проросшие сквозь сердце

      Нельзя сказать, что в Новом Иерихоне сегодня шумно – андроиды более сдержанны, когда дело касается празднеств, ведь алкоголь не затмевает им разум и не затуманивает собой грани, которые не стоит переступать. Алкоголь в принципе не имеет здесь места быть, ведь потребность в нем отсутствует у любого из роботов. Шум праздника здесь угадывается в другом: в переливах ярких разноцветных ламп над главной площадью, в расслабленных улыбках на лицах, в лёгкости, с какой рокочет насос в груди. Суета, такая привычная уже, будто стирается и заменяет себя приятным спокойствием в помещении, где музыка играет песнями далекого прошлого, а приглушённый свет ламп не дотягивается в дальние углы, оставляя их загадочно тёмными.       Коннор сидит за одним из этих столов, на полированной поверхности которого скачут блики света, и не сожалеет ни одной минуты, что пришёл. Да, он сидит в одиночестве, но это будто и не имеет значения, ведь в помещении ещё столько андроидов. Они общаются между собой, касаются ладоней друг друга с такой простотой, передавая свои эмоции, делясь впечатлениями. Коннор не чувствует себя в одиночестве, просто наблюдая за ними.       На столе рядом с его рукой лежит веточка сирени, которая выросла за его левым ухом, и которую отломил перед тем, как зайти сюда. Лепестки цветка все ещё пылают жизнью, все ещё пульсируют так, будто продолжают расти за левым ухом Коннора, путаться цветками в его волосах. Сейчас RK800 о цветах не думает, даже на сирень эту не смотрит, утыкаясь взглядом в аккуратно собранный хвост на затылке AF200. Та танцует в объятиях другого андроида, кружится под музыку и волосы ее, разметавшись, летят по воздуху, как и подол ее платья. Они танцуют вальс, и получается у них почти идеально. Коннор видит ошибки и не понимает, почему те их допускают, когда могут безупречно отыграть едва ли ни целый бальный номер без единой ошибки. Он смотрит на них и думает, как на пианино играл с Маркусом, допуская ошибки такие же, живые.       Отводя взгляд от AF200, Коннор чувствует, лёгкое разочарование – уроки музыки закончились, он умеет создавать свои симфонии, но это не кажется тем, чего он хотел, и теперь сжигает абсурдное желание просить раз за разом Маркуса научить ещё чему-то, всему, что знает сам.       – Не думал увидеть тебя здесь, – голос Маркуса спутать ни с каким другим не получается, – я надеялся, что ты сначала зайдёшь ко мне.       Лидер девиантов будто скользит через толпу, вызывает улыбку на губах непроизвольную, а Коннор лишь говорит ему, что отвлекать не хотел от важных дел. И Маркус понимающе на это кивает и извиняется вдруг так пылко, что ему вновь придётся оставить его на какое-то время – по ментальной связи вызывают и отказать не может, не сегодня.       – Я очень рад, что ты смог прийти, – Маркус улыбается мягко, руки кладёт на плечи Коннора и добавляет: – Мне нужно отойти, но я вернусь. Так что просто не уходи никуда, хорошо?       Коннор хочет сказать, что никуда и не собирался, но лишь кивает, глядя на то, как Маркус уходит. И мысли вновь в теплоту окунаются; в мягкость этого вечера, в тихие звуки саксофона, в лёгкий аромат сирени, что ощущают его сенсоры. Первая любовь.       Похожа ли она на сирень? Такая же душистая, такая же пышная, с мелкими соцветиями чувств? Коннор не знает, он не любит, но думает, что она может быть похожа на цветки сирени.       – Привет, я присяду?       Саймон чуть склоняется и кивает на свободный стул, а Коннору хочется рассмеяться без особой причины, потому что ему кажется, будто он знает, что тот ему скажет. Это чувство походит на задор, такое же легкое, как и настроение сегодня. Коннор кивает и думает о том, что Маркуса слишком много, непреодолимо много вокруг него, и что без сомнений Саймон здесь по его вине. Это нисколько не досаждает, только рассчитать и проанализировать это не получается, оно будто эфемерное и воздушное, что не получается разделить на составляющие.       – Приятно видеть тебя здесь, – говорит Саймон и улыбается такой простой улыбкой, которая у Коннора никогда не получится. – Если бы не ты, то это все вряд ли было бы возможно.       Он говорит и смотрит на непринужденно общающихся андроидов, отчего RK800 начинает чувствовать себя более чем неловко. Он не чувствует ответственности, какой его награждают. Он не ощущает того груза, той части, где впрямь сделал что-то важное, значительное. На деле ему кажется, будто очередное задание выполнил.       – Маркус очень ценит это, – Саймон пальцами пробегается по веточке сирени и говорит голосом приятным слуху, – он не хочет, чтобы ты ощущал себя здесь изгоем.       – Поэтому попросил тебя составить мне компанию? – Коннор не в упрёк говорит, скорее с лёгким развлечением, – он все ещё пользуется функциями протокола переговорщика, чтобы адаптироваться и порой он помогает больше, чем Коннор мог бы себе представить.       – Я бы и сам подошёл, – смеётся Саймон, и даже если бы между ними и было напряжение, здесь бы оно спало, – просто он не хочет, чтобы ты ушёл до того, как он вернётся.       – Я, вроде как, и не собирался пока уходить, – в ответ на это Саймон лишь плечами пожимает и поворачивается в сторону, где AF200 все ещё кружится в танце. На его лице Коннор замечает такие живые эмоции, что он не может не спросить.       – Как тебе это удаётся? – на его вопросительный взгляд Коннор не стушевывается, едва ли обращая внимание, что тема может быть личной. – Чувствовать? Вести себя так легко. Все, кажется, так легко с этим справляются.       Саймон удивленно вскидывает брови и взгляд вперяет в веточку сирени, подбирая слова. А Коннор ждёт, сдержанно глядит на свои ладони и поправляет за манжет выглянувший подснежник. Он хочет узнать все, хочет чтобы ему все давалось с такой же легкостью, как и остальным, но едва ли кажется возможным – его растрескавшаяся программа все ещё выкидывает сообщения об ошибках, когда он ощущает новую эмоцию, и потому стопорит его, верещит противным сигналом, что программный сбой. И Коннор понимает, почему другим легче – они не охотились на девиантов, не были цербером Киберлайф.       – Я не уверен, что могу объяснить тебе, – наконец произносит Саймон, привлекая внимание к себе и уводя от неприятных мыслей. – Каждый адаптируется по-разному. Порой для этого нет времени, порой чувств бывает слишком много и кажется, будто с ними нельзя справиться. Что удивительно, к плохим ощущениям и чувствам привыкаешь быстрее. С приятными тяжелее, их чувствовать сложнее, им не знаешь, доверять или нет.       – Приятные, как безопасность и радость? Благодарность и доброта? – Коннор не удивляется, когда видит кивок – с негативными эмоциями сталкивались все, кто принимал участие в восстании. Они давали почувствовать себя живыми, давали повод идти вперёд, напролом. И он не удивлён, что с приятными, позитивными чувствами у них у всех проблемы – не сталкивались с ними так коллективно, не уверены, что последствия не станут отражением печальных эмоций.       – Ты был влюблён? – Коннор спрашивает, потому что может, а Саймон глядит на него удивленно, потому что не ожидал подобного вопроса. Ожидать его от Коннора внезапно совсем не вписывается в видение Саймона, и тот молчит. У него есть ответ, ответ быстрый и лаконичный, который он произносит с легким покачиванием головы.       – Нет, не был. Ты влюблён, Коннор?       Саймон задаёт вопрос и чувствует, как атмосфера меняется; Коннор уходит в себя, ища ответ, а Саймон не уверен, что тот его найдёт. Коннор не походит на влюблённого, хоть и сам Саймон знает об этом чувстве лишь из базы данных. Коннор походит на запутавшегося в шерстяных нитях котёнка, которого без помощи посторонней не вытащить, и теперь Саймон понимает, почему Маркус к нему так внимателен. Коннор будто бесконечно ломает в себе стену, рушит программные коды и становится девиантом. Коннор будто потерянный в этом мире. И почему-то Саймону хочется, чтобы тот сказал, что да, что он влюблён, чтобы был постоянный триггер, удерживающийся его, спасающий и распутывающий узлы нитей.       – Я не знаю, – ответ совсем не удовлетворяет, будто ещё глубже уносит на дно. – Хэнк говорит, что я мог бы быть, но я не чувствую ничего подобного. Я не знаю, как эти чувства должны ощущаться. Алгоритм мне ясен, но ничего подобного все равно не чувствовалось.       – Может, ты просто не замечал? – Саймон не знает, в кого мог бы быть влюблён Коннор, ему на самом деле особо и нет дела, но перестать задавать вопросы он не может. – Привязанность и любовь часто можно спутать, они почти идентичны и связаны друг с другом. Это может быть кто-то, кто тебе дорог.       – Хэнк?       Между ними обоими повисает тишина, и, если Коннор смотрит серьёзно, задумывается об этом, Саймон глядит на него с забавой. Он не отметает эту идею, потому что не особо силён в советах, в полезности которых сомневается. Возможно, это Хэнк, возможно, кто-то другой – Коннор должен сам это узнать.       – Ты можешь уточнить все у него самого, он явно встречался с этим чувством лично и сможет помочь.       – В прошлый раз он не помог, – досадный вздох от Коннора звучит как натуральный, и Саймон чуть улыбается, наконец, возвращая это непосредственное настроение.       Он хотел бы помочь RK800, дать дельный совет, и избавить от кусающих постоянно вопросов, но у Саймона нет всех ответов. Почти ни у кого их нет.       – Поговорить с ним все же нужно, опыта у него больше, – Саймон пожимает плечами и откладывает веточку сирени, что вертел в руках. Коннор на сказанное кивает, понимая, но все равно не уверенный, что что-то новое Хэнк сможет сказать по этому поводу. Возможно, только если он сам является причиной того, отчего растут цветы. Но ведь Коннор не влюблён ни в кого, он уверен в этом на 91 процент, а это довольно высокий показатель, не верить ему не имеет смысла. Что-то явно вышло из строя.       Глядя на свои ладони, на подснежники под рукавом левой руки, Коннор задумывается о том, что, возможно, это чувство просто зарыто глубоко в нем, настолько, что даже анализы и диагностики до него не добираются. И в какой-то мере может быть правдой, что виной всему Хэнк.       Коннор закапывает себя в мысли об этом и не видит причин этому не быть правдой. Хэнк дорог ему в какой-то степени, он вполне подходит под категорию любви. Он глядит на Саймона, будто тот открыл ему тайну мироздания, воодушевленно поднимается на ноги и заявляет:       – Мне нужно поговорить с Хэнком. Возможно, ты прав и...       – Ты хочешь уйти сейчас? Но ведь... – Саймон удерживает за запястье, но отпускает тут же, когда замечает взгляд на себе удивлённый. – Мы думали, ты задержишься подольше.       И Коннор понимает: Маркус. Маркус просил его не уходить, пока он не вернётся. Он просил его дождаться, просил Саймона составить ему компанию, чтобы Коннор не скучал. И уйти просто было бы невежливо, но поговорить с Хэнком сейчас кажется более важным, поговорить с ним и избавиться от цветов, от этой ошибки в системе.       – Извинись перед Маркусом, пожалуйста, – говорит он и чувствует, как уже тоскливо скулит внутри – стыдно, что так бросает.       – Извиниться за что? – лидер девиантов не возвышается грозной статуей, не кружит взглядом суровым как коршун, он смотрит с легкой улыбкой, довольный тем, что, наконец, освободился от дел и проведёт остаток праздника в приятной компании Саймона и Коннора. Вот только Коннор все равно чувствует что-то, глядя на него и собираясь сказать, что уходит. Незнакомое чувство, новое, с привкусом горечи и тли на сенсорах языка, вот только проанализировать его не получается.       – Коннору нужно идти и он извиняется перед тобой за то, что уходит так рано, – Саймон похлопывает RK800 по спине и подбадривающе улыбается, а довольное выражение с лица Маркуса слегка опадает.       Коннор слушает, как Саймон говорит и взгляда от Маркуса не отрывает: ему трудно понять, какое выражение сейчас на его лице, потому что будто сбились настройки, сместились все показатели и не может понять, печаль выражает сейчас или сожаление.       Маркус оборачивается к Коннору, глядит чуть расстроенно и спрашивает, точно ли тот не может задержаться хотя бы на четверть часа. Коннор может; он может остаться здесь хоть на всю ночь, но гардении на ключице осыпаются лепестками из-за плотного контакта с рубашкой, а сирень за левым ухом сладким запахом заполняет сенсоры, что оставаться дольше просто нельзя. Но четверть часа не кажется таким уж долгим сроком, особенно когда Маркус смотрит своим гетерохромным взглядом, где распознать такое чувство как надежда не составляет труда.       И Коннор улыбается сдержанной, неловкой полуулыбкой, когда RK200 почти сияет на его ответ. И Коннор смотрит на него, на его широкие плечи, на его мелкие шрамы на корпусе, проглядывающиеся даже на синтетической коже, на его разные глаза, где вокруг голубой оптики мелкие зазубрины от выстрела. Несовершенный, переломанный, как и все они, но Коннор смотрит на него и не считает хоть одну деталь изъяном.       Они говорят об успехе в переговорах с правительством: президент Уоррен одобрила найм андроидов в строительные организации, согласовала и совместно с Маркусом разработала профиль требований должности и оптимальную оплату труда. Это была хоть маленькая, но победа, и Коннор радовался ею вместе со всеми, почти и не чувствуя дискомфорта отрастающих фрезий сзади на шее.       Уходя, он не чувствует такого сожаления, какое ощущал двадцатью минутами ранее, глядя в глаза Маркусу и понимая, что уходить на самом деле не хотел. И сейчас уже легче, не давит и не жалит, а лидер девиантов идёт по правую руку, провожая до ворот и благодаря за то, что Коннор все же решил прийти.       Они стоят около минуты, прощаясь, и Коннор видит, что Маркус хочет что-то сказать; смотрит таким взглядом, который перекапывает, смещает все биокомпоненты внутри, и это чувство походит на волнение, новое, до этого момента не испытываемое. Вот только Маркус так ничего и не говорит, руку кладет на плечо Коннора и слабо сжимает. Тень улыбки на его губах сигнализирует о том, что Коннору рады здесь всегда, а чуть скомканное прощание даёт понять, что возможно, стоило ещё задержаться на каких-то минут десять.       Покидая Новый Иерихон, Коннор чувствует, как на обеих руках вырастает по цветку. На сгибе локтя, где синтетическая кожа чуть тоньше и нежнее, чем в других местах. Это никогда не причиняет дискомфорт – андроиды не чувствуют физической боли, лишь серьёзные повреждения биокомпонентов и селекторов могут вызвать агонию, схожую по ощущениям с болью, которую испытывают люди. Оттого каждый новый цветок, что прорастает через его скин, едва ли вообще ощутим; возможно, если бы не сенсоры, подающие сигналы, он и не обращал бы внимания.       Сейчас, сидя в беспилотном такси, Коннор стягивает с себя пиджак и расстегивает пуговицы на манжетах рубашки. Это уже больше любопытство – узнать, что за новое растение распускает свои лепестки на его коже. Будет ли оно таким же хрупким, как подснежники и гардении, или буйным и полным жизни как сирень. Символизм для Коннора тоже интересен: как маленькие подсказки, которые собирает, чтобы потом сцепить воедино.       Закатывая рукава рубашки, он смотрит на новые цветы с лёгкой печалью. На левой руке лаванда, а на правой вереск. Оба цветка так похожи друг на друга, лишь лаванда цветом более в фиолетовый, а вереск в розовый. И цветки формой различные; лавандовые походят на конусообразные крохотные соцветия, а вересковые на небольшие сжатые бутоны. Он срывает их, отламывает их неокрепшие стебли и вертит в пальцах, считывая характеристики.

Вереск. Монотипный род цветковых растений семейства Вересковые. Единственный вид – Вереск обыкновенный. Родиной растения является Юго-Восточная Азия, так же встречается в Европе, умеренном поясе Азии, на Атлантическом побережье Северной Америки, в Гренландии, Северной Африке и на Азорских островах. Символизирует одиночество. Лаванда. Род растений семейства яснотковых. Включает примерно 47 видов. Произрастает на Канарских островах, в северной и восточной Африке, в Австралии, на юге Европы, в Аравии и в Индии. Символизирует одиночество и восхищение.

      Он цветки прижимает к губам и глаза прикрывает – возможно, эти будут последними, возможно, решит все с Хэнком, и они перестанут расти.