Цветение

POV: Каркат. - Я настаиваю, - Эридан пытается слабо улыбнуться и у него даже получается, хоть от этого жеста и веет такой грустью, что она ощущается практически болезненным комом в моей собственной груди. Поднимается с тяжелым дыханием куда-то вверх и перекрывает кислород. Наверно, тяжело чувствовать это все время. Задыхаться от собственных чувств. Но Ампора делает вид, что ничего не происходит, вдыхает слабый запах сирени, почти выветрившийся из палаты, и прикладывает трубку мобильного к уху. Его голос все еще хриплый. Он говорит почти шепотом, повторяет дважды мой адрес и чуть кивает. Его водитель подъедет к больнице и отвезет меня домой, потому что он настаивает и потому что я пропустил свою электричку, пока был тут. Небо за окном уже усеяно звездами, и прежде, чем я ухожу, брюнет просит перекрыть последние подступы свежего воздуха. Возвращает кислородную маску на место и опускается головой на подушку. Прикрывает глаза и, кажется, почти сразу засыпает. Его грудь медленно вздымается, не прикрытая одеялом. «Надеюсь, твой сон будет добрым», - не могу сдержать горькой усмешки, стараясь как можно осторожней прикрыть за собой дверь. Взгляд задерживается на кресле, где будто бы еще совсем недавно сидел Соллукс, больше положенного. Мой собственный телефон в кармане настойчиво вибрирует, и у меня не хватает сил даже посмотреть, что там. Слишком устал. Слишком длинный день. Черный Porsche подъезжает к крыльцу в тот же момент, когда я тушу сигарету. То, что вообще запрещено делать, но мир в этом мгновение ощущался так, будто неожиданно потерявший все цвета, и на этом фоне какие-то правила совершенно не имели смысла. Ничего не имело смысла. Неужели, другие все время ощущали мир именно так? Странно. Холодно. И… поверхностно. Ты просто дышишь, потому что должен, идешь вперед, потому что должен. Должен что? Наверно, жить по правилам куда проще, когда у тебя есть хоть какая-то цель, которой никогда не было у меня. Жить для кого-то – совершенно другое, потерянное знание, прорастающее в наших сердцах. И не только. Интересно, ты чувствуешь то же? Шофер выходит из автомобиля, приоткрывает заднюю дверь. «Мистер Вантас», - чуть киваю, высокий мужчина в возрасте больше ничего не говорит, лишь прикрывает дверь, когда я усаживаюсь позади, занимает свое место, заставляя автомобиль практически сразу двинуться с места. Тишину разбавляет лишь какая-то ненавязчивая мелодия из аудиопроигрывателя, среди которой я не могу разобрать и слова, поэтому быстро отбрасываю это занятие, цепляясь взглядом за книгу, плавно скользящую по коже заднего диванчика. Оноре де Бальзак, «Шагреневая кожа». Почти иронично. Возможно, ты бы и оценил. Прикрываю глаза, открывая их вновь лишь тогда, как машина окончательно останавливается. Шофер быстро покидает свое место, чтобы открыть заднюю дверь и выпустить меня во внешний мир. И я выхожу, лениво прихватывая рюкзак. Смотрю на свой дом, в окнах которого горит свет, и почти забываю, как дышать. Даже не замечаю, как мужчина в строгом черном костюме чуть кланяется, возвращается на свое место и быстро скрывается за поворотом. Последние зачатки благоразумия требуют, чтобы я все же проверил список пропущенных звонков за сегодня. Отец. Возвращение которого не предвещало совершенно ничего хорошего. Но с каждой новой секундой, что я оставался за чертой этого проклятого дома, чаша весов все больше склонялась в его сторону, поэтому нужно было идти. Вперед. Найти ключ, вставить его в замок, надеясь, что меня никто не услышит. И, конечно же, это было напрасно. Бог явно ненавидел это место. Ненавидел меня. - Каркат, - Канкри стоит, упершись плечом в арку, ведущую в зал, его лицо до неприличия ничего не выражает, и лишь в ядовито-зеленых глазах читается, отравившее его уже давно, презрение. Руки, сложенные на груди, даже не дергаются, он стоит, будто статуя, и тяжело вздыхает, когда я, будто нарочно игнорируя его, заглядываю в соседние комнаты, - отца здесь нет. - Тогда почему ты здесь? – вопросительно вздергиваю бровью, пока брюнет чуть хмурится, но быстро возвращается к привычному пустому выражению лица, отрываясь от стенки, медленно вычерчивая свой шаг. - Если бы ты был более набожным, коим тебя и воспитывали, то знал бы, что отец просил встретить меня, - садится на диван, будто в замедленном действии, оглаживая его поверхность ладонями под собой, подбирая какую-то книгу. По одному виду мелкого шрифта и внешнего вида той, можно было бы сказать, что это нечто «церковное», то, чем нынче везде промывали мозги. - Я был с другом в больнице, мне было не до этого. - Ох, я знаю, где ты был. Мне ведь нужно было узнать, где пропадает мой неблагодарный брат, посему я созвонился с твоим грязным никчемным нищим дружком, Каптором, и он мне все рассказал. - Он противно растягивает это «все», нарочно оборачивается, чтобы встретиться с моим мигом в секунду разгоревшимся взглядом, чтобы увидеть, как сжимаются мои кулаки и рюкзак слетает с плеча на пол. - Не вздумай так говорить о нем. Ты даже мизинца его не стоишь, - почти рычу, что вызывает у брата лишь победоносную усмешку. Потому что он знал, на самом деле я никак не мог ему навредить. По крайней мере, так говорили его «законы», его «правила» и его «вера». - Никто не виноват, что ты не умеешь выбирать себе друзей. А теперь еще и этот Ампора. Я всегда был о них лучшего мнения, его отец – очень влиятельный и правильный человек. Просто удивительно, как ему удавалось так долго скрывать этот позор, который никак не назовешь, кроме как шрамом на их семейном дереве. Надеюсь, у Бога хватит сил отпустить ему этот грех, в конце концов, они не виноваты, что… - Не вздумай, блять, говорить так о моих друзьях! - я не совсем понимаю, как так резко оказываюсь рядом, стискиваю ворот чужой рубашки, заставляя Канкри вскочить на ноги, опрокидывая свое чтиво на пол, и упереться руками мне в плечи. Он выше меня на голову, если не больше, но это не значит, что не слабее. Это не значит, что у меня не найдется сил, чтобы задушить этого уродца. И он знает это. Его «вера» не спасет от меня, грешного уродца, желающего ему и его чертовому папаше смерти. Меня, что не может заснуть, пока кто-то из них дома. Меня, выжидающему, пока дверь вновь захлопнется и этот кошмар прекратится. Меня – от «шрама на их жизнях». Но он бьет первым, наотмашь влепляет пощечину, проходясь перстнем по коже, оставляя царапину следом. Больно. - Отцу давно нужно было избавиться от тебя… - шипит тот, потирая шею и зачитывая какую-то молитву. Из сотрясающегося воздуха я улавливаю лишь «Боже, прости», и не могу ни на чем сосредоточиться, кроме как на том, как сильно жжет изнутри. В груди. Этот гнев, который я не мог никуда деть. Который смешивался с многолетним страхом и отравлял все мое существование, всю мою жизнь. «Чувства такой же грех, как гордыня или же гнев. Совершенно любые. Единственное, к чему они ведут человека, так это к моральному разложению. Отвлекая от цели, данной им Богом, они совращают и отравляют людские души. Дьявол забирает провинившихся к себе еще на земле, заставляя корчиться их в агонии, прорастая мерзкими цветками, подобно почве, в коей окажемся все мы. Но отличие в том, что нам уготована дорога в Рай. Тем, кто слушал Господа, следовал его воле и принес торжество благодетели в мир. Послужил ему достойно и заслужил место у его трона. Прислушайтесь, ведь он ведет вас по праведному пути, и бойтесь согрешить, ведь есть вещи, которые нельзя смыть просто раскаянием. Слова совершенно ничего не значат перед тем, что совершаете вы под надзором его других детей и братьев». - Каркат! – не знаю, почему я бегу. На глазах наворачивались слезы или же это был просто дождь? Телефон в кармане гудит, но ноги без устали впивались в асфальт, продолжая нести тело по улицам вперед, сопротивляясь ветру, тишине, жизни, до тех пор, пока голос позади не сменился тишиной. И что теперь? Мои ноги сами направляются в сторону твоего дома. Наверно, потому что мне элементарно больше некуда податься так поздно. Или же я просто хочу увидеть тебя. Оказаться в твоих объятиях. Под твоим чутким взором. Почувствовать опору. Почувствовать, что у меня еще есть хоть что-то на этой земле, за что можно было бы держаться, но дверь открываешь не ты. - Эм, прости, что так поздно. Но Дейв дома? – Дирк смотрит на меня почти растерянно, его карие глаза со слабой ржавчиной в них быстро пробегаются от пят до макушки, будто анализируя, подчеркивая малейшие детали, будто он был каким-то механизмом, роботом, сжимающим губы в тоненькую линию и после совершенно холодным голосом выдавая ответ: - Нет, - мир окончательно глохнет. Я смотрю будто сквозь него, что-то говорю, что-то совершенно заученное и шаблонное, наверняка включающее в себя извинения, отшатываюсь от двери и уже готовлюсь идти… Идти куда? Твердая хватка на плече не дает сделать следующий шаг в пустоту, и все тот же холодный голос будто разрезает скопившийся в моем разуме туман, - но ты ведь не собираешься шастать по улицам в таком виде? Давай-ка подлатаем тебя, Вантас. «Спасибо», - говорю будто бы стенам чужого дома, махровому полотенцу, полу, что не уходит из-под ног, и сердцу, которое не болит. Возможно, это «спасибо» предназначается также и старшему Страйдеру, но он будто не слышит, жестом зовет на кухню, и я просто следую за ним. Дирк всегда отличался от Дейва. Что ни есть, машина. Ребенок настоящего времени. И сложно было представить, что они в принципе были родными братьями. Возможно, и нет. В семье Страйдеров никто никогда не говорил о подобных вещах. Рана на щеке неприятно жжет, когда Дирк осторожно обрабатывает ее, несвойственными ему мягкими движениями прикладывая ватку с каким-то раствором. Смазывает место удара мазью, прикладывает марлевую подкладку и закрепляет ту парой цветастых пластырей с пони. - Ну, все, красотка, хоть на бале вытанцовывай, - почти незаметно усмехается и чуть кивает, кажется, что сам себе, убирает все обратно в небольшой беленький ящик, чтобы спрятать тот на холодильник. - Никогда бы не подумал, что ты ладишь с медицинскими штуками, - подушечки пальцев осторожно касаются больной щеки, проходятся по шершавой марлевой поверхности, останавливаясь на кончике одного из пластырей. Дирк наблюдает же за этим совершенно ничего не выражающим взглядом, а после кратко пожимает плечами. - Если бы мне давали по доллару каждый раз, когда приходилось латать Дейва с его тренировок по «боевым искусствам», возможно, щеголял бы я сейчас где-нибудь за пределами штатов, восседая на робо-пони. Так что считай, что тебе повезло, - чуть склоняет голову на бок, кажется, над чем-то размышляет с секунду. - Я принесу что-нибудь переодеться, - я же просто киваю, так и оставаясь сидеть на кухне. В голову лезут ненужные мысли, режут душу будто стеклянным осколком, заставляя жмурить глаза, чтобы не дать лишней воли чувствам. В комнате холодно, за окном все еще льет дождь, и мне очень не хватает тебя. Где же ты, Дейв? Конечно же, на самом деле ответ был очевиден, и Дирк его лишь подтверждает, протягивая какие-то шорты с футболкой, которую абсолютно точно носишь обычно ты, упоминая про ночевку у Эгберта. Предлагает позвонить тебе, но я поспешно отказываюсь, будучи просто благодарным за то, что меня не гонят на улицу, позволяя остаться тут. Хотя бы на эту ночь. Твоя одежда хранит в себе еле ощутимый запах тюльпанов, запах самой весны, и от этого чего-то совершенно родного становится практически тепло и незаметно клонит в сон. Слова Страйдера гудят эхом где-то в голове, и единственное, что я могу уловить, это предложение присоединиться к нему в гостиной. Там, кажется, по телевизору марафон его любимого шоу. И я соглашаюсь. «Любимого шоу» включает в себя какой-то довольно популярный цветастый сериал про пони, но я совершенно не жалуюсь, устраиваясь поудобней на своей половине дивана с подушкой и пледом, наблюдая за тем, как к миру медленно вновь возвращались цвета. Звук дождя все меньше простукивался по окну дробью, и все большее значение имели совершенно иные детали. Я все еще думаю о тебе, но уже улыбаясь. Наверно, здорово, что ты сейчас там, где тебе хорошо. И я просто рад за тебя. - Вантас, зацени, - лениво отрываю от экрана телевизора взгляд, чтобы приподняться на руках и взглянуть на то, что хочет мне показать Дирк. В тот момент, как мне все же удается сфокусироваться хоть на чем-то, осознание будто медленно проявляет картинку, на которой маленький механизированный конь свободно гуляет по стеклянному гостиному столику. Его роботизированные ножки в точности повторяют гарцующие движения самой настоящей лошади, алые искусственные глаза разрезают темноту. Страйдер, как довольный отец, улыбается, вялым движением отклоняя небольшой джойстик, меняя курс движения, заставляет маленькое, будто живое, создание из проводов и холодного металла наворачивать круги по стеклу, не оставляя за собой ничего, кроме тихой поступи. - Охуеть, чувак! Ты сам это сделал?! – не приводить в восторг данное зрелище просто не могло. Нечто столь холодное и хрупкое выглядело настолько живым, что заставляло сердце взволнованно трепетать, вспоминая о мире, в котором мы живем. Неживые люди и маленький железный пони, склонившийся к траве, которую, увы, не найдет. Он чем-то напоминал и самого Дирка, который осторожно брал его в руки, открывал заднюю панель и снова принимался копошиться в проводах, чуть отрицательно ведя головой и иногда поднимая взгляд на экран, где менялись серии одна за другой. - Нет. Только сплавил детали и напичкал все проводкой. Чертежи одолжил у Заххаков. Они бы, все равно, не смогли бы сделать что-нибудь такое… - … живое. - Да, - Дирк смотрит на меня всего лишь мгновение, в его карих глазах будто разлито закатное солнце, отдающее чем-то неестественно рыжим. В темноте, под яркими цветастыми вспышками, отражающимися в его взгляде, это не естество лишь сильнее бросалось в глаза ровно, как и совершенно механическая секундная ухмылка. Интересно, считает ли он странным меня или себя? Считает ли он странным Дейва? Считает ли он, нас, «живых», больными? На это его взгляд ничего не говорит, в нем совершенно пустые мысли, которые, возможно, смог бы понять Соллукс, но не мы. В конце концов, он оставляет меня одного, желая доброй ночи. На экране все еще скачут пони, и я нарочно оставлю их там, лишь понижая звук. Надеясь, что присутствие чего-то фонового скрасит мою одинокую ночь. Кутаюсь в плед, жмурю глаза и считаю до двадцати двух. Нужно немного поспать. «Карклз», - кажется, будто звучит у меня в голове. И я даже не сразу открываю глаза, до тех пор, пока чужое тепло не врезается в личное пространство, ложась на кожу от подушечек пальцев рядом с щекой, до виска, цепляющих пару прядей и заводя их за ухо. «Карклз», - звучит практически как сон, с такой интонацией, как никогда до этого, махровым теплым прикосновением касаясь чего-то внутри, заставляя дыхание едва сбиться и глаза распахнуться в немой просьбе. Но это не сон. Дейв сидит на полу, его рука все еще где-то у моего уха, и я едва льну в ней, совершенно неосознанно. И он ничего не говорит, лишь ласковым движением проводит за ухом до затылка по волосам, взъерошивая их, и улыбается, как никогда не улыбался ни Джону, ни мне. В его голубых глазах будто пышет огонь, и это совсем не огни от экрана телевизора, вспыхивающие за ним, создающие тень на мне. Та ложится на мою фигуру, подобно второму одеялу, обнимает, вживляет в себя, пока блондин не встает с места. На нем белая футболка с каким-то совершенно дурацким принтом и домашние черные шорты, волосы прядями лезут в глаза, и ничего больше между нами. Длинные пальцы подцепляют край одеяла, и чужое тело неожиданно вваливается в мое пространство. От него все еще веет ночным холодом, и запах дождя все еще пропитывал его влажные волосы ровно, как и дыхание, взгляд, кожу. - Почему ты не с Джоном? – вопрос, который обрушивает на нас тишину, в коей можно было свободно различить бешеное сердцебиение: его и мое. Почти в унисон. Он смотрит мне в глаза так пристально, что хочется плакать, едва касается подушечками пальцев моих губ и укладывает ладонь на щеке. Лежит так близко, что его дыхание чувствуется, как мое. Будто бы я только и мог, что дышать им. Задыхаться. - Очень хотел увидеть тебя, - говорит он шепотом, ни разу не сомневаясь. Его голос едва дрожит, и, кажется, что весь мир становится черно-белым, теряет звуки и смыслы, все, кроме нас. Он обнимает и прижимает к себе так, будто бы мы были не просто друзьями. Утыкается носом в шею и вздыхает так, будто бы это было единственным, в чем он нуждался. Ему нужен был я. Также сильно, как и он мне. Мои собственные пальцы слабо сжимают чужие блондинистые пряди, пока Дейв старается успокоить себя. Беззвучно, невидимо, но я чувствовал это. Чувствовал, как вся моя душа всего за пару минут распустилась пышным букетом хризантем. - Я люблю тебя, Дейв.