закрытые люди

Тацуми почти пятнадцать, когда на него впервые сваливаются трудности человеческих отношений. Это его сестра и папа — Цубаки семнадцать, и типа никто больше не смеет ей указывать. Она всегда была такой, своевольной и балованной, только теперь загоны ее выросли пропорционально, и у нее непонятно откуда взявшийся альфа и крайне хреновые результаты вступительных в вуз. И Тацуми никогда не слышал, чтобы папа кричал так громко. Неровности и стычки меж ними тянулись давно, может, года два или три, пока Тацуми вовсю готовился к UA и никак не участвовал в домашних делах, и теперь прям вылились в эпическое противостояние. Тацуми в целом не вникает в суть их участившихся перепалок, только крупно дергается на месте, стоит Цубаки сорваться на низкое рычание. За эту дерзость папа волоком стаскивает ее с лестницы и запирает в комнате. Разъяренный рев его долетает аж до второго этажа, и Тацуми откровенно страшно. Когда папа злой, даже отцу не по себе, чего уж про них говорить. С ним в родительской спальне притаился Мицуо. Он тоже дрожит, ныкнувшись за Тацуми, и тревога в выражении его круглого личика взрослая, серьезная. Вообще им сюда нельзя: второй этаж в их огромном домище — запретная для детей территория, но папа тайком пускает Тацуми к себе, даже разрешает сидеть на кровати, пока отца нет. А Цубаки и Мицуо почему-то вход воспрещен. Здесь всегда темно и прохладно из-за перманентно задвинутых штор в пол, и папин туалетный столик заставлен всякими флакончиками, увлажнитель воздуха работает на всю и такая чистота, что им с Мицуо прям неловко тут находиться, но и сбежать некуда. В кухне разворачивается настоящая война, Цубаки злобно вопит, папа бьет посуду. Тацуми осторожно закрывает ушки Мицуо ладонями. — Почему папа ругается? — Недоумевающе спрашивает он. Тацуми силится что-нибудь сочинить в ответ, но это либо слишком сложно для пятилетнего малыша, либо недоступно и ему самому. Вдруг внизу все стихает. — Онэ-сан его не слушается, наверное. Ему край надо успокоить Мицуо, потому что Мицуо выпадывает из одежды, когда нервничает, а нервная система у него еще неокрепшая, да и дома холодно. Мицуо зябко кутается в кигуруми, смотрит с непониманием, мол, и что с того-то. Они оба тоже не всегда слушаются папу, но он ни разу даже голос на них не повысил. — Нии-сан, я есть хочу. — Мицуо трет кулачком глаза и цепляется за Тацуми, тянется пообниматься. Он уже слишком тяжелый, чтоб таскать его на руках, но Тацуми редко бывает дома и не упускает возможности потискать его. Особенно сейчас, когда отец на работе и Цубаки некому приструнить. Они договариваются, что Тацуми сходит на разведку, а Мицуо подождет в спальне. Тацуми робко высовывает нос за дверь, и тут же сердце его проваливается в пищевод от странного пустого чувства — папа сидит на верхней ступени и не двигается. Он не плачет, но сутулые плечи его трясутся. Тацуми размышляет секунду, позвать ли его или не стоит. Склоняется к второй опции и молча обнимает его со спины. Номинально это прерогатива отца, а в те моменты, что отец добирается до папы, их лучше не беспокоить, и чем Тацуми старше, тем дальше от него подобные слабости. Может быть, однажды у него тоже появится омега, и он поймет, почему нельзя жаться к папе как раньше и почему из всех детей семьи Тогата только он имеет доступ в спальню родителей. А сейчас его не отпускает эта полудетская трепетная зависимость от папы — на шее у него белеет старый грубый шрам от укуса. Тацуми утыкается в метку носом. Она отчетливо пахнет отцом. — Извини, — слабо шепчет папа в ладони. Нервная трясучка его проходит, но сердце все еще колотится так, что Тацуми на ступени рядом сбивается со счета. — Мицуо тоже наверху? — Да, есть захотел. — Тон у Тацуми вроде бы обычный, но все ж проседает на нотку, и от папы это не укрывается. Из Цубакиной комнаты в конце коридора не слышно ни звука. Папа включается обратно в свой режим домохозяйки, спускается, чтоб собрать с пола осколки тарелки, и идет за Мицуо, мурчит ему, чтоб он окончательно успокоился и заулыбался. Тацуми остается на лестнице. Почему-то та самая мимолетная мысль вновь влетает в голову ему и гнездится там. Наверное, однажды он тоже выберет себе омегу, да только к своим неполным пятнадцати он даже не определился пока, кто ему нравится больше, а ему еще никто всерьез не нравился. Мелким он был свято убежден, что хочет мальчика-омегу, сильного, как папа, и миленького, как Мицуо, лет в тринадцать, после первого гона, его мощно потянуло к одноклассницам и фигуристым девочкам в метро. Он знает про омег больше всех на свете, потому что был окружен ими всю жизнь и рос в этом благоговении перед папой, заразившись от отца. Через две недели — новый учебный год, и его ждет дорога в UА, но и на вступительных месяц назад ему никто не приглянулся. Там не то что мальчиков-омег, даже девчонок было раз-два и обчелся. Он вспоминает лавстори своих родителей и тут же осаживает себя, потому что цепочка может завести его далеко-далеко в раздумья, а папе он нужен в этой реальности. И Эйтсуки еще. Тацуми в курсе, что их родители спят и видят, как однажды он попросит разрешения ухаживать за Бакуго Эйтсуки, но сама идея пугает и привлекает его одновременно, потому что Эйтсуки всего двенадцать лет, потому что Тацуми минимум на три года переезжает к деду в Мусутафу, потому что за это время все может тысячу раз измениться, и этих «потому что» перед его глазами больше, чем голых звезд на небе. Больше, чем он может себе вообразить. Мицуо ходит за папой хвостиком и все пытается помочь накрыть на стол. Папа торжественно вручает ему банан за старания и штук десять ложек, а сам прячется за дверью холодильника и втихаря отпивает успокоительные капли прям из бутылька. Ему уже исполнилось сорок четыре, но он такой ладный и щуплый, что Тацуми в упор не замечает седину в его челке и регулярно вытаскивает его в кино по выходным, пока отец отсыпается. Тацуми почти с него ростом и делит все привычки с ним поровну, вплоть до манеры закрываться на фотографиях и сутулить спину, но папа всегда твердит, как сильно он похож на отца. Это тоже одна из загадок вселенной, потому что по его-то мнению от отца у него только запах да синий цвет глаз. Но папе виднее, стало быть. Ему хочется зайти к Цубаки, но что-то вроде инстинкта самосохранения держит его подальше, и он ужинает с папой и Мицуо, послушно доедает вчерашние куриные печенки в сливках и вызывается загружать посудомойку. В его комнате почти нет вещей — все уже упаковано в два чемоданчика и составлено у двери, и он спит по-спартански, на одном неприкрытом футоне и без одеяла. Когда отец возвращается с работы вечером, Тацуми внутренне готовится к очередному скандалу, но ничего не происходит. Они с Цубаки уединяются поговорить и долго-долго обсуждают что-то шепотом, чтоб он не подслушал через стенку. Папа часто смеется над его любимой повадкой затаиться и вовсю греть уши, потому что по его словам сам все детство шпионил за взрослыми и даже не стыдился этого. Тацуми тоже не стыдно. И не слышно. Чуть позже любопытство все ж берет над ним верх, и он крадется по коридору к арке в зал. Там у него аж челюсть отвисает от удивления — Цубаки на полу перед папой в догэдза, отец рядом собирает ее пушистые волосы в хвост и тоже складывает руки в намасте. — Ты ее простишь? Она все поняла, правда-правда! — У отца по жизни такие радостные чирикающие ноты в голосе, словно он ежеминутно выигрывает в лотерею, и от пляшущих вокруг него золотых бликов по стенам расходятся светлые тени. Папа сидит на диване, закинув ногу на ногу и сложив руки на груди, и демонстративно смотрит в окно, как в меме, где чувака слезно упрашивают, да все без толку. Он босиком и в клетчатой рубашке отца, и тонкие губы его поджаты, и он закатывает глаза, раздраженно цокает языком, но Тацуми знает, что он точно так же шокирован. Этот мир еще не видел госпожу Тогату Цубаки на коленях. Почему-то у Тацуми не возникает вопросов, как отцу это удалось. — Не-а. — Папа чуть покачивает ступней, и Тацуми замечает, что Мицуо опять накрасил ему ногти черным лаком, еще и криво. Тацуми все сильнее охота засмеяться. — Ну Тамаки, — ластится отец, и это совершенно точно грязный приемчик, Тацуми тоже шарит в таких. Папа аналогично не может устоять, когда он один-в-один так же выклянчивает какой-нибудь сумасшедший недельный кемпинг с пацанами в горах или лишний раз потренироваться с дядей Эйджиро. Только с Цубаки это не прокатывает. Потому что она никогда не спрашивает разрешения, а сразу косячит. — Ну ладно, — моментально оттаивает папа, поворачиваясь к нему всем корпусом, — только к нему, не к Цубаки. Она поднимает голову в нерешительности, и по ее обычно красивому, а теперь отекшему красному лицу Тацуми понимает, что она весь день проплакала. Папино «ну ладно» такое же фальшивое, как и облегчение в ее выражении. Отец заставляет их обняться, но папа напрягается, стоит ей встать и юркнуть носом ему в сгиб шеи. Он еле дотрагивается до ее спины в ответ. Даже с коридора Тацуми чует от нее запах чужака, какого-то взрослого альфы, которого никто и в глаза не видел, а по-хорошему так не делается. Может, в других семьях сватовство и помолвки уже не устраивают, типа не современно, но отец просил разрешения у деда и сватал папу, как положено, и они были помолвлены пять лет, прежде чем поженились. Тацуми сознает, что им как детям необязательно идти по стопам след в след, однако и сам убежден, что омег надо сватать официально. Хотя б чисто из уважения, тем более Цубаки — единственная дочь, первенец. Но свои убеждения никому не пришьешь и не навяжешь. Цубаки наотрез отказывается приводить своего избранника знакомиться, и тот что-то не проявляет инициативу. Тацуми даже не знает, как его зовут и сколько ему лет. Почему-то он вспоминает самое залайканное фото в восьмимиллионном Инстаграм-блоге Цубаки — там они с папой стоят вдвоем под цветущей сливой в одинаковых бежевых пальто. И подпись от нее «Papi❤». Ощущение такое, словно это было не прошлой весной, а пару столетий назад. Или вообще никогда не происходило, а чудеса фотошопа. Вот на отца Цубаки как раз похожа куда больше, только у нее папины глаза и эльфячьи уши. А так вылитая бабушка Хикари в молодости. Даже нос кнопкой. Тацуми кажется, что это что-то про взросление. Что он однажды покинет отчий дом навсегда и будет навещать родителей только на Рождество — его самый большой страх, прям фобия. Но пока у него в обозримом будущем лучшая геройская школа страны и временное перемирие дома. И он понимает все даже хуже Мицуо. Отец заставляет папу и Цубаки обниматься до тех пор, пока Тацуми сам не выдерживает и не выбегает из полумрака, чтоб кинуться на них троих и затянуть в хоровод обнимашек. Отец смеется, Цубаки вытирает слезы, папа смеется сквозь слезы. Тацуми не в силах выбрать сторону кого-то одного.