Встретимся на балу-с

      Один из послов ехал в карете, закутавшись с носом в зеленый сюртук, который ему так любезно одолжил приглашенный граф. Он улыбался, слушая рассказ лекаря Ёсано о прошедшем балу, о своих эмоциях от танцев и европейцах, закрываясь в элемент верхней одежды все сильнее и зажмуривая глаза. От сюртука — вернее, от бутоньерки, прикрепленной к лацкану, — исходил запах лаванды и сирени, который, конечно, не различил Эдогава от какой-нибудь розы или незабудки… Но он был даже в какой-то степени рад знать, что потом этот запах надолго останется на его одежде. Рампо стиснул в руках края лацкана еще сильнее — так, что его собственного камзола и рубашки не было видно за тканью сюртука — и полностью расслабился, откинувшись на спинку сидения.       — Рампо-сан, а где вы были почти половину бала? — поинтересовалась вдруг Акико, завершив свою речь. Брюнетка посмотрела на давнего знакомого, спокойно и размеренно улыбаясь и прикрыв глаза. В это время Куникида поправил свои очки, опустив голову, давая знать, что ему тоже было бы интересно послушать оправдание коллеги, но он бы ни за что не произнес этих слов вслух. Один Юкичи, недовольный поведением ученика, облокотился о спинку сидения и закрыл глаза, погрузившись в раздумья.       — Церемониймейстер… — он призадумался, — не помню, как его зовут. Попросил меня пройти на балкон, ведь я ел пастилу, которую прихватил с собой. — Эдогава скрестил руки на груди и закинул ногу на ногу, начав недовольно бубнить, — И почему ко мне были претензии? Стол ведь ломился от всяких лакомств и угощений! Там я встретил По-куна… — увидев непонимание в лицах коллег, он пояснил, — ну, переводчика, который весь вечер общался с нами и Фицджеральдом-саном. Мы разговорились и… я не знаю, сколько времени мы проговорили.       — Хм… Рампо-сан нашел себе друга в стране «идиотов и глупцов»? — ухмыльнулась лекарь Ёсано, посмотрев на коллегу.       — По-кун не один из них! — воскликнул Эдогава, еще сильнее скрестив руки на груди, — Он увлекается логикой, детективами! Он… Он не интересуется высшим светом!       — Хорошо-хорошо, — медленно говорила японка, закрыв глаза, а ее губы растянулись в самодовольной ухмылке.       Рампо отвернул голову к окну, предпочтя доесть запасы сладостей, а не беседовать с коллегами. Он с интересом наблюдал за переменой нового пейзажа — ему было не свойственно любование природой, окрестностями и архитектурой, но сейчас это было важно для его дела; по крайней мере, именно такими мыслями оправдывал свой поступок Эдогава, не намеренный принимать того, что ему любопытен город, в котором вырос новый знакомый.

***

      — Вирджиния! — выкрикнул граф, еще только подъезжая к имению. — Вирджиния! — он сорвет голос, но дозовется служанки до того, как карета успеет подъехать к парадной! — Вирджиния, боже мой! — обрадовался еще сильнее Эдгар, когда увидел, как дверь отворилась, и оттуда вышла женщина с енотом на руках. — У меня великолепнейшие новости!       Старушка стояла в полнейшем шоке, быстро накинув легкую шаль, чтобы успеть на зов барина. Она запыхалась и тяжело дышала, а на лице читался шок; оно и ясно: впервые юный граф возвращается с бала в таком возбужденном, радостном настроении. Впервые с самого детства! она слышит от него такие громкие возгласы и радость в интонации. Двойка остановилась, и не успел лакей даже сойти со своего места, как Аллан вырвался из плена экипажа и подбежал к служанке, которая также поспешила ему навстречу. Он заключил Вирджинию в крепкие объятия, прижимая к себе и тяжело дыша; Карл не поддержал такого напора и с писком переместился с рук служанки на плечи хозяина.       — Милорд, как ваше самочувствие? Вы взбудоражены. У вас, наверное, лихорадка. Вам нужно немедленно лечь в постель, сэр. Не упрямьтесь, милорд. Я сейчас же отправлю за лекарем! — настаивала на своем старушка, пока По не проронил ни слова.       — Вирджиния, запомни сегодняшний день, как самый счастливый день в моей жизни! Прошу, попросите заварить чай. — обращался граф к дворецкому, — Вирджиния, нам нужно многое обсудить!       Эдгар поблагодарил дворецкого за открытую дверь и необычайно быстро прошел внутрь. Он протер ботинки на коврике и молниеносно и стремительно отправился в кабинет, расстегивая пуговки жилетки и жабо. Каблуки стучали по деревянному паркету, затем по лестничному пролету с командирской прямолинейностью, но детской легкостью. Вирджиния суетилась, пытаясь поспеть за графом, быстро семенила полными ногами и держалась за немолодую, постанывающую временами спину. Она торопливо поднималась по скрипящей лестнице и по-прежнему не понимала причину волнений и радости графа.       Аллан повесил на манекен верхнюю одежду, накинул на него жабо и устроился на своем месте за рабочим столом. Он достал все принадлежности, которые брал с собой на бал, и раскинул их на ранее чистом и пустом столе. Вирджиния подоспела вовремя: граф рассортировал принадлежности, схватил бумаги с написанным на балу отрывком романа и стал дожидаться чая. Старушка присела на край и облегчённо выдохнула, вновь набрав побольше воздуха в легкие. По впервые за долгое время так много, ярко улыбался, поэтому Вирджиния просто не могла не спросить, что же с ним произошло! И, конечно же, Эдгар не смог отказать ей в такой просьбе: он зачитал строчки нового романа, прося вынести вердикт. Только закончились последние строчки, как Вирджиния схватилась обеими руками за грудь, а в ее глазах показались слезы.       — Кто эта юная леди? — прошептала она счастливым материнским голосом. — Прекрасное произведение, милорд. Кто заставил ваше сердце трепетать, Мистер По, кто эта необычайная девушка? Не уж то графиня Олкотт?       — Все совсем не так, дорогая Вирджиния, старая моя знакомая! — воодушевленно начал Аллан, когда в дверь постучались, и в проеме показался дворецкий с подносом и двумя чашками чая и чайником на нем. — Благодарю! Прошу, оставьте нас наедине. — попросил По, поклонившись на своем месте дворецкому. Когда дверь закрылась, он отхлебнул немного из керамической чашки и поставил ее на место. Эдгар придвинулся еще ближе к служанке и радостно заулыбался, показывая ряд белоснежных зубов. — Среди послов оказался один интересный человек… — он шептал, а в голосе чувствовалось тепло и радость, — мы с ним похожи точно что во всем! Ты не представляешь себе, Вирджиния, насколько он интересный собеседник и как он смел! Одевается абсолютно наплевательски на чужое мнение, говорит то, что действительно думает, вне зависимости от того, что о нем скажут. Он неподражаемо умен: подмечает абсолютно все! А внешность… чего только стоят его глубокие зеленые глаза, Вирджиния! — Аллан не смог удержаться и стал ходить по кабинету, размахивая руками. — Его зовут Рампо Эдогава — один из послов из Японии. — граф усмехнулся. — Он даже опоздал на бал графа Фицджеральда, посвященный их прибытию, потому что один из лакеев забрал его сумку со сладостями к остальному багажу! — писатель вновь сел за свое место рядом с Вирджинией, сгорбившись и поставив локти себе на ноги. — Если это не любовь… то я не могу представить чувства лучше, чем то, что сейчас разрывает мое сердце!       — Милорд… Это самая что ни на есть настоящая любовь… — воодушевленно шептала женщина, протягивая ладони графу. Он положил свои большие в ее мягкие и теплые, и она легонько сжала их, давая понять: она рада любому его выбору, лишь бы граф был поистине счастлив. — Вы сказали о своих чувствах… Милорду Рампо?       — Конечно же нет, Вирджиния! — подскочил на своем месте граф. — Мы же знакомы безумно поверхностно! Да и… его не интересуют чувства и отношения. — он понурил голову и сгорбился, — У меня нет ни единого шанса, Вирджиния…       — Не печальтесь, сэр. Зная вас и ваше очарование, смею сказать, что у вас есть все шансы очаровать этого молодого иностранца. — женщина положила свою дряблую руку на плечо писателя, и он почувствовал тепло вновь. — Вы сказали, что милорд умен и примечает абсолютно все. Попробуйте очаровать его своей наблюдательностью! Уверена: он не устоит и полюбит вас не меньше, чем вы его.       — Я вызвал его на битву умов, Вирджиния: битва за раскрытое дело по серийным убийствам. Надеюсь, смогу показать себя и не подвести Милорда Рампо. — По взял руку старушки в свою и сжал чуть крепче, чем раньше. Она положила ладонь поверх их рук и погладила по сухой, грубой коже писателя. Женщина продолжила разговор, начав потихоньку прибирать в кабинете графа к отбою. Вирджиния подошла к манекену с накинутым на него наспех жабо и жилетом. Она поправила элементы одежды и стала оглядываться в комнате: нигде не было сюртука.       — Милорд, где ваш сюртук? Вы вернулись без него? — спросила женщина, повернувшись к графу, вновь начавшему писать детектив по новому мотиву.       — А, н-ну… — оставил кляксу на рукописях из-за неожиданности переводчик.

***

      Экипаж подъехал к имению за городом: огромный, идеально стриженный сад, усыпанный сотнями невиданных ранее цветами, роскошное белоснежное имение с позолоченными ставнями окон, колоннами, с резными узорами ангелов, со статуэтками этих чистейших созданий на французский манер на крыше здания. Горшки с теми же гелиотропами, незабудками и гиацинтами восхищают и манят к себе взгляд. Здание освещалось лишь свечами в канделябре, который держал дворецкий. Он встречал прибывших гостей, изредка посматривая на циферблат карманных часов на золотой цепочке.       — Вы опоздали, — отчитывал холодным и ровным тоном кучера Лавкрафт, — на две минуты, тридцать две… три секунды. Уже поздно, я хочу спать. Живо отведите коней в стойло. — он обратился к послам по-японски. — Приветствую вас в имении графа Фицджеральда. — Прошу пройти в ваши покои. — он отворил двери.       Длинный коридор с уложенным красным персидским ковром казался немерено длинным. На стенах через каждые полметра висели канделябры с одиночными или тройными свечами, а также картины тех же известных в узком кругу мужчин и их прекрасных спутниц. Послы проходили по нему, и дворецкий открывал каждую третью комнату: первая была уготована для Фукудзавы. Седовласый мужчина увидел в спальне горничную, которая ждала единого его приказа. Но его не последовало, и Юкичи остался один — высыпаться перед началом нового дня. Следующая комната была отведена для Куникиды. Все повторилось в точно таком же порядке, после чего Говарду оставалось проводить только лекаря Ёсано и милорда Рампо. Третья комната пришлась для Эдогавы. Брюнет сразу же попросил горничную принести стакан теплого молока и чего-нибудь сладкого. Лавкрафт перевел просьбу брюнета и пошел дальше: ему хочется поскорее распределить гостей по опочивальням, чтобы скорее самому лечь на мягкую перину.       Рампо прыгнул на кровать, начав смеяться: перина разлетелась в разные стороны, а накрахмаленная, только что взбитая перед его приходом подушка в одно мгновение стала плоской. Он немного поерзал из стороны в сторону, затем перевернулся на живот и потянулся, продолжая ярко улыбаться и тихо хихикать. Эдогава положил голову левой щекой на подушку и стал смотреть на прикроватную тумбочку, на которой стоял канделябр с тремя свечками, стакан прохладной воды и блокнот с гусиным пером в чернильнице. Он еще немного поежился и уткнулся носом в подушку, пытаясь отвлечься от мыслей, все шедших и шедших сумбурным потоком в голову. Брюнет глухо крикнул в подушку и перевернулся, распластавшись по всей кровати; он зевнул и решил, что перекусить хочется уже не так сильно, как спать.       Рампо расстегивал пуговки камзола, рассматривая блестящую, расшитую узорами из золотой нити ткань. Никогда он раньше не обращал своего внимания на такие мелочи и бесполезные вещи, как пуговки какого-то элемента одежды! Эдогава успел только скинуть его с себя, как в дверь постучала служанка, прося разрешения войти; конечно, мужчина не знал, что спросила женщина, но он смог догадаться, что это было прошение о разрешении отворить дверь. Служанка вошла и аккуратно, легкими движениями поставила поднос с эклерами и теплым молоком на тумбочку. Она сложила руки в замок, придерживая теперь уже пустой поднос, и, не поворачиваясь спиной к милорду, проследовала к выходу, пожелав ему спокойной ночи и прикрыв дверь.       Рампо усмехнулся такой строгости в отношении с почетными гостями, но понимал, что его страна ничем не отличается от Европы в этом плане. Он на секунду даже подумал, что и он сам… боже мой, нет! он подумал, что и сам в какой-то степени ничем не отличается от европейца — нового знакомца, любителя писать детективы. Да: они безумно схожи во мнении о высшем свете, о жизни, да, черт возьми, почти обо всех темах они схожи в идеях! А теперь он засматривается на материал хакама, развязывая пояс и кладя его на широкий комод с зеркалом, который стоял в углу спальни.       Детектив усмехнулся, увидев в отражении собственное лицо: на теле была не накрахмаленная рубашка; на бедрах висели хакама, которые придерживал рукой брюнет; а щеки… щеки горели алым румянцем от одного воспоминания об этом чертовом переводчике. Сущий сын дьявола! — не кто иной! Не уж то чувства взяли верх над нигилизмом японца, или это желание вновь встретиться с первым в жизни равным по уму человеком? Эдогава впервые без понятия, что творится с ним самим, и это злит и выводит из себя еще сильнее. Ну уж нет — теперь его страсти накалены до белого каления — он не проиграет в битве умов ни за что!