use the sleeves of my sweater.

      День, когда они встречаются, должен был перевернуть всё с ног на голову, но этого не происходит.       Во-первых, Геральт слишком уставший, а потому не сразу в принципе обращает внимание на произнесённое имя. А когда обращает, то лишь издаёт многозначительный хмык, который мог означать: «Так вот ты значит какой, Лютик». (И да, у него, конечно, тяжеловато с делами сердечными, но не до такой же степени, чтобы его именем буквально тыкать в факты!)       Во-вторых, Лютик, кажется, не осознаёт того, что понимает в этот момент Геральт, а потому нет смысла заводить разговор об этом.       В-третьих, было бы куда страннее, если бы они бросились в объятия друг друга и сразу начали что-то решать. Да, Геральт стал больше внимания уделять собственным чувствам, но это всё равно не давало возможности так себя вести.       Но день этот всё равно становится решающим, только для того, чтобы понять это, нужно чуть больше времени.       Первое впечатление о Лютике у Геральта не то чтобы является положительным. Диаметрально наоборот, скорее. Он ожидал чего-то совершенно другого, а потому был в замешательстве — почему именно этот бард, а не кто-то другой? Плевать уж на пол, хотя и здесь у ведьмака имелась пара вопросов, но ладно, он был способен их опустить. А вот просто так, как факт принять то, что на него будто с неба без предупреждения упал Лютик, сконцентрировавший в себе кучу проблем, Геральт всё равно не мог.       Бард кажется ему глупым, раздражающим и абсолютно бесполезным. Мешающим даже. Обузой в путешествиях, в которые он всё-таки увязался следом. И никакие, чёрт возьми, приказы на того не действуют! Плетётся следом — ноет, правда, но не отстаёт же, а гнать родную Плотвичку Геральту не хочется абсолютно, она не заслуживает такого к себе отношения из-за медленно истощающегося терпения ведьмака.       Но дни идут. Леса сменяются деревнями, посёлки — лесами вновь, и всё идёт своим чередом, только теперь у Геральта под боком есть Лютик, который умудряется совмещать в себе удивительную грациозность и умение подвернуть ногу на ровном месте, прекрасный дар слагать песни и отвратительный тембр нытья, выдаваемого в огромных количествах в окружающий мир при первой же возможности.       Лютик переполнен этими противоречиями, и в какой-то момент Геральт ловит себя на том, что думает об этом слишком много, но ничего не может с собой поделать.       Юный бард не был храбрым, но при этом он умел в нужной ситуации перебороть страх, чем всё-таки добился какого-никакого, но уважения от Геральта. Мужчина легко назвал бы несколько ситуаций, когда ожидал, что бард начнёт удирать, поджав хвост, но тот проявлял внутреннюю силу и бросался в бой (хотя этого даже не требовалось), принявшись махать лютней направо и налево.       Лютик был самоотверженным даже тогда, когда в этом не было особой нужды. Привязавшись к ведьмаку, он спокойно мог отдать все деньги, что заработал на выступлении, за комнату, когда Геральт не мог найти заказ или не получал за него вознаграждение в должном объёме, хотя тот хотел потратить свои средства на новый камзол или что-то ещё. Лютик мог специально попасться под руку, когда видел, что ведьмак был раздражён и почти жаждал кого-то ранить, а то и вовсе убить — Юлиан оправдывал, видите ли, всё тем, что не мог позволить так легко похерить все попытки избавиться от образа монстра, а потому переносил весь гнев Геральта на себя, научившись толком не реагировать на него.       Лютик был терпеливым и упёртым, как баран, и иногда это отражалось на нём плохо, а иногда хорошо. Если он хотел чего-то добиться, то добивался всегда, и плевать, какими жертвами — стёртыми ли в кровь ногами, пока ходил следом за ведьмаком, полученными ли оплеухами, когда защищал какую-нибудь даму, запачкаными ли помидорами камзолами, прежде чем он всё-таки добивался внимания аудитории и пел им свои баллады.       Удивительно, как Лютик вовлёк его в такую более активную жизнь, но Геральт с каким-то лёгким беспокойством осознавал, что сопротивлялся теперь лишь для вида, потому что всегда приятно было чувствовать себя не просто монстром.       А потом пришло понимание, что песни этого чёртового барда не звучат в пустоту, а, оказывается, остаются в сердцах людей. Они правда начинали относиться к ведьмаку по-другому. Если сначала это казалось просто глупой затеей, которая ни во что бы не вылилась, теперь Геральт не мог не признать то, что баллады и рассказы Лютика распространялись по континенту и быстро стали достаточно известными, чтобы их узнавали кое-где в тавернах. Причём, ведьмака встречали с меньшим недоверием, чем обычно, а иногда и наливали бесплатно, что-то говоря о том, что хорошую работу он всё-таки проделывает.       Это было… странно. Незнакомо. Возможно, ещё когда-то давно, в начале своего пути он и мог вспомнить случаи, когда люди спокойно относились к ведьмакам и даже благодарили их за освобождение от какой-нибудь твари, но сейчас о таком и речи быть не могло. Мир менялся, и менялся далеко не всегда в лучшую сторону. Но удивительно, как один-единственный бард — шумный, глупый и иногда совершенно забывающий про инстинкт самосохранения, — смог немного поправить ситуацию. Основную роль, конечно, играли легко запоминающийся мотив и простые слова, но вряд ли кто-либо, помимо Лютика, смог бы это преподнести так, как нужно. Да и в целом ни один бард до этого не изъявил желания подружиться с ведьмаком.       Лютик был особенным. Он, как минимум, умудрился оказаться родственной душой ведьмака, даже не зная об этом сам. Хотя тот частенько принципиально не замечал того, что было прямо под носом.       Геральту даже смешно было (искренне смешно, хотя он уже забыть забыл, что это такое), когда Лютик мог рассказывать о том, что где-то его ждала волшебная сказочная любовь, и так забывался во время этого, что врезался в деревья или спотыкался, забывая, кажется, как правильно передвигать ногами. И в такие моменты хотелось прямо ехидно правду раскрыть, но нет, ведьмак молчал, не комментируя чужое поведение и чужие действия, пока в какой-то из дней Лютик не выводит его на разговор по душам, что у него стало получаться всё лучше в последнее время. — Геральт, а, Геральт… — получив в ответ лишь взгляд из-под бровей, Лютик, видимо, решает, что это является согласием на разговор. — А ты никогда не рассказывал о том, как у ведьмаков обстоят дела с родственными душами. Расскажи. Обещаю не писать про это баллады, я так, для себя.       Геральт прекрасно знает, что именно стояло за выражением «для себя» — желание влезть в чужие дела, когда не просят, но сейчас он был немного пьян и доволен тем, что наелся горячим мясом, а потому вполне мог что-нибудь поведать. Лютик, кажется, научился замечать такое настроение ведьмака и открыто этим пользовался. Зар-р-раза.       Но мужчина всё-таки рассказывает всё так, как есть — мол, в большинстве случаев связь разрушалась, нет, он не знал, что потом было с парами тех ведьмаков, кто утратил связь, да, до этого они тоже имели родственных душ, да, они тоже цвели, да, Геральт видел цветы на ведьмаках, нет, Лютик, это не было милым, ведьмаки в принципе не могут быть милыми!..       Хорошо, что Лютик цепляется за ту часть, где Геральт говорит о разрыве связи, а потому, видимо, решает, что и у него так же. Не самый плохой вариант. Значит, так и должно быть. Сам Геральт всё равно не стал бы подводить к тому, что, вообще-то, странновато, что Лютик цветёт геранью (и смешно, и грустно) слишком часто, даже сам ведьмак видел, удивляясь иногда тому, что правда умудрялся в этих местах пораниться, хотя старался быть аккуратным.       Да, точно. Геральт, чёрт возьми, теперь пытался получать меньше ран и ударов в сражениях. Поведение скорректировалось будто само собой, ведьмак не ставил себе целью специально осторожничать, потому что знал, что в бою это будет последним, что его станет волновать. Но, оказывается, когда рядом с тобой тот, на ком твои раны (пускай и цветами) отражаются, хочется меньше этих увечий зарабатывать.       Лютик меняет его, даже толком ничего для этого не делая, и Геральт медленно осознаёт то, что всё-таки не было здесь никакой ошибки. За внешней слабостью и безалаберностью барда скрывалось намного больше.       В конце концов, он первый из людей, кто видит в нём что-то хорошее. Кто не пытается использовать его ради собственной выгоды. Кто не играется с ним, чтобы прийти к каким-то своим целям. Лютик просто есть — в этой точке вселенной в этот самый момент, и Геральт вдруг понимает, что рад этому обстоятельству.       Лютик много говорит — и если раньше ведьмак возмущался, что тишина ему теперь только снилась, то сейчас он с удовольствием прикрывает глаза и погружается в очередную историю, которую начинает Юлиан. Он был прекрасным рассказчиком и легко увлекал за собой людей, а когда Геральт узнал, что того ещё и звали преподавать в университете, то не удивился совершенно — наверняка, ученики после лекций Лютика пополняли число тех, кто восхищался его творчеством и знал от и до все его баллады (не то чтобы Геральт тоже входил в эту категорию людей… разве что вынужденно, потому что слышал новые композиции, чаще всего, первым).       Лютик его успокаивает. Один взгляд на барда почему-то заставляет выдохнуть и расслабить плечи, что до этого были напряжены, когда Геральт возвращается с охоты. Он смотрит всегда своими щенячьими глазами с неподдельным восторгом и любопытством, готовый, кажется, завизжать при виде отрубленной головы твари (на тридцать процентов от отвращения и на семьдесят процентов от восхищения, но Лютик сказал бы, что всё с точностью до наоборот). Выпытывает все подробности, которые Геральт не может не рассказать, потому что с какого-то момента это стало их негласным правилом — Лютик сидит на пятой точке ровно далеко от опасности, а Геральт делает свою работу. Расспрашивает, осматривает, командует набрать ванну и, гордо подняв подбородок, самостоятельно несёт голову к заказчику. Геральт в такие моменты прячет улыбку в плече или за ладонью, не в силах что-то сделать с этим. Лютик правда был щенком, но таким очаровательным, что, кажется, умудрился сразить и ведьмака.       Наверное, Юлиан даже понимает в какой-то момент всю правду, но не говорит об этом, а Геральта это устраивает. Он чувствовал себя иррационально хорошо в последние несколько месяцев их совместных путешествий и считал, что слов и так слишком много и всё понятно и без них. В общем-то, это было правдой. Кажется, даже Лютик был согласен.       Геральт знает о нём многое, если не всё. Он слушает все истории, хотя иногда засыпает под них, но потом просит повторить или продолжить. Он замечает все мелочи и приносит новые рубахи, когда замечает грустное выражение лица при дырке на старой вещице. Он носит с собой даже пару новых струн, понятия не имея, в какой момент жизни решил, что они нужны ему. Наверное, это случилось тогда, когда Лютик не наигрывал ничего чрезмерно долго из-за того, что у них просто не было денег — он был таким потерянным и словно бы утратившим самое важное в жизни, чего Геральт просто не мог допустить. Больше не мог.       Не после долгих ночей разговоров, когда Геральт впервые с кем-то делился собственными страхами из раннего детства, воспоминаниями о матери и какими-то редкими проблесками радости, ведь они были детьми и умудрялись сбегать с занятий, игнорировать учителей и играть в догонялки по коридорам священного почти что замка. Не после того, как позволил тонким пальцам заплести себе волосы и затянуть их атласной лентой, но так, чтобы никто больше не видел. Не после того, как он заметил, что сердце стало замирать при виде лютиков, а глаза сразу начинали искать барда, который опять смог пораниться как-то совершенно глупо. Хорошо, что глупо и неопасно. Иного Геральт себе бы не простил. Не с этим человеком и не после того, что они пережили.       И это всё-таки играет с ним злую шутку, оправдывая все слова учителей о том, что родственная душа — это слабое место.

***

      Их слишком много. Геральт понимает это слишком поздно. Они забрели сюда случайно, и потому Лютик сейчас был рядом, а не где-то в безопасности, что заставляет ведьмака напрячься ещё сильнее.       Он знает, что Лютик боится пауков, а потому надеяться на то, что тот сможет хотя бы немного помочь (он заметно поднаторел во владении небольшим мечом с подачи ведьмака в последнее время), не стоило. Кажется, бард вообще забыл о том, что умел двигаться. Геральт его не винил — куча расползающихся арахноморфов была тем ещё зрелищем. — Лютик, спрячься! — Всё равно кричит он, прежде чем обнажить клинок.       Первый взмах меча оказывается удачным. Как и несколько после этого — из-за того, что твари нападали вместе, Геральт мог зарубить сразу нескольких, но их всё равно было слишком много. Стараясь держаться так, чтобы Лютик оставался в относительной безопасности за спиной, Геральт снова замахивается, но даже самый лучший ведьмак вряд ли вышел бы из такого сражения целым и невредимым — его задевают куда-то в ногу, но не слишком сильно. Мужчина ещё может стоять, и, пока в голове красными буквами сияют мысли о том, что нужно защитить Лютика, он будет держаться на ногах и сражаться.       Ещё несколько восьмилапых падают замертво, не особо интересуясь, кажется, жертвой в виде человека — им ведьмака подавай, что сейчас только на руку.       Геральт оценивает количество оставшихся особей и вздыхает тяжело, с ноги на ногу вес перенося — его успевают ранить ещё несколько раз, потому что арахноморфы всё-таки передвигались быстрее и ловчее. Кровь бежит медленно, пульсирует, а всё вокруг будто замедляется, потому что Геральт сосредоточен, как никогда. С таким ему сталкиваться не приходилось. Видимо, гнездо с только-только появившимся потомством. И значит, там где-то должна быть мама.       Которая, в общем-то, и появляется.       Паука размером с корову Геральт в своей жизни раньше не видел и точно не хотел бы увидеть снова. Он правда надеется, что Лютик прячется где-нибудь за деревом и этого не видит, потому что это снилось бы потом ему в кошмарах.       И эта мысль о Лютике его внезапно отвлекает, отчего Геральт пропускает тот момент, когда мега-тварь оказывается слишком близко и валит его с ног, задевая его подклешнями с ядом. Правда, сам же монстр в этот момент насаживается на выставленный вперёд меч, отчего Геральт почти мгновенно расслабляется, поскорее пытаясь выбраться из-под теперь уже мёртвой паучихи. Слишком глупая смерть. Слишком. Но ничего не поделать. — Лютик! Лютик! Иди с-сюда.       Голос подводит, потому что задетое плечо тут же болью простреливает — яд распространяется быстро, поэтому Геральт просто боится не успеть и зовёт ещё, снова, лишь бы Лютик смог найти в себе силы прийти на зов, скинув оцепенение. Но он внезапно оказывается рядом — испуганный, в чём-то красном, и Геральт пугается, пытается подняться на локте и тут же стонет от боли, обратно на землю падая. Правда, потом до него доходит, что Лютик весь в цветах — они по лбу тянутся, по щеке, на плече в месте укуса и на ладонях, а ещё наверняка на теле, но оно скрыто одеждой. Сильно-то его покромсали, всё-таки. — Возьми меч. Я думаю, я убил всех, но в случае чего… Идите с Плотвой в обратную сторону. Ты знаешь, что там чисто. Вернись, пожалуйста. Забери… забери медальон и сум… — Геральт закашливается, но именно сейчас Лютик, кажется, приходит в себя окончательно. — Ты что? Ты что, блять, умирать собрался? Нет! Ты не умрёшь, Геральт. Это ж как… Я сейчас… Вытащим тебя, да. Может, из зелий что-то поможет… Ты не умрёшь, только посмей! Понял меня? Боже, Геральт… — в голубых глазах, что стали такими родными, быстро появляются слёзы, и Геральт понимает, что и сам совсем не хочет погибать так, ничего не успев.       Но пока ещё есть возможность шевелить одной половиной тела — он поднимает руку и склоняет Лютика к себе, сминая пальцами цветы и поглаживая его по щеке, прежде чем коротко прижаться губами к губам.       В следующий момент он всё-таки отключается, потому что больше не может сражаться с действием токсичного яда, но в тьму погружается успокоенный, потому что убил всех. Чутьё не подводит. Во всяком случае, Лютик в безопасности. Остальное — не так важно.