Oriental sweets

      За небольшой, неаккуратно сколоченной деревянной сценой, на одном из ярмарочных рядов, творился полнейший беспорядок.       Девушки, словно соревновавшиеся, чей наряд будет более откровенный и вызывающий, суматошно наводили в свой образ последние поправки. Четвёртым слоём подводили глаза, не взирая на то, что из-за обилия косметики они стали пощипывать и тяжело открываться. Пятый или шестой раз подтягивали вверх содержимое корсетов, как будто от подобных манипуляций грудь могла увеличиться.       Чимин сидел на небольшой лавочке, нервно глядя куда-то в сторону. Паника и общий трепёж на посторонние темы его совсем не волновали.        Из парней, обучавшихся с ним в одной группе, он здесь один. Их было всего четверо и, несмотря на то, что они были собраны с разных концов страны, их объединяло одно: пустой взгляд и сломанная судьба. По окончанию тяжелого и строгого курса, необходимого, для того, чтобы уметь выполнять все женские функции, их отправили заказчику. Он, путем практики, решит, кто из них и по какой стоимости отправится в следующие руки. Чимину было даже немного неловко находиться рядом с ними. Хотелось помочь, да вот только что он может сделать? Что в его силах? О Чонгуке рядом с парнями он никогда не упоминал, но каждый раз глядя на них думал, что обязательно расскажет ему о чёрной торговле людьми, и о том, что это нужно как можно быстрее прекращать.       Чонгук… Парень глубоко вздохнул и прикрыл глаза. Хотелось закрыть их руками, дать волю эмоциям, которые скоро польются через край, но он так много времени потратил на макияж, что просто не может допустить, чтобы он растёкся. О плачевном исходе, о том, что младший его не найдёт и Чимин вдогонку к своим знакомым поедет к тому мерзкому заказчику, не хотелось. О том, долетел ли голубь тоже. Потому что в случае отрицательного ответа, будущее Чимина будет решено отнюдь не в его пользу.       По коже расползаются мурашки, которые он спешит скрыть быстрыми поглаживаниями. Мужчина, известный ему под прозвищем «Заказчик», посещал их группу лично. Тогда он бесцеремонно схватил грубыми пальцами челюсть Чимина, покрутив его голову влево-вправо, словно выбирал лошадь. «Этот хорош. Чей он?», — противным голосом задал он имя владельцу школы. «Правителя Чон Чонгука, собачий ты выродок», — хотелось прорычать парню, но хватка не ослабевала, о его комфорте никто не волновался. Тогда заказчику ответили, что имя не будет разглашено, а Чимин поедет выступать на ярмарку вместе со всеми остальными девушками. «Оповестишь меня в случае, если он будет не нужен», — выплюнул тот, наконец отпуская парня. — Волнуешься? — рядом с ним уместилась девушка, чью одежду хоть по каким-то критериям можно было назвать приличной. — Немного. А ты? — он выдавил из себя улыбку.       С этой особой он больше всех сдружился во время прибывании в школе. Она казалась более кроткой и спокойной, нежели остальные. Отец продал её за гроши, на которые можно было разве что купить очередную бутылку спиртного, неизвестной старухе. Та, перед смертью отправила Чису в школу, где и должна была распределиться её дальнейшая судьба. Это практически всё, что было известно Чимину. Она не любила рассказывать о себе, иногда казалось, словно она вовсе и не хочет вспоминать своё прошлое. Скорее всего оно целиком и полностью состояло из отрицательных сюжетов. Эти сюжеты показывали только поздно ночью в её снах. Тогда девушка металась по постели, всхлипывала и дрожала, но единственная реакция соседей по комнате было «Если она ещё раз разбудит меня, я придушу её подушкой». В тесном помещении, которое неизвестно каким чудом умещало в себе аж пятнадцать обветшалых коек, не находилось никого, кому было дело до её страхов.       Чису привычным жестом дотронулась до заколки на волосах и смущённо кивнула. Эта вещица — то, что она оберегает как зеницу ока, словно в небольшом кусочке металла могли уместиться все богатства загнившего мира. Но Чимин знает, что это память о покойной матери, что была убита отцом в приступе неконтролируемого алкогольного гнева. Позолоченные лианы, с горошинками винограда, созданного из фиолетовых камней. Одна из ягодок была с красными подтёками, и сама девушка говорила, что возможно это кровь её матери, ведь она всегда ходила с данным аксессуаром. — Всё будет хорошо, — она потянулась к его руке, чтобы немного подбодрить, но вздрогнула и остановилась, услышав басистый голос: — Собираемся, выходим на сцену. Первая, вторая, пятая и восьмая — пошли! — их редко называли по именам. Скорее всего, запоминать имена было слишком большой для них честью, да и необходимости в этом не было. Не привязываясь, не узнавая о новых несчастных душах никаких подробностей, девушки и парни постоянно сменяли друг друга в стенах школы.       Чимин, Чису и ещё две девушки поднялись по кривой лесенке наверх. Мужчины, собравшиеся возле сцены, облизывались, хлопали, смахивали с неряшливых усов капли пива, которое совсем рядом продавал трактирщик, впервые за долгое время выбравшийся за пределы собственного заведения.       Владелец школы и по совместительству ведущий, сказал пару слов перед началом. Заученная неискренняя речь, в которой по большей степени оговаривается цена каждой из танцовщиц. Сначала выступала Пятая. Он не знал её настоящего имени, да и в целом, не часто контактировал с ней. На второй мелодии к ней присоединилась Первая: они разучивали совместный танец, поэтому двигались синхронно и лаконично.       Чимин настолько погрузился в собственные мысли, что не заметил, как закончилась уже третья композиция, а значит, его очередь.       Похабное присвистывание и пьяный смех. Омерзительно.       Он не отдавался музыке, не был поглощен страстью. Чимину не хотелось развлекать эту дешёвую публику. — Плоская, — послышалось из толпы. — Да ты чего, фигура просто божественная! — оспорил более бескрасочный голос. — Слишком мощные бёдра, — продолжал отнекиваться первый, брезгливо отворачиваясь. — Мужик, я бы хотел умереть задушенный этими бёдрами…       Чимин закинул голову к небу, стараясь огородиться от неприятных разговоров. Одна композиция сменялась другой, музыканты работали на славу, мечтая, что получат прибавку к плате, если уж не в виде монет, так хотя в виде бесплатного ужина. Размышляя о музыке и том, как виртуозны и недооценены люди, под чьи песни он сейчас двигается, у парня получилось абстрагироваться.       В голове построилась схема танца, которую он хочет показать. Но, к сожалению, собравшимся перед сценой людям плевать на искусство. Они не видят красоты, ошибочно считая, что она в слепом удовлетворении потребностей. Стоило Чимину приблизиться к краю сцены больше обычного, лодыжку тут же обвивает грязная рука, рывком стаскивая вниз. Он ударяется копчиком, неудачно режется спиной об не отшлифованный угол края. «Изуродуется ещё сильнее», — с горечью, мимолетно думает парень. Там и так осталось несколько не особо привлекательных шрамов после инцидента с Чанёль. Скоро поворачиваться к Чонгуку голой спиной и вовсе будет стыдно.        Открывает глаза и не видит солнечного света — люди окружили его как муравьи кусочек сахара. Бесчисленного количество рук странствуют по дрожащему от страха телу, не для того, чтобы сделать приятно ему, а для того, чтобы доставить удовольствие самим себе. Музыка не перестаёт играть. Защищать бездомную дешёвую девку никто не пойдёт, скорее всего на его месте уже танцует кто-то другой. Чимин стал своеобразным пробником, как маленький финик, который продавщица даёт ребёнку на рынке, чтобы тот уговорил родителей купить ему больше сладкого.       Вдруг издалека слышится ропот, рук становится всё меньше, до тех пор пока люди полностью не расходятся, расчищая дорогу. — Животным место в лесу. — до безумия родной голос звучит совсем рядом, но Чимин боится открывать глаза.       Вдруг, это мираж? У него всё-ещё фантомное ощущение, что его трогают со всех сторон, и если умирать, то он хочет побыть с ним последний раз перед смертью хотя бы в воображении. — Я бы приказал отрубить тебе кисти рук, если бы не знал, что тебе нужно кормить семью. — доносится отдалённо.       Рядом сыпется земля, смешанная с пылью и разлагающимся мусором. Звук свинцового удара, и рядом кто-то падает. Чимину не хватает сил на то, чтобы взвизгнуть, когда его подхватывают под подмышки и поднимают, ставя на ватные ноги.        И когда издалека доносятся перешёптывания, а нос улавливает запах цветов, он решается раскрыть глаза. В метре от него, на коленях стоит тот самый мужчина, стянувший его со сцены. Голова кружится, горящей от боли спиной он чувствует чужое тепло. Сердце расходится в сумасшедшем ритме, взгляд бегает по людям, раскрывшим рты, и только сейчас он понимает, что возле него Чонгук. Чимин не имеет права поднять взгляда, но он видит, как рассержено сжимаются пальцы вокруг рукояти меча. — Но тебе стоило думать о своей семье прежде, чем ты решил развлечься с ни в чем не повинной девушкой. Лишите его пальцев на левой руке,  — стражник тут же подбегает, игнорируя смутные просьбы о помиловании. — Если ещё раз, я узнаю о чём-то подобном, будьте уверены, никто не уйдёт живым.       Все кланяются, лепечут извинения и тогда Чимин понимает, что должен поклониться Господину тоже. Но тот не даёт этого сделать, мягко спрашивая: — Не откажете ли, проследовать со мной во дворец? — Чимин мелко кивает, и Чонгук, не ожидая его, крупным шагом уходит.        Старший растерянно оглядывается на сцену, где среди всех обрисованных глаз, только в одних не читается зависти и ненависти. Чису, ласково улыбаясь, кивает ему на прощание. Чимин поджимает губы и кивает в ответ. «У тебя все сложится хорошо. Иначе быть не может», — слуги поторапливают, толкая в спину, и он опустив голову, следует к карете.       Перед дверью стоит лакей, придерживающий её в открытом состоянии, и Чимин ожидает, что он тут же разогнётся, как младший войдёт, но он остается в прежнем положении.       Кремово-белый корпус с бежевыми узорами, с полностью обитой тканью внутри — Чимин впервые видит Господскую Карету так близко. Внутри огромное количество перин, мехов, подушек: весь пол представляет собой огромную кровать, на одной стороне которой, облокотившись спиной на мягкую спинку, сидит Чонгук. — Позвольте забрать вашу обувь, — говорит лакей, всё так же не поднимая головы.       Конечно, у него на чешках пыль и грязь, а здесь ткани и шкуры, даже одну четвертую стоимости которых Чимин не сможет заплатить, продав собственную жизнь.       Разувшись, парень робко заходит. Дверь за ним тут же захлопывается, пока он осторожно садится к противоположному краю.       У Чонгука брови болезненно изогнуты, а глаза прищурены, чтобы не выпустить лишние слёзы. Так близко. Настолько, что кажется он даже слышит его сбивчатое дыхание, заглушить которое не способен рокот лошадиных копыт. Чимин не представлял себе эту встречу. Боялся. Боялся, что не нужен, что отдалились, что не получится. Тешить разбитое сердце глупой надеждой — куда больнее. Между ними пара метров, если каждый протянет руку, они обязательно соприкоснутся. Преодолеть это никчемное расстояние кажется куда сложнее, чем-то, что было между ними до этого. — Хён, — надрывно шепчет младший, чуть наклоняя голову.       По щеке катится небольшая капелька, а старший не выдерживает. Подрывается с места, налетая на Чонгука, подобно дикому зверю. Тот ловит его, сажает на себя, вдыхает полную грудь нежного родного аромата, пока в это время корона слетает с головы, падая рядом на шкуру какого-то зверя. Да, Чимин грязный, не столько от чужих прикосновений, сколько от земли и трухлявой вульгарной одежды. Но это, как ни крути, всё-равно его родной и горячо любимый Чимин, поэтому Чону плевать.        Их руки беспорядочно блуждают, царапая, сжимая до синяков. Это даже больно, каждый чуть морщится, ощущая, как рвётся кожа под ногтями второго, но не останавливает, искренне хочет этого ощущения. Хочет вжать в себя до такой степени, чтобы он растворился, чтобы произошла диффузия и их тело стало общим, одним на двоих, как душа. Хочется настолько, что это перерастает в нездоровое желание разорвать зубами, когтями, чтобы кровавая оргия продолжалась до тех пор, пока два до боли нуждающихся друг в друге человека не превратятся в сплошной ещё тёплый фарш, неспособный продолжать.        Проходит десять минут, прежде, чем напал немножечко спадает. Каждый из них принимает мысль, что второй рядом, это не мираж и не плод развивающегося сумасшествия. — У нас вышло, — тихо произносит младший и смеётся.       Чимин ему не отвечает, зарывается пальцами в волосы на затылке, прижимая чонову голову к своей грудной клетке.       Он обмирает, когда Чонгук проводит пальцами по шее, обводит кадык, но не находит полосочки ткани. Тот даже не успевает спросить, как Чимина прорывает: он начинает трястись, цепляться за его одежду, расходясь в рыданиях. Эмоции, копившиеся столько времени, наконец перелились через край. — О-они говорили, что ты не приедешь. Что ты специально сплавил меня туда, чтобы избавиться. Что пр-росто так не убил, потому что хотел сделать это более изощрённо.       Чонгук упирается своим лбом в чиминов, приминая длинные волосы парика. — Ты ведь не верил им? Скажи, что не верил! — Я не верил, — Чимин всхлипывает, оголяя запястье, до этого момента скрытое рукавом. — Они срезали его. Я постарался сшить, но он вышел уже не таким аккуратным.       На дрожащей ручке в качестве браслета тот самый ошейник, подаренный Чоном. — Сладость, тише, всё хорошо, я рядом, слышишь? — он берёт его голову в свои руки, не боясь испачкаться в поплывшей подводке. — я подарю тебе новый, какой только захочешь.       Чонгук валится на бок, крепко прижимая старшего к себе.       Он что-то говорит, заикаясь, а тот только усиливает объятья, закидывая за плечи длинные чёрные волосы, кладёт на искусанные губы большой палец, прося остановиться. — У нас будет время. Прошу, отдохни сейчас. До замка долгая дорога. — Я-я научился заплетать косички… — всё-таки выдает старший, глупо улыбаясь. — Косички? — Чон поднимает брови, вторя улыбке. — Да, две косы, — он утыкается покрасневшим носом ключицы младшего. — они не очень ровные, но я научусь лучше! — Не сомневаюсь, родной. — лёгкий поцелуй в основание парика настолько пропитан любовью, что его нежность и тепло проходит электрическим зарядом до самой кожи.       Цоканье копыт убаюкивает, и Чимин, блаженно выдохнув, наконец погружается в умиротворённый сон. Младший его сон верно сторожит, плавно поглаживает по талии, оголённым из-за широкого выреза плечам. Но вот пейзажи проглядывающие в крохотную щёлочку между шторкой и окном, меняются на более знакомые, и Чонгук, касаясь губами чужой переносицы, шепчет: — Родной, мы скоро подъедем. — Угу, — старший морщит носик, но глаза по очереди с трудом разлепляет.       Второй даёт ему время прозеваться, придти в себя, при этом не прекращая касаться тела возлюбленного. — Я давно не спал настолько спокойно. — признаётся, он часто-часто моргая, чтобы глаза окончательно очнулись.       Чонгук крадёт у него еще один трепетный поцелуй, ощущая с каким удовольствием Чимин принимает ласку. — Нам стоит обговорить дальнейшие действия. Хотя бы до завтрашнего дня. — Чимин кивает, готовясь внимательно слушать. — Сегодня к тебе будет повышенное внимание, плюс к этому: запланирован Коронный ужин. Постарайся вести себя как можно естественней, словно ты действительно просто гость. — Мне нужно будет сидеть в покоях всё время? — Нет, ты должен явиться на ужин. А остальное время — да. Не пытайся встретиться со мной, даже если уверен, что нет слежки — она будет обязательно.       Старший бубнит что-то похожее на «отстой», но звук тонет в ткани чонгукова облачения. Они лежат ещё какое-то время, прежде, чем слышится голос кучера: — Подъезжаем.       Чимин, издав недовольный стон, поднимается. Проводит затекшими руками по щекам, и с ужасом распахивает глаза: — Всё растеклось! — Не паникуй, всё в порядке, — младший тихо засмеялся, глядя на озадаченное лицо Чимина. — после того, что ты пережил, думаю, вполне нормально предстать в таком виде.       Старшего эти слова мало успокаивают, он видит своё отражение в драгоценных камнях, инкрустированных в обивку кареты. И судя по нему, он выглядит так, словно нырнул лицом прямо в уголь.       Двери раскрываются, Чонгук выходит первым, отойдя на пару шагов, останавливается в ожидании спутницы. Чимину неловко, он чувствует на себе огромное количество оценивающих взглядов, а когда лакей подносит ему потрёпанную чешку, предлагая помощь в одевании, и вовсе сгорает со стыда. — Подготовьте гостье покои в левом крыле, прогрейте купальни, пошлите к ней дворцовых служанок.       Чимин видит как слуга, склонившись, в недоумении проговаривает одними губами «комнату для самых важных гостей, прямо возле с покоями Господина?». Чимина и правда отводят туда. Роскошь и величина не поражает, здесь даже немного скупее, чем у Чонгука. Ему нехотя кланяются и оповещают, что помощницы прибудут в скором времени. Чимин знает эту комнату, они не раз обговаривали эту часть их плана. Он знает, что в массивной тумбе напротив кровати в нижнем шкафчике есть двойная стенка, за которой лежит всё, что может стать необходимым: заколки, накладные волосы, косметика и многое другое. Сейчас парень скромно присаживается на край кровати, ожидая, когда за ним придут.        Прибежавшие девушки приглашают его в купальни, где он отказывается от дополнительной помощи, прося оставить сменную одежду. Когда чистый и посвежевший после водных процедур парень просит помочь ему с макияжем, он видит, что девушки испытывают к нему откровенную неприязнь: им не хочется прислуживаться перед равным. Но те, боясь Господского гнева, натягивают самую нереалистичную улыбку и всё же исправляют ужас, сотворённый на красивом лице.       На Коронный ужин Чимин является в свободных плотных штанах, топе, открывающем подтянутый живот и полупрозрачной накидке. Парню выделяют место возле министров и советников, которые поглощают его голодными глазами, точно спутав с аппетитной едой на столе. Лицо Чанёль закрыто чадрой, но он всё-равно видит как пристально она на него смотрит.       После вступительной речи младшего, в которой он обыденно подводит итоги прошедших недель, начинается пирование. У старшего глаза разбегаются от разнообразия явств. Но как только он замечает свой любимый виноград, рука непроизвольно тянется к нему. — Позвольте узнать ваше имя. — бородатый мужчина, сидящий рядом, явно испытывает к ней живой интерес. Его уважительный тон настолько пренебрежительно натянут, что он почти прямым текстом говорит: «если бы ты не была под временным покровительством Господина, то стояла бы передо мной на коленях». — Чимин. — Прелестно, — ухмыляется собеседник, когда человек сидящий напротив возникает: — Так кажется звали нашего бывшего садовника. — Он мой брат. — без тени сомнения отвечает Чимин, кладя на язык кусочек сочного мяса. Всё же еда за этим столом, кардинально отличается от той, что он ел, сидя где-то в конце. — мы близнецы. Он старше меня всего на насколько минут.       Парень очаровательно строит глазки, околдовывая сидящих рядом мужчин, но тот продолжает допрос: — И вас одинаково назвали? — У людей в сёлах много детей, но мало фантазии. Мама не рассчитывала, что мы оба выживем, поэтому решила не заморачиваться.       Он не желает продолжать диалог, поэтому приступает к ужину. Кажется, он не ел со вчерашнего дня, поэтому старается тщательно пережевывать пищу, чтобы не получить заворот кишок. Непонятно откуда появившийся слуга ставит перед ним вазу с цветами кориандра и, опустив голову, говорит, что цветы были собраны по особому указу Правителя. Чимин мечтательно улыбается, вспоминая времена, когда в самом начале их с Чоном взаимодействия они частенько общались на языке цветов. «Жгучее желание», — думает он, дотрагиваясь пальчиком до гладкого листочка. — Любите цветы? — Передалось нам с братом от матери, — поясняет Чимин. — она была помощницей парфюмера, собирала травы и цветы для его духов.        Боковым зрением он подмечает Чанёль, быстрым шагом удаляющуюся в дамскую комнату. Закинув в рот немного салата, парень, также встаёт из-за стола. Только заходит в уборную, как его хватают за грудки, притягивая к себе. — Господи, я так рада, что ты здесь! — Чанёль кратко обнимает его, и тут же отходит. — Как ты? — он не уделяет внимания её округлившемуся животу, боясь, что она сочтет этот жест неприличным. — В полном порядке, — губы скрыты за тканью, но Чимин по глазам видит, что та очень рада.       Спросить и сказать хочется многое, но ничего из этого не будет к месту. С минуту они стоят смущенно молчат. Девушка первая подаёт голос: — Нам нужно уходить. Я выйду первая. Возвращайся к столу через время, хорошо?       Чимин ответственно кивает, взглядом провожая девушку.       Эту ночь, он впервые за последнее время проводит спокойно, не просыпаясь от каждого шороха в страхе, что его могут убить.       На следующее утро он проснулся на несколько часов раньше завтрака, чтобы успеть как следует подготовится. Надел парик, закрепив его стальными невидимками, передник и приготовленный с вечера наряд: лёгкое, но нарядное платье.       Мужчина покрутился перед зеркалом и устало выдохнул. Сколько бы он не пытался приучить себя к данному предмету гардероба, он ему абсолютно не нравился. Женщины, в особенности замужние, не часто носили афгани, предпочитая скрывать своё тело за толстой тканью подола. Но как же вчера Чимин был рад, что Чонгук приготовил для него именно штаны. Тяжело вздохнув, Чимин в ускоренном темпе закончил сборы. И вовремя: в дверь постучали, приглашая его спуститься в зал.       Завтрак протекал в довольно вычурной натянутой атмосфере. Рядом с Чимином уместился тот же самый министр, что приставал вчера, на что тот только закатил глаза. «Не для тебя всё это», — подумал он, ловко управляясь с оливками и свежеиспеченным хлебом. — Как прошла ночь? — подал голос Чонгук.       Чимин поднял глаза, заметив, что Чонгук всеми силами старается игнорировать красиво обтянутое платьем тело. — Очень спокойно. — он кивнул. — Я благодарна вам за помощь и гостеприимство. После завтрака я покину дворец.       В глазах читается неприкрытый вызов, обращенный к Правителю. Чанёль вздрагивает, отрываясь от еды. Ей самой хочется возразить, но кто-то словно склеил губы, не давая вставить и слова: это не её игра, не ей принимать в ней участие. — Если таково ваше решение. — Чонгук прикрывает глаза, в жесте согласия. — но я был бы очень рад, если бы вы остались. Не почтите ли вы нас своим присутствием ещё какое-то время?       Тот приоткрывает рот, готовясь ответить, как вдруг чувствует грубую руку, что нахально легла на его коленку. Чимин не подал признаков беспокойства, только невзначай поднял вилку со стола. Пауза затягивалась, пугая не только Чанёль, но и самого Чонгука, плотно сжавшего челюсти.       «Оставайся», — говорит мужчина. Когда он, противно улыбаясь, повёл ладонью выше, парень резко поднялся, быстрым вертикальным движением запуская кулак с вилкой под стол. Министр покраснел, издав странный вой, и согнулся над столом. Четыре туповатых зубчика идеально входят меж тонких косточек кисти. — Сукино отродье, — проговаривает он еле слышно, а Чимин с трудом удерживает себя от довольной ухмылки. — В таком случае, я принимаю ваше предложение, спасибо. — парень поклонился и отправился в свои покои.       Уже покидая зал, он слышит раздраженное «Что с вами?» и смутный ответ «Живот прихватило».       Чимин идёт уверенно, может показаться, что залететь сейчас в комнату ему жизненно необходимо. Уйти раньше окончания завтрака было отличной идеей, пусть она и не посетила его голову изначально. Парень на мгновение замирает возле покоев Чона и оборачивается. Никого нет. Все высокие чины на завтраке, а слуг сюда не пустит стражник, с подозрением косившийся на него, когда Чимин с важным видом прошёл в левое крыло.       За секунду, парень нырнул в чуть приоткрытую дверь и тут же закрыл её за собой. Ни скрипа, ни символично-громкого удара о косяк не последовало, и Чимин присел на стоящий рядом пуфик. Наконец-то безопасность.        Парень огляделся — помещение словно застыло во времени, не поддаваясь его влиянию. Он медленно прошёлся по комнате, в поисках небольших отличий. Первое, что ему удалось заметить — слой пыли на книгах сильно увеличился. Он не ожидал, что младший в его отсутствие начнет читать что-то по ботанике, но ведь и банально протереть их можно было… Второе, не поддающееся объяснению, непонятный круг, образовавшийся на столе от долгого стояния какого-то предмета. Может это был кубок или цветочный горшок? Поверхность рядом с ним была сильно загрязнена, служанки кажется даже не пытались это оттереть. Парень сощурился, более внимательно фокусируясь на разводах. И почему в комнате так темно, сейчас же практически день? Только сейчас он увидел плотную тёмную ткань на том месте, где раньше сквозь окно проглядывался потрясающий вид. Раньше окно практически всегда было раскрыто, комната сияла в дружелюбном утреннем свете. Сейчас Чонгук огородился от внешнего мира, не желая пускать в свои покои даже одинокие лучики света. Отодвинуть штору у старшего не получилось: он даже не успел дотронуться до неё, как услышал громкие шаги, доносящиеся из коридора.       Собственная комната встретила своего хозяина безжизненным равнодушием. Возвращаться сюда каждый раз вызывало уже не столько неприязнь, сколько неконтролируемое отвращение.       Парень, не оборачиваясь, захлопнул громоздкую дверь и хотел было сделать шаг в глубь, как почувствовал мимолётное касание к лопатке. Все органы сжались от предвкушения настолько сильно, что кажется превратились в одну общую биомассу, поддерживающую жизнь Чона до тех пор, пока Чимин не соизволит прикончить его окончательно. Чонгук разворачивается, и даже толком разглядеть лицо не успевает, как ему тут же запрыгивают на руки. Младший ловит парня под бёдра, пальцами доставая до самых ягодиц, и, когда слышит изможденный вздох, сомнений не остается. Только его ноги так идеально могут обвить его талию, словно эти два компонента — две детальки одного конструктора, только его руки так бережно могут придерживать за шею, не боясь упасть вниз. Только его сердце, рвущееся из грудной клетки наружу, бьётся в унисон с собственным. — Доброе утро, — щебечет Чимин, короткими ноготками водя по плечам. — Что он сделал с тобой? — Чонгук злится, целует в подбородок ласково, но настойчиво.       Он не мог видеть подробности конфликта, но был уверен как никогда, что в появлении кровяных пятен на штанах министра замешан именно он. — Когда же ты уже официально заявишь на меня права? Я устал терпеть чужие приставания. — Урод… — Чонгук размашисто лижет чиминовы ключицы. — Прости, что не защитил. — Всё в порядке, главное, что сейчас ты рядом. — Я отправил его с проверкой в город на самой окраине страны. Вернуться оттуда невредимым — настоящее чудо, но если это произойдёт, будь уверен, я накажу его. — Нет нужды. Бесчисленное количество женщин терпит подобное прямо сейчас, чем я лучше?       Младший раздувать эту тему не хочет, поэтому просто наслаждается податливым и жадным до прикосновений телом в своих руках. Неожиданно, Чимин толкается пахом кверху, получая хоть небольшую долю стимуляции. — Чонгук-а…       Руки, поддерживающие его на весу исчезают, осторожно спуская его на землю. — Сладость, я же говорил, что только после свадьбы.       Чимина это не на шутку досаждает. Он толкает младшего к стене, и когда тот звучно ударяется об неё, вгрызается в любимые губы с требовательным поцелуем. Коленка, греческая красота которой скрыта дартмутской зелёной юбкой, вжимается меж чужих ног, заставляя младшего глухо простонать. — Ты делаешь из меня извращенца. — смеётся он. — Я возбуждаюсь, когда ты так ведёшь себя, даже будучи переодетым в женщину.       Старший на его слова никак не реагирует, с силой и необузданной грубостью врываясь языком в чужой рот. Он так безумно соскучился по Чону, а всё, что может сказать тот — это жалкое «терпи до свадьбы»? Но всё же проигнорировав свою раздраженность, Чимин отходит. Младший прав и такие риски ни к чему: если они хотят установить авторитет Чимина, тот как минимум не должен вести себя как путана. — Приходи ночью в сад. — предлагает младший, сам не менее остро чувствуя недостаток Чимина в его жизни. — Ох, в каком он наверное ужасном состоянии, — парень притворно хнычет, но не отказывается. — Позаботишься о нём позже, хорошо?       Единственный выход в сад правителя, наречённого в народе Тайным, находился в покоях Чонгука. С небольшого балкона вниз вела роскошная лестница из белого камня, по которой младший ловко сбегал вниз, в то время как сам Чимин осторожничал, предпочитая спускаться медленно. Ступени довольно скользкие, а подол платья ужасно длинный. На последних ступеньках излишне галантный Чон протягивает старшему руку, как жест помощи, но тот её не принимает. — Я не барышня. — фыркает, косичку назад откидывая.       Младший улыбается, наблюдая как Чимин самостоятельно заканчивает с лестницей. — Не думал по поводу того, чтобы отрастить свои волосы? В парике наверное неудобно? — На самом деле думал, — парень берёт ладошку младшего в свою. — Но это будет так жарко, да и проблем с ними много. Пока что мне комфортно так, потом посмотрим.       Чонгук кивает. Они размеренно прогуливаются по воглой от росы траве. Оборка платья совсем промокла, да и с обувью у парней дела обстоят не лучше. Старший достаточно скован, а из-за чего именно сказать тяжело: то ли вид сада, переживающего не лучшие времена, так на него влияет, то ли что-то гложит его изнутри, причиняя отнюдь не приятные ощущения. — Знаешь, я так много хочу сказать, но совсем не знаю что именно и в каком порядке. — он расстроенно встряхивает головой. — Каждый день в школе я ложился с мыслями, что обязательно расскажу тебе о том, что там было. А сейчас, кажется, я забыл абсолютно всё. — Рассказывай то, что считаешь нужным, я выслушаю всё. — Чонгук крепче сжимает его ладошку. — Будет удобнее, если я буду задавать наводящие вопросы? — Не думаю, — Чимин смотрит вдаль, разглядывая чахлые и увядшие цветы. — Мне не сильно хочется жаловаться.       Парень делает паузу, собираясь с мыслями, Чонгук его не торопит. — Помню голубей, за полётом которых наблюдал вместе с дядей Чанёль. — он прыскает со смеху. — Птицы у него живут куда лучше, чем люди. Я задавал ему вопрос: почему так? Он гладил коричневую голубку и говорил, что они будут жить здесь всегда и ему хочется сделать их жизнь настолько лучше, насколько это возможно. А вот воспитанниц, по крайней мере большинство из них, ждёт отнюдь не лучшая судьба. К хорошему привыкнуть легко, поэтому здесь их приучают к худшим условиям и обращению. Девушки приходили туда не в самом лучшем состоянии, но совсем загибались под гнётом. Их ломали, лишали воли. Я старался не нарушать правил, чтобы не получать наказаний. Знаешь, я еле протянул эти четыре месяца, а Чанёль живёт так всю жизнь. Там тяжело не потерять себя. Если обращаться с людьми как с животными — они ими станут. Тех, у кого получалось сохранить доброту сердца и самообладание, я поистине считаю безумно сильными. «Таких как Чанёль или Чису практически не осталось», — хочет договорить парень, но от мыслей про вторую девушку начинает сосать под ложечкой. — Чонгук, я могу попросить тебя кое о чём?..       Младший поворачивает к нему голову. — Можно… — ему крайне неловко. Парень никогда у него ничего не требовал и не просил. Отдавал всего себя безвозмездно. — Выкупить одну девушку? — Ох, Чимин, — Чон качает головой: тот слишком сердобольный. — Прямо сейчас это будет проблематично. И без того люди довольно неоднозначно отреагировали на твоё появление во дворце…       Чимин откровенно поник. «Я ведь не пытаюсь помочь всем. Хотя бы одной, это ведь в моих силах?» — думает он, носком ботинка пиная крошечный камушек. — Зря я сейчас начал разговор об этом, да? Романтическую прогулку превратил во что-то грустное. — такой настрой младшему абсолютно не нравится. — Сладость, — Чонгук заставляет его посмотреть на себя, пальцами придерживая за подбородок. — обещаю тебе, что позабочусь об этом чуть позже, хорошо? Она твоя подруга?       Чимин кивает, пока младший касается губами его скулы. — Чимин, если этот человек тебе дорог, я обязательно помогу ему. — Спасибо. — старшему нравится, что только ему удостоилась честь видеть эту сторону парня. Строгий и железный для всех Правитель, казался абсолютно другим человеком по сравнению с трепетным и благодушным Чонгуком.       Теперь, когда большая часть напряжения спала, разговор стал клеиться куда лучше: Чимин рассказывал о голубях, и каких-то необычных розовых цветах, невиданных им ранее. Чонгук же предпочёл по большей степени слушать, нежели говорить, тем более, что в отсутствие старшего не произошло ничего особо знаменательного.       Издалека веет насыщенный одуряющий аромат, и Чон прерывает речь Чимина, чтобы показать пальцем на его источник. Тот настолько увлекся рассуждениями, что и не заметил, как они дошли до акации.       Чимин тихо «охнул», с сожалением глядя на дерево. Крошечные белые цветочки таинственно отражали холодный свет прожектора луны. — Я совсем забыл про тебя, дорогая, — парень коснулся короткими пальчиками кривой ствол, провёл ими по рельефу коры. — Помнишь, как я поцеловал тебя здесь? — качнулся младший, не выпуская любимого из кольца рук.       Чимин закусил нижнюю губу, чтобы удержаться от ответной улыбки, и поднял брови, мол «понятия не имею о чём ты». — Ты начал избегать меня тогда, я никак не мог тебя выловить. А привлекать слуг к твоим поискам я не желал. — старший внимательно слушал, наслаждаясь звучанием сладкого голоса в интимной ночной тишине. — Помню, я заметил, что когда я прихожу в сад утром, цветы уже удобрены. И я понял, что ты приходишь по ночам. — Ты ужасно напугал меня, когда появился в дверях оранжереи. — Чимин игриво тыкнул его в бок. — я успел несколько раз проклясть плотника, соорудившего только один вход там.       Чонгук по-доброму засмеялся, глядя как лепесточек, размером не превышавший ноготка мизинца, опустился на чужую макушку. — Я знаю, — он самоуверенно поднял голову, сжав пальцы на чиминовой талии. — ты дрожал как лист на ветру. Совсем ничего не мог сказать, только шёл, сверля взглядом землю. — Потому что я был всего лишь прислугой. Одной из тысячи тысяч ничего не стоящих душ, принадлежащих тебе. Я безумно боялся своих чувств, твоих действий. — Чонгук заглянул ему в глаза. — А сейчас не боюсь. Сейчас я чувствую себя равным, хотя всё-ещё тебе принадлежу. Знаешь, что изменилось? Теперь ты принадлежишь мне.        Младший его словами доволен, а потому радостно воркует, осыпая мягкими поцелуями чужое ухо. — Ты намеренно поцеловал меня под акацией? — Я заказал книгу о языке цветов, пытался впечатлить тебя. — Чимин почувствовал, как сильно кольнуло его сердце. Это та книга, которую сейчас он считает своей любимой. — А что, если бы я не знал значение? — хитро прищурившись, Чимин потянулся к чоновым губам. — Язык цветов необходим тогда, когда человеческий бессилен. Но ты ведь знал тогда, что означают цветы акации? — Тайная любовь. — выдыхает старший, опаляя дыханием раскрытые губы, прежде, чем вовлечь их в нежный поцелуй.

***

      Дальнейшее взаимодействие не строилось. Чонгук был целыми днями занят, старший видел его только на приёмах пищи и то мельком. В эти моменты он всегда был напряжен, ел быстро, наплевав на этикет. У Чимина от вида такого нахмуренного и раздраженного парня портился аппетит, пока клубок переживаний только разрастался. Поначалу он даже предпринимал попытки выйти куда-нибудь с ним, или просто провести время рядом, но Чонгук награждал его настолько понурым вздохом, что старший тут же откидывал эту идею, забирая свои слова обратно.        Чанёль приободряюще гладила по спине, стараясь успокоить, но это мало помогало. Чимин знал, что политические дела нельзя разглашать, да он и не смыслил в них вовсе. Но все же Чонгука не хватало, он ощущал, как они отдаляются, а у Чимина нет ни одного предлога, чтобы прийти к нему. Да и советчики то и дело шныряли к нему в покои с очередными документами или известиями, опережая парня.       Один раз, когда у него всё-таки получилось зайти в комнату без свидетелей, Чонгук тревожно спал, лежа на спине. Он выглядел так, словно отключился ровно в тот момент, когда голова коснулась подушки: полное парадное облачение, включая обувь, застывшее нервное лицо. Чимину захотелось накрутить вьющуюся прядку тёмных волос на палец, погладить по щеке или хотя бы просто укрыть тонким пледом и полежать рядом, но какой-то невидимый барьер останавливал, не давая пройти. У младшего выдалась свободная минутка на сон, какое он имеет право к нему подходить? А что, если он вдруг проснется? Поджав губы, в полной мере ощущая собственную ничтожность, Чимин покинул помещение.       Сердце щемило так мучительно, что хотелось вызвать лекаря. Делать без младшего ему было особо нечего, да и на самом деле ничего не хотелось. На какое-то время он стал затворником собственной комнаты.       Большую часть времени он спал, совсем потерявшись в днях. На лице отпечатки складок наволочки, глаза опухшие и жгущиеся, а тело ломит от отсутствия хоть какой-то физической нагрузки. Он лишь изредка принимал водные процедуры, спускался на обед или ужин. Иногда просто выглядывал в коридор, когда слышал там посторонние звуки, но только один раз их источником оказался разгневанный младший, отчитывающий незнакомца.       Единственный светлый проблеск: слуги к нему оттаяли. Улыбки были уже не настолько фальшивыми, да и работу свою они стали выполнять куда доброкачественнее. Тому есть простое объяснение — вопреки их ожиданиям Чимин совсем не зазнался. Не капризничал, не кричал и не ругался. Наоборот, был мил с ними, помогал поднять упавшее с подноса полотенце, да и требования его были абсолютно простыми и выполнимыми.       Бывало, что Чимин с головой погружался в собственное воображение, когда печальные мысли начинали слишком теснить. А если бы они могли сбежать? Если бы появилась возможность бросить всё и всех, ушмыгнуть в дырку в каменной стене, воспользовались ли они ей? Бросил бы Чонгук свою страну ради одного лишь Чимина? Нет, не бросил бы, и старший не может его за это обвинять. На его плечах ответственность за миллионы жизней, и он должен нести её, хотя бы до тех пор, пока не появится достойный преемник, которому Чонгук свой груз сможет передать.       И, несмотря на все нюансы, Чимин всё-равно любил рассуждать о каких-то параллельных мирах. Таких, где они живут в небольшом, но невероятно уютном домике, вдали от шумных городов. Ему нравится представлять их огородик, где они выращивают фрукты и овощи. Вряд ли Чонгук умеет работать с землей, но старший его обязательно научит. Научит и тому, как готовить наваристые супы, солёные закуски. Улыбка расцветает на чиминовом лице, когда он представляет зимние вечера: Чонгук, подкинув ароматных дров в камин, возвращается к нему в нагретую постель, где Чимин, в обнимку с пушистым кроликом, завернувшись в одеяло, ожидает его. На их столе стоит тарелка с цукатами, а кролика обязательно зовут Одуванчик.        Парень любит выдумывать новые детали их несуществующей идилии, прописывая этот мир до таких мелочей, что вполне можно написать книгу. Например, он понимает, что не смог бы убить животное какой бы критической не была ситуация. Да и такие необходимые в быту вещи как соль, одежда, всё-равно придётся покупать, а это значит, что им необходим рынок поблизости. Он не против поселиться на окраине деревеньки или вблизи неё. Зарабатывать деньги они бы могли за счёт продажи цветов парфюмерам, лекарям и т.д., такое сырьё им всегда требуется.       Но последнее время он редко стал посещать тот идеальный мир, по сравнению с тем, что было до женской школы. А если не удерживается от искушения, вновь ныряя в лоно фантазии, то по возвращению ругает себя: он должен довольствоваться тем, что имеет, какие бы сложности у них с Чоном не появлялись.       Отправной точкой его и без того расшатанной нервной системы стал пустой трон, когда Чон не появился на ужине. Помимо него отсутствовали так же пару именитых людей, отвечающих за оборону и иностранные дела, но до них Чимину было как до люстры. Он попытался проигнорировать этот факт, начал есть, но как только увидел, что в его тарелку падают солёные капли, тут же вышел из-за стола. Чонгук так много делает для него, неужели он совсем ничем не может ему помочь?       Парень вошёл в чужую спальню с опаской, сильно нажимая, стирал поплывшую по щекам подводку. Отсутствие в комнате кого-либо вызвало у него сбивчатый выдох. Не задумываясь, он двинулся к книжному шкафу, что гостеприимно раскрыл перед ним свои стеклянные двери. Давно о нём никто не вспоминал, как и о тех, кто живёт внутри. Чимин провёл пальцами по корешкам книг, оставляя чуть влажный след и собирая на подушечки пыль.       Когда входная дверь с оглушительным шумом ударилась об стену, парень инстинктивно вздрогнул. У младшего, стоявшего на пороге, практически шёл пар из носа. — И-извини, я не хотел тебе мешать, — Чимину показалось, что он задыхается. — Я с-сейчас только возьму и уйду…       Чонгук молча закрыл дверь и двинулся к нему. Хоть его лицо, на котором за последнее время появилось пара новых морщинок, начало расслабляться, миролюбивым его внешний вид назвать нельзя было. Глаза старшего заметались по полкам, он уже хотел было схватить первую попавшуюся книжку, как сзади на него навалилось грузное тело. Руки, обнявшие его за талию, прижали к усталому телу, пока в затылок уткнулся чужой лоб. — Не хотел тебя пугать, — прохрипел он, тут же прочищая горло.       Чимин вдруг понял, каким же дураком был. Если рядом с Чоном он чувствует спокойствие и безопасность, не значит ли это, что младший испытывает то же самое? Что во время ежедневных ночных кошмаров он хотел прижаться к его груди, в надежде почувствовать поддержку? Что именно его ладошку судорожно искал по ночам? — Ты собирался почитать что-то конкретное? — Чонгук проговаривает слова тихо, желая как можно быстрее вынырнуть из чудовищно агрессивной атмосферы, царившей несколько минут назад в главном зале.       Естественный запах кожи Чимина нравится ему до такой степени, что парень не отказывает себе в удовольствии и проводит кончиком языка по загорелой шее. Чонгук знает, что старший не любит пользоваться духами — плёночка искусственного аромата стягивает, принося дискомфорт. Чимин продолжает молчать. Он чрезвычайно соскучился по тому, как длинные пальцы, украшенные массивными семейными перстнями, перебирают резинку его штанов, прекрасно понимая, что не могут позволить себе более активные действия. Ему не хватало кончика чонгукова носа, которым он зарывается под накладные пряди, чтобы коснуться его загривка. Страх сказать что-то лишнее, что может разрушить образовавшуюся между ними хрупкую связь — убивает.       От заката на небе остались лишь небрежные лиловые разводы, комната освещалась только приглушенным светом настенной бра. Чонгук ждёт ответа, старший прекрасно это осознаёт, но не может заставить слова выскользнуть изо рта. — Если нет, — тот начинает первым. — Я бы мог предложить тебе кое-что?       В голове пронеслись тысячи мыслей, как минимум половина из которых имела бы примечание «для взрослых». Чимин задерживает дыхание, полностью доверяя себя чужим рукам, но те вдруг соскальзывают с нагретого местечка. Ему так и хочется поймать их и вновь положить на тазовые косточки, но Чонгук отходит слишком быстро. Чимин наблюдает за тем, как младший копается в ящике своего стола, пока горло неумолимо пересыхает. Он знает, чтобы сейчас не предложил Чон — он бесприкословно согласится. Не потому, что готов забыть про собственное мнение, а потому, что хочет помочь парню почувствовать себя хоть немного лучше. (А так же потому, что вынужденная разлука слишком грубо сказалась на нём, и теперь ему слишком важно присутствие Чона рядом).        Тем временем Чонгук достаёт средних размеров прямоугольничек, завернутый в потемневшую крафтовую бумагу. Чимин смотрит с недоумением и неким подозрением. Предположений много, а уцепиться за какое-то одно настолько трудно, что фактически невозможно. Младший небрежно разрывает обёртку, скидывая её на стол. В его руках книга. Тело Чимина прошибает незнакомая судорога, он немо смотрит на Чонгука, который кажется выглядит совсем виновато. — Я заказал «Мифы и Легенды о цветах», чтобы нам обоим было интересно и мы могли бы делать это вдвоём.       Чимин сглатывает. Они никогда не читали вместе. Мечты об этом были настолько невероятными и запретными, что он попросту не давал им пробраться в свою голову. — Как тебе идея? — Я бы очень хотел, — парень резко подаётся вперёд.       Чонгук на такой порыв улыбается. Так тепло и душевно, как может только он: сухие губы растянуты, показывая трещинки, глаза прикрыты. Младший извиняется за то, что припозднился, и предлагает приготовиться ко сну, прежде, чем перейти к чтению.       Чимин готов поспорить, что никогда не переодевался так быстро. Служанки, которых он попросил принести в комнату умывальные принадлежности были даже слегка напуганы его дёрганностью и напором. «Лишь бы не ушёл», — думает Чимин и точно летит в чужие покои.       Его появление не менее громкое, чем чонгуково час назад. Младший расправляет ночную рубашку из тонкой свободной ткани, глядя на смущённого и немного растрёпанного Чимина. Дабы не дразнить ни его, ни себя, Чон быстро одевается. — Ты очень быстро, — младший залезает на кровать, где на одной из подушек уже ждёт своего часа книжка. — Боялся, что у тебя появятся дела. — парень решает сказать всё как есть, пока укладывается рядом.       Чонгук приглашает его лечь на свой корпус, так, чтобы он мог обнимать Чимина и держать сборник раскрытым одновременно.       Они решили особо не изголяться и читать по порядку, хоть истории и не были связаны между собой. Старший, поглаживая чужой живот, предложил принести в комнату хотя бы сухофрукты, как-никак Чонгук пропустил ужин, но тот отказался, лишь попросив не прекращать приятные действия.       Размеренный и ровный повествовательный тон младшего вырисовывал вокруг Чимина фантастические картины, описываемые в легенде. Он словно видел перед собой и девушку, принесшую себя в жертву, и парня, с горя кидающегося со скалы. Он чувствовал и тёплый океан, щекочущий пальцы на его ногах, касался рукой бесконечно одинокого белого цветка, приливом прибившегося к берегу. Чтение младшего было сравнимо с самым сказочным пением. В добавок с редкими поцелуями, остающимися невидимым следом на плечах и за ушами, Чимин чувствовал себя поистине счастливым. — Может теперь твоя очередь? — спросил Чон, когда первый рассказ обрёл свою финальную точку. — Я не думаю… — Чонгук видел его в разных ситуациях, но тут опозориться совсем не хотелось.       Да, в его руках побывало немало книг, но ни одну из них он не читал вслух. Попробовав однажды перед детьми одной поварихи, Чимин ужаснулся оттого насколько плохо это звучало. Он совсем не был уверен в произношении многих слов, да и как бы он не старался, по сравнению с Чоном, это будет слишком жалко. — Это я виноват, что не практиковался вместе с тобой. — парень прервал шквал самокопания. — Пожалуйста, давай попробуем? Я ведь тоже не всегда умел это делать.       Голос старшего немного дрожит, в особенности на первых строчках. Буквы вдруг становятся какими-то слишком неизведанными, многострадальный язык заплетается, и Чимин чувствует себя отвратительно глупым. «Даже в подмётки не годится», — между строчками думает он.       Но Чонгук заинтересованно слушает, время от времени прося расслабиться. И к середине мифа слова становятся более уверенными и чёткими. Чимин проговаривает их медленнее его самого, но текст это совсем не портит, наоборот, придаёт некую интрижку или изюминку. Те выражения, на которых парень запинался, младший объяснял, рассказывая значение заумного термина и его правильное произношение.       Дочитав последнюю строчку, Чимин облегчённо размял челюсть. Чонгук любовно поцеловал его в щёку, благодаря, и принялся за следующий отрывок. Свет бра излишне тусклый, а баритон Чона размеренный и мягкий. Старший пытается сопротивляться, но это оказывается абсолютно бесполезным занятием. Слова проходят сквозь уши, лаская их, но не оставляя за собой никакой смысловой нагрузки. Посапывания не остаются младшим незамеченными. Чимин оправдывается: — Твой голос так действует на меня, ничего не могу сделать.       Чонгук выключает лампу, откладывает книгу на тумбочку. Чимин тем временем перекидывает через него и руку, и ногу. Предвкушая блаженный сон, он слышит: — Я подумал, что мы можем продолжить завтра на придворцовой площади. Конечно, мы не сможем обниматься, но… — Это отличная идея, — старший зевает. — Я согласен.       Следующей ночью, подосланные пешки, наблюдавшие за ними из отдалённых кустов или окон, докладывают своим хозяевам, что «Правитель вместе с новой пассией прогуливаются под луной». Не забывают они и упомянуть, что слышали «неловкий смех первой влюбленности», но сами парни прекрасно знают, что это был счастливый смех первой и единственной любви.       В таком темпе проходят полторы недели: они обмениваются вдохновленными взглядами во время завтрака, отдыхают вместе после обеда и разыгрывают смущение по ночам. Чимин на время совсем погружается в выдуманную ими реальность, пока чувства к Чону заново разжигаются в нём. Прислуга в тайне болеет за него, полностью проникшись к милой доброжелательной девочке.       И вот за день до кульминационного и, в какой-то степени, судьбоносного дня, в который младший должен будет сделать ему предложение, тот неожиданно приглашает его прогуляться в Тайном саду. Выглядит Чон как-то совсем пьяно и нетерпеливо, скомкано кинув, что в данный момент у него нет времени всё толком оговорить, так как он должен срочно ехать по делам. Опешивший Чимин так и остаётся сидеть в своей спальне. Его рука, со сжатой в ней расческой, замирает в волосах.       Ночью в его покоях никого не оказывается, только распахнутая балконная дверь, приглашающая Чимина пройти дальше. Ещё на первых ступенях он замечает стоящего внизу Чонгука, поэтому, не сдерживая приветливой улыбки, подхватив юбку, бежит вниз. — Ты чего такой скрытный? — спрашивает он, не находя объяснений лукавому взгляду.       Чонгук, одна рука которого до этого пряталась за спиной, начинает напевать песенку, протягивая старшему коробочку, перевязанную ленточкой. Чимин ожидает увидеть внутри печенье или курагу. Они никогда не брали закуски для выходов на площадь, ведь считается неприличным, когда мужчина видит, как девушка ест, но здесь нечего бояться. Парень тянет за атласную ленточку, подхватывая её, чтобы она не упала, и снимает крышку. На пушистой подушечке внутри лежит утончённый ошейник, представляющий собой тонкое живописное кружево, с небольшим висящем спереди сердцем.       Чимин, зачарованный увиденным, резко вспомнил, насколько омерзительная и удушающая пустота на его шее. Рука подлетает к еле выделяющемуся адамову яблоку, проводя по нему. «Так вот зачем он ездил», — он видит штрих мастера, создавшего для него первоначальный экземпляр. — Наденешь его на меня? — отмирает он, так и не посмев прикоснуться к украшению.       Чонгук улыбается еще более хитро, чем до этого, достает из коробочки ленту. У младшего от воспоминаний по коже бегут мурашки. Он нарочито медленно длинные волосы назад убирает, открывая себе доступ к шее. Рукой ведёт по нежной коже, от ключиц до бархатных щёк. Лёгкая ткань становится частью кожи, идеально сливаясь с ней. — Если подвеска будет мешать, то ты сможешь её снять, — басит Чон.       Теряя голову от терпкого мужского запаха, Чимин нагло просит: — Укуси меня. — Сладкий, я же пообещал больше так не делать.       Кровь в венах необычайно бурлит, предвкушая, а старший только подливает масла в огонь: — Мне это нужно. Memories. — Господи, Чимин, он тебя бьёт? — в ужасе дергается немолодая женщина, заведующая кухней. Вообще, сосчитать людей, знающих об их с Чоном отношениях, можно было на пальцах одной руки. И данная милая повариха была одной из них. — Нет, всё, хорошо. — улыбается парень и закутывается в серый платок. Довольно жарко ходить в платке в такое время года, а учитывая, что ему приходится носить также одежду с длинным рукавом, то вообще туши свет. — Ты уверен в этом? Уверен, что терпеть такое — нормально?       Чимин, не снимая с лица глуповатой улыбки, кивает. Чонгук собственник и он любит показывать, что этот парень принадлежит только ему. А еще он немного дикий, но это уже другая история.       Если в самом начале их отношений, было даже немного романтично, когда тебя зажимают где-нибудь в темном коридоре, сильно ударяя спиной о стену, только для того, чтобы истерзать в кровь твои губы необузданным поцелуем. То сейчас это уже навевало ужас бедному пареньку.       Чонгук был беспричинно ревнив и немного груб. Чимин прекрасно знал, что кровавыми укусами, багровеющими засосами младший, пусть и неумело и по-детски, но показывает свою любовь. И своей «любовью», он приносил старшему физическую боль, который тот был готов терпеть, дабы не испытать боль моральную.       По-началу Паку даже нравилось. Он сладко стонал, когда сухие губы прикасались к белой коже, а затем всасывали её в пленительный жар рта. Выгибался до хруста в пояснице, когда белые зубки впивались в сосок, желая оставить вокруг него яркий красный след. Почему же сейчас собственное отражение в зеркале внушает страх? Хотя объяснение довольно простое: он выглядел так, словно подрался с парочкой диких волков, чьей целью не было Чимина убить, а только поиграться.       Чонгук злился, когда старший разговаривал с другой прислугой, злился, если тот отводил взгляд, словно не желая его видеть. И почему-то младшему показалось, что лучший способ это исправить — Чимина наказать.       Наверное, этот период в их отношениях был самым тяжелым. Частые ссоры и «наказания» после которых Чимину была необходима госпитализация. Чонгук не понимал, что убивает его таким образом. Безграничная ревность и юношеская дурость затмили глаза. А Чимин если и говорил, то оставался неуслышанным.        В один момент, он понял, что больше так не может. Собрав всю волю в кулак, парень пришёл к младшему. Тот по привычке стал лезть, но старший не отвечал на ласки. Глаза болели, грозясь заплакать. Он нервно жевал губу. — Чонгук, я больше так не могу.       Сейчас есть вероятность, что они расстанутся. Или же Чон просто разозлится и убьёт его, не стоит забывать, что Чимин всего лишь слуга.       Этот разговор, словно ведро холодной воды, окатил младшего, убрав всю пелену с глаз. Из-за своей глупости, он чуть не потерял возлюбленного. Ему пришлось экстренным образом «вырасти» из импульсивного подростка в заботливого мужчину, который оберегает и защищает Чимина, а не доводит до полумёртвого состояния.       Тогда он и дал ему клятву, что больше не будет оставлять на его коже никаких видимых следов. Теперь, он стал извиняться даже за небольшие блеклые покраснения на бёдрах Чимина, которые он слишком сильно в порыве страсти сжал.       Старшему до безумия нравились плавные мокрые поцелуи, но и по этой дикости, он стал скучать. Не стоило может так резко всё вываливать на Чона, превращая его в домашнего пуделя из лесного волка?       Помимо этого, он ярко замечал, что младшему некомфортно из-за того, что Чимин ходит «непомеченный». Но тот ничего возразить не смел. Ради того, чтобы старший был рядом, Чон был готов наплевать на собственные принципы. Тогда Чимин и предложил надеть на него ошейник, как знак принадлежности Чону. С тех пор, он и носил на шее тонкую полупрозрачную полоску с маленькими рюшами по краям. Младший считал, что пыльно-пудровый цвет идеально подойдет старшему, и он не прогадал. End memories.       Первыми он чувствует туповатые клычки, за которыми следует остальная челюсть. Боль стремительно усиливается, но вместе с ней усиливается и наслаждение. Всё нутро сжимается, чтобы в следующую секунду расслабиться. Кончики пальцев покалывает, а Чон отстраняется, поправляя ошейник. — Это издевательство! — стонет старший от невероятности ощущений и разочарования. — Я предупреждал, что теперь, только после свадьбы, сладость. — выдыхает ему в ухо Чонгук, которому и самому такая ограниченность действий выливается в болезненно-ноющее сердце и пах. — Если хочешь, мы можем искупаться. — он кивает в сторону пруда, за которым тщательно следили.       Вода была чистой, так как пополнялась из подземных источников. Закрытая тенью нависших деревьев, чья крона не позволяла ей динамично зацвести, она оставалась девственно неприступной. Дабы не намочить нижнее бельё, было принято решение раздеваться до гола. Чимин же, даже парик отказался снимать, ссылаясь на то, что слишком хорошо его закрепил. Он на раз-два завязал волосы, соорудив на голове слабый пучок.       Чонгук, разбежавшись в пару шагов, нырнул прямо с головой. Брызги разлетелись по всему берегу, старший в последний момент успел переложить его штаны, чтобы те не намокли.       Выныривает младший с заразительным ребяческим смехом. Откидывает назад мокрые волосы, длинна которых достигала носа, и с вызовом поворачивается на Чимина, который, не стесняясь наготы, наблюдает за ним. — Я не буду прыгать! — подхватывая смешинку, говорит тот. — Не брызгайся, пожалуйста!       Чимин погружается в воду медленно, сантиметр за сантиметром, словно дразня. От контраста теплого воздуха и прохладной воды тело покрывается мурашками, а сам парень не сдерживает недовольный стон.       Температура просто отличная: подходящая, для комфортного пребывания в воде, но при этом непригодная для каких-либо сексуальных действий в ней. Возбуждение спадает, и Чимин думает, что это даже к лучшему: не хотелось бы опорочить столь чудесный водоём.       Чон прибивается к берегу, облокотившись на него плечами, лениво машет ногами. Старший же, внимательно следя за тем, не касается ли вода парика, неторопливо плавает по-собачьи. Ванна — это конечно хорошо, но и в каких-то более обширных габаритах поплавать тоже хочется. Последний раз его, вместе с такими же подростками, которые не по своей воле попали во дворец, выводил на речку купаться старик, присматривающий за ними. Полностью покрытая тиной, с практически нулевой прозрачностью речка и в подмётки не годится этому прудику. Но тогда для них это не имело никакого значения: они резвились в ней, барахтались в неудачных попытках заплыть дальше. Тогда Чимин и подумать не мог, что спустя десять лет будет будущим супругом на тот момент малолетнего приемника Правителя.        Младший, закусив губу, следит за тем, как умопомрачительно выглядит чужое обнаженное тело лишь в свете звёзд, как гибко и грациозно двигаются ноги, толкая хозяина вперёд. — Ты специально это делаешь? — выдыхает он, раздумывая о том, что кажется такими темпами холодная вода перестанет быть преградой к его возбуждению. — О чём ты? — Чимин спрашивает почти наивно, но когда сталкивается с голодным взглядом, то тут же осознаёт. — Нет, я просто плаваю. Присоединишься? — Как я могу, когда здесь такой потрясающий вид?       Старший разворачивается, изгибаясь, и перебирает конечностями чуть более инициативно. Чонгук открывает объятья, ловя в них несопротивляющегося Чимина, и прижимает его к себе. — Днём я думал, что сегодняшняя встреча не имеет смысла, но теперь я благодарен тебе за неё. — Чимин скользит рукой по натянутой тонкой коже, открывающей рельеф рёбер. — На самом деле, это не всё, ради чего я позвал тебя. — парень вылезает из воды, нагибается к штанам, сверкая богоподобными ягодицами, и достаёт из кармана ещё одну коробочку.       Чимин покидает пруд следом, вздрагивая, когда Чон опускается на одно колено. — Кажется мы это уже проходили, — он хихикает, спешит поднять младшего, но тот распахивает коробочку, являя на его обозрение два кольца, связанных красной ниточкой. — В тот раз их не было. — отшучивается Чон. Его взгляд становится серьёзным. — Я захотел сделать предложение без лишних глаз. Это твой последний шанс отказаться. Ещё не поздно всё вернуть. Ты ведь не говорил, что твой брат умер?       Чимин усмехнувшись, отрицательно машет головой, и ещё раз просит младшего подняться. Но тот не двигается с места, сосредоточенно ожидая ответ. — Чонгук, я согласен. Если ты ожидал другого ответа, то ты дурак.       Тот выдыхает свободно, целуя протянутую для кольца ручку. — Насколько я понимаю, сегодня лучше их не надевать, да? — никакой печали в голосе. — Угу, — Чонгук встаёт в полный рост, протягивая коробочку парню, который уже заметил гравировку внутри. — Что там написано?       Младший жуликовато, с толикой игривости, наклоняется к его уху, чтобы пояснить значения слова на неизвестном Чимину языке.       Следующим вечером, Чонгук делает ему предложение на площади, правда опять без колец, которые должны украсить их пальцы во время свадебной церемонии. Чимин третий и утвердительный раз говорит «Да», своим кончиком носа касаясь чужого.       Утром, когда на Коронном завтраке Правитель официально объявляет о скором бракосочетании, министры только переглядываются, мнимо изображая удивление, словно это не они вчера толпились у окошка, желая заполучить самый лучший вид.       Чимин чуть не давится едой, когда слышит разговор двух мужчин, сидящих рядом. — Молодой Правитель совсем возмужал. — Глядишь, скоро и наложниц собирать начнёт. Надо приказать, чтобы помещение для них привели в порядок. Так, на всякий случай.       Они удовлетворённо кряхтят, пока Чимин мысленно самодовольно отвечает: «К сожалению, этому помещению придётся пустовать до тех пор, пока Чонгука не сменит его приемник». А надпись «You are my main sweetness» на внутренней стороне кольца будет этому негласным подтверждением.