Разбитые

Pov Мисселина. Парные тату: ты будешь солцне, я — луна Робко касаюсь твоей ладони кончиками пальцев, и ты, смеясь, крепко сплетаешь наши руки. Солнце тянется к закату; розовый свет мягко обнимает тебя, и я, невольно улыбаясь, думаю про себя о том, какое чудо мне послал Шепфа. Твои волосы красиво блестят, отливают бронзой, и я беру одну прядь в руки. Такие длинные. Нам не видно луну, но мы знаем, что она уже появилась на другой стороне неба, и что она готова принять нас в свои объятия. Нам нельзя быть вместе; нас не отвергают только солнце и луна. За тобой приду и в крошки разобью асфальт Мне наплевать на все правила, когда ты рядом со мной. Я просто не могу закончить это, и если тебя заберут у меня силой, я к чертям разнесу весь ангельский мир. Я не понимаю, почему это неправильно. Почему я не могу прижиматься к тебе и чувствовать, как бьётся твоё огромное — иначе как оно могло уместить меня? — сердечко. Я не понимаю, почему они не хотят позволять нам любить. И что, что ты — непризнанная? Ты столькому меня научила. Научила меня не бояться, например, не тонуть в своём страхе любить и дарить любовь. Розовая прядь, полиэтиленовый пакет На колени сядь, я дам попробовать конфет Ты щёлкаешь пальцами у меня перед лицом, и я понимаю, что все это время глупо смотрела перед собой, а ты любовалась мною и плела мне косички. Прядь, выкрашенная по твоей инициативе в ярко-розовый, резко выделялась на фоне светлых, выгоревших на солнце волос. — Иди сюда, — хватаешь меня за талию и тянешь меня к себе на колени, а я сопротивляюсь — я и так пропустила почти весь закат. — Лина! Со смехом снимаешь мои пальцы с деревянной балки, в которую я намертво вцепилась, и на ней остаются крохотные, почти не заметные, если не знать, где искать, отметины. — А если за конфету? — провокационно машешь перед моим носом шоколадной конфетой в цветастом фантике. Я тянусь за ней и, сев тебе на колени, требую. — Ты такая меркантильная, мой белокурый ангел. — Конечно, — киваю я, стараясь сдержать смех, в то время как ты с укором качаешь головой. — Сама дала мне попробовать, что такое швейцарский шоколад. Ромашки-веснушки, мы лучшие подружки Мы неразлучны. Провожу большим пальцем по твоей щеке, будто пытаюсь стереть веснушки, коими было усыпано все лицо. Ты не любишь их; я их обожаю. Вишнёвая кола — прогнали из дома Я отказалась возвращаться домой на выходные, как это делала обычно. Ну, скажи мне, как я тебя оставлю? Ты же ураган, Бекки, шумный и весёлый, который разберёт всю школу по кирпичикам, пока меня нет. А потом, когда я вернусь, притянет меня к себе и будет целовать на развалинах, оправдывая свои поступки коротким ревностным «Они смотрели на тебя». Мама, кажется, начинает что-то подозревать. Я слишком часто говорю о тебе, всегда положительно, с намёками на то, что неплохо было бы дать тебе хорошую рекомендацию где-то там, на небе. Просто потому, что я так хочу. Если я могу ускорить для тебя становление ангелом, а то и архангелом, то почему нет? Тем более, если это сделает тебя счастливой. Счастлива ты — счастлива я. Мама ничего не говорит; однако я вижу, как неодобрительно сверкают её глаза, как дрожат её руки всякий раз, когда она видит подтверждения своих догадок. Она всегда была чересчур проницательной и читала меня, как открытую книгу. Впрочем, ты, Бекка, делаешь то же самое. Ромашки-веснушки, мы лучшие подружки Блестяшки-монетки, стреляешь сигаретки Выхватываю у тебя мятную — далеко не самая вкусная, но зато я имею с тобой на одну общую вещь больше, — сигарету и делаю затяжку. Сложно не закашлять, и ты с неприкрытым интересом смотришь на меня, мысленно делая ставки, сорвусь я или продержусь. Сорвалась — остатки мятного дыма вышли в воздух вместе с хриплым кашлем, и ты, рассмеявшись почти что мне в губы, показательно делаешь глубокий вдох. Сигарета тлеет у тебя в руках, роняя пепел тебе на голые ноги, но тебе все равно — ты не дышишь, удерживая яд у себя в лёгких. Мама определённо думает, что ты портишь меня, отравляешь точно так же, как этот яд, путешествуя по моим бронхам и, кажется, уже теперь сероватым от никотина венам. Я так не считаю. — Не волнуйся, — выпустив в воздух тугую струю дыма, мягко улыбаешься мне, — это не самый полезный навык в твоей жизни. Плюшевый рассвет на стройке сказочно смотреть Восемнадцать лет, ты травишь шуточки про смерть Солнце окончательно скрылось за горизонтом, и садик, раскинувшийся под нашим балконом, накрыла ночь. Густо усыпанное звездами небо подмигивало, то ли поощряя, то ли упрекая. Да уж. Появиться, чтобы дарить путникам последние поцелуи, и в итоге освещать путь двум запутавшимся девушкам. Интересно, звезды довольны? Надеюсь, что так. — Моя смерть определённо стоила того, — бросив недотлевшую сигарету в пепельницу, улыбаешься ты кончиками губ и обводишь моё лицо ногтем. — Не говори так, — возмущённо толкаю тебя в плечо я. — Такое солнце должно было жить дольше. Ты странно дергаешь плечами и отводишь взгляд. Я не лезу к тебе с расспросами. Зачем? У каждого свое прошлое, и если какие-то ужасные вещи, сделанные тобой, сотворили такое божество, то кто я такая, чтобы порицать их? Девочки друг другу дарят мятный поцелуй Поддавшись внезапному порыву, приникаю к тебе и сминаю твои сухие губы. Поцелуи с привкусом терпкого сладкого вина и крови наши любимые, так ведь? Мята обжигает горло. Терпеть её не могу, но с твоих губ она вкуснее амброзии и любого другого божественного нектара. Кладёшь мне руки на талию, и я дрожу от близости. Зачем ты сводишь меня с ума, Бекка? Впрочем, я не против, продолжай. Папа не смотри, мамама-мама не психуй Девочки друг другу дарят мятный поцелуй Мама не смотри, папапа-папа не психуй Мысль о родителях заставляет меня остановиться на секунду, но затем я крепче прижимаюсь к тебе и целую с новой силой. Плевать. Даже если родители убьют меня за подобное, это будет маленькой платой за проведённое с тобой время. Время. Оно неумолимо течёт сквозь пальцы, движется вперёд и подгоняет нас, мол, я не буду ждать, девушки, не тратьте меня просто так. Положив голову на деревянную балку, прикрываю глаза и засыпаю, пока ты возишься с моими волосами. Pov Ребекка. Куртка оверсайз, сердечко вышито в углу Замечаю, что ты уже спишь, тихо посапывая и причмокивая розовыми пухлыми губами, и расчесываю твои волосы руками, стараясь как можно меньше цеплять их, чтобы не нарушить твой сладкий сон. Отодвигаю воротник своей куртки, в которую завернула тебя, выскочившую на балкон в одной только футболке, и собираю волосы. Луна почти дошла своим неспешным ходом до середины неба, и теперь ласкала тебя своим светом. Я завидую ей, правда. Она может ласкать тебя всю сразу: и пряди светлых волос, радостно впитывающих в себя весь лунный свет, и аккуратное милое личико, и тонкие руки с длинными аристократичными пальцами. Бледная кожа будто бы излучает неземной свет. Курносый носик смешно дёргается во сне. Делаю себе пометку выкинуть мятные сигареты и достать из сумки вишнёвые. Ты ведь любишь вишню, да? Ты как-то сказала, что жить без неё не можешь. Сказала вскользь, как бы между прочим, но я запомнила, потому что иначе никак. Перебираю тяжёлые густые волосы и плету тебе длинную косу, чтобы пряди не спутались ещё больше, пока ты спишь. Ты пахнешь лимоном, шоколадом и немного маками, растущими на балконе. Подношу прядь к носу и втягиваю лёгкий аромат, ускользающий от меня. Твои волосы — самое дорогое, что в тебе есть. Они словно жидкое золото, и я определённо нашла свой личный наркотик. Шелковистые пряди ложатся на удивление легко, и я завязываю на косе свой браслет. Вот так. Обеспокоенно смотрю на маки, что цветут и тихо покачиваются из стороны в сторону от малейшего дуновения ветра. Мне не нравятся их кроваво-красные лепестки, они наводят меня на мысли о том, о чем я думать не хочу. По крайней мере, не сейчас. Осторожно трогаю один лепесток и сразу отдергиваю руку в сторону; я готова поклясться, что видела на подушечке пальца багряную жидкость, разъедающую кожу, но, вынеся руку на свет, убеждаюсь, что это просто игры воспаленного разума. Мне нужно поспать. На кроссовках грязь, но я любой тебя люблю Качаю головой, поднимаюсь, взяв тебя на руки, и направляюсь в комнату. Кажется, ты не весишь совсем ничего — лунный свет наполняет тебя и помогает мне тебя нести. Кладу на кровать, не снимая с тебя белых туфелек на маленьком каблучке и с тонкими застежками. Они немного грязные оттого, что ты весь день бегала по саду в поисках ликорисов, но меня это не особо волнует. Поправляю выбившиеся из косы непослушные волосы — и как только ты их укрощаешь? — и срываю с полусомкнутых губ последний поцелуй. Я никогда не могла удержаться от этого. Маленький секрет пылится в девичьих сердцах Вот такой запрет, прощай, увидимся во снах Надеясь, что во сне к тебе приду я, ложусь к себе в незаправленную постель. Не хочу, чтобы ты зашлась в крике от очередного кошмара, но если мы проспим и кто-то обнаружит нас в одной кровати, придётся долго и нудно врать. Закрываю глаза и вместе с ними закрываю сердце на большой увесистый замок. Выкидываю ажурный ключ к чертям. Теперь, когда я лежу под холодным одеялом, на меня наваливается ощущение собственной ничтожности. Шершавые белые стены комнаты, увешанные то ли картинами, то ли плакатами, давят и душат нехваткой пространства. Кажется, ещё секунда, и я останусь погребенной под сводами этого многовекового здания. Может, так было бы лучше. Я хочу остановиться, мой ангел, но мне страшно, мне до тряски в руках, до вспухших вен, которые странно шевелятся, будто змеи, под пальцами, страшно. Уверена, ты бы рассмеялась, услышав от меня это. Страх сковывает меня; я кутаюсь в одеяло и спешно прячу ноги, отказывающиеся слушаться. Страх неожиданно являет мне саму себя, настоящую. Не весёлую, немного грубоватую и временами жёсткую Бекку, а растоптанную, трясущуюся от ужаса перед будущим Ребекку со спутанными волосами и душой. Дай мне посмотреть последний раз в твои глаза Лучше умереть, если с тобою быть нельзя Я не знаю, что мне делать, милая. Остановиться? Я не могу. Отложить планы, так расчетливо выверенные до последней секунды, в сторону? Выше моих сил. Я смертельно устала. Все, что я могу — беспомощно смотреть на тебя и эгоистично думать о том, что мне предстоит сделать. Думать о том, как я на полной скорости снесу тебя, закатаю в землю, первая брошу горсть черной и противно пахнущей почвы тебе на гроб. Хочется встать, включить лампу, взять в руки перо и начать выводить мелким убористым почерком на пергаменте поломанные стихи без рифмы, строя и смысла. Но они все равно получились бы прекрасными, я уверена, потому что они были бы о тебе. Я готова перематывать свои запястья метрами бинтов, готова проливать свою кровь на чёртовы маки, которые издевательски мерцают за окном, специально повернувшись ко мне, но не готова ждать того же от тебя. Вздрагиваю. Маки смеются надо мной, да? Это их смех так сильно похож на звон колокольчиков? Смотрю на тонкие переплетения собственных вен и думаю, излечит ли меня кровопускание? Лекарств от расчетливости и меркантильности не существует даже здесь, иначе я бы давно ограбила медицинский пункт. Так может хотя бы старый добрый метод поможет? Вместе с кровью уйдут все грехи, которыми я осквернена. Я почти уверена, что моя кровь — чёрная, но в последний момент отпускаю уже взятый с прикроватной тумбочки за лезвие нож и массирую веки кончиками указательных пальцев. Я не должна это проверять. Дай мне посмотреть последний раз в твои глаза Лучше умереть, если с тобою быть нельзя Я решительно поднимаюсь с кровати, откинув в сторону одеяло, да так, что оно упало на пол, подхожу к твоей кровати и опускаюсь на корточки прямо перед твоим лицом. Пожалуйста, открой глаза. Положи свою мягкую холодную ладонь мне на щеку, успокой, скажи, что ты не сгоришь, не погибнешь под натиском грызущих сердце собак. Но ты спишь. Я вздыхаю, встаю и прогибаюсь в пояснице, что болит не первый день. Нещадно терзая зубами нижнюю губу, сжимаю кулаки, впиваясь ногтями в тонкую кожу, которая легко рвётся, и задергиваю шторы, чтобы не видеть отвратительных маков, но я слышу, как они шевелят своими лепестками, сулящими реки крови, и шепчутся, потирая друг другу листья. Маки любят зрелища. Они любят боль, кровь и смерть, это я знаю точно.