Благословлён тот день, когда я встретил тебя

Гвидо снедало ожидание. В голове стаей бабочек вертелись лишь слова этого загадочного незнакомца: «Если это должно произойти — это произойдёт». С того дня он пропадал в рощах, метался средь холмов, прочёсывал пещеры и впадины, искал средь озёр. Он приходил на ту опушку — каждый день — в надежде вновь увидеть юношу с глазами цвета спелой оливы. В тот раз Миста тронул его плечо, но незнакомец зашёл куда дальше — он коснулся его души. Гвидо было самому смешно с этих мыслей — как тот, с кем он был знаком пару мгновений, и который испарился так же неожиданно, как и появился — как он мог заполнить все мысли юноши? А перед глазами всё стоял его стройный силуэт, облачённый в дуновение самих облаков. Дни шли, а златовласый юноша не хотел появляться. Иногда Гвидо оборачивался — в шелесте листьев лимонного дерева ему слышался его шёпот, в цвете миндаля — касание его одежд, в полуденном треске сухих веток — его лёгкая поступь. Голова Мисты шла кругом, он спал, сложив голову на сухой мох — но он не терял надежды. Чем больше времени проходило, тем дальше в кущи он заходил. Деревья сгустились, солнце прорезалось реже, но, добираясь до его медно-каштановых волос, оно одаривало их тёплым поцелуем. Соломенные сандалии уже грозились разойтись по швам от обилия камней и впадин на его пути, но чуть вдалеке, за деревьями, Гвидо завидел кристальный блеск воды. Озеро. Он выбрался из зарослей, спустился по склону вниз, и то, что он увидел, ясно дало ему понять: его попытки были вознаграждены. На камне, на противоположном берегу этой невозмутимо спокойной глади, лежал он — обнажённый. Его угловатые пальцы перебирали тонкие струны лиры, и солнце — солнце поливало его своим светом, нетканым полотном ниспадая на его ладное тело. От его ноги, опущенной в безупречно-прозрачную воду, лёгкими волнами расходились круги. Юноша дотрагивался до струн, но извлекал он ноты с сердца Гвидо — а сердце его запело. Миста уже не помнил себя — от широкой улыбки свело скулы, и он посбрасывал всё, что на нём было — сандалии, тунику, лук и кожаный колчан наперевес — всё оказалось на гальке, когда Гвидо уже нырял. (Уже знакомый?) незнакомец повернул свою голову на всплеск — и его губы тронула улыбка, когда юноша подплыл к его камню. — Я не верю своим глазам. Ты, всё тот же — передо мной. Гвидо приластился к сухому горячему камню. С его плеч, шеи, намокших завитых волос тканым кружевом стекали капли, и смуглая кожа блестела перламутром под лучами жаркого солнца. «Осознаёт ли он свою красоту?» — пронеслось в голове у юноши, когда он опустил обе ноги в воду. Его знакомец сидел и смотрел на него сверху, кротко улыбаясь. — Значит, ты нашёл меня. И отныне будешь находить меня здесь. В тот день Гвидо был готов слушать его часами — он самозабвенно любовался грацией и изяществом движений, с помощью которых юноша извлекал нечто большее, чем просто музыку. Когда солнце золотило его ресницы, когда его тело излучало дыхание жизни, ведь он — сама жизнь, тогда Гвидо решился спросить: — Как твоё имя? Златовласый юноша не прекратил играть, и мотнув головой, он скинул локоны со лба. — Меня зовут Джорно. Джорно. «День». Кто его так нарёк? Неужели, сами боги? — Кто ты такой, Джорно? Юноша прелестно улыбнулся, прикрыв глаза. — Я — сын бога. — И ты бессмертен? Чем больше Миста узнавал о юноше, тем больше ему хотелось узнать вдобавок. Он имел нескончаемое любопытство, подогреваемое, к тому же, таинственными улыбками и осторожными жестами златовласого Джорно. — Я не хотел бы это проверять. Солнце купало их в своих лучах, и Гвидо даже казалось, что любит оно их одинаково — хотя, конечно же, Джорно — больше, ведь он весь целиком — будто выточен из янтаря. Юноша отложил свою лиру и нырнул в зеркальную гладь озера. Прохлада напитала его золотые кудри плавленным золотом, когда он вынырнул. Гвидо ухватился взглядом за него — и последовал за ним. Холод воды обжигал, но кожа, к которой позволил прикоснуться Джорно, обжигала сильнее во сто крат. Блики кружились на его плечах серебряным танцем, пока Джорно завороженно смотрел — не то на своего искусителя, не то на свою жертву. — Ты позволишь мне?.. Гвидо был охвачен, но едва ли сам понимал, чем: наваждением, нежностью или безграничной преданностью. Джорно был так близко к нему — его губы — были так близко. И он уже был готов сорвать с них тот сладкий, зовущий с того самого дня на ручье поцелуй, как Джорно заговорил: — Ты так желаешь этого? Ресницы и брови золотоволосого тревожно подрагивали, но его тело — почти мертвенно-спокойное — не выдавало в нём беспокойства. Это делали его глаза, по цвету напоминавшие сочную весеннюю траву. — Ты должен знать, что плата может быть высока. Боги дают, но боги и забирают — нельзя нарушать равновесия. Он выпутался из желанной хватки Гвидо — и прильнул к нему, обхватывая руками. — Я могу уйти, но больше всего на этом свете я хочу остаться здесь, на этом озере, и чтобы здесь был ты. Гвидо хоть и смутно, но понимал, о чём говорил златовласый полубог — ничего в этом мире не даётся даром. Пришла пора заплатить за что-то — но, может быть, это и не плохо? — Я отдам всё, что у меня есть, только, прошу, не убегай от меня снова.

***

Они лежали на берегу — таком неудобном, покрытом галькой и остатками солнца, что отражалось от воды. — Знаешь, в тот день, когда мы встретились впервые и когда ты ушёл — я тут же помчался искать тот цветок, который ты мне дал. — И не нашёл. — Это правда. — Ты так и не сообразил, почему? — Я хотел спросить у тебя. — Я превратил в него твою стрелу. Джорно улыбнулся, глядя на удивлённое лицо напротив. — Ты так и не поцеловал меня. — Ты хочешь, чтобы я был ответственным за искушение юного Джорно? — Как ты меня назвал? Златовласый попробовал это слово на языке. Джованна*. — Юный Джорно? — Джорно Джованна. Теперь меня будут звать так. Гвидо склонялся над лицом юноши — глаза того блестели, звали куда-то — наверное, на самые Елисейские поля? — Поцелуй меня, и, может быть я пойму, что значит жить с открытой душой. Миста наклонился ниже — забирая у юноши последнее, чем он ещё не обладал. Его поцелуй — амброзия, касание ветра в миндальной роще, а ещё дикий мёд — такой, как и он сам, этот юный полубог. Дух-загадка, укравший его сердце раз и навсегда.

***

С чащи послышались крики. — Гвидо! Гвидо! Миста вскинул голову на голос. Конечно, звали его. — Кто это? Джорно робко поджал колени. Словно боялся, что его найдёт здесь кто-то, кроме Мисты. Его волосы трепетали от прохладного вечернего ветра, и Гвидо не хотелось выпускать эту картину из виду —но с леса звали, и он должен был ответить. — Наранча! Я здесь! Тёмноволосый подросток завалился на склон и, тут же заприметив взглядом друга, помахал рукой. — Миста! Тебя все заискались! — Да, но посмотри, кого я… Когда он обернулся, чтобы увидеть Джорно, его и след простыл. Словно здесь его никогда и не было — таинственного золотого мальчика, мальчика-полубога. — Что ты там чешешь? — подходя ближе, спросил Наранча. — Уже ничего, — немного разочарованно ответил Гвидо. — Идём. — Тебе пора прекращать так сбегать. — Я знаю, Наранча. Но ничего поделать с этим не могу. Джорно смотрел вслед двум уходящим юношам. — Значит, Наранча? О, Миста, ты не знаешь, на что ты согласился. На его измученном лице не было места даже улыбке. Когда Миста уже подошёл к дому и собирался зайти внутрь, Наранча окликнул его со спины: — Что это у тебя в колчане? — В колчане? Гвидо снял со спины сшитый кусок телячьей кожи, и увидел среди стрел смиренно покоящуюся белую розу. «Роза, — подумал он. — Символ утраты». Той ночью ему едва удалось заснуть.