закрытые люди

Тацуми одиннадцать, когда ему открываются все перки сомнительной ачивки «Средний ребенок в семье». Он возвращается домой с Мусутафу аккурат под конец летних каникул и у порога спотыкается о шум с кухни, тихонько прокрадываясь через входную дверь. Там творится полный хаос: папа ругается, пытаясь переорать телевизор, Мицуо смеется над его усилиями и раз за разом включает нозящую мелодию «Old MacDonald had a farm» на ходунках. Параллельно что-то явно горит на плите, гремят кастрюли, сковородки, льется вода, посудомойка гудит в унисон со стиралкой. Тацуми как благоразумный и крайне осторожный мальчик туда не суется. Вместо кухни он тенью проскальзывает по коридору и резко останавливается на полпути в свою комнату. Среди десятков запахов дома чуткий нос его выцепляет один какой-то новый — острый и болезненный, будто выкрученный на максимум, отдаленно напоминающий папин, но куда четче и гуще. В животе у него что-то сворачивается от этого запаха, будто молоко в кислоте, однако любопытство пересиливает инстинкт сбежать к себе. След ведет его в комнату сестры в конце коридора — Тацуми робко стучится, поворачивает ручку, приоткрывая дверь. Его чуть ли не сносит волной запаха оттуда, и он нехило пугается. — Цубаки? — Вполголоса зовет он. Там темно и душно, и от Цубаки на кровати виднеется только светлая челка да край ночной сорочки. Она медленно поворачивается, потирая лицо ладонью, и вымучивает улыбку. Запах становится нестерпимым, и тут до него доходит. Цубаки коротко машет ему, чтобы он вошел. — Хэй. — Голос у нее слабый, хрипловатый, словно она простыла, но Тацуми знает про омег достаточно, чтоб не вводить себя в заблуждение. В виске у него почему-то собирается тупая боль, и он открывает окно на проветривание, задергивая шторку. Ветерок по ногам делает ему легче. — Привет. — Он все ж присаживается к ней на край постели, берет ее за руку — обжигающе горячая. Тацуми вдвойне ее жалко, ибо проще помереть, когда температуришь в августовскую жарищу. Цубаки, кажется, становится чуть лучше от его присутствия. Ей будет четырнадцать зимой, и у нее первая течка в разгаре, и это в точности так, как рассказывал папа. Тацуми гладит ее по лицу, убирая челку с мокрого лба, вздыхает сочувственно. Она дышит ртом и хмурится, разметывает свои длинные волосы по подушке, бедняжка. В полумраке от ее головы расходится золотистый ореол. — Очень больно? — Тацуми урчит гортанью в неумелой попытке утешить ее, но эффекта мало, потому что он не умеет как папа. Цубаки кивает и зажмуривается от очередного прилива — у Тацуми тоже неприятное ощущение где-то в кишках, и он все списывает на свою врожденную гиперэмпатию. У него еще не было гонов, но и так понятно, как ей плохо. Цубаки хватается за подол его футболки, словно за спасательный круг. — Как там бабушка? — Она силится отвлечься, но это явно невозможно. Тацуми честно сделал бы что угодно, лишь бы избавить ее от спазмов, да только тут у него нет власти. Под одеялом у нее шуршит початый стандарт супрессанта. Тацуми в темпе вспоминает, чему там его учил отец, вытаскивает нестираное худи из рюкзака и без слов предлагает ей. — Побила меня полотенцем, — сознается он, и Цубаки глухо хихикает в измятый капюшон. Вообще Тацуми достается вдвое меньше, чем ей, но от того и обидно дольше, что с непривычки. — Папа что-то готовит? Принесешь мне, а? — Она заматывает голову рукавами и отворачивается к стене, мельком потрогав его за руку, и Тацуми рад предлогу свалить, потому что ему тоже дурно, когда онэ-сан больна. На прощание он осторожно прикусывает заостренный кончик ее уха и сильнее открывает окно, и Цубаки просит его не задерживаться. Ор и писк с кухни за эти две минуты, кажется, лишь прогрессируют. Тацуми махом вырубает телик и посудомойку под ним, вызволяет снующего под ногами Мицуо из ходунков и запинывает их в зал. Папа аж подпрыгивает от неожиданности и почти роняет вок в раковину, но Тацуми успевает отвести кран в сторону, вытянув щупальце из пальца, поудобнее перехватывает Мицуо, садит его на стульчик. Становится ощутимо тише. — Ты когда вернулся? — Папа все ж безопасно приземляет сковородку на плиту и переводит дух, выключая воду. Мицуо лепечет что-то на своем и тянет ручки, цепляя Тацуми за воротник футболки. Ему год и четыре, и Тацуми никак не может привыкнуть, что с ним постоянно надо быть начеку, а то лишишься клока волос. Цубаки однажды поплатилась целой прядью. — Только что! Он уворачивается от полетевшей в него соски и вовремя отскакивает, чтоб Мицуо не схватил его за челку. Папа вытирает руки о фартук. — Как бабушка? Привет, кстати. — Он треплет черную макушку Тацуми и ойкает, стоит Тацуми врезаться в грудь ему лбом и крепко обнять его за талию. Его древняя растянутая футболка с Лемиллионом вся в жирных пятнах и разрисована фломастерами, но пахнет он нежно, наизусть знакомо. От его запаха у Тацуми враз проходит головная боль. По папе он соскучился куда больше, чем по извечной атмосфере дурдома в Токио. — Отхлестала меня полотенцем, — снова жалуется он. — За сахарницу разбитую. Я вообще-то нечаянно. Папа усмехается и будто машинально втягивает голову в плечи. Тацуми в курсе, что это не просто какая-то солидарность — боевое крещение, так сказать. Бабушка и ее коронное кухонное полотенце это вообще смертельное оружие, прием против правил и чуть ли не маскот их семьи. — А меня просто так лупила. Тон у папы ровный, но Тацуми явственно слышит досаду. Мицуо психует, что на него не обращают внимания, раскачивает стульчик, возмущенно машет ручками, потому что соски-то уже нет и кинуть нечего. Это перк номер один: пока старшая и мелкий не дают родителям вдохнуть спокойно, Тацуми проблем не создает, встречает отца с видом неземного паиньки и параллельно ловит бонусы в виде обнимашек с папой лишний раз. А, и еще никто не возражает, если он сваливает к деду в Мусутафу на все каникулы. Закон про обратную зависимость кислорода от народа в доме тоже прекрасно работает. — У Цубаки течка? — Спрашивает Тацуми. Папа колеблется секунду, бросает на него любопытный взгляд, прежде чем кивнуть. Наверное, не стоило заходить к ней без его разрешения, но это второй перк — Тацуми умудряется ладить со всеми сиблингами сразу, даже с троюродными, которые сыновья тети Рэйки. Его одноклассники поголовно цапаются с сестрами, потому что гендер в мешке не утаишь, а он все еще привязан к Цубаки взаимно, хоть ее и гнет во все стороны пубертатом, да и характер у нее всегда был, м-м. Сложный. Папа гладит его по щеке и заводит прядку за ухо. — Надо ее покормить. — Тацуми кое-как отпускает его из хватки, но папа не дает ему собрать поднос. Цубаки словно слышит из комнаты, что о ней говорят, и громко требует еду. — Я сам. Посмотри за Мицуо? — Просит папа, и у Тацуми аж гора с плеч, что не придется туда идти. Он блаженно жмурится, когда папа наклоняется и целует его в бровь, и вот за такие моменты он готов терпеть бесконечный шум в доме и разбросанные по полу игрушки, которые папа не успевает собирать. И даже Цубакины течки. Она снова зовет их с папой по очереди, грозится, что вот прям щас помрет от голода. Перк номер три анлокается вечером, когда отец возвращается с работы. Папа воюет с Цубаки и не пускает никого в комнату, и ужинать приходится втроем. — Как там бабушка? — Отец еле переставляет ноги с усталости, но все ж уделяет ему время. Тацуми помогает накрывать на стол и нарочно вздыхает с видом страдальца, отодвигая точно такую же сахарницу подальше от себя. Он уже успел нахватать кусков, пока папа не видел, однако никогда не упускает возможности покушать еще. — Стеганула меня полотенцем, — в третий раз рассказывает он. — Я еле выжил. Отец коротко смеется и на всякий случай проверяет, целые ли у Тацуми уши, аналогично папе жалуется, что в их-то времена полотенца ее были жестче и в цель попадали куда чаще. Причин сомневаться в его словах почему-то нет. Это ж бабушка. Поэтому Тацуми большую часть каникул тусуется у деда. — Эйтсуки каждый день звонила, — вроде бы ненавязчиво начинает отец, разливая рамэн по тарелкам и отбирая у Мицуо бутылочку с чаем. — Все спрашивала, когда ты приедешь. Тацуми по традиции закатывает глаза и делает вид, что очень занят разрыванием палочек. Да, может, в дела его родители не шибко лезут, что несомненный плюс, но вот популярность среди родственников и близкого круга друзей у него только растет от этого. Если честно, по Эйтсуки он скучал тоже, но ни за что не признается. Она папина крестница и шибко частый гость в доме Тогата, и все, что бы ни сказал Тацуми, почему-то всегда оборачивается против него. — Ну, как-нибудь наберу им, — отмахивается он, набивая рот лапшой, чтоб не пришлось дальше отвечать. Отец хитро ухмыляется, но больше ничего не говорит, Мицуо внимательно слушает и тут же со смаком размазывает пюреху по лицу. Рамэн острый, и у Тацуми щиплет в носу. Он думает об Эйтсуки. Третий перк напоминает о себе и утром, когда ни свет ни заря к ним заруливает семейство Бакуго в полном составе. Сразу наступает такой гам, будто прибавили звук на сабвуфере, а басы выкрутили на минимум: Мицуо просыпается и сам включает мультики, Цубаки начинает капризничать хуже младенца и прям требует противным голосом, чтоб папа от нее не отходил, дядя Катсуки громко кричит в прихожей, что-то слабо детонирует, что-то свистит в кухне. Тацуми залазит под подушку глубже и считает до трех. Не успевает даже до двух. — Тацуми! — Вслед за топотом дверь в его комнату будто выбивает пушечным ядром — это Бакуго Эйтсуки собственной персоной, и теперь никто его не спасет. Эйтсуки прыгает на кровать к нему и приземляется головой точнехонько в его живот, и Тацуми кряхтит, пытаясь остаться в живых, веселит ее только больше. Эйтсуки восемь, и у нее зазубренные акульи зубки и абсолютное неумение контролировать свой квирк, и Тацуми слегка ее побаивается. Яркие красные глаза ее в утреннем свете горят фонариками, в волосах болтаются заколочки с гранатами. Тацуми немного залипает на нее, высунувшись из одеяла. — Опять ты, — гнусавит он в уголок подушки. На самом деле тайком улыбается, спихивая ее с себя, но ее явно привезли на целый день, а это значит, что быть ему теперь нянькой для двоих. Блеск. Ее родители о чем-то беседуют с отцом в коридоре, и Тацуми выходит поздороваться. Дядя Эйджиро обнимает его и поддразнивает за пижаму с Monsters University, дядя Катсуки отвешивает ему подзатыльник и велит присмотреть за Эйтсуки, как будто это его святая обязанность. Но с ним Тацуми никогда не спорит, а то себе дороже. Она оба стоят такие довольные, типа радуются, что сбагрили своего демоненка: Эйтсуки цепляется за Тацуми и тянет за рукав, и это конец. О спокойствии можно забыть до вечера. На удивление за завтраком Эйтсуки ведет себя вполне прилично — садится возле Тацуми, жует булочку с какао и даже не отказывается от овсянки. Тацуми в курсе, что от такого мини-руинера сбегают все бэбиситтеры по объявлению, но сегодня она не портит мебель и даже не отбирает у Мицуо конструктор. Они перебираются втроем в зал и щелкают мультики на Discovery. У Тацуми зашкаливает мимиметр, когда они оба приваливаются к нему на диване и мирненько листают книжку с картинками. — Мицуо, скажи «Эйтсуки»! — Эйтсуки подныривает под левую руку Тацуми и выглядывает, как совенок из дупла. Мицуо сосредоточенно мычит что-то в соску и тут же кидается ею в Эйтсуки. Лексикон его пока не отличается разнообразием, но он старается. Тацуми молится лишь о том, чтоб он не вспомнил, где стоят его бесячие музыкальные ходунки. — Привет, Аллигатор. — Внезапно над головами их раздается голос Цубаки, и Тацуми вздрагивает. До него доносится ее воспаленный течный запах, и он оборачивается вместе с Эйтсуки — Цубаки держится за косяк арки в зал и слабо машет им. Тацуми не может вспомнить, когда это папа разрешил ей вставать. — Привет, — несмело откликается Эйтсуки. Сие прозвище авторства Цубаки не очень-то нравится Тацуми, но она спирает все на свое фанючество по старинному сай-фаю и упорно называет Эйтсуки Аллигатором. Это ж как в «Гиперионе» Дэна Симмонса, ага. Эйтсуки малость сникает в ее присутствии, настороженно принюхиваясь. — Цубаки? — Зовет ее папа с кухни. Тацуми знает этот твердый звенящий тон — он означает, что Цубаки лучше послушаться и сию же секунду вернуться в постель, пока за ухо не потащили. Тацуми жаль ее, потому что обычно они играют вчетвером, и сегодня папа мог бы их куда-нибудь вывести, но у нее такой изможденный вид, будто она вернулась с ночной смены на заводе или разгружала вагоны. В своей светлой длинной сорочке она похожа на блондинистую Садако из «Звонка», белая йокай. Тацуми верит, что такие бывают. Эйтсуки прячется от нее на его плече. Растрепанные черные волосы ее щекочут ему шею. В конце концов Мицуо все ж обнаруживает свои ходунки за шторой, и вчерашние свистопляски под пронзительное «ИЯ-ИЯ-О» продолжаются с новой силой. Эйтсуки устает гоняться за ним по дому и к вечеру засыпает на диване вниз лицом. Тацуми несет ее до своей комнаты, заворачивает в плед рулетиком и оставляет на расправленной кровати. Недолго наблюдает, как искорки мечутся по ее расслабленным пальцам и затухают, потрескивая. На улице смеркается. Папа спускается со второго этажа с баулом постельного, заходит к Цубаки за бельем и почти сразу же выскакивает оттуда. Тацуми помогает ему разделить цветное и белое, брезгливо морщится, выудив из кучи пропахшую Цубакину сорочку. Его посещает здравая мысль, что на время ее течек ему тоже лучше валить куда-нибудь из дома. — Тяжелый день какой-то, — вздыхает папа, присев впервые за все время. Тацуми залазит к нему на диван, прикладывается под бок. Он уже слишком большой для телячьих нежностей, но папа никогда ему не отказывает. По телику все еще идет документалка про львицу и ее детенышей. — Мхм. — Тацуми сонно трет щеку о его теплую грудь, зевает в ладонь. Мицуо давно уже спит в детской под лестницей, и папа рассеянно поглаживает Тацуми по волосам. В кармане у него бряцают друг о друга батарейки от ходунков. Это совсем как в детстве, Тацуми помнит. Такими же летними вечерами папа часто сидел с ним за ноутбуком, и именно это безопасное, горячее ощущение его пульса под кожей ассоциируется у Тацуми с домом — его узкая ладонь на затылке, размеренное дыхание над ухом, деликатный запах. Пока отец катал Цубаки на спине и раскрашивал с ней обои, папа и Тацуми уютно молчали, одинаково склонившись над какой-нибудь картой звездного неба. И еще ему всегда читали вслух, пока он не научился. Теперь Тацуми одиннадцать, и он чувствует, как стремительно вырастает из таких посиделок. Да, для папы он всегда будет его маленьким доппельгангером, но у него самого уже хватает взрослого терпения возиться с мелкими и планы на будущее размером с небоскреб. Папа знает, о чем он думает. Тацуми видит это в его серых глазах. Отец возвращается в десять и целует папу в губы, вновь ерошит только-только приглаженную макушку Тацуми. Он недолго подслушивает, о чем они болтают на кухне, стыдливо отворачивается, стоит им закружиться у плиты и застыть в объятии. Шрамированные руки отца по локти сходятся на папиной талии. Эйтсуки до сих пор в отключке на его кровати, и Тацуми неохота ее будить. За ней наверняка уже едут родители, но она спит так сладко, сложив руки под голову, что Тацуми передумывает прыгать на нее в отместку за утро и вместо этого тихо крадется к столу. Завтра в школу. Список заброшенной литры на лето укоряюще взирает на Тацуми со дна рюкзака. Тацуми одиннадцать.