закрытые люди

Тацуми шестнадцать, когда его латентный Эдипов комплекс воспаляется до небывалых размеров. Он возвращается домой на летние каникулы и сразу же тормозит, едва заслышав запах в коридоре. Это что-то тонкое, даже изящное, вкрадчивое, деликатное, не то цветы, не то буддийские пряности. Но не Цубаки, не Эйтсуки, не Мицуо и вообще никто из знакомых ему омег. Его папа спускается со второго этажа, и Тацуми невольно роняет сумку со шмотками на пол, а следом челюсть. Запах расстилается от папы по ступеням, и он весь красный, будто его застукали за чем-то непотребным. — Тацуми. — Он в длинной футболке отца и наполовину в кигуруми, подпоясанный рукавами, с повязочкой «солоха» на голове и в каких-то разноцветных патчах, и Тацуми перестает дышать, так и не поднимается на гэнкан. Коленки его становятся слабыми и уши горят, будто их макнули в перец, и папа подходит к нему вплотную, чтоб приветственно чмокнуть в щеку, да только Тацуми отшатывается к порогу, пока ноги не подкосились, и еле сдерживает истовое раздражение. Это нереально. Папа смотрит на него виновато и пахнет просто потрясающе, как не пах уже лет семь. Нежно, тоненько, очень приятно. Течкой на подходе, ага. Отец вернется с командировки только завтра. — И-извини! Тацуми, так получилось! — Папа бросается просить прощения и складывает ладони лодочкой, пытается ухватить его за ворот рубашки, стоит ему залезть обратно в кроссовки и ломануться в дверь. Как у него там получилось, Тацуми не интересно, потому что можно ж было просто позвонить, и он остался бы в Мусутафу, а теперь его подташнивает и голова как зефир, и последний раз его так крыло в прошлом году от течной Эйтсуки. От папы же ему хочется петь и танцевать, будто он дурачок какой-нибудь, а не будущий герой Лоулайт и вообще крайне серьезный молодой альфа. Папа выскакивает за ним босиком и крепко обнимает его со спины. И все, это разгромное поражение, Тацуми бессилен. В груди у него дергается тугая струна и дышать ртом не помогает. Он медленно сползает на ступеньки крыльца, когда в глазах темнеет. — Ну сыночка, — папа уговаривает его остаться самым грязным методом, что вообще не честно и не справедливо. Тацуми отмахивается от него как может, да куда там — папа жмет его к себе за шею и урчит по-кошачьи, чтоб он успокоился. Ну и да, он же сыночка-корзиночка, папин мальчик. Конечно, он не в силах сопротивляться. — Папа, кто ж так делает? — Все же Тацуми строжится и корчит недовольный вид, пока папа вылизывает ему затылок и пахучую железу под ухом, словно он дитё малое, а не перерос его на десять сантиметров минувшей зимой. От запаха Тацуми папе явно становится ощутимо легче, потому что Тацуми пахнет точно как отец, сдержанно и по-домашнему. Тацуми обещает себе, что не заорет, даже если папа вконец достанет его своей липучестью. — Я не знал, что так произойдет! — Оправдывается он, пока Тацуми зажимает нос пальцами и потихоньку отходит от шока. — Я думал, старый уже и ничего не случится! — Ты что, таблетки бросил? — Так у Тацуми голос гнусавый, но в голове проясняется. Папа обтирает о него щеку и еле заметно кивает. Патч отваливается с его нижнего века и приземляется прям на рубашку Тацуми. — Надеялся, что у меня климакс уже какой-нибудь. А то сколько можно, — шепчет он Тацуми в шею. Ему стукнуло сорок пять в этом году, и да, у омег в этом возрасте вообще не бывает овуляций, однако ж. Старый он, посмотрите на него. Сидит весь как подросток, стройный и гибкий, с ладной фигурой и недюжинной силой в руках, и с места его не сдвинешь. Тацуми тяжко вздыхает, вновь тщетно пытается высвободиться. В нем медленно вянет желание брыкаться, потому что его старый вот-вот течный папа и впрямь пахнет чудо как хорошо, а выглядит вообще изумительно. Будто ему не сорок пять, а около тридцатника. Это все наследственность, Тацуми уверен, потому что деду тоже сроду не дашь его шестьдесят восемь. — И как «климакс»? Дотерпит до завтра? — Он изображает кавычки пальцами и тут же возвращает руки к лицу, чтоб не вдохнуть случайно. Папа что-то бубнит ему в волосы, прихватывает зубами его ухо, на что Тацуми уже удается ловко вывернуться. Папа прям преследует его, тянется следом обниматься, но Тацуми щемится мимо него в дом и грозится закрыться у себя в комнате и вылезти в окошко, если он не уймется. Приступ отпускает его чуть позже, когда Тацуми сбегает от него в кухню и впервые в жизни скалится на своего любимого папу, а вообще-то папа его самый близкий человек и центр вселенной в их семье. Это и лютый стрем, и стыд, и не его вина тоже, просто папа с чего-то решил, что его настигла менопауза, и можно бросить противозачаточные. Детской наивности Тацуми за ним раньше не замечал. — Сынок, прости, пожалуйста, я дурак! — Кается он, чуть ли не в догэдза падая. Тацуми кивает, завязывая полотенце маской на лице, отходит от него за кухонный островок. Папа неловко мнется, икает, будто замерз, а сам весь потный, аж по виску бежит. Путем чистейшего наития Тацуми определяет, что у него еще сутки до овуляции, значит, можно все свалить на плечи отца и не париться особо. Тацуми за глаза хватило заморочек с Цубаки, когда она вот точно так же гоняла его по дому и все затягивалась его запахом, как наркотой какой. Папа, видимо, тоже вспоминает, как ругал ее за это, а теперь сам не лучше. Чокнутые они, эти омеги, думает Тацуми. Упаси небо его обзавестись такой ходячей проблемой. — Я за Мицуо и поехал обратно, — гордо объявляет он, пятясь в сторону детской под лестницей. Папа неотрывно следит за его движениями и огибает островок вслед за ним. — Дай хоть покормлю тебя? — Он вдруг спохватывается и врубает инстинкт кухарки, и Тацуми пользуется моментом, прошмыгивает по стеночке, пока папа отвлекся на инспекцию полок в холодильнике. Этот запах везде, проникает ему под одежду и сводит его с ума, и за подступающей тошнотой приходит головная боль. Он чуть ли не врезается в косяк и телепается до Мицуо наугад, хватаясь за трескающийся череп. Времени чуть больше восьми, и Мицуо еще спит. В маленькой комнатке всюду солнечные лучи сквозь жалюзи, и в углу у двери Мицуо нарисовал бабочку — они все там что-то оставили. Цубаки жила тут недолго, но успела наклеить золотые звезды на стены и раскрасить шапочки всем без исключения смурфикам на обоях, Тацуми обитал дольше всех, лет до восьми, а потом резко стал важный и большой и переехал в соседнюю от Цубаки комнату. После него кровать обзавелась резными узорами по ножкам и следами от канцелярского лезвия на изголовье, а Мицуо вот рисует — облачка, радуги, коняшек. Игрушек у него мало, да и те старые Цубакины куклы с драными волосами и перманентным макияжем маркерами. А с танчиками и машинками Тацуми он никогда не играл, потому что все разломанные. Вот и мается с одним плюшевым котом, которого отец привез ему с Киото. От вида его пушистой светлой челочки в ворохе одеял Тацуми моментально становится лучше, даже мигрень проходит, как и началась. Он бесшумно крадется, лавируя меж кусочками конструктора, убирает с пути пластмассового Базза Лайтера и опускается на колени у кровати, стягивает полотенце с носа. Папа зовет его из кухни, но Тацуми упрямо игнорит горячий аккорд в грудаке. — Заечка? — Он легонько гладит Мицуо по спине под одеялом, дует на него, пока он не просыпается, принюхавшись. Синие отцовы глаза его открываются по очереди, а когда он наконец фокусирует взор на Тацуми, заспанное личико его прям вспыхивает улыбкой. Совсем на отца похож стал. Тацуми зазря вспоминает, что так ничего и не подарил ему на день рождения в апреле, и про себя обещает купить ему что-нибудь в Мусутафу. — Нии-сан! — Мицуо садится и охотно обнимает его, сплющив исполосованную со сна щечку о его грудь. Он редко идет на руки, потому что тоже затисканный, как и Тацуми в свое время, даже с папой не любит контактировать, Цубаки вообще ни в какую не дается. Только к отцу на больные колени залазит сам и к Тацуми любит прильнуть. Тацуми аж не дышит, чтоб не спугнуть такую удачу. — Я за тобой приехал, зайка. — Тацуми осторожно причесывает ладонью золотистый пух на его голове и смотрит, как из обрадованного выражение его меняется на недоумевающее. Да, как сказать ребенку, что папа у них не очень умный и завтра впадет в течку на старости лет, лол, Тацуми так и не придумал. Ну и не станет мудрить. — Хочешь к дедушке денька на три? Отец завтра вернется, пусть они с папой съездят куда-нибудь отдохнуть вдвоем? Мы б с тобой тоже развеялись немного, а то ты поди уже устал от школы? — Он сочиняет на ходу и откровенно заговаривает Мицуо зубы, да только у Мицуо как раз не хватает парочки резцов в верхней челюсти, но снизу вовсю растут клыки, как у папы. От шампуня затылок его вкусно пахнет конфетами «Рафаэлло», и вообще Тацуми жутко повезло, что Мицуо шесть, и он еще слишком маленький, чтоб что-то понимать по жизни. Ну, он сознает себя омегой и откуда-то осведомлен, почему папа не пускает его наверх в свою спальню, но про течки и вот это вот все ему пока неизвестно. И что родители их никуда на самом деле не поедут, а останутся «отдыхать» дома, Мицуо тоже не в курсе, но то и необязательно. Он весь воодушевляется и восторженно вскидывает кулачки вверх, тут же спрыгивает с кровати на руки Тацуми и заваливает его кучей вопросов вроде «что с собой взять», «а понадобится ли зонтик» и самого актуального «а можно ли мороженое». Тацуми соглашается на все, помогая ему собрать смену белья и кой-какую одежку в рюкзачок с Дорой-исследовательницей. Зонтик тоже решают взять на всякий случай. Тацуми оставляет его переодеваться из пижамы и собирать конструктор в мешок, а сам набирается смелости и опять выходит в пропахший папой ад. Вообще он изи задерживает дыхание минуты на три, но ему еще придется разговаривать же. Папа сидит за кухонным островком в обнимку с кастрюлей карри и горько плачет. Тацуми прям может почувствовать, как скачут всякие омежьи гормоны у него в крови. — Я плохой родитель, — всхлипывает папа, вытирая град слез о рукав кигуруми. Второй патч уже смыло с лица его, и смены настроения его Тацуми тоже вполне понимает, да только в последний раз у папы была течка сто лет назад, и Тацуми попросту ничего не помнит, ибо отец тогда был рядом и сразу же увез папу куда-то. Потом им с Цубаки сказали, что скоро у них родится маленький братик, и всю зиму папа ходил с круглым животом, а весной резко похудел и принес в детскую сверток с Мицуо. Тацуми так обрадовался, что даже забыл спросить, где они его взяли, и буквально через пару дней отец сам рассказал ему, откуда берутся дети. Как и когда просветили Цубаки, Тацуми до сих пор без понятия. Наверное, она всегда сама знала, йокай же. Тацуми не видел ее с прошлого года. Вообще он сразу понял, почему папа не позвонил ему и не предупредил. Если бы Тацуми не приехал, усталому с дороги отцу пришлось бы завтра еще и везти Мицуо к семье Бакуго, потому что Мицуо еще несамостоятельный и его надо кормить и приглядывать за ним, а папа уже ни на что не годен, что ж с ним будет завтра в самый пик. Вот и получилось все само таким славным образом, ага. Тацуми приехал и все разрулил, а папа себя корит. Ничего нового в этом доме. — Пап, все нормально, — уверяет он, буквально заставляя себя подойти и коснуться его. Папа страшно температурит, весь как уголек, разве что паром не исходит. Сутулые плечи его округляются еще пуще, и Тацуми аж потряхивает от усилившегося пряного шлейфа. Он вообще хз, почему ему так дурно от запаха Цубаки и совсем хреново от папиного. От Эйтсуки у него в паху все дымилось и было классно, а сейчас он помереть готов, лишь бы не слышать этих невыносимо тонких цветочных нот. Может, дело в том, что он все еще привязан к папе, может, слишком хорошо запомнил его ровный приглушенный запах на таблетках, а естественный нестабильный не узнает. Может, папа всегда вел себя с ними, как взрослый, и подавал пример, а сейчас немножко реверснулся до уровня малявки и скучает по своему альфе. Тацуми сочувственно приобнимает его за шею. — Папочка, ты не плохой, — мурчит он тем же тоном, убирая налипшие пряди с его лица. — Иди отдохни, выспись, а мы с Мицуо потусуемся у деда. Все будет хорошо. Папа поднимает на него свои серые глаза и прям брызгает слезами с ресниц. Он начал красить волосы в этом году, и если б не глубокие морщинки в уголках глаз и на лбу, Тацуми подумал бы, что глядит на свое собственное отражение, так они похожи. Тацуми неловко клюет его в щеку, но он горький от патчей и соленый от слез, отводит его в спальню и кое-как уговаривает прилечь, тайком отплевываясь. Папа трет лицо кулаком и тихо благодарит его. — Извини, что так вышло. Ты ж только приехал и опять. А я вообще-то соскучился. — Завернутым в покрывало папа напоминает тощую гусеницу, и Тацуми кутает его с головой, чтоб заткнуть. В спальне запах еще гуще, и у него опять будто гвозди в мозг забивают, но он терпит. В полумраке от папы видать только нос. — Мы вернемся на неделе, — обещает Тацуми. На самом деле это зависит от того, как Мицуо понравятся их мини-каникулы и как отец управится с папиной течкой. Тацуми ни разу не был с омегой, но те его друзья-альфы, у которых есть пары, обычно проводят с ними дня два-три да и возвращаются к нормальной жизни. В некотором роде Тацуми не прочь прожить остаток лета с Мицуо у деда в Мусутафу. Еще б заманить туда Цубаки и Эйтсуки, и будет вообще красота. Папа смотрит на него как-то печально, вздыхает с видом расстроенного пианино, стоит Тацуми стащить с себя рубашку с прилепившимся патчем и оставить у него в ногах. Конечно, папа всегда выбирает отца, хоть Тацуми и лучший сын в мире. Так было заведено с самого начала, скорее всего, задолго до того, как у них появилась Цубаки, не то что Тацуми. Теперь они с папой спокойно проведут течку вместе и отцу только-только с командировки не придется никуда ехать. Папа трудно отпускает его и тут же сцапывает рубашку его в ком. Разумеется, Тацуми знает, что папа очень сильно его любит, но сам предпочитает любить его с расстояния. Папа никогда не говорил вслух, но это просвечивает в нем розовым цветом, соскальзывает по их одинаковым лицам тенью — это и вечера в зале за документалками, и нежная возня перед сном, когда Тацуми не хотел спать, и поцелуи в лоб и в бровь, даже когда он стал выше папы. Папа любит их всех, и Цубаки, и Мицуо, Тацуми особенно, но отец всегда будет главным. Поэтому Тацуми молча спускается, переодевается в своей комнате, цепляет брошенную у порога сумку на плечо, заходит за Мицуо и закрывает за собой входную дверь на ключ. Если все кончится в срок, они вернутся к понедельнику. Уже на вокзале он сознает, что как-то расхотел возвращаться. Он никогда не проводил с Мицуо столько времени, сколько хотел, оглянуться не успел, как Мицуо уже подрос и пошел в школу, и в свои полные шесть он такой весь шладкий и хорошенький, любо-дорого смотреть. За завтраком в кафешке Тацуми нарадоваться на него не может: Мицуо жутко хочет спать, но все равно не капризничает, режет вафли сам и разговаривает с тетей на кассе крайне вежливо, покупает мороженку и терпеливо ждет, пока растает в стакане. Его вообще никуда не водят, потому что папе лень и некогда шариться с ним по торговым центрам и паркам, а отец видит его лишь по вечерам и то полчаса до сна. Тацуми тоже не баловали шибко, зато Цубаки конца-края развлечениям не знала. Папа рассказывал, что однажды Цубаки просто взяла и выкинула подаренную бабушкой контрамарку, ибо ей надоели одни и те же аттракционы, а с подружками за гаражи не пускали. Тацуми помнит, что тогда ее впервые посадили под домашний арест, а когда сбежала в окно, папа догнал и надрал ей уши. С Мицуо все почему-то полностью иначе: он покладистый и спокойный, слушается настолько идеально, что ему даже говорить ничего не приходится, но папа все равно не гуляет с ним дальше детской площадки у супермаркета. А дома его всегда только учили писать и читать и никакого баловства вроде сладостей и горы новых дорогущих куколок. Папа даже играл с ним очень редко, потому что после домашних дел не оставалось времени, только купать его и укладывать бай. От всего этого Тацуми тоже будто бы виноват, что почти не жил дома и не видел братишку толком, но все ж не теряет надежды наверстать упущенное. Они покупают билеты на электричку, и Мицуо даже не возражает, что его таскают на руках, как младенца. В вагоне Тацуми разувает его и поудобнее устраивает у себя на коленях, чтоб он поспал эти три часа в дороге и набрался сил, но Мицуо так налупился вафель с какао в кафе, что его даже не надо уговаривать. Вообще это невероятное приключение для него и он всяко предпочел бы позалипать в окно, но не сейчас. Тацуми поправляет его белые гольфики и не сразу различает, что он там мяукнул. — Ничего, что я Марсика взял? — Переспрашивает Мицуо, еле двигая языком. Тацуми напрягает извилины и со скрипом вспоминает, что это он про своего плюшевого кота, кое-как запихнутого в рюкзачок. Ну, это кстати, подходит в качестве подушки. Тацуми ставит галочку в ту-ду-лист, чтоб не забыть купить ему самую большую мягкую игрушку, что только найдется в Мусутафу. Они прекрасно проводят выходные у деда — папина старая комната на втором этаже достаточно большая, чтоб Мицуо беззубо присвистывал в восторге после своих девяти квадратных метров под лестницей. Дедушка Тахиру особо не расспрашивает, чего это Тацуми вернулся, да еще и не один, с чего Тацуми делает вывод, что папа уже ему отзвонился. Их кормят до отвала и разрешают все что угодно, от скакания по кровати до мультиков в полодиннадцатого вечера, и Тацуми моет Мицуо сам, чинно замотавшись полотенцем ниже пояса, сочиняет какую-то ерунду в ответ на его вопрос, откуда у него столько шрамов на груди и руках. Не возражает, когда Мицуо сползает с кровати посреди ночи и залазит к нему на футон. От нежного детского запаха его макушки у Тацуми насовсем проходит голова. Утром в молле Тацуми ведет его с книжного в магазин игрушек и велит брать все, на что упадет взор. Он копил карманные весь год и все хотел купить что-нибудь нужное, а тут оказалось, что для полного счастья ему нужна только радостная улыбка Мицуо. Мицуо скромничает до последнего, выбирает тонкий альбомчик и шестерочку фломастеров и аж округляет глазки в шоке, когда Тацуми сметает в корзину набор из ста двадцати восьми цветов «крайол» и всю толстенную стопку раскрасок с блестяшками и полной палитрой гуаши. Тацуми немного смешно от его выражения и чуть-чуть стремно, что так потряс столь святое дитя своим транжирством. Мицуо явно считает в уме сумму. — Тацуми нии-сан, это не слишком дорого? — Тактично интересуется он, вцепившись в подол своей джинсовой куртеечки. Это папина привычка, он всегда так делает, когда нервничает, а нервничает он часто. Вообще в их семье только Цубаки слышала слово «дорого», когда разбивала по три айфона за месяц и громко требовала флагманский «гэлакси». Папа в итоге заставил ее ходить с топорной «моторолой» до тех пор, пока сама не заработает, и она заработала на рекламе в своем блоге аж на два «гэлакси». Один подарила папе, но папа даже не притронулся к нему, гордый же, как цапля. Так и оставил в коробке в ящике комода. Тацуми садится перед ним на корточки. Не то чтоб Мицуо низкий для своего возраста, просто Тацуми уже вымахал под сто девяносто и не собирается останавливаться, ибо бесконечность не предел. Он поправляет Мицуо челку пальцем. — Вовсе нет. — Тон у него беспечный, настроение потрясное, а от синих искорок во взгляде Мицуо вообще подлетает до небес. — У тебя же был день рождения, а я ничего не подарил. Может, хочешь что-то особенное? Мицуо мнется минутку, наблюдая, как он докидывает к покупкам кохиноровские карандаши и пенал, а потом все ж определяется с ответом. — Куклу. — И очаровательно прячет румянец в ладошках. У Тацуми почти трескается лицо от такой няшноты. Он берет Мицуо за руку и ведет через весь магазин к стеллажам с куклами. По дороге они прихватывают точную копию кота Марсика, только огромного, больше Мицуо в высоту, и в сиреневую полосочку, и еще сумочку с Домо-куном для Цубаки, шерифа Вуди папе, пастушку Бо для отца. Себе любимому Тацуми высматривает ростовую мягкую игрушку в виде гигантского банана, чтоб спать было теплее, и Мицуо смеется над ним, типа вроде же нии-сан, такой взрослый и деловой, а взял банан с себя ростом. А потом Мицуо призадумывается и тоже такой хочет. Ночи в Токио прохладные, и далеко не всегда у них есть возможность плюхнуться на один футон и вдвоем погреться под одеялом. Тацуми берет ему широкую подушку в виде кролика из «Сэйлормун». Дальше по стеллажам они натыкаются на резиновых крокодильчиков для ванны, и Тацуми думает об Эйтсуки. С ней он не виделся еще дольше, чем с сестрой, а теперь будет гостинец и лишний повод заехать, — Тацуми нагребает в телегу все крокодилье семейство и еще маленького аллигатора на цепочке. И 3D пазлы. Эйтсуки они нравятся. В итоге их затянувшегося шоппинга Тацуми покупает Мицуо кучу всего, немного одежды и, конечно же, самое главное — пупсика. Не самого навороченного, но с закрывающимися глазками и крайне необходимой функцией писить в горшок. Они еле выезжают из магазина с переполненной тележкой и двумя игрушищами под подмышками, и Тацуми ведет его в ресторан обедать, почти не упрашивает есть суп и второе, а сам мечтает про папино кокосовое карри в Токио. Денег у него остается только на такси до деда. Они задерживаются в Мусутафу аж до среды — каждый день подолгу гуляют, посещают лунапарк на станции Суйсэй и набережную, океанариум и театр кукол, зоопарк и выставку бабочек, фоткаются, всячески веселятся и раскручивают деда прокатиться с ними на чертовом колесе. Больше всего Мицуо заходят бабочки, понятно же. На последние двести йен Тацуми покупает ему брошюрку с ночными мотыльками. Папа звонит Тацуми днем и крайне недовольным тоном спрашивает, где его сыновья. Тацуми рад, что с ним все хорошо и течка явно прошла беспроблемно, но хочет ответить как-нибудь язвительно, мол, если б папа не протупил и не бросил контрацептив, сыновьям его не пришлось бы сбегать за триста километров. Однако Тацуми сдерживается, потому что щадит папины чувства из своей великой раздувшейся любви. Вместо колкостей говорит, что дед привезет их вечером, а то слишком много покупок, чтоб тащиться на электроне. Дома Мицуо сразу же уносится хвастаться отцу новым комбинезончиком и вагоном игрушек, а Тацуми долго стоит под гэнканом, не решаясь подняться. Ничем не пахнет, все вокруг выдраено, проветрено и аж блестит, но что-то все равно настораживает его. Он ставит кроссовки рядом с сандалями Мицуо, перехватывает свой плюшевый банан обеими руками, выставляя вперед, чтоб к стенке прислонить. Папина течка точно кончилась, но дом будто насквозь пророс цветами. Какое-то смутное дежавю пытается пробиться в память Тацуми, но он заталкивает его обратно за шиворот и заглядывает в кухню к отцу. — Привет, сынок! — Отец машет ему и тепло улыбается, заканчивая с ужином на плите. Он как всегда по пояс голый и напевает что-то себе под нос, кружится по кухне, расчищая место для Тацуми на островке. Тацуми подходит, чтоб приласкаться, и отец обнимает его одной рукой, трется небритой щекой о его шею. Его альфий запах тоже будто бы немного изменился — стал ярче на пару нот, отчетливее, агрессивнее, что ли, но сам он по-прежнему деликатный и плавный. Гладит Тацуми по затылку, заправляет выбившиеся пряди за уши, и пальцы у него грубые, тыщу раз резаные и коцаные, а взгляд мягкий, любящий. Тацуми послушно садится за островок и не отказывается от сырного омлета. — Как в школе дела? Извини за папу, ладно? Он у нас немножко взбалмошный, ты ж знаешь. — Отец ставит перед ним блюдо с бутриками и уточняет, с чем ему чай, и Тацуми все гадает, что с ним не так, пожимает плечами в ответ. Он с детства в курсе, что отец никогда не извинялся за своего омегу и не умеет этого делать, и тут явно дело нечисто. И еще он узнает мелодию, которую отец мычит про себя, — это «Is that Alright?» с их свадьбы, Тацуми наизусть помнит видео. В груди у него вновь пульсирует нейлон струны, и он чутко подбирает крошечки выветрившегося запаха с углов под потолком и роняет на отца рассеянный взор. На его широкую спину, на покрытые рубцами предплечья, на обручальное кольцо. На какую-то особенно хрупкую грань в его ауре. И тут Тацуми прям осеняет. Сердце его пускается в галоп. — Хочешь, мы тебе за это что-нибудь купим? Мне правда неловко. Так ждали тебя на каникулы, а тут казус. Сына, ведь не обижаешься же, а? — Отец складывает руки в намасте и чуть кланяется, будто впрямь раскаиваясь, да только Тацуми уже догадался, чего ради этот спектакль. Он дожевывает бутер, забирает у него чашку чая с чабрецом. Отец проказливо смотрит на него, приоткрыв один глаз. Он невероятно довольный и весь ажно сияет пуще начищенных папой сотейников, и даже не это его спалило, не новый еле уловимый запах в доме, не идеальная чистота и не хитроватое выражение сквозь обычную отцову улыбку. Просто Тацуми шибко проницательный и вспомнил. Догадался, вернее. Как же тут не догадаться. — Ты заделал папе ребенка? — В лоб спрашивает он. Отец застенчиво чешет свой седой затылок и все ж слегка смущается. — Йеп, — так же просто отвечает он. Тацуми вытягивает кулак, и они стукаются казанками. Всегда так делали, стоило им скрыть от папы какую-нибудь выходку типа разбитого цветочного горшка в ходе спонтанной тренировки дома. Ну, то, о чем они разговаривают, от папы точно не скрыть, но Тацуми правда очень рад. Отец и подавно — он любит детей, а нянькаться с грудничками так вообще обожает, даже взял отпуск без содержания на два месяца, когда Мицуо родился. Из всего выводка Тацуми один альфа, но еще неизвестно, кто вылупится у папы весной. Тацуми тайно хочет сестричку. Папа кое-как спускается со второго этажа — весь растрепанный, румяный и свежий, в своем длинном черном халатике с рукавами вдвое шире него и в маске для сна на лбу. Тацуми инстинктивно втягивает голову в плечи, чтоб папа не вздумал опять виснуть на нем и доводить до мигрени утихшим запахом, но ничего подобного не случается. Папа просто обнимает его со спины, накрыв шелковыми рукавами, как крыльями, и ловко забирает бутерброд прям у него со рта. От возмущения у Тацуми аж кончается цензурная речь. — Мицуо сказал, это твой банан там в прихожке. Я тоже такой хочу! — Говорит папа, подбоченившись. Отец подтанцовывает к нему с изяществом слона в посудной лавке, и они скромно целуются, как дети, вальсируют квадрат меж посудомойкой и плитой и прям специально спотыкаются о Тацуми. Вот как же без этого. — Да я вам тоже купил кое-что, отвяжитесь! — Он пытается сбежать, но уже поздно: отец берет его в захват за шею с одного бока, папа нападает с другого, и вообще щекотка ему нипочем и детская выходка, да только их геройский дуэт еще тогда был непобедим, куда одному Лоулайту с ними тягаться. Он все ж выскальзывает вниз под островок и насилу откупается от них Вуди и Бо из сумки. И все, отстают моментально. Тацуми заглатывает свой омлет целиком, как баклан, и уже не надеется, что удастся спокойно доесть. — Твой отец опять меня обрюхатил! — Жалуется папа, с интересом колупая колечко за спиной у куклы. На «алике» они видели всякие мягкие подделки, но этот Вуди настоящий, с нацарапанным на подошве «Andy» и шестью фразами в говорильном модуле. Папа тянет за кольцо, отпуская нитку, и из игрушки раздается голос Тома Хэнкса. Папа счастлив не хуже Мицуо, и вот этой робкой тихой радости на его лице Тацуми уже не может выдержать напрямую. — Яре яре дазэ, — нарочито громко вздыхает он, лишь бы скрыть приливший к щекам цвет. Папа из благодарности лижет его в висок, и Тацуми отворачивается, стоит ему вернуться к отцу. Пастушка Бо цепляет Вуди за шею своим посохом. В такие моменты Тацуми тоже остро охота найти себе пару. Это слишком интимно и в то же время естественно, когда родители его вот так милуются за ужином, и он не может смотреть на их поцелуи, словно на сварочный аппарат в действии, ибо грудь его щемит и болит и от этого распирающего ощущения некуда деваться, и им обоим под полтос уже, а они невинные, как ягнята, и, по всей видимости, про презервативы даже не слышали. И больше всего Тацуми любит, как они любят друг друга. С головы зажатого меж ними Вуди падает ковбойская шляпа.