закрытые люди

Дед уезжает утром в четверг, хоть папа и уговаривает его на все лады, чтоб остался до выходных. Тацуми подозревает, что ему тоже немного не по себе от остатков этого запаха, разбросанных по всему домине, но ничего не спрашивает, прощаясь с ним на подъездной дорожке и закрывая ворота за его черной «короллой». Так-то у Тацуми летние каникулы, а свое время он привык проводить с пользой. Весь день он тусит с семьей: помогает папе с готовкой и Мицуо с распаковкой игрушечных богатств, рисует с ним до цветных чертиков перед глазами, перебирает старых кукол и с его разрешения относит самых уродливых на помойку. К вечеру отец организует семейный поход в кино и заодно затаривается с папой едой в молле, пока Тацуми с Мицуо фоткаются у фонтана, а на выходные едут в онсэн. Тацуми капец как не хватает сестры. Он в курсе, что Цубаки разговаривает только с отцом и иногда заходит за Мицуо в школу, но на этом и все контакты. С папой она попыталась помириться трижды, но два раза он не взял трубку, а на третий быстро сбросил вызов и закрылся в спальне, весь день не выходил. И в конфликт их Тацуми не лезет, ибо там можно огрести по первое число. Омеги же, кто их разберет. Точно не Тацуми. Цубаки шлет ему мемы с пар и ежедневно выкладывает в сторис старые фотки с ним, и Тацуми скучает сильнее, чем мог бы себе позволить, Тацуми стыдится этого перед папой и ни в какую не признается, с кем без конца переписывается в лайне. Папа словно специально не дает ему покоя, загружая домашними делами, спихивает на него Мицуо и стирку, чтоб он отвлекся. Все равно Тацуми не выпускает телефон из рук. В Инсте его тоже фоловит куча народу, но у него самого только одна подписка — frozen_camellias, Цубакин акк. Судя по последним постам она устроилась на подработку в тренажерный зал неподалеку от универа и активно зазывает все девять миллионов подписюнов на групповые занятия по пилатесу. Тацуми откуда-то уверен, что от посетителей отбоя нет. Ну, не девять миллионов, но все же. (17:23) frozen_camellias: хэй грампи кэт (17:24) Lowlight: -___- Привет (17:24) frozen_camellias: что дел (17:24) Lowlight: Позвонишь? (17:24) frozen_camellias: окк Тацуми валит поглубже в сад, чтоб папа не спалил, прячется за качелей, приземляясь задницей прям в пионовый куст, да только он уже несуразно высокий, и его отовсюду видно, как Токийскую башню. Отец даже шутит иногда, что ему надо было идти в баскетбольную лигу, а не в UA, папа в свою очередь начинает усиленно пичкать его молоком и творогом, чтоб рос еще сильнее. Тацуми не выносит лишнее внимание на себе, но аналогично папе каждый раз варится в нем, где бы ни появился. И еще он не знает, как сказать Цубаки, что весной папа опять принесет в детскую сверток. Отец великодушно переложил эту ответственность на него. Он ждет звонок и от скуки приближает ее аватар в лайне — в костюме для йоги и с желтыми тенями она еще сильнее похожа на какую-нибудь фитнес-модель, нежели на второкурсницу. Она всегда любила сниматься, даже пропускала уроки, лишь бы пофоткаться тфп, а как собрала портфолио и раскрутила блог, так и вовсе забила на учебу. Папу до сих пор это бесит, а ведь он даже не подозревает, что именно отец проплатил ей вуз. Никакой загадочный альфа ее не спонсировал. — Привет, — прерывисто шепчет Тацуми, сразу же принимая вызов. Папа выходит искать его на задний двор, и он пригибает свою черную голову ниже, дабы слиться с пиончиками. У Цубаки на фоне что-то там потрескивает. — Цубаки? — Зовет он через две секунды, стоит папе скрыться в доме. Цубаки хрипло смеется, и он зажимает динамик пальцем. Как назло мимо летит жирный шмель, приземляется аккурат ему на колено, и он боится шелохнуться. Ну как всегда все. — Успел хоть заныкаться? — Цубаки звучит как обычно, только в ней стало больше сарказма и будто обида какая-то. Тацуми может предположить, что ничего страшного не случится, даже если папа узнает, что они общаются, но проверять не рискнул бы. Цубаки дразнит его за это. — Иди ты, — отпирается он. — Я просто занят был. — Ага. А то я ж не помню, что у тебя каникулы. Ну, что правда, то правда. По-хорошему Тацуми должен был позвонить ей сам, а еще лучше — предложить поехать в Мусутафу вместе, но тогда пришлось бы рассказать ей о произошедшем… «казусе», как отец говорит. А Цубаки вроде как пария. Не то чтоб прям изгнана, но папе явно не понравится, если Тацуми сдаст все явки и пароли без его согласия. И все равно она должна знать. Как же тут смолчать. — У-у нас скоро будет пополнение, — говорит Тацуми, тщательно продумывая слова. Неловко, ибо с его уст это прозвучало так, будто ему-то родители доверяют подобные вещи, а Цубаки никто не обязан докладывать. Будто она никто и звать ее никак, а не старшая дочь семьи. Он отчетливо слышит, как Цубаки давится воздухом. — А ты в общаге время зря не теряешь. — Она пытается шуткануть, и это рил забавно, только Тацуми прям холодеет весь, поставив себя на ее место. Это большая новость, и Цубаки по праву заслуживает узнавать большие новости из первых уст, а не вот так, втихаря в саду за качелей, чтоб никто не подслушал. Пока папа не видит. Тацуми становится совсем плохо. — Дура, — пылко обзывается он, сгоняя шмеля веточкой. Шмель недовольно жужжит и все нарезает круги над ним, словно это он цветочное дитя, а не Цубаки. Цубаки тоже случайно роняет вздох сквозь усмешку. — Папа беременный, — повторяет Тацуми для верности, а то и впрямь подумает что, глупая. Цубаки ни с того ни с сего кажется ему невероятно тихой. Взрослой, что ли. — Здорово, — просто отвечает она, удаляясь от потрескивания. Тацуми живо представляет ее на каком-нибудь балконе, потому что там шум центра и снующих внизу машин. Может, прямо сейчас она видит его с высоты. — Давно? — Тон ее меняется резко, голос дрожит и ломается, и Тацуми сто лет не слышал ее такой уязвимой. Наверное, всего раз за всю жизнь, полтора года назад, когда она просила папу простить ее и жалко мялась на пороге с чемоданом наперевес. С тех пор Тацуми видится с ней нечасто. Но все ж чаще, чем когда дома жил. — Ну, где-то неделю, наверное. Пока толком не понятно. В голову ему вслед за шмелем влетает странная мысль, что это все неправильно, и рядом с папой всегда должна была быть Цубаки, что именно Цубаки сейчас должна прятаться в пионах и вызванивать его, никудышного братца, чтоб сообщить такую благостную весть. А он должен находиться где-то вне и перебиваться случайными обрывками информации. Как больные в изоляторе. Ну или как кукла с шестью фразами за колечком в спине. Цубаки все равно рада, он слышит. Больше всего ему хочется увидеть ее вот сию же секунду, взглянуть на ее красивое невыразительное лицо, на домофонную кнопку вместо носа, которого она всегда стеснялась и в один момент полюбила, как ей стали предлагать съемки в журналах. Дочка Лемиллиона, папина самая большая боль. Цубаки, Цубаки. Папа всегда говорил, что от бабушки у нее только имя. — Как думаешь, — начинает она спустя паузу, — если я пришлю цветы. Он обрадуется? Камелии какие-нибудь или что там положено. Белые. — Он же их ненавидит. — Тацуми позволяет себе улыбнуться в кулак, потому что это и впрямь ирония. Папа всегда берет букет камелий, когда они приезжают в колумбарий, и обгладывает все до единой, чтоб в вазу нечего было ставить. Спасают только гвоздики от отца. — Может, гвоздики? — Предлагает он и сам себя попрекает, что не додумался первым. — Да, точно, закажи гвоздик. Розовые его любимые. — «Материнская любовь»? Ну, символично. — Цубаки шмыгает носом, но все ж возвращает себе жизнерадостный тон. Этот их цветочный язык Тацуми понимает плохо, а вот Цубаки с рождения треплется на нем как на родном. Папа часто заплетал свежие ромашки в ее золотистые косы, а комната ее вечно утопала в букетах. И за садом она всегда сама ухаживала. Дома из принципа ничего не делала, а с сада загнать не могли. — Когда ты приедешь? — Тацуми встает, отряхивает джинсы с твердым намерением уломать ее приехать хотя бы сегодня, хотя бы на часок. А то не получит сумочку с Домо-куном. Но Цубаки как всегда решает по-своему. — Приезжай сам, — неожиданно предлагает она. — Я тут недалеко. Тацуми малость теряется с такого поворота, но она просит его еще раз и тут же шлет геометку в лайн, и ему приходится быстренько сбрасывать звонок, потому что папа наконец высмотрел его в окно и бежит опять дать ему работу. Тацуми тайком подглядывает в лайн, и это и впрямь оказывается недалеко. Конечно, он получает люлей, что не отозвался и помял жопой пионы. Папа запрягает его пылесосить первый этаж, и параллельно он думает, может ли взять Мицуо с собой или папа стопудово заметит, и простыми люлями тут не отделаешься потом. Склоняется к второму варику, потому что вечер все еще молод и ясен, и незаметно украсть Мицуо в окно у него не получится. Приходится действовать быстро. — Пап, я гулять! — Орет он с порога, хватая ветровку и заползая в кроссы. Пылесосить его научили еще в детстве, и пока папа ищет, к чему бы придраться, Тацуми уже нет дома. Он спрыгивает с крылечка одним махом, в три шага настигает калитку. Ноги у него достаточно длинные, чтоб папа не догнал его с кухни, но он что-то кричит вслед про Эйтсуки, и Тацуми правда жаль так некрасиво поступать. Однако ему прям нужно к Цубаки. Аж тянет канатом. До станции он спринтует, будто за ним погоня на вертолетах. Ему хорошо известен дорогой район, где живет Цубаки. В седьмом классе папа возил его сюда на курсы английского в языковой клуб, в восьмом он часто зависал на местном стадике с одноклассниками, соревновались, кто больше подтянется и всякое такое, чисто альфье. Но сам он никогда не купил бы себе жилье в здешних высотках — так привык к дому на земле, что даже в общагах UA ему тесно и душно. А здесь многоэтажки стоят вплотную, и некуда даже машину поставить. Ему странно, что Цубаки захотела сюда переехать, но, с другой стороны, выбора ей все равно не оставили. Она встречает его в квартирке, оборудованной под фотостудию. Здесь много света и вместо обоев по стенам хромакеи, и столько всяких декораций, что Тацуми с порога спотыкается о какую-то здоровенную вазу и вместе с этим почти сшибает штатив. И еще он сразу определяет, что потрескивало в трубке, — в перешейке меж кухонной зоной и спальней стоит большущий увлажнитель воздуха. Как у папы возле кровати. И все дивно обрамлено диким срачем. Хозяйственностью Цубаки так и не обросла. — Отото! — Она вешается на него всем телом, мурчит и смеется, стоит Тацуми сгрести ее в охапку и закружить в воздухе. Они врезаются в открытый шкаф, и только в полете Тацуми понимает, что это не шкаф, а просто прикрученная перекладина с вешалками. На них падают джинсы и куртки, пара мужских рубашек и Цубакины леггинсы, Цубаки хохочет ему в лицо и спецом придавливает его так, чтоб он угодил носом в ее пышную грудь, обнюхивает его с любопытством. Тацуми фыркает громко, выплевывая ее светлый хвост, и сквозь смех спихивает сестрицу с себя. — Вот ненормальная, — ворчит он, потирая ушибленный бок. Цубаки помогает ему встать, и экзекуция продолжается, ибо тут нет родителей, и никто за него не вступится. — Привет. — Она обнимает его нормально, гладит по волосам, и кожа у нее как шелк, а руки похожи на папины, и Тацуми несмело жмет ее к себе, проверяет украдкой, нет ли где метки. Вроде не видать. Тацуми не знает, кто ее альфа, где он и чем вообще занимается по жизни, но запах у него едкий, можжевеловый. Висит тяжело под потолком, стелется у ног, чуть накладывается на цветочный аромат Цубаки и в каком-то роде злит Тацуми. Подумаешь, характер у нее не сахар, зато вон и работает, и учится, и за собой следит. Что его сестра, неужели недостойна ни сватовства, ни метки. Тацуми никогда не начинал драк первым, но за Цубаки крепко поговорил бы с ним. Она вдыхает запах во впадинке под его горлом, как не делала уже много лет, и впервые Тацуми не отмахивается от нее. — М-м, ты прям как отец пахнешь. Слышать это второй раз за неделю немного нелепо. Цубаки раскапывает носом его рубашку, липнет близко и тоже пристально высматривает на нем метку, но он даже не встречался ни с кем никогда. Да и сказал бы ей, что нашел пару. Прежде чем он успевает возмутиться и высвободиться, с балкона показываются два усыпанных веснушками лица — это Мидории, Сэки и Кимиё. С такой неожиданности Тацуми перестает отдирать Цубаки от себя. — Привет, Тацуми! — Говорит Кимиё, махнув ему рукой. — Как дела? — Отзывается Сэки, подмигивая. С этого начинается лютый трэш. Вообще Тацуми их любит — Кимиё самая добрая в мире и у нее милые зеленые кудри, Сэки очень умный и однажды заразил его фанючеством по героям, и дядя Изуку всегда приезжает вместе с семьей праздновать их общий с отцом др. Но когда рядом Цубаки, все человеческое общение превращается в подколы и стэндапные шутейки, хотя Тацуми даже не самый младший из всех. Раньше папа защищал его, а теперь все сам. Цубаки тащит его под локоть на балкон. — Девушку нашел? — По традиции начинает Сэки. Ветерок раздувает его русую карэшку в стороны, и с такой дружелюбной улыбкой он еще сильнее похож на тетю Очако. Тацуми закатывает глаза. — А парня? — Подхватывает Кимиё, типа незаметно пихая его в бок. Они переглядываются с Цубаки и хихикают над каким-то своим локальным мемом, и это словно в детстве, когда при них Тацуми отдал свой анпан плачущему мальчику-омеге. Цубаки дразнила его до самого дома и потом еще год, папа разняшился до невозможности, отец просто похвалил, а ведь он ничего такого не сделал. Даже не понял, что мальчик омега, пока не подошел поближе. С тех пор это их фэворит повод подоставать его. Ну типа «ахаха, Тацуми нравятся мальчики, вот это да, невероятно». — Вы что, он же в Аллигатора влюблен! — Подбавляет жару Цубаки, и они втроем аж рассыпаются в хохоте, ибо это ее коронная фраза, самый любимый прикол. Тацуми и Эйтсуки, Лоулайт и Аллигатор. Сокровенное желание их папы. — Что-то вы меня уже бесите, — спокойно отвечает Тацуми. Внизу и впрямь чудный вид — седьмой этаж, не то чтоб высоко, но и не низко, Токио занят своими делами и всюду огни кафешек. Ничерта толком не видно из-за соседнего небоскреба, правда, но жить можно. Цубаки же живет. Мидории бросаются наперекор извиняться и обещают, что больше не будут, но они обещают это регулярно последние лет десять, и Тацуми, так уж и быть, их прощает. Цубаки объявляет в программе шедевры кулинарии и сама, прям сама, не может быть, ставит в духовку замороженную пиццу. Папа учил ее готовить, но что-то не сложилось. А Тацуми вот всегда нравилось. С горем пополам он помогает ей соорудить нехитрый столик в кухонной зоне, рассаживает конопатых сиблингов на полу и сам гордо плюхается на пятки. Цубаки прилунивается к нему сбоку и кладет голову на плечо. На ней домашние тапочки на каблуках и такие короткие шорты, что Тацуми аж неловко смотреть. Они отмечают встречу ледяной колой и вполне съедобной пиццей из супермаркета, и Тацуми вновь задумывается, почему все так и почему именно Цубаки. Она ошиблась, ясно же, но для того они и люди, чтобы ошибаться, папа должен понимать это лучше всех. Тацуми уже голову сломал в попытках придумать, как их помирить и как вернуть Цубаки домой, но их двоих вроде все устраивает. Ключевое слово «вроде», потому что папа исправно наводит порядки в ее осиротевшей комнате, а Цубаки льнет к нему, потому что он пахнет отцом. Сдержанно и по-домашнему, теплые со сна простыни и водяной пар с горячего душа. Детские книги, игрушки, резаное дерево. Как он ни старался вообразить подобную смесь с ее слов, ничего внятного не вышло. Может, именно так пахнет их дом. Кому как не Цубаки лучше знать. Они провожают Сэки с Кимиё уже к закату, и тут Тацуми спохватывается, глянув на время. И еще у него двести пятьдесят пропущенных от папы, а он не слышал, потому что трепался с этими двумя да держал Цубаки за руку. Ну, если люлей не избежать, так уж по полной. Он отсылает папе короткую смску, что все норм и что придет попозже, и оставляет мгновенный капсовый ответ непрочитанным. Цубаки ждет его на балконе, сложив свои загорелые ноги в позу лотоса, записывает сторис в Инсту. Тацуми ни разу не видел, как она практикует йогу, но в курсе, что она училась на инструктора, прогуливая подготовительные в школе. Солнце бросает последний луч в ее пушистую челку, и она вся вспыхивает золотым. Они не разговаривают особо. Цубаки дарит ему из закромов абонемент на месяц в свой зал, чтоб походил до конца каникул, велит не сутулиться, а то как папа уже. Рассматривает карту шрамов по его рукам, словно не присутствовала лично, когда он их зарабатывал, застревая в дверях и стенах. Словно не тянула его за футболку и не плакала вместо него, не залазила к нему в постель в детской, когда они были мелкими. Не просила взять вину на себя, однажды прокравшись к родителям в спальню и случайно разбив все папины баночки с кремами. Папа тогда ни слова не сказал Тацуми, а Цубаки все равно наказали. Да, наверное, с этого и началось. Папа всегда боялся обходиться с ней слишком мягко. — Скучаю по заечке, — вздыхает Цубаки, откидывая хвост за спину. — Давно его не видела. Естественно, она знает, что Тацуми привел бы Мицуо, будь у него такая возможность. Они всегда играли втроем, даже если Цубаки была наказана и родители запрещали им разговаривать с ней, Тацуми все равно упрямо шел к ней и скребся под ее дверью. Таскал ей сласти и цветы с сада в окно. Сидел с ней, пока она не засыпала, а потом спрашивал у отца, что такого она сделала, что папа на нее обиделся. Отец всегда только ласково улыбался в ответ. А потом Тацуми как-то резко вырос и сам понял, что папа обиделся не на нее. Ну, на бабушку она правда никак не похожа. Вот совсем. Тацуми видел фото в рамке на папиной тумбочке — там на обороте «Цубаки Сэгакуро» и длинная цитата на английском, и папина мама смотрит с черно-белой карточки, будто хочет что-то сказать. А Цубаки всегда говорит сразу. Огребает за это по полной, но наверняка ни о чем не сожалеет. — Возвращайся домой, — с лету выпаливает Тацуми, прислонившись к перилам. Цубаки поднимает на него лицо с таким видом, будто давненько ждала именно этих слов. — Ну ты пошутил? — Она изгибает белесую бровь, сдергивает его к себе на стеклянный пол. Вообще Тацуми не пошутил, но как ее уговорить, честно не знает. Решает прибегнуть к совсем грязному приему. — Папа по тебе скучает. В ответ Цубаки внезапно берет его в захват и ерошит казанками его и без того растрепанную макушку. Да, он признает, что сыграл подло и в самые чувства, но как иначе-то пробить ее невозмутимость. Она вся горячая и гладкая, словно из нагретого пластика, только живая. Тацуми очень быстро перестает сопротивляться, ибо только тогда ей надоесть мучить. — На больное давишь, отото, — она отчитывает его с таким назиданием в тоне, будто это он куролесит налево и направо и никак не желает возвращаться. Тацуми пожимает плечами, потому что ему все еще ни капли не стыдно, и на секунду теряет бдительность. Цубаки тут же с силой кусает его за ухо. — Айя! Да в кого ж ты такая дикая! — Он вздрагивает от боли, закрываясь от нее, не дает ей зализать ранку. Цубаки всегда его грызла, как только обзавелась зубами, а после первой течки вообще задолбала. Папа даже грозился вырвать ей клыки, когда она покусала Тацуми руку до крови. За пульт от телика. Тацуми, понятное дело, в долгу не остался, — швырнул ее в диван так, что аж перелетела кубарем и сразу расхотела драться. А потом они оба плакали и стояли в углу, просили прощения у папы хором. Наказывали их всегда тем, чего они больше всего боялись: Тацуми — полотенца, Цубаки — остаться в одиночестве. Специально для таких случаев они выучили морзянку, чтоб мириться перестуками и кооперироваться в изобретении способов задобрить папу. Папу задабривал только отец, и то если его подкупить хорошими оценками. — Сори нот сори. — Цубаки снова тянется к нему и получает в лоб, и они возятся шутливо, кто кого переборет и вот это их извечное. Тацуми поддается и наблюдает одним глазом, как она пытается свести его локти вместе. Это почти не больно. Не так больно, как оставить ее здесь одну, в половину не так больно, как уйти домой без нее. На прощание они долго обнимаются, и от передоза ее тонкого запаха у Тацуми желудок подворачивается к горлу и грозится явить пиццу обратно, и он пятится к лифту от нее, буквально заставляет себя бахнуть кнопку первого этажа. Прохладный воздух делает ему легче, но он до последнего задирает голову на седьмой этаж, где белый Цубакин силуэт светится в темноте. Прикушенное ею ухо саднит. Дома папа ничего не спрашивает, просто осматривает его, поджав губы, и молча уходит в Цубакину комнату. Он регулярно выдраивает ее на выходных и даже сам затеял перестановку, словно Цубаки не ушла из дома, а уехала к бабушке на каникулы и вот-вот вернется, и от этого Тацуми тоже будто ждет ее и не скрывает, где был. Он оставляет сумочку с Домо-куном на кровати и сбегает к себе. Папа тяжело вздыхает, и сразу становится ясно, откуда у Цубаки такие привычки. И дикость, да. И две пары клыков, как у альф. Она все ж присылает гвоздики. Тацуми в этот момент невовремя шляется по дому в поисках шуруповерта и обнаруживает папу на гэнкане с нежным розовым облаком на коленях. Курьер быстренько раскланивается, просит подпись за букет и уносится за дверь, а папа остается сидеть. Тацуми впервые неловко подглядывать. Папа падает в шуршащие цветы лицом, гладит резные лепесточки, покачивает связку, словно младенца. Рядом с ним на полу — квиток по доставке и открытка с упаковки. Тацуми даже в полумраке прихожки видит там огромное желтое «ПАПУЛЕЧКЕ». Папа откусывает самой большой гвоздике голову, долго держит во рту. По половицам от него расходятся целые реки материнской любви.