проросшие сквозь сердце

       Студия без Маркуса будто поблекшая, погасшая, и Коннор бродит по ней, словно потерявшись. Он перелистывает книги философов и классиков восемнадцатого века, заглядывает в исторические романы и окунается в пару сборников с поэзией. Все они разные и все захватывают дух с первых строк, оплетают своими нитями и удерживают, не давая вынырнуть из чтения. Впрочем, Коннор этого делать и не спешит – литература завораживает, рождает в нем и в его двоичном коде новые чувства, помогает их понять, сплести воедино.       Признаться, Коннор никогда не понимал нужду Маркуса в библиотеке; да, почти все эти книги принадлежали Карлу, они важны как память, но такой уж ярой нужды в них андроиду не требовалось. Любая книга есть в доступе, нужно лишь загрузить файл, но Коннор не раз видел, как Маркус сидел в отдалении и читал, неспешно перелистывая страницы и будто уходя куда-то глубоко в историю, с которой знакомился в этот раз.       И Коннору в какой-то степени нравилось это – ощущение того, что живет, было непередаваемым, пока он листал снятый с полки роман, взглядом скользя по строчкам. Изменилось все, с момента того, как эта книга была написана, почти все стало иным. Возможно, лишь поведение некоторых людей остались те же.       Коннор много чего успел прочесть, находясь в Иерихоне. Ему попадались даже стихи про революцию. Они вызывали у него смятение; он чувствовал отчасти лёгкую гордость, что в их революции они одержали победу, и печаль, что строки были пронизаны горечью потерь. Они тоже многих потеряли. И лёгкий интерес о том, читает ли Маркус эти книги, эти стихи о восстаниях, закрадывался в разум Коннора.       Проводя пальцами по строкам пожелтевших страниц, он думает, что хотел бы сыграть что-то такое. Музыку, которая будет бордово-красного оттенка.       Он усаживается за пианино и крышку поднимает легко. Пальцы вспоминают каждую ноту, и разогреть клавиши быстрым адажио у Коннора уже получается на автомате. Мелодия смолкает и тут же вливается в новую, уже особенную, уже лично Коннора. В этот раз он использует на несколько октав ниже привычной композиции, и музыка из-под его пальцев выходит грубой, обрывочной и горьковатой. Музыка его приобретает цвет восстания, цвет огня и смерти, цвет жизни и надежды. Она переливается напором и мягкостью, источает силу и к последним аккордам смягчается в уязвимое – в мысли Коннора о потерях, в его печаль и скорбь, в его страх и опустошение. В Аманду и сад Дзен, в снежные сугробы и мягкий неспешный проигрыш нот «ми» и «ля» на высокой октаве. Замёрзшие и испуганные ноты, продрогший и непонимающий ничего Коннор.       Воспоминания колют неприятно, играют яркими фильмами за закрытыми веками, и распахнуть глаза хочется так сильно, как хочется продолжать играть, выплескивая это застоявшееся и больное.       Только, кажется, будто не хватает пальцев, чтобы охватить все, чтобы коснуться каждого, что терзало когда-либо. И надрывное превращается в кроткое и тихое, приобретает оттенок кремовой-белый с тревогой в ноте «си» на нижней октаве в перезвоне высоких. И обрывается оно так же, как будто стебель срывают – тишина звенит мягко, заполняет собой студию и остается глубоко в Конноре.       Он сидит в этой тишине и чувствует, как напряжением всё в нем вибрирует. Достать монету из кармана не составляет труда, и Коннор отвлекается на неё, усмиряет эту бурю, разбушевавшуюся в его груди, устаканивает волны, что внутри него поднялись.       – Я думал, что ты уже ушёл, – голос Маркуса доносится от двери, но Коннор будто столбенеет, не имея возможности обернуться к нему. Он словно все свои силы выплеснул в игру и ничего не осталось.       – У тебя все хорошо?       Коннор кивает и смотрит на клавиши под своими пальцами – возможно, что вопрос этот адресован музыке, которую сыграл. Возможно, чему-то ещё, но это совсем не то, что хочется сейчас слышать. Хочется спросить о работе Маркуса и двух его важных встречах, о том, не отвлекает ли, о том, что думает по поводу мелодии. Хочется спросить о многом, но в приоритетной задаче вопрос лишь о цветах, и потому RK800 молчит.       Легко, по мелким каплям собирая себя, Коннор вновь чувствует уверенность, вновь ощущает себя собой, и обернуться к Маркусу больше не кажется таким уж сложным.       – Я вообще не рассчитывал, что встречу тебя сегодня, – произносит Коннор.       Он водит пальцами по клавишам, не нажимая, а просто чувствуя сенсорами гладкость поверхности, и страха или неловкости завести разговор о том, что с ним что-то не так, нет. Он водит пальцами правой руки по клавишам и чувствует, как на запястье сквозь кожу прорываются подснежники. Прежде чем прийти в Иерихон Коннор избавился от всех цветов, срезал все стебли под основание, и сейчас, без формы, в обычной футболке он чувствовал себя уязвимо. Не спрятать, не укрыть от взоров этот изъян. Потому и молчит дольше положенного. Молчит до тех пор, пока Маркус не начинает хмуриться; молчит, пока тот не подходит ближе и не садится рядом на скамью. И когда RK200 ладонь на плечо кладет, молчать больше нет смысла – Коннор чувствует, как мак рядом с пальцами лидера девиантов тоже рвётся показаться на свет.       – Что происходит? Что тебя беспокоит?       Коннор никогда не был открытой книгой; всегда поддерживал даже слабые в своём восприятии эмоции, всегда холоден и сдержан, а сейчас будто на хлопья крошится, на лоскуты расходится. Возможно, не стоило играть и окунаться в свои зарытые глубоко тревоги, возможно, не стоило вспоминать.       Маркус терпеливо ждёт, но не пытает взглядом; глядит на клавиши, на книжные полки, на пальцы Коннора, застывшие на пианино. И как бы сильно не хотел помочь, едва ли может заставить его принять эту помощь. Маркус лишь один короткий взгляд бросает на RK800, прежде чем вновь уткнуться взглядом во что угодно другое и ждать.       Ему позвонил Хэнк. Связался с ним после обеда, когда Маркус только встал из-за стола в зале конференций на перерыв. Это была вторая встреча за сегодня, и пусть усталости андроиды как таковой не чувствуют, Маркус вполне ощущал себя вымотанным. И потому входящий звонок от лейтенанта Андерсона в какой-то степени казался не столь необходимым для ответа – Коннор в любом случае должен был предупредить Хэнка о том, что будет в Иерихоне, если тот не обнаружит его в пределах дома.       Вот только Хэнк напарника не искал. Вопрос его заключался в другом, и сейчас Маркус видит, в чем именно. Сейчас, сидя рядом с Коннором, таким необычно потерянным, Маркус понимает.       – Я не уверен, что именно должен говорить, – признаётся Коннор и вновь замолкает. Он будто зарывается в эту тишину, слабые звуки рождает, нажимая на клавиши. – Хэнк говорит, что я болен. Редкая цветочная болезнь, от которой пока ещё не получилось избавиться. Андроиды не болеют, этого нет в исходном коде, но я не знаю, как ещё это назвать.       – Что за цветочная болезнь?       Коннор не отвечает, лишь руку правую протягивает ладонью вверх. Через его синтетическую кожу прорастают зеленые стебли маленьких подснежников. Их лепестки ещё закрыты, и они кажутся совсем неокрепшими, не созревшими, чтобы расцвести. Маркус руку тянет к ним и касается мягко. Коннор наблюдает за ним внимательным взглядом, и ему кажется, будто он чувствует это прикосновение к его цветкам. Ощущение, будто Маркус касается его самого, касается белого пластика обшивки, а не синтетической кожи, касается сплетений проводов и трубок, что под корпусом. И ощущение это такое странное, что хочется вырвать руку из его пальцев и просить касаться больше, дольше.       – Болезнь, которая заставляет цветы расти из тела? – озадаченно переспрашивает Маркус и взгляд поднимает на Коннора. – Это опасно? Как ты ею заразился?       – Я не знаю. Диагностика систем не выявляет никаких повреждений, она даже не распознает цветы как инородный предмет в корпусе.       Коннор смотрит на подснежники и коротко, совсем по-человечески выдыхает, скорее для того, чтобы собрать данные в одну ровную линию, чем и впрямь перевести дыхание. Маркус его слушает спокойно и внимательно, но настороженность в его взгляде настоящая. Цветы в корпусе андроида – сбой одной из программ, им не место здесь, ведь тириум токсичен и отравлять будет каждое соцветие. Вот только по виду Коннора можно сказать, что единственный, кого отравляют, так это его самого. Маркус никогда не видел его в подобном состоянии.       – Хэнк говорит, что уже встречался с подобной болезнью. Ею заболевали люди, – пара движений пальцами по клавишам, и Коннор уже выстроил алгоритм повествования. – Симптомы разительно отличались; человек – живой организм, и прорастать сквозь плотный слой мышц, жиров и кожи для цветов трудная задача. Как указано было в отчетах о вскрытии, цветы росли в легких жертвы. Оба дела, с которым сталкивался Хэнк, имели летальный исход, и…       – Ты сейчас говоришь о том, что эти цветы, – Маркус указывает на подснежники, – могут привести к твоему отключению?       Коннор кивает и на хмурое выражение лица Маркуса добавляет:       – Когда их становится слишком много, человек задыхается. Так было с Эдной Марш из Мидтауна в 2035 году, – поднимая в памяти данные, выгруженные из архива, произносит Коннор.       Он протягивает руку Маркусу, неспешно убирая синтетическую кожу и предлагая поделиться элементами этого дела.       Тут же появляется изображение с места смерти – судмедэксперт записывает видео со своими комментариями, но Коннор приглушает звук, полагая, что увиденного вполне будет достаточно. Практика записи мест преступлений не нова и весьма удобна, но Коннор все равно чувствует некую противоречивость действий. Распространять записи из архива запрещено, но Хэнк на это лишь пожал плечами, бросив сухую фразу о том, что он был одним из тех, кто вёл это дело, а значит, он даёт разрешение на использование этих материалов. Дело номер 214. 24 октября 2035 год. Петерборо-Стрит 1020, Мидтаун, Детройт, штат Мичиган. Офицеры на вызове: лейтенант Хэнк Андерсон и детектив Майкл Бронслин, судмедэксперт Генри Стиджесс. Детали дела: поступил вызов от андроида XN400, обнаружившего 32-летнюю Эдну Марш, скончавшуюся от асфиксии. Причины смерти неизвестны.       Коннор вскользь глядит на сухие строки протокола, всплывающие перед взором, концентрируя внимание на самом месте преступления. Он чувствует Маркуса рядом, ощущает, что тот тоже смотрит, и через их соединение чувствует, как тот сжимает челюсти. Возможно, если бы видел его перед собой, заметил бы, как желваки ходят под кожей. Искусственные, из пластика и металла, но как настоящие.       Место преступления чуть рябит неровной рукой оператора. Женщина худого телосложения с тёмными всклокоченными волосами лежит ничком на полу рядом с кроватью. Лепестки, испачканные в алой крови, липнут к ее бело-синей коже, а пустой взгляд направлен в сторону окна – перед смертью она видела, как над Детройтом восходит солнце, но едва ли осознавала это. На ее шее следы ногтей, характерные при удушье, трупные пятна багрово-красного с синим оттенка, и Коннору ничего не стоит воспроизвести картину произошедшего. Вот Эдна Марш, задыхаясь от обилия лепестков гиацинта в своих легких, падает на пол с кровати и, хватаясь за горло пальцами, старается сделать хоть один вздох. Вот из ее горла комком розоватой пены вываливаются белые влажные от слюны и крови лепестки. Вот она хрипит и заваливается на бок – лицо приобретает лиловый с голубыми прожилками оттенок, – и больше вздохов она не делает.       Картина неприятная, но в Конноре она не вызывает дрожи или омерзения, лишь долю печали. Эдна умерла одна, возможно, влюбившись в кого-то настолько сильно, что эта любовь погубила ее. Коннор делится этим построенным его детективной программой алгоритмом с Маркусом, вливает в него эту информацию потоком кодов и символов и не ждёт от него какого-либо ответа.       – Как указано в отчете: лепестки облепили все ее горло и переполнили собой лёгкие, – голос RK800 будто извне доносится. – Второй случай произошёл с…       – Остановись, – Маркус мягко прерывает его, разрывает связь и вновь возвращает обоих в тёплую, согретую солнцем студию. Он смотрит на Коннора с тревогой, которая будто что-то переворачивает внутри, рождает понимание того, что он сам может стать Эдной Марш, которая задыхается, царапая своё горло ногтями, и умирает от асфиксии. – Коннор, ты… Эти цветы вредят тебе? Они мешают работе важных для жизни биокомпонентов? У тебя были проблемы с..,.       – Нет, – Коннор качает головой и смотрит в глаза Маркусу, чувствуя, как тот сжимает его руку крепче. И на какое-то мгновение хочется просто убрать скин на этой руке и зацепиться за соединение с другим андроидом, с Маркусом. Не для того, чтобы считать воспоминания, не для того, чтобы передать запись с места преступления, а просто почувствовать, что кто-то есть рядом.       – Ты уверен?       Маркус смотрит встревожено, Маркус смотрит со всей гаммой чувств, которые ещё неизвестны Коннору, и это так красиво, такую бурю вновь в мыслях заводят, что цветы гардении на ключице пускают ростки.       – На 68 процентов, – честный ответ, произнесенный слух, внезапно даже самому Коннору не чувствуется столь уверенным.       – Это довольно слабый показатель.       – Оптимальный, – лаконично поправляет Коннор и все ещё не чувствует уверенности.       – Что ещё известно? Как ты заразился? Нет никаких способов лечения?       – Насколько мне известно, их не очень большое количество. А насчёт того, как заразился... Хэнк говорит, что цветы появляются из-за неразделенной любви.       – Ты... влюблён в кого-то?       Маркус звучит удивленно, и Коннор его не винит – ему самому кажется эта идея таким странным, таким не вписывающимся в его систему сбоем. И Коннор кивает на вопрос, взгляд вновь опуская на крохотные подснежники. Новая порция тишины будто меняет всё, и поднять взгляд вновь на Маркуса Коннор просто не может. Тот всегда кажется таким уверенным в собственных чувствах, таким легким для понимания, а Коннор неизбежно путается во всем, с чем сталкивается.       Он опускает взгляд и думает о том, что ничего не достиг. Этот разговор ничего ему не дал, кроме тревожного выражения на лице Маркуса; его вопросы о болезни так и остались без ответа.       – Хэнк уверен, что это именно такая болезнь? С летальным исходом?       Коннор кивает и, глядя на Маркуса, понимает, что, возможно, тот не это хотел спросить. Что, возможно, он задал этот вопрос лишь потому, что ему нужно было заполнить молчание. Что, возможно, тот иной вопрос, который так и остался незаданным, не столь уместен сейчас. Коннор проводит расчеты и без особо труда приходит к выводу, что, возможно, Маркус хотел спросить о том, в кого может быть влюблен детектив. Тот самый вопрос, на который ответа нет даже у него.       – У нас в Иерихоне есть несколько андроидов, что работали в медицинской сфере, может они смогут помочь.       – Спасибо.       RK800 кивает и лёгким движение срывает с запястья нераскрывшиеся подснежники, оставляя их лежать на клавишах пианино. Слабая надежда ещё теплится в нем и слова Маркуса в какой-то мере подпитывают её – может одна из моделей сможет помочь.       – Коннор, сколько всего цветов у тебя? – внезапный вопрос слегка удивляет, и детектив голову поворачивает чуть сконфуженно, будто подсчитывая, хотя этого ему и не требуется – и так знает.       – Семь видов разных семейств травяных. В среднем вырастает до пяти соцветий каждого вида и…       – Восемь, – чуть устало поправляет Маркус и рукой тянется к лицу Коннора, за его правое ухо, прямо в волосы. Совсем как тогда, когда обнаружил цветки сирени.       Сейчас он достаёт такие же крошечные цветы, только белого цвета, и Коннор смотрит на них с лёгким осуждением, потому что так старался не выглядеть странно, уязвимо, а с цветами в волосах иного не получается, тем более если они не первые. Восьмые. Он смотрит на белые цветы и чувствует, как правая рука слегка подрагивает, когда он тянется за монетой.

Бузина чёрная. Листопадный кустарник, вид рода Бузина семейства Адоксовые. Растение умеренно ядовито для млекопитающих. Его цветы символизирует сочувствие, доброту и смирение.

      Он перебрасывает монетку по костяшкам пальцев правой руки и смотрит на цветы, что таким контрастом выделяются на смуглой ладони Маркуса. Возможно, не будь у лидера девиантов такого серьезного взгляда на лице, Коннор не чувствовал бы себя так. Так, будто напуган сильно. И ощущениями это никак не походит на дела в полиции, связанные с риском для жизни. Здесь контроля Коннор не ощущает над ситуацией, здесь он может только срывать с себя цветы и напрасную диагностику проводить.       Монета перекатывается ловко между пальцами и со звоном падает на пол, удивляя Коннора этим новым звуком. Маркус ее поднимает и смотрит удивленно, а сам детектив будто проваливается куда-то глубоко, падая вслед за этой самой монеткой. Никогда ведь не ронял.       Он левой рукой забирает у Маркуса четвертак и растерянно глядит на своё правое запястье, где средний палец не двигается, застыв в нелепом полукруге. Заминка эта минутная, палец разгибается и функционирует исправно, но Коннор все равно настороженно глядит на свою руку. Хочется думать, что это ничего не значит, что обычный пустяк, мелкий сбой, но Коннор знает, что это не так. Первое окно об ошибке всплывает, сигналя о перегрузке в системе.       – Прости, мне нужно идти, – Коннор поднимается и уходит спешно, слыша, как Маркус прощается с ним.       Бузина в его волосах будто сдвигается на второй план, остаётся в списке второстепенных задач, которые требуют решения. Сейчас он думает о моторики собственных рук, но никаких сбоев больше не появляется. Лишь протяжная печаль, белые цветки за правым ухом, и лиловые за левым. Сочувствие и первая любовь. Коннору непонятны оба этих чувства, и осознать их сейчас, пока срывает ветки и устилает лепестками все вокруг, ему кажется необходимым.