Backpfeifengesicht // Bar 59 Sekunden

       — И тогда я решил, что даром мне это не сдалось, поэтому я, — он прерывается, жестом веля бармену повторить. — Б-52, с ромом и поджечь, понял?       Затаенной злобы взгляд скользит по по-паучьи длинным пальцам бармена, что, ловко подцепив бутылку кофейного Kahlua, тонкой струей разливает первый слой Б-52, а после, взяв почти опустевшую бутылку сливочного ирландского Bailey’s, процеживает слой следующий, завершая начатое каплями рома и резко прокрученным колесиком зажигалки, искра которой, по правде говоря, оказывается самым ярким источником света в баре за прошедшие пару часов.       Бармен расслабленно улыбается, щелкая дважды пальцами левой руки и аккуратно придвигая коктейль полуночному гостю. Рука в белой перчатке контрастно выделяется на фоне красного дерева: под коктейлем белый бирдекель, на котором в буквальном смысле черным по белому написано «Воля мысли». Надпись гость не замечает.        — И не улыбайся, понял?        — Не могу, это моя работа, — голос бармена словно тихое перешептывание капель дождя за окном, приятно учтивый и обещающий не вынести за пределы бара чужие тайны.        — Я лицо-то тебе поправлю, не будешь больше так говорить. Понятно объясняю? —  полуночный гость до ужаса пьян и, кажется, абсолютно этим доволен. — Я знал одного человека. Он всегда улыбался, будь то удачная шутка, серьезный разговор или, мать его, похороны сестры. Сгинь. Смотреть противно.        — Вы скучаете, — облаченные в белую перчатку пальцы опускают перед гостем стопку. — Пейте. Пока горячее.        — Не скучаю, — полуночный гость молчит, выпивая коктейль, а после, зажмурившись от удовольствия, размашисто хлопает ладонью по барной стойке. — Хорошо-то как! Хоть в чем-то Незнайка знает толк.        — О? Незнайка? — бармен смеется и едва заметно качает головой, особенно удачливые пряди волос выбиваются из стройного ряда косы.        — Что смешного?        — Постоянный клиент.        — Молитесь, чтобы я не стал вашим постоянным клиентом, — фыркает гость, отворачиваясь к принесенному с собой дипломату. Тот явно побит жизнью, едва ли меньше, чем его хозяин. Черная гладкая кожа, вероятно, когда-то подчеркивала принадлежность гостя к белым воротничкам, а ныне вся покрыта трещинами и потертостями. Да и чего греха таить, в глазах бармена полуночный гость мало чем отличается от пострадавшего дипломата.        — Держи, — гость выуживает из внутреннего кармана дипломата несколько промокшую визитку с гнущимися от воды краями. — Считай это подарком судьбы.       «Цзян Чэн. Адвокат», — буквы простые, без лишних деталей и вычурных украшений, белые на черном фоне, а сбоку эмблема — весы правосудия, но обе чаши скованы цепью.       — Очень интересно.       Проследив взгляд бармена, гость лишь усмехается, произнося:        — Правосудие так не работает.        — Тогда молюсь, чтобы вы стали моим постоянным клиентом.       Тишина мягким одеялом опускается на плечи гостя. И он поддается, позволяя ей пригласить болезненные воспоминания прошлого, что под действием алкоголя, словно фотографии в негативе, действуют совсем наоборот: подменяют радостью боль.       Бармену без слов ясно, что надо делать в таких ситуациях. С лица его не сходит улыбка, а руки привычно расправляются с бутылками алкоголя, чей блеск в приглушенном свете бара лучше любых софитов. Сегодня он выступает во всей красе: белоснежная рубашка — пуговицы застегнуты доверху, черные брюки, перчатки и длинные волосы, убранные в косу, из монохромного образа выбиваются только золотые запонки с узором цветка пиона да глаза цвета сердолика.        — Ваш Б-52. Пейте, пока горячее.        — Издеваешься что ли?        — Пейте, пока горячее. Я Вас слушаю.        — Да кто ты вообще такой, чтобы я тебе хоть что-то рассказывал?        — Мэн Яо.        — Что?        — Бармен. Мэн Яо. Я вас слушаю.       Он улыбается, не сводя взгляда с гостя и дважды прищелкивая пальцами левой руки.       Градус алкоголя в крови — прямой путь к разящей искренности слов. Цзян Чэн устало массирует виски:        — Закурить можно?        — Здесь?        — Я непонятно что-то сказал?        — Если оплатите в случае чего пожар, то пожалуйста.        — С удовольствием, — бубнит Цзян Чэн, зажимая сигарету меж губ. — Подай зажигалку.       Мэн Яо молча повинуется. Колесико зажигалки неприятно впивается в кожу пальца, искра — первые нотки табака в воздухе. Гость делает затяжку — бармен забирает стопку, оставляя бирдекель на месте:         — Воля мысли, — бармен прячет усмешку в сжатом кулаке. — Похоже, вам везет.        — Хотел услышать историю — слушай! Только не смей меня перебивать, иначе потушу прямо о столешницу, — гость выпускает дым тяжелым вздохом. — Повтори.        — Он правда всегда был таким. Знаешь, роман «Человек, который смеется» написал Гюго, но если бы кто-то решился написать портрет человека, который смеется, то наверняка бы выбрал его прототипом. Смеяться, мать его, на похоронах сестры, — Цзян Чэн прерывается, затягиваясь снова, и покачивает головой, горько кривит губы: — Если кто-то в беде, он первый, кто сунется, даже не будет выяснять детали. Если кто-то не прав, он вступится и даже не задумается о последствиях. Всю жизнь вытягивал его за шкирку из передряг, а в итоге даже «спасибо» не услышал. Если увидишь его, почувствуешь, что его так и хочется защищать, я тебя сразу предупреждаю, даже не лезь — ничего не получишь. Понял?       Мэн Яо понятливо кивает, продолжая начищать стаканы до блеска.       Ночь будет долгая, сумрак за окном просачивается под полог, смешиваясь с дымом от сигарет полуночного гостя. Осень дает о себе знать даже в помещении, судя по тому, как торопливо Цзян Чэн застегивает пальто: черные пуговицы скользят, играются с пальцами, не желая продеваться в прорези. Меж бровей гостя пролегает едва заметная морщинка. С ней он совсем не кажется старше. Ему-то и много не дашь. Максимум, лет двадцать пять.        — В тот раз он впрягся за… Как же его звали-то, — мужчина растирает свободной рукой висок, другой удерживая сигарету меж длинных узловатых пальцев, пепел осыпается прямо на брюки, но он то ли не замечает, то ли нарочно игнорирует: — Лань что-то там, это не так важно. За это и поплатился. Попал под машину, пытаясь вытолкнуть того дурачка из-под нее, отделался сломанной ногой и парочкой царапин на, мать его, красивом таком лице. Но водитель оказался не так прост — подал на него в суд за порчу имущества, конечно, предварительно всем проплатив. Правосудие, значит.       Цзян Чэн кивает на свою визитку:         — Вот так работает. Я не отмазал — он попал на приличную такую сумму, а со мной и вовсе разговаривать перестал. Все время себя спрашиваю: стоил ли тот парнишка этого?        Взгляд глаз цвета сердолика напротив едва заметно напрягся, улыбка душистым пионом расцветает на губах, когда он произносит заветные слова:        — Хотелось бы все поменять?        — Ты еще спрашиваешь! — полуночный гость грустно улыбается. — Повтори-ка.        — Конечно.       Разочарованный звон колокольчика у двери — наступает нелюбимое время бармена, когда он вынужден остаться один на один со своими мыслями. Мэн Яо тревожно смотрит на вазу — сегодня в ней изящные лиловые бутоны. Мальва.       Улыбка вновь играет на его губах.