркету заставляет лёгкую улыбку растянуться на губах; Сумо подходит мягкой поступью своих больших лап, и Коннор встречает его открытой ладонью и свободным рядом с собой местом.       – Привет.       Коннор пальцы путает в мягкой шерсти и сенсоры тут же передают ему, какая та жирная на ощупь – он делает пометку искупать пса в ближайшие дни. Он гладит Сумо неспешно, пока тот мокрым носом тычется ему за ухо, принюхивается и чихает, морща нос. Вероятнее всего, что пыльца от цветков беспокоит пса, и Коннор внезапно боится, что из-за этого тот уйдет, оставив его в одиночестве.       – Извини, я знаю, что запах слишком резкий для тебя, но я ничего не могу поделать.       Сенбернар глядит на него понимающим взглядом, и Коннор с минуту медлит, прежде чем придвинуться к псу ближе и, обняв его, уткнуться носом в его шерсть. Трудно описать эти его ощущения и этот порыв, он сам его не понимает, но сидеть вот так, чувствуя тепло живого существа, слыша его быстрое сердцебиение, словно делает самого Коннора живее.       Сумо тихо сковчит над ухом, но не сдвигается, терпеливо ждёт, когда его отпустят, чтобы он уже мог улечься на колени Коннора и задремать, а сам Коннор не уверен, что может расцепить сейчас руки. Ему катастрофично необходимо держаться за кого-то, потому что вдруг так больно стягивает все внутри.       – Хэнк сказал, что цветы убивают, если ты кого-то любишь, а тебя в ответ не любят, Сумо, – голос свой Коннор не узнает; он будто ломается и трещит, будто обрастает сотнями стеблей. – Но ведь… Как они могут причинить вред?       Пёс переступает с одной передней лапы на другую, фырчит и будто что-то отвечает, что-то своё, что узнать никак не получается, а Коннор обнимает его чуть крепче. Он не знает, что делать, и что сам делает, тоже не знает; будто все его файлы стёрлись, будто зависли программы, и он совсем потерялся в этом мире.       – Хотелось бы полюбить кого-то, чтобы все это было не таким напрасным, Сумо.       Пёс гулко рыкает в ухо, будто обвиняя в этой мысли, а Коннор нехотя отстраняется. Он треплет сенбернара по макушке и слабо улыбается ему – возможно, что Хэнк может ошибаться, и все не так плохо. Коннор не человек – он не может задыхаться от лепестков в горле. Возможно, это просто нелепая ошибка, ведь Коннор не влюблён, а это значит, что у него нет причин, страдать от цветочной болезни.       Утро начинается вполне неплохо, как кажется это самому RK800. Хэнк встаёт по будильнику, собирается молча и даже тосты с джемом доедает все, что Коннор для него приготовил. Он удивительно тих и это настораживает андроида, почти в тупик ставит такое его поведение. Когда уже наступает время покинуть дом и отправиться в департамент, Хэнк преграждает путь на улицу рукой и качает головой.       – Не сегодня, парень, – произносит он тоном, не принимающим возражений. – Сегодня у тебя внеплановый выходной.       Коннор удивленно глядит в ответ, не сразу понимая смысл сказанного. Выходной? Ему не требуется выходных, его работоспособность и выносливость на высоком уровне, он способен порядка 146 часов работать без перерыва, его системы адаптированы под интенсивный темп работы. Ему не нужен выходной.       – Хэнк, я андроид, мы не нуждаемся…       – Джеффри подходил ко мне вчера, – Хэнк смотрит прямым взглядом, и Коннор уже понимает, что тот скажет дальше – нет смысла препираться, он уже знает, что иного варианта, кроме как остаться дома, у него нет. – Он попросил, чтобы я провёл с тобой разговор по поводу того, что даже андроиды могут выходить из строя. Вот мой разговор, Коннор. Андроиды могут выходить из строя, девианты тем более. Так что твоя пластиковая задница остаётся сегодня дома. Возражения не принимаются.       Хэнк дожидается кивка и довольно хмыкает. Коннор упрям, но в этом случае он не видит причин спорить. Возможно, то, что он болен, как-то сказывается на его внешнем виде, раз даже капитан Фаулер замечает это.       – И, раз у тебя сегодня свободный день, поговори с Маркусом об этой болезни. Лишним не будет, – напоследок проговаривает Хэнк. – И не перенапрягайся, еще один цветок на твоём теле нам не нужен.       – Я сомневаюсь, что их появлению способствует мое…       – До вечера. Сумо за главного.       Хэнк уходит, напоминая про звонок Маркусу, а Коннору напоминания и не нужны – его память всегда работает отлично, а эта задача уже стоит в списке основных на сегодня. Как и прогулка с Сумо и последующее его купание.       Выходной от работы день походит на страницу книги, где глава заканчивается на середине листа, оставляя половину страницы пустой. Напрасная трата бумаги; напрасная трата дня.       Он успевает сделать все ещё в первой половине дня, заполнив свою страницу на четверть: он убрался в доме, выгулял Сумо, искупал его, едва не потопив ванную комнату. Сенбернар хоть и выглядит медлительным, но, когда дело касается воды, в нем будто бодрый щенок просыпается. Он даже умудрялся пару раз выпрыгнуть из ванной, когда Коннор тянулся за шампунем. Все брызги от его встряхиваний оказывались на Конноре, который пытался поймать пса и не упасть на мокром кафеле. Благо, что идеальная балансировка спасала, и на третий раз RK800 успешно смывал пену с довольного сенбернара.       Вода стекала по волосам и носу, почти ручьём лилась за шиворот, словно сдабривал цветы, что будто ожили и запахом своим заполнили весь дом. Укутав Сумо в два полотенца и одеяло, Коннор, наконец, вытирает воду со своего лица и садится рядом с псом на диван. Сумо глухо гавкает, и Коннор будто понимает, что тот ему говорит. Маркус – вторая четверть его незаполненной страницы пустого дня.       Диод мигает быстрым желтым, когда Коннор пытается связаться с лидером девианов по ментальной связи, и задерживает на глубоком и сплошным золотистом, когда не получает ответа. После второй попытки он прекращает и лишь оставляет сообщение;       “Маркус, возможно, ты сейчас занят, но я хотел бы спросить, не будешь ли ты против, если я загляну сегодня в Иерихон? У меня незапланированный выходной, и сыграть на пианино мне показалось не такой уж и плохой идеей.”       Говорить сразу о своих тревогах Коннор не считает нужным, это должен быть приватный разговор, но вот от идеи игры на музыкальном инструменте и впрямь он не отказался бы. Ответа на сообщение он тоже не получает, что расстраивает внезапно довольно сильно, потому что даже Сумо уже тянется, чтобы облизать его щеку и сменить выражение на лице с этого непривычного и печального на что-то более лёгкое, с примесью улыбки.       Коннор гладит его мокрую слипшуюся шерсть, задумывается о том, куда дел его щетку, и чувствует, как на правом плече распускается новый цветок. Он с досадой думает о том, что Хэнк доволен этому не будет, но рукой под футболку тянется все равно, желая узнать, что за новый цветок появился. Вот только, когда только хватается за его тонкий стебель, пытаясь сорвать, ничего сделать не успевает. Диод мигает желтым, сигналя о входящем сообщении, и Коннор замирает на мгновение. Он слушает приятный голос Маркуса в своей голове и чувствует, как дрожит неизвестный новый цветок под его пальцами.       “Ты можешь даже не спрашивать, наши двери всегда открыты для тебя. И пианино тоже можешь воспользоваться – приятно знать, что тебе это нравится. Жаль, но я не смогу составить тебе компанию, у меня сегодня назначено несколько важных встреч. Кто-то же должен работать, верно? И кстати, я очень рад, что ты появляешься в Иерихоне чаще, чем раз в неделю.”       Сообщение обрывается, а тепло после него никуда не уходит, согревает так, будто на палящем солнце сидит. И Коннор включает его вновь, просто слушая голос, не обращая внимание на слова, потому что это чувство внезапно так иррационально – голос не может греть, слова не могут обнимать подобно одеялу.       И Коннору так печально внезапно, что он не понимает этого, что не знает о любви ничего, что не любит. Ему так печально, что не может сегодня отвлечься на работу, а вянет здесь, с давящими мыслями и мокрой мордой сенбернара на коленях. Ему так печально, что сегодня не сможет встретиться с Маркусом.       Цветок на его ладони будто из бумаги сделанный; белые лепестки его подрагивают, тёмная сердцевина словно краской чернильной испачкана, которая оставила разводы на белых лепестках.

Мак белый снотворный. Однолетнее травянистое растение, вид рода Мак семейства Маковые. На языке цветов символизирует утешение.

      Коннор смотрит на цветок, крутит его за тонкий стебелёк в пальцах и оглаживает почти прозрачные лепестки, готовые вот-вот порваться. Утешение. Коннор не уверен, что ему оно нужно. Он сомневается, что этот маленький мак может дать ему утешение.