проросшие сквозь сердце

      Полумрак комнаты плотный, через который будто не прорваться. Коннор стоит перед зеркалом, смотрит на своё отражение и хмурится. Диод на его правом виске светится голубым, но рвано, лихорадочно, вот-вот норовя сорваться в тревожный желтый.       Коннор глядит на своё отражение, и смотреть не хочет. Через его волосы пробивается маленькая ветка сирени, с четырёхлистными лепестками, проскальзывает через тёмные пряди у левого уха. Коннор взгляда от веточки не отводит, когда развязывает галстук и стягивает его с себя. Вслед за ним следует пиджак формы, и лепестки белые на пол сыплются, не удерживаемые почти ничем, кроме ворота рубашки. Дальше Коннор медлит, сжимает кулаки и около доли секунды не решается что-то сделать – иррациональный страх обуревает его, накатывает неожиданной волной, будто, стоит снять рубашку, и он увидит не цветы, нежные и хрупкие как фарфоровые крылья бабочек, а сгнившие ростки водорослей, разъедающие своей кислотой его тело, пропитывающиеся его тириумом.       Пуговица за пуговицей не дрожащими никогда пальцами и кожа гладкая синтетическая, без повреждений, без следов голубой крови на ней. Лишь сзади, по изгибу шеи рассадник фрезий растянулся. Цветы маленькие, пробивающиеся сквозь синтетическую кожу наружу из его тела, и Коннор руку к ним тянет, желая сорвать их все, потому что это неправильно, подобного не должно быть.       Избавиться от ветки сирени получается сложнее – стебель ее пусть ещё слабый, но упорствует дольше, чем хрупкие стебельки-ниточки фрезии. Капли тириума сочатся из места разлома, и сирень в руках кажется такой уязвимой, что первый порыв нашёптывает Коннору не отпускать её, не бросать в ящик к остальным цветам. Вертит веточку в руках около минуты и откладывает на стол.       Цветов на его теле больше не появляется, он тщательно проверяет на наличие ростков и только после этого натягивает форму обратно. Ткань пропахла сладким ароматом цветов, и душит напоминанием, что с ним что-то неладно, что сломан в какой-то степени, ведь цветы не должны расти в его корпусе. Он проводит одну диагностику систем за другой, старается найти, что за вирус проник в программу, но все системы его в порядке, лишь связь с Киберлайф отсутствует с момента, как их программу поломал.       Цветочный аромат преследует по пятам; сладковатый, приторный и свежий. Аромат только распустившихся цветов, ещё совсем юных, таких красивых. Коннор стряхивает с задней стороны шеи белые фрезии, выпутывает из волос веточки сирени и в департаменте полиции Детройта появляется в привычном для всех виде. И вроде бы все не так уж плохо; растения больше не беспокоят в этот день, серьёзных дел не поступает, и работа с бумагами пусть и не столь захватывающая, идёт своим чередом.       И было бы конечно лучше, если бы за несколько часов до окончания смены, капитан Фаулер не остановил его в коридоре. Коннор тогда направлялся в архив, выгрузить материалы вчерашнего дела, когда почувствовал тяжёлую руку на своём плече. Мужчина не выглядел негативно настроенным, уровень его стресса не был высок, и потому Коннор предположил, что тема разговора будет в положительном ключе.       Фаулер же оправдывать предположения его не торопится, смотрит пристально в лицо Коннора, будто стараясь найти там что-то. Он не кажется взволнованным, но лёгкий отблеск беспокойства проскальзывает едва уловимо. Не будь Коннор создан детективом, не будь он снабжён столькими программами, возможно, и не заметил бы этого проблеска чувства на лице мужчины.       – Капитан? – Коннор спрашивает ровным голосом, а тот смотрит на него прямо, от чего внутри все биокомпоненты будто под пресс пускают. Тревога и напряжение – довольно неприятные чувства, одни из тех, которые Коннор предпочел бы не чувствовать.       Он тут же думает о том, что мог допустить ошибку в отчете, неверно заполнить рапорт или упустить какое-то важное дело в базе данных. Он думает о работе, а Фаулер спрашивает его о самочувствии. Он смотрит долгим внимательным взглядом на RK800, словно сам сканирование проводит, как заправский полицейский, повидавший не просто перестрелки местных банд наркодилеров, а самый настоящий ад, где будто умирал не раз, где терял своих коллег. Фаулер смотрит так, будто дыры просверливает, но внимательный взгляд Коннора вылавливает что-то иное, что-то, что лично он только недавно начал испытывать.       – Ты в порядке, Коннор? – вопрос повторяет после минуты молчания, и шаг делает вперёд незначительный, почти не замечая того, что сдвигается с места.       – Да, конечно, – Коннор отвечает с лёгкой улыбкой, не особо искренней. Она скорее непреднамеренная, созданная для того, чтобы смягчить напряженность в разговоре, добавленная в программу переговоров Коннора как одна из самых важных составляющих успешно завершенных миссий. С Фаулером она тоже работает; тот расслабляется в плечах и морщину между бровями разглаживает, вот только глядеть пристально не прекращает.       – Я проводил диагностику систем вчера, и никаких нарушений обнаружено не было, – говорит ровным успокаивающим тоном андроид и чувствует, как на запястье правой руки щекочет что-то. Дискомфорт едва ли уловимый, прикрытый рукавом пиджака и низким уровнем сенсоров чувствительности.       Капитан полицейского департамента Детройта глядит на него взглядом острым, вздыхает и кивает. Кажется, он ожидал подобного ответа, но довольным от того, что получил его, он не выглядит, и Коннор хочет понять, почему, хочет спросить, что именно стоило ему ответить.       Маленькие и хрупкие цветы, что растут из его тела, Коннор не считает проблемой – биокомпонентам они не вредят, их слабые неокрепшие стебли и корни не мешают работе насоса в груди. Цветы, без сомнений, не должны быть в его теле, не должны распускаться на его синтетической коже, но сколько бы не срывал их и не старался вытравить ростки из системы, они продолжали появляться. Можно ли это считать за причину вопроса Фаулера? Возможно, увидел сирень в волосах, которой быть не должно, которая никак не может сочетаться с андроидом. Возможно, причина в другом, но пока Коннор не в силах определить, что ещё могло заставить капитана задать этот вопрос.       – Просто не перенапрягай себя, – пряча руки в карманы брюк, говорит, наконец, Джеффри. – Андроид или нет, ты один из тех, за кого я в ответе.       Он уходит, оставляя RK800 в одиночестве в коридоре. Возможно, капитан проницательнее, чем Коннор мог предположить, но этот внезапный диалог не просто приятно удивил, но и заставил Коннора почувствовать уже знакомую ранее эмоцию – принятие.       В какой-то мере это приятно, и хочется тут же отправиться к Хэнку и поделиться этим чувством, но даже шага сделать не успевает, когда получает сигнал о входящем звонке. Диод на виске мигает желтым один короткий раз, и Коннор принимает запрос, интересуясь сразу же, все ли в порядке в Новом Иерихоне. Маркус редко связывается с ним подобным образом, почти никто из андроидов не поддерживает с Коннором подобного типа связь, оттого совсем лёгкий смех лидера девиантов озадачивает и вводит в замешательство.       – Насколько мне известно, все более чем хорошо.       – Ох, хорошо.       Неловкое молчание повисает мягким пологом над ними, и Коннор ждёт, что ещё скажет Маркус, ведь не для молчания связался он с ним. И пока ожидает ответа, чувствует, как внутри порхает что-то едва уловимое, щекочет изнутри стенки корпуса грудного, как крылья бабочки, как лепестки цветов.       Маркуса слышать приятно, даже если он молчит, даже если сам ждёт, когда Коннор что-то скажет. И щекочущее ощущение на запястье становится чуть явственнее, когда, наконец, медово-тягучий голос RK200 спрашивает о том, не отрывает ли он от раскрытия важного дела.       – Только от выгрузки в архив дела об ограблении девиантом супермаркета.       – Надеюсь, это не какая-то секретная информация, из-за раскрытия которой у тебя будут неприятности?       Коннор пальцами проводит по сенсору, прикладывает ладонь и рапорт с отчётом загружает в систему, слушая при этом Маркуса и отвечая ему с такой лёгкостью, как будто и не было неловкого молчания между ними с минуту назад.       – Ты что-то хотел, Маркус?       – Сказать, что наш урок придётся перенести на следующий день, – голос RK200 звучит виновато, – у меня встреча с сенатором, но ты можешь воспользоваться инструментом, если захочешь попрактиковаться или сыграть что-то.       Легкая досада струится по его искусственным венам вместе с тириумом, но Коннор лишь соглашается сухо. Досада для него непонятна, ведь Маркус не отменяет их встречу и не говорит, что не будет больше учить, оттого Коннор надолго ещё задумывается о том, что чувства в большинстве своём иррациональны и непонятны, совсем нелогичны. Не понимает, как с ними справляются люди, как мирятся с тем, что порой эмоции их беспричинны, как эта его досада.       – Ещё Саймон и Джош настояли устроить что-то вроде праздника в Новом Иерихоне. Этот месяц был довольно тяжёлым для всех нас, и немного расслабиться, забыв о том, что пришлось пережить, кажется верным.       Коннор понимает; с момента как добились прав и признания, не имели возможности прочувствовать эту самую свободу в полной мере – настраивали мосты общения с правительством, занимались обустройством Нового Иерихона, помогали раненым. Даже с Киберлайф переговоры вели. И потому затея эта кажется правильной, и Коннор даже кивает, соглашаясь с ней, только Маркус не видит этого и продолжает говорить.       – Было бы неплохо, если бы ты тоже пришёл. Конечно, если это не будет мешать твоей работе, и если Хэнк будет не против. Это необязательно, но я был бы очень рад тебя там видеть, ты многое сделал для нашего народа и ты должен быть там.       Вот оно, это чувство приятное, что окутывает собой снаружи и разливается внутри. Радость и благодарность, признание и теплота. Какофония эмоций, которую нарушает щекочущее ощущение на запястье. Коннор хмурится и задирает, наконец, манжету – три крохотных подснежника, примятые рукавом, вдоль вен искусственных тянутся. Коннор смотрит на них, хмурится и знает, что уровень его стресса сейчас поднялся на два процента. Немного, совсем незначительная цифра, чтобы начать волноваться, но цветы на запястье непроизвольно все же тревожат. Он смотрит на них и не видит ничего, кроме обычных цветов.

Подснежник белоснежный, или Галантус. Род многолетних трав семейства Амариллисовые, ранее относился к семейству Лилейные. Включает 19 видов и два гибрида естественного происхождения. Символизирует надежду, нежность, утешение.

      Коннор лёгким движением срывает слабые стебельки и подносит цветок чуть ближе к лицу, разглядывая его белые лепестки. Он чем-то походит на фрезию, что растет на задней стороне его шеи, но будто тоньше и беззащитнее вдвойне, будто состоит из мягкой снежной ваты, будто зазвенеть пронзительно готов, сожми чуть сильнее.       – Коннор?       – Да. Да, я приду, конечно.       Маркус одобрительно хмыкает, возможно, даже довольно, потому что Коннору кажется, что он слышит улыбку в этом звуке, и это как-то отвлекает от подснежников. Отвлекает до того момента, пока они связь не обрывают, прощаясь, и у Коннора ничего не остаётся, кроме цветов, которые прорываются через его синтетическую кожу. Он думает над тем, чтобы сказать об этом Хэнку. Тому может быть что-то известно, он может подсказать, как с этим справиться, потому что избавляться от цветов путём их срывания едва ли хороший способ, а от регулярной прочистки системы и вовсе толка нет – проверка даже сигналов не подаёт, что что-то в корпусе не в порядке.       Оттого Коннор думает, что это не такая уж плохая идея – обратиться к Хэнку. Вот только все равно почему-то медлит, с неким любопытством оглядывая новый цветок.