Доктор и «Совёнок»

      — У меня к тебе есть небольшая просьба, — говорит Виола, игнорируя Сашу, Алису и коллегу, — прогуляемся?

«…»

      Меня спрашивают: «как же дожился до жизни медицинской». Ну погнали. В медицину стремился с раннего детства. В игрушках у меня были тонометр, фонендоскоп, ампулы с морфием. Первую кошку препарировал уже в четыре года, прям с добротой вспоминаю еще бьющееся теплое сердечко кошечки. Потом собачки, крысы. А в восьмом классе, с одноклассником, тоже хирургом стал, пошли на кладбище, дождались, когда похоронят свежего человека. Ночью, когда светила луна, мы откопали свежую могилку, достали гроб. Вытащили мужика и там же, сделали первый разрез по груди. И тут, мужик как вскочил и ка-а-ак рванул, с криками сиганул в сторону реки. Мы тогда чуть не обоср@лись, но взяв себя в руки, мы догнали мужика и вынули его еще бьющееся сердце, потом вернули его в ящик и заново захоронили. Как потом узнали, что похоронили-то мужика в летаргическом сне! Вот так и появился мой первый спасенный пациент и первый холмик от моего лечения. Потом вскрыли еще троих, но те уже были реально умершими. Зато мы точно узнали, что у людей в животе и что душа не находится в области мочевого пузыря ибо он был пуст. Институт. Корпение над учебниками. Пока все гуляли, учил, учил, учил. Окончил институт с красным дипломом. До сих помню, когда все пошли отмечать это дело, сам же залез под стол и сожрал мой красный диплом, он был солоноватым на вкус, видимо это так же была проверка на психологическую устойчивость, бумагу для дипломов изготавливали вполне себе съедобной.       Потом, когда все два года проходили интернатуры, лечился в психиатрической клинике. Много всего тогда передумал, глотая очередную таблетку галоперидола и понял, что нужен людям, во мне не должен умереть знахарь! Как же теперь занимаюсь врачебной практикой? Да просто – купил в Москве, в подземном переходе, обычный диплом врача, вместе с интернатурой. Бойтесь нас.       Это, конечно, была шутка, брат отца вроде — врач, дедушка — судовой врач, прадед — военный хирург, бабушка по отцовской линии была операционной сестрой, ну и сам никуда не сворачивал, тож на «духтура» («доктор» на лезгинском языке) выучился.       Каждый день выходя на работу в свою клинику мы встречаемся с относительно плановыми пациентами, которые особо не напрягают нашу нервную систему — обычное грыжесечение, лечение неосложненных инфарктов миокарда, очаговые пневмонии, несложные анестезии. Но иногда появляются «штучные» больные, которых очень хочется кому-нибудь спихнуть, дабы не влезть в неприятную ситуацию, когда возможно течение болезни, манипуляции может выйти из-под контроля. Думаю, у каждого практикующего доктора встречались такие и только силою своей воли, стиснув зубы, идешь на спасение, лечение такого пациента, и при благоприятном исходе по-детски в душе радуешься положительному эффекту.       Чем хороши крупные клиники – это возможностью максимально обследовать больного, получить помощь со стороны коллеги, дополнительная аппаратура, значительно облегчающая ту или иную сложную, а под час рискованную манипуляцию.       Хочу пояснить вышесказанное из своей практики анестезиолога-реаниматолога. Практически ежедневно у нас оперируют под эндотрахеальной (когда в легкое подается газовая смесь из кислорода, воздуха и газового анестетика), либо под внутривенной с искусственной вентиляцией легких анестезией. Для данных видов обезболивания необходима интубация трахеи, то есть установка специальной эндотрахеальной трубки в трахею, данная манипуляция необходима для полного контроля над внешней функцией дыхания и подключения больного к аппарату искусственной вентиляции. При этом в вену вводятся релаксанты подобные яду кураре и больной не в силе сократить ни одну поперечно-полосатую мышцу организма, в том числе отключается, и дыхательная мускулатура, этим создаются идеальные условия для оперативного вмешательства. В большинстве случаев данная манипуляция никаких трудностей не предвещает и все идет по плану. Но иногда по особым признакам мы можем предвидеть сложности при установке данной трубки. Чем грозит неудача интубации? Поясню по порядку. Обычная анестезия начинается с так называемой индукции анестезии — в вену вводится анальгетик (фентанил), анестетик (тиопентал, диприван), больной глубоко засыпает, далее следует миорелаксант, обычно короткого действия (дитилин), сокращаются все мышцы с последующей полной релаксацией, вплоть до остановки дыхания, производится принудительная вентиляция легких через маску, далее, вводится специальный аппарат (ларингоскоп) с лампочкой на конце в ротовую полость, поднимается надгортанник, доктор визуализируя голосовые связки вводит трубку в трахею, подключая больного к аппарату ИВЛ. В подавляющем большинстве случаев так и происходит. Однако изредка в силу анатомических особенностей больного, неопытности анестезиолога, неисправности ларингоскопа, трубку установить не удается, чаще всего она оказывается в пищеводе, тут главное не теряться и принудительно раздышать пациента через маску с мешком, иначе при отсутствии дыхания больной попросту может погибнуть.       Так вот предвидя сложности интубации, анестезиолог готовится к операции особенно щепетильно – просит коллегу постоять рядом (как говорится, поддержать штанишки коллеге), вызывает бронхоскописта (можно заинтубировать посредством бронхоскопа), попросить более опытного коллегу произвести данную манипуляцию. Благодаря этому риск данной манипуляции практически сводится к нулю.       Но начал сие повествование не для устрашения, а для того чтобы ты понял, насколько тяжело докторам работать в одиночестве, в условиях малых клиник, где нет ни оборудования, ни чувство локтя от коллеги. Сам периодически работая в маленьких больничках, при этом часто «днюя» и ночуя возле тяжелобольных, да еще если поступают «сложные» клиенты, только собственные знания, опыт и немного везения и помогают избежать тяжелых осложнений от различных манипуляций. Я-то ладно, как говорится – приехал и уехал, тяжко докторам, которые постоянно работают в данных условиях: дома их практически не видят родные, маленькая заработная плата, серьезные осложнения вызывают постоянную депрессию, оттого доктора и спиваются, находя облегчение на дне бутылки. Благо есть главные врачи, которые с пониманием относятся к сложностям нашей работы, периодически отправляют доктора на курорты, поднимают им заработную плату.       Здесь можно было бы вести речь о любой другой специальности, но нет, именно наша специальность «славится» смертностью. Именно за нашими дверьми вершатся судьбы тяжелобольных, а иногда и неизлечимых людей. Мы не роботы, мы такие же люди, подверженные эмоциям и влияниям, как внешним так и внутренним.       Однако, если другой врач, тот же хирург – на виду и его действия видны окружающим, то наша специальность окутана тайной, а помыслы врача-реаниматолога тем более. Мы единственные специалисты, кто профессионально знает действия лекарств, да не простых, а по сути – ядов. Опытный врач, может сотворить с больным, что душе заблагорассудится. Жизнь пациента в руках доктора, в реанимационном отделении это особенно ощущается. Ведь что есть жизнь больного находящегося в критической ситуации? Это как камешек находящийся на краю обрыва, тот камешек, который некогда был сцементирован с горой, но по какой либо причине – откололся. И вот он качается, туда, сюда, куда дунет ветер, готовый в любую секунду сорваться с обрыва. Наши препараты могут снова сцементировать осколок жизни с общей горой, а могут ослизнить скалу, ускоряя падение.       «Лекарства у всех на виду», — напишут знающие люди. Да, на виду, но ведь можно сделать так, что умный врач незаметно сдвинет баланс электролитов, баланс кислотно-щелочной в «нужную» ему сторону. Да и не обязательно действовать препаратами, можно накрутить ручки дыхательного аппарата и баланс жизни и смерти постепенно сместиться туда — в сторону бездны, и никто не поймет — от чего, ведь аппарат гудит, все подумают, что от болезни.       Поступает крайне тяжелый пациент, с полиорганной недостаточностью. Его «садят» на искусственную вентиляцию легких. Проводят мощную химиотерапию. Если пациент до заболевания страдал ожирением, его нужно каждые два часа ворочать. День за днем, сутки напролет, проходит неделя, другая. Из одной болезни вытекает другая, но пациент не умирает, но и не живет. Персонал устал, у врача опускаются руки.       В это время коллеги начинают: «Он уже не жилец». Уставшие сестры: «Доктор, ну что вы его мучаете?» У лечащего врача просыпаются внутренние ангелы и демоны. Демон нашептывает: «Ну правда, ну все устали, больного ты уже не спасешь — отпусти его!»       Ангел: «Есть, есть еще средство, нужно бороться».       Врач, перепробовав все возможности, приходит к выводу — не жилец. Решил, что больше ничего не поможет. Демон победил? Кто знает. Если в это время его помыслами было — все, этому пациенту уже не помочь, мозг погиб, продлевать жизнь и агонию нет смысла, то это будут видимо ангелы. А если была мысль, что надо потянуть, посмотреть, что будет, несмотря на то что мозг умер, и вроде активность врача за жизнь — благо, но помыслы его другие, кто победил? Демоны? А если при констатации смерти мозга были выполнены не все процедуры, но все решили, что мозг умер, у одного лишь лечащего врача появились сомнения, и он будет тянуть, цепляясь за эти сомнения. Кто им руководит? Врача можно характеризовать: умный, глупый. Но кто внутри его победит, если в каждом докторе сидят и ангелы и демоны? Все видят как лечит доктор, но не видят, что бушует у него внутри…       Ты скажешь — ага, значит, ты — убийца! Однако, с приходом смерти могут прийти и последствия в виде расследования, поэтому врач, боясь, чаще всего тянет любого пациента до последнего, лишь бы не в его смену. Нам проще вбухать уйму препаратов, возможно дорогостоящих, чем обрывать жизнь, останавливая мучения и агонию.       Подавляющее большинство моих случаев на практике, несут в себе сухую информацию о прожитом дежурстве, наверное, они мало интересны для тебя, но для меня это ценная информация о прожитом дне или ночном дежурстве. Со временем, дежурственная острота проходит, вначале мы забываем эмоции, иногда нас переполняющие, навалившуюся физическую тяжесть, потом в голове забывает синхронизация всех событий, включиться произошедших в этот день. Остается лишь самое-самое, нечто вон выходящее, но и оно потом видится неким мутным пятном в уголках нашего сознания, и сложный день исчезает, появляются новые впечатления от новых дежурств, и так по кругу.       Чем хороши дневниковые записи, пусть даже сухие, написанные в полудреме, так тем, что можно почти заново восстановить тот самый тяжелый и полный впечатлений день или ночь.       Возможно, это странно, нормальных людей впечатляет бурная ночь с приключениями в ночном клубе, ну или проведенное время с девушкой. Так и должно быть, но так уж получилось, что жизнь врача, особенно в какой-нибудь глубинке, мало насыщена обыденными радостями жизни, он подавляющее большинство своего времени проводит в больнице, помогая вылечить недуг или хотя бы облегчить страдания. Нередко именно в таких больницах и создаются новые семьи. Да и чего греха таить, на одну ставку выжить в наших реалиях крайне сложно, вот и приходится брать дежурства сверх необходимого минимума, дабы обеспечить нормальное существование своей семье.       Остановлюсь на одном впечатляющем рабочем дежурстве.       Утро 27 ноября, 9:30 утра пришел с суточного дежурства из госпиталя. В планах было принять душ, позавтракать, выспаться, посмотреть фильм и уже после неспешно идти на другое ночное дежурство в городскую больницу. Но, к сожалению, за меня никто не будет делать те дела, которые входят в мои обязанности, как жителя многоквартирного дома. Будь то — услуги ЖКХ, ссуда, таскание документов из одного офиса в другой. Так и проваландался все утро и обеденное время. Душ и вкусный обед я, конечно же, отменять не стал, пятнадцать минут лежки на диване так же оставил своим правом. А вот фильм посмотреть не удалось.       В 16:00 прибыл на дежурство в городскую больницу. Проходя по реанимации, возникает ощущение, как будто очутился в машинном отделении, старые российского и советского образца дыхательные аппараты издают звук, весьма похожий на то, будто мы не в больнице, а где-то на насосной станции. Хотя, по сути, ИВЛ — это тот же аппарат с функцией насоса, вдувающий принудительно воздух в дыхательные меха. Но так откровенно отстать от прогрессивного человечества и застрять в семидесятых годах прошлого столетия… Это в последние десять лет государство сменило позорные, малофункциональные аппараты на машины с множеством функций.       Принял полную палату тяжелых, требующих особого внимания реанимационных больных. На шести койках к моему приходу лежало шестеро пациентов:       1. Малышка, 8 месяцев от роду — острая кишечная инфекция, заставляет практически ежечасно менять полный памперс жидкого кишечного отделяемого. Ко всем бедам, ребенку еще удалось подцепить очаговую пневмонию, заставляя думать о нарушенном иммунитете, и далеко не обязательно здесь виновата ВИЧ-инфекция. Неправильное питание, тяжелая кишечная инфекция и антисанитария ведут к тому, что на фоне одной инфекции начинается другая — суперинфекция. Вместе они, без интенсивной терапии, практически гарантированно могут привести к гибели. Мыслей о переводе девочки в обычное отделение в тот вечер у меня не возникло.       2. Был у нас пациент, мы его Кузьмичем звали. Почему такая фамильярность? Да потому что застрял он у нас на полтора года. Полтора года выживания и ожидания индивидуального дыхательного аппарата. Если коротко, то некогда крепкий мужчина, работавший в охранном агентстве, вдруг внезапно почувствовал слабость в мышцах, которая постоянно прогрессировала, вплоть до того, что дыхательные мышцы стали отказывать. Вытянули буквально с того света, он прошел все круги реанимационного ада, и к моменту моего дежурства он просто жил в нашем отделении. Периодически дышал самостоятельно, катался на своей инвалидной коляске, друзья его выводили гулять, иногда привозили пьяного из ресторана, а на ночь он сам себя подключал к аппарату искусственного дыхания, чтобы спокойно выспаться, не думая о том, что следующий вдох можно забыть сделать.       3. Бабушка, 78 лет, спайки, связали узлом кишечник, не дав пищевому комку нормально пройти по туннелю. Проблему решили оперативным путем. Проблема возникла другая — возраст. В таком преклонном возрасте мышцы ослабли, а если их еще бомбардировать препаратами, вызывающими тотальную релаксацию, да анестетиками, то они очень и очень неохотно приходят в тонус. И чем дольше за пожилого человека дышит аппарат, тем сложнее им восстановиться. Иногда такие пациенты так и погибают, не в силах самостоятельно вдохнуть живительный воздух. Нет, мы их не отключаем, в их плохо защищенную легочную ткань садится злостная инфекция, вызывая пневмонию.       4. Не повезло мужчине, мало того, что он перенес второй инфаркт миокарда, будучи в Новосибирске, ему провели аорто-коронарное шунтирование. А спустя всего неделю влетел на автомобиле в столб. В итоге — тяжелая черепно-мозговая травма, нейрохирургу пришлось удалить большую гематому из головы. Снять с аппарата искусственной вентиляции легких его не удалось, присоединилась пневмония, поразившая целую долю легкого. Да и к тому же он так и не смог выйти из комы, по всей видимости от сердечных дел ему не суждено погибнуть, тихо сидя в кресле дома.       5. Старушка, чуть за 70. Ее сердце стало не справляться с нагрузкой, в итоге в легких появилась пена. Отек легких почти купирован, но влажные хрипы еще регистрировались в нижних отделах. Единственная пациентка, которую в случае чего можно перевести в отделение.       6. Ну и женщина среднего возраста, нашли ее на обочине дороги, избита неизвестными, без сознания. По приезду ее сразу перевели на управляемую вентиляцию легких, проводится предоперационная подготовка, планируется удалить гематому где-то в голове.       Итого четыре на ИВЛ, одну можно перевести.       Ситуация, конечно, достаточно сложная, но бывало и хуже. Мысленно понадеялся, что план сверху, на тяжелобольных реанимация выполнила, и буду заниматься тем, что есть. Но судьба распорядилась иначе…       16:45 поступил больной, 64 года, с острым ишемическим (самолично провел пункцию спинномозговой жидкости, ликвор чист как слеза) инсультом, в коме, с низким давлением, в терминальной стадии. Пришлось перевести бабульку с отеком легких. Немедленно пришлось подключить больного к аппарату искусственного дыхания, поставил катетер в центральную вену, назначил соответствующую терапию. Прогноз у мужчины с самого начала был неблагоприятный.       Все, больше в запасе аппаратов искусственного дыхания нет. Если поступит кто-то тяжелый, выбирать кому жить, я, конечно, не стал бы, но пришлось бы оголить операционную и оттуда забрать жизненно-важное оборудование. Одно меня всегда успокаивает в подобной ситуации — то, что дежурство все равно когда-нибудь закончится.       Анестезиологу тоже досталось — с 18:30 прооперировали внематочную беременность, следом взяли больную с ЧМТ под шестым номером, нашли субдуральную гематому объемом 90 кубов, привезли без давления, на ИВЛ в крайне тяжелом состоянии. Следом прооперировали беременную женщину (кесарево сечение), родили мальчика.       В 22:15 поступает молодая девушка после автодорожной аварии, ее сбила машина, в алкогольном опьянении, рвота желудочным содержимым в смеси крови и ликвора, тяжелый ушиб головного мозга. Немедленно из операционной вытащили аппарат ИВЛ, пришлось его использовать для этой женщины. Поставил центральный катетер, начато лечение, которое с большой долей вероятности перейдет в операционную.       Уже шестеро на ИВЛ, всего семеро больных на шести койках! Сестры в мыле бегают, пытаясь успевать за назначениями.       В 22:50 умирает больной с ишемическим инсультом, жаль его, но койка хоть освободилась.       Итого шесть больных, пять на ИВЛ.       В 00:30 звонок из скорой: попросили принять в приемном отделении больного. Чертыхаясь, со всей аппаратурой с сестрой-анестезистом топаем в приемник. Привезли молодого парня после автодорожной аварии. Бледный, разбита голова, плачет. Друг погиб в аварии, водитель был пьян, вылетели в кювет, перевернулись. Осмотрел, назначил рентген, анализы. На тот момент жизни парня ничего не угрожало. Отправили в травматологическое отделение.       А вот друга мне спасти уже не удалось, полчерепа снесено, лицо залито кровью, в обломках костей на лбу увидел кусочки головного мозга. Организм совершал уже последние вздохи. Поставил трубку в трахею, по которой пеной пошла кровь. Ни адреналин, ни кислород в такой ситуации уже не помогли. Умер, не приходя в сознание.       В 01:30 ночи снял с ИВЛ бабульку с непроходимостью. Тренировал практически по бразильской системе. Конечно, бы не оставил умирать женщину без аппарата, но и балдеть — лежать бревном не дал. А что делать — родине срочно нужны были аппараты дыхания. Несмотря на старость, жизнь победила. Утром уже вполне ожившую женщину со стабильными параметрами жизнедеятельности, перевели в хирургическое отделение.       В 05:30 утра привезли наркомана избитого, в крайне тяжелом состоянии, обусловленным тяжелой черепно-мозговой травмой, скорее всего кто-то его здорово саданул трубой по затылку. В глубокой коме, с нарушением дыхания, во рту обильная смесь ликвора и крови, с наколкой на руке «здравствуй, доктор» (какая ирония), так же, как и всем другим, поставил катетер в центральную вену и перевел на ИВЛ.       Дописывал утренние дневники уже мало что соображая, в глазах двоилось, ужасно хотелось спать.       Итого к пятиминутке, семь больных на шести койках, из них пятеро на ИВЛ, одного потеряли (нормально, в такие дежурства обычно больше; труп в приемнике не считается, так как не доехал до реанимации).       Сестры, как и я, усталые выползли из отделения, поблагодарил их за стойкость и оперативность, хотя к утру уже все конкретно тупили. Зашел в магазин, купил бутылку пива, так как знаю, мой взбудораженный мозг просто так не отключится, хоть и требует сна.       Дежурил как-то в городской больнице. Противоречивые мысли о ночной смене, вроде никого не угробил, что, конечно замечательно, но с другой стороны… как обычно дежурство начиналось спокойно, двое стабильных больных. Бабуля, 79 лет, после гангренозного холецистита, осложненного местным перитонитом. Обезболил, она продрыхла до самого утра. С рассветом послушал ее живот, кишки приятно булькали, утром ее перевели в хирургическое отделение.       И парень, 22 лет, катался на мопеде, врезался в столб (этим скутеристам при покупке мопеда необходимо расписываться в документе, что они готовы по готовности сдать свои целые органы другим страдальцам, тем, кто будет больше ценить свое здоровье). Получил перелом основания черепа, оперирован, удалили большую гематому. Перелом таза, лежит в позе больной лягушки. С самого начала его подключили к аппарату искусственной вентиляции легких, потом разрезали горло и поставили трахеостомическую трубку, благодаря которой удалось отлучить от дыхательного аппарата, и ко дню моего дежурства он стал дышать самостоятельно достаточно эффективно. Правда из трахеи периодически фонтанирует зеленая с неприятным запахом мокрота. Ну да ничего, жить будет и размножаться тоже (хотя не факт).       Дневники были написаны, вздохнул спокойно, приготовился позырить «Короли улиц». Но не тут-то было, прибежала незнакомая медсестра из хирургии (почему незнакомая, да потому что они у них каждую неделю меняются, офигевают от работы и еще более офигевают от заработной платы), попросила меня посмотреть на подключичный катетер у больной. Захожу в палату, в нос ударил запах адской смеси из гнилого мяса и кишечного содержимого. Лежит женщина на животе размеров в полторы кровати. Ей предложил перевернуться, она отказалась, так и лежит как черепаха, на крестце громадный пролежень, полученный дома. А незадолго до этого она была прооперирована по поводу парапроктита, выписана домой с улучшением. Но дома она забывала вставать или хотя бы переворачиваться, получила пролежень, воспаление распространилось на промежность. В результате прямая кишка перестала нести свою емкостную функцию, рана из околожопной области открылась, в воспаленные ткани потекло нескончаемым потоком кишечное содержимое. Воспаление распространилось на левую ногу, ее пришлось ампутировать. В таком печальном виде ее и увидел. Подключичный катетер не функционировал, удалил, ставить не стал, через спину не умею, поставили кубитальный катетер в руку.       По приходу в реанимацию позвонила терапевт (их звонки никогда ничего хорошего не предвещали, ну ни разу не пригласили попить чай с тортиком, уроды проклятые). Попросила посмотреть на девушку, не выходящую из эпилептического статуса. Пришел, молодая дама, 24 года, ухоженная, красивая, часто лежала у нас в реанимации с аутоиммунной гемолитической анемией (организм самостоятельно убивал свои же эритроциты), злокачественного течения. Был момент, что казалось — она не выживет, причем на практически любую трансфузию эритроцитов она реагировала шоком, индивидуально подбирали донора и по чайной ложке переливали. Выжила. Сейчас анализы почти в идеале. Но напасти не закончились для нее, ее начали долбить необычные судороги. Судороги похожие на столбнячные, вся в гипертонусе, хоть ложи ее на спинки стула, в сознании, одни умоляющие глаза были открыты. Жаль ее, сложно представить мучения, которые она испытывала. Забрал к себе. Накачал такой дозой анестетиков, что мужик бы увалился в глубокую кому, а ей хоть бы что. На время расслаблялась, начинала разговаривать и тут же изгибалась в дугу. Пожаловалась на сильную боль во всем теле, обезболил промедолом, сразу отключилась, проспала почти до утра, и опять ее стянула судорога. В области по этому поводу ее обследовали (ЭЭГ, КТ, рентгены, пункции), поставили диагноз — симптоматическая эпилепсия, но как-то не очень вяжется — ясное сознание с эпистатусом. Наши предположили, что она симулянтка и просит наркотики, но как-то не вяжется, хотя такие мысли и у меня были. Ну да и бог с ней, мне не жалко.       Мальчишка как-то к нам поступил, около двух лет, мама угостила его арахисом, один съел, солененький, вкусненький орешек, запросил еще, с жадностью схрумкал, а следующий вдохнул. Малыш закашлялся, посинел, начал терять сознание. Мама стала тормошить, стучать по спине, орешек провалился глубже, в правое легкое, левое легкое с шумом расправилось, в кровь проник жизненно-важный кислород, мальчик ожил.       Кусочек правого легкого, куда проник арахис, схлопнулся. Парень попал к нам возбужденный, кашлял и метался по кровати, и рядом мама, умоляющая спасти ее чадо. Не буду врать, сами мы не в состоянии были ему помочь (нет детского бронхоскопа со специалистом). Наша задача заключалась в том, чтобы наблюдать и при необходимости провести интенсивную терапию, если состояние станет угрожающим. Ребенку дали успокоительное, кислород через масочку, а маме дали надежду на благоприятный исход. Все ждали специалистов из детской областной больницы.       Прибыла через два часа областная бригада, состоящая из реаниматолога Юрия Владимировича и бронхоскописта Петра, надо отметить — классные спецы, при виде их стало как-то спокойно. Кстати говоря, с Петей мы уже доставали семечку у дитя в далеком северном поселке, все прошло вполне удачно.       Под общим обезболиванием с применением релаксантов доктор ловил орешек, он, падлюка, фрагментировался и никак не удалялся. Мне в это время было не до наблюдения (полная палата, и еще поступали пациенты), час прошел, и реаниматолог вышел на секунду перекурить, я ему:       — Ну че там?       — Да ни хрена не получается, фрагментировался долбанный орех! — в сердцах воскликнул он.       Хреновы дела, подумал, если даже кусочек останется, считай инвалидом будет, частые пневмонии, а то и бронхиальная астма будут обеспечены на всю оставшуюся жизнь. Прошло еще полчаса.       Возбужденный Юрий Владимирович влетел в ординаторскую.       — Ну наконец-то, поймали собаку! — сунул он мне шарик с куском ореха.       — Да здравствует современная медицина! — воскликнул, обрадовавшись такому удачному повороту событий. У нас ведь не сериал, и, к сожалению возможны неудачи.       Настроение у всех сразу поднялось, дитя проснулось, осложнений мы не зафиксировали. Всю ночь спокойно проспал пацан, утром перевели в детское отделение. С докторами мы еще час травили байки, да и просто за жизнь болтали. На прощание пожали друг другу руки, пожелали… да ничего не пожелали (в нашем деле эти парни стали суеверными).       Ещё вот. Вернулся из городской больницы, дежурство выдалось горячее, но не потому что клиенты поступали, а потому что свои развлекали. Игрались мы всей реанимационной бригадой весь вечер и всю ночь, все сухари съели, да тапки истоптали.       Вообще-то, шел на дежурство с флешкой, в планах было посмотреть новые серии седьмого сезона «Скорой Помощи» с Гошей Куценко и Петром Баранчеевым. Но наша славная реанимация изменила мои планы. Пятерых больных принял по смене у доктора и пятерых сдал. Одного сразу перевел в терапию старенький алкаш: однажды не проснулся утром после длительного запоя, жена-старушка испугалась и вызвала скорую. Были серьезные опасения, что деда долбанул инсульт, но нет — просто перепил. Мы его подлечили, подкапали, он очнулся, назвал свою фамилию, и мы благополучно отправили его в терапевтическое отделение. Где, с большой долей вероятности, он откажется от лечения и отправится домой, к своей супруге.       Даму средних лет мы лечили от панкреонекроза, пришлось ее оперировать, вроде все было хорошо, стабильную отправили в хирургическое отделение, а там довела себя до инфаркта. Пришлось ей снова к нам вернуться. Капризная особа, то нос заложило, то живот вспучило, то вдох трудно дается, а потом выдох странный стал. Но в целом она стабильная, на электрокардиограмме обычное течение острого инфаркта миокарда, хуже не стало, и то хорошо.       Около недели обитает у нас алкоголик с непонятным диагнозом, оперировали, обнаружили в животе множественные абсцессы между петлями кишечника, откуда они появились, выяснить не удалось. Состояние его стабильное, можно переводить, если бы не одно но… Он глючит по тяжелой — и зрительные, и слуховые галюцинации, рвется куда-то уйти, но при этом контакту доступен. Связанный и седированный, достал он нас конкретно.       С терапии вечером перевели мужчину, сердечник, хроническая обструктивная болезнь легких, с нижних конечностей оторвался тромб и влетел в легочную артерию, дышать перестал, быстро засунул ему в трахею дыхательную трубку и подключил к искусственной вентиляции легких. Несмотря на это, гипоксия его добивала, синий весь, отечный, радовало то, что давление он держал сам, это и вселяло надежду на успех.       Перевел его на более современный аппарат, стоял возле него весь вечер, игрался, как безумные игроки возле однорукого пирата, параметры дыхания достаточно жесткие, но он хоть порозовел, и содержание кислорода в крови стало на более приемлемом уровне. По выходе из седации стал открывать глаза. Успех, да, но в час ночи меня зовет палатная сестра, он проснулся, стал дергаться и выдернул трубу из трахеи, мышечный тонус хороший, а дышать не может. Ему тут же вернул обратно трубку (другую только, чистенькую), снова его организм прочувствовал недостаток кислорода, но ничего — утром лежал как розовенький поросеночек и уже не стремился сбежать от нас.       Вечером поступил мужчина с циррозом печени, средних лет, изможденный, худющий, отечный, живот как у беременной на девятом месяце женщины, только вместо новой жизни, у него жидкость, говорящая о финале. Гепатит С в смеси с алкоголем его добивал. Все это дело осложнилось кровотечением из варикозно-расширенных вен пищевода, полный желудок крови, полечили, к утру его переведут в другое отделение. Его сожительница вечером приходила, дыхнула на меня запахом перегара:       — Эй, доктор, что это за врачи на скорой работают, даже укол не могут нормальный сделать!       — Какой укол?       — Ну, вы видели его яйца, они же громадные, как же он с такими яйцами будет жить! — чуть не рассмеялся в ответ.       «Епта, — думаю, — мужик ее умирает, а этой бабе яйца не нравятся, какая разница с какими погремушками он будет лежать в ящике?»       Но самый интересный пациент лежал у нас в первой палате. Висельник, 35 лет, третий раз его уже вынимали из петли, на руках вены изрезаны. Вроде спокойно лежал, не дергался, дыхание не страдало. Сижу, пишу в ординаторской истории, залетает сестра:       — Георгий Мартынович, зайдите на палату, там помощь нужна!       Захожу, а там вся бригада сестер сидит на нем, как на быке — в родео скачут. Мне завидно стало, тоже присоединился, блин, когда у человека крыша едет, его хер удержишь! Картина маслом, сижу на голом мужике. Состояние серьезное, но мне в это время вспомнился дурацкий анекдот с седой бородой:       Подруги делятся впечатлениями, одна другой:       — А ты пробовала с мужиком в родео сыграть, знаешь какой кайф!       — Нет, а как это?       — Залезаешь на него сверху и говоришь ему, что у тебя СПИД, и попробуй в это время удержаться!       Крыша у этого суицидика слетела напрочь, решил не рисковать, дал ему отдых и назначил сон с переводом на управляемую вентиляцию легких, утром он стабильный, розовенький, в барбитуровой лечебной коме. И ведь выживет, переведем мы его, будьте уверены, он, паскуда, опять в петлю полезет, даю в этом гарантию, и опять мы будем лечить и кохать его. А что делать, дать ему умереть мы не можем, лечить будем по полной, тратить на него дефицитные лекарства, а по-другому никак. Грех на душу брать не собираюсь, тут переживаешь, когда чего-то не сделал, что могло бы помочь больному, а убить — нет, и так нагрешил в своей жизни.       Дежурство тяжелое, но зато никого не вынесли вперед ногами, хотя страждущих было хоть отбавляй. Кстати, у нас в тот самый вечер было открытие парка, играл «Парк Горького», вечером вышел, слышимость отличная, классно поют, на площади народ гуляет, радуется, живет. Так вот и стоял, затаив дыхание, слушал, раздумывал, может, плюнуть на все, пойти туда, где жизнь кипит и народ радуется, но нет, вернулся, туда, где правит смерть и печаль, но на один вечер мы с ней справились.       Однажды, примерно в середине осени, на улице было довольно-таки прохладно, к нам в приемный покой, доставили из деревни мужика в глубокой алкогольной коме. Воняло от него ужасно — смешанный тяжелый запах самогонного перегара, рвотных масс и экскрементов. Ему бы просто выспаться, но по правилам коматозников доставляют в реанимационное отделение, что собственно очень правильно, поскольку не все люди, что без сознания, пьяны, а даже и ежели пьяны, то это не исключает тяжелую, а иногда смертельную патологию. Родственники всю одежду забрали, санитарки из приемного покоя — отмыли его и к нам доставили. Поскольку мы исключили всякую другую, кроме алкогольной интоксикации, патологию, то и лечение он получил самое что ни на есть простое — большое количество жидкости с малым количеством диуретиков. К четырем утра это тело очнулось, как обычно вместо слов благодарности за спасенную его интеллигентную душу, он потребовал покурить, попить, сходить в туалет, самостоятельно выдрал мочевой катетер, при этом чуть не вырвал свое достоинство. Достал он меня капитально, не дожидаясь планерки, решил его перевести в терапию. В чем мать родила, укутав одеялами, в сопровождении санитарки и охранника, отправили, предварительно перекрестив в спокойную дорогу. Наконец прилег покемарить. Приходит санитарка и говорит, что этот добрый молодец, абсолютно голый, несмотря на двойной заслон, на ходу выпрыгнул из автомобиля. Чувствуя за собой ответственность за его жизнь и жизнь еще не родившихся от него детей, проклиная свою работу, этого урода и его родственников по материнской линии, прихватив с собой нерадивого охранника, поперся искать этого козла. Парня отправил в одну сторону, сам же двинулся в другую. Мне повезло — увидел его сразу за забором больницы, при свете фонарей его надраенные ягодицы и вычищенные бубенцы светились, точно новогодние гирлянды. Меня как увидел, так сразу и сиганул, но от меня не так-то просто было сбежать, и его быстро догнал, он еще начал пинаться, бодаться. Попытался его скрутить, потащил обратно, уговаривал, однако он вырвался и побежал дальше, я за ним, на ходу звоня в полицию, а им пофигу, говорят — пускай побегает. Было особенно забавно, когда он стал просить таксистов подвести его, как вы понимаете — бесплатно. Пробегав за ним пару кварталов, мне это надоело, побрел обратно. Потом узнал у родственников — видели мужика примерно в полвосьмого утра в майке до колена и носках, что меня и успокоило, хоть не замерз.       Хочу в конце поведать настоящую историю ревности, любви и невероятного мужества. Наташа, эффектная, длинноногая брюнетка, 23 года, продавщица ювелирного магазина. Сергей жилистый, худощавый парень, 25 лет, на тот момент занимался собирательством металла. Жили вместе, мечтали подкопить побольше денег, сыграть красивую свадьбу. Но подвела банальная женская ревность.       С утра до вечера Сергей уходил искать ненавистный ему металл, Наташа бесилась, ей казалось, что у него кто-то есть. Однажды зимой она решила проследить, куда направляется ее благоверный. Однако опасения ее были напрасны. Сергея она нашла около заброшенного завода, застала за разведением костра вокруг железной бочки, размораживали, чтобы легче было откопать ее. Присела погреться, весело смеялась над своими глупыми мыслями. Огонь разгорался нагревая бочку, мужчины ковырялись в стороне, искали свои дурацкие железяки и вдруг ба-а-а-бах и темнота… Наталью взрывной волной откинуло на несколько метров (в бочке оказалась горючая жидкость).       14:45. Мое дневное дежурство подходило к логическому завершению, звонок телефона:       — Да, реанимационное отделение, — сонно докладываю.       — Скорая, мы везем молодую женщину, пострадавшую в результате взрыва, кома, примите в приемном отделении.       — Хорошо, — сон как рукой сняло.       Командую в отделении готовность номер один, нашим сестрам лишних слов говорить не надо, тут же началась слаженная подготовка рабочего места в палате: собирают аппарат ИВЛ, готовят наборы для интубации трахеи (наборы для перевода больного на искусственную вентиляцию), катетеризации центральной вены, электроотсосы, в/в системы, медикаменты. Я же взяв экстренный чемоданчик, с сестрой-анестезистом топаю в приемный покой, там уже балагурят хирург, травматолог с сестрами.       Послышался знакомый всем вой сирены скорой. В приемник с грохотом заезжает каталка, сопровождаемая линейной бригадой СМП. Доктор кратко докладывает мне обстановку, девушка вся в крови, без сознания, в руку капает физиологический раствор. Быстро меряют АД — 30/0 мм рт. ст., пульса на периферии нет, на сонных 134 ударов в минуту, зрачки уже стали расширяться (признак недостатка кислорода головного мозга), дыхание — единичные вздохи. Тут уже время идет на секунды, минута-другая и сердце окончательно остановится. Командую своей помощнице:       — Стабизол в вену струйно, адреналин куб в/в., готовь на интубацию!       Быстро запихал трубку в дыхательное горло. Начали вентилировать легкое мешком.       АД 40/0 мм рт. ст., РБ 138 в минуту.       — Готовь катетеризировать подключичную вену.       Не обращая внимание на особую стерильность, не обезболивая, махом влетел в никогда не спадающуюся подключичную вену. Рекой потекли коллоидные растворы в две вены.       — Преднизолон 120 миллиграмм быстро в вену.       АД 70/20 мм рт. ст., РБ 128 в минуту, зрачки сузились.       — Быстро везем в реанимацию! — не теряя время на раздевание и обследования, спешим в палату реанимации.       Привезли, подключили больную к аппарату ИВЛ, в легкие пошел живительный чистый кислород. Установили второй подключичный катетер, в вены потекли реки плазмы, крови, гемостатиков, препаратов, защищающих головной мозг и другие органы от гипоксии (сниженного содержания кислорода).       Тем временем хирурги, травматологи обследуют больную. Обширность травм впечатляет: тяжелая черепно-мозговая травма, ушиб головного мозга (без кровоизлияния), ушиб левого легкого, левосторонний гемо- и пневмоторакс (кровь и воздух в плевральной полости), множественные открытые фрагментированные переломы костей левой руки, закрытый перелом правого бедра, открытый фрагментированный перелом левого бедра, множественные переломы костей левой голени. Травматологи ставили вытяжения на нижние конечности, фиксировали левую руку лонгетой.       Хирурги поставили трубки в грудную полость, по ним побежала темно-красная жидкость. Мы же продолжали бороться за жизнь больной, после восполнения кровопотери и нормализации артериального давления. Погрузили ее в медикаментозную кому, чтобы дать головному мозгу отдохнуть, нервным клеткам необходимо время для восстановления, во сне они значительно меньше требуют кислорода и менее подвержены повреждению.       Далее мое дежурство закончилось, и передал смену другому доктору — уважаемой Нине Павловне. На следующий день прихожу на пятиминутку, больная жива, в медседации, на ИВЛ, Нина Павловна мне:       — Е-мое, ну и дежурство, ваша дама меня достала! За ночь она шесть раз пыталась уйти к праотцам, на фоне стабильности вдруг бац, и нет давления! Устала как собака, под утро уже сестрам говорю: «Дамы, делайте, что хотите, уже не могу, голова чугунная, пошла спать».       Наталья как будто услышала и больше не роняла давление.       Следующие два дня продолжалась борьба за ее жизнь, перелили большое количество растворов, много крови и плазмы, на третий день по стабилизации состояния седативную терапию прекратили, дабы определить уровень сознания, к вечеру появились малые признаки умственной деятельности — Наташа стала приоткрывать глаза, что очень обнадежило нас, значит наши труды не должны пропасть даром (кора головного мозга не погибла). Однако для эффективного дыхания была еще очень слаба.       Две недели проводилась адаптация легких к самостоятельному дыханию, Наталья стала открывать глаза, понимать обращенную речь. Параллельно этому травматологи лечили кости, правая нога заживала без осложнений, кровоток в левой руке и ноге значительно пострадал. Левую ногу, к великому нашему сожалению, пришлось ампутировать, так как началась гангрена. Левая рука тоже долгое время оставалась синюшной, однако благодаря усилиям травматологов и наших препаратов конечность удалось спасти.       Долгих три недели Наталья пробыла в нашем отделении. Перенесла шесть операций. Очень мужественный человек! Далее ее мы перевели в травматологическое отделение. Через десять дней решил заглянуть, узнать, как дела. Честно говоря, было немножко неловко заходить, представляю ужас молодой, красивой девушки, когда она узнала, что у нее нет ноги! Когда вошел в палату, меня поразила лучезарная улыбка Наташи, на вопрос: «Привет, как дела?»       — Здравствуйте, доктор, у меня все отлично, договорились, в городе Хабаровске мне сделают протез, буду снова танцевать. По выписке с моим бойфрендом устроим свадьбу, — поболтали о том, о сем, вышел из палаты с чувством радости на душе. Все текущие проблемы стали какими-то мелкими и незначительными.       Спустя год с коллегой, легендарным Михаилом Константиновичем «Буйным», сидел в ресторанчике и увидел смеющуюся красивую девушку, в ней узнал Наташку, она общалась со своим парнем, а на руке блеснуло обручальное кольцо. Понял, что в жизни у нее полный порядок.       То было первое дежурство не на рабочем месте в городской больнице. Капитальный ремонт нас выселил в угрюмую поликлинику. Третий этаж, без грузового лифта и нормальной вентиляции, пророчил безрадостное существование. Реанимацию спрятали в далекий аппендикс, сжав травматологических и хирургических пациентов на одном этаже. Удручающее зрелище, такое только в кино видел в Великую отечественную, больные ютятся, где попало — кому повезло, тот в палате, другие — в коридоре. Коридорные пациенты — коматозники, после черепно-мозговой травмы, они уже давно прооперированы, их надежды на пробуждение давно растаяли, лежат скрюченные, худющие, дышащие через трахеотомическую трубку, из которой отхаркивается зловонная зеленая жижа, и периодически источающие характерный аромат, сообщающий, что пора менять памперс. Безногие, ненужные ни обществу, ни родным, потерявшие паспорт, место жительства и конечности, чаще по собственной вине, уснувши зимой в нетрезвом состоянии. Старики, в глубокой энцефаллопатии, с гниющими конечностями, из-за нарушений кровотока в артериальном сосуде. Проходя мимо мужского туалета, пахнуло сигаретным дымом, дерьмом и коноплянным духом. Все эти запахи смешались в единую едкую какофонию, но они были еще цветочным ароматом по сравнению с тем, что меня ждало в родном отделении.       Реанимацию нашел по стоящим кислородным баллонам. Палаты маленькие, к затхлому воздуху травматологии и хирургии присоединялись ароматы наших пациентов, особенно, больного с кровотечением из желудочно-кишечного тракта. Кровь, пройдя все изгибы кишечника, приобретает вид черной, зловонной жижи, требующей ежечасного выхода на свободу. Пару десятков лет назад, там действительно была реанимация, но то было другое время. У более старшего товарища спросил:       — Почему было меньше больных, неужели население так выросло?       — Нет, раньше если поступал больной с ножевой раной, виновнику трагедии было стыдно, он божился и клялся, что больше так не будет, а сейчас любитель поножовщины стал героем. Ну и, конечно, алкоголизм, наркомания, безработица. Раньше две черепно-мозговых травмы в год оперировали, сейчас два в день бывает вскрываем! Люди обезумели в своей жестокости, куда мы катимся…       Четверых пациентов принял по смене.       Первый — коматозник, нашли его избитым за городом, видимо железным прутом обрабатывали, поставил ему трубку в трахею, чтобы легче дышалось. Оперировать его тогда не стали, признаков внутричерепной гематомы не нашли.       Второй — средних лет мужчина, из варикозно расширенных вен нижних конечностей оторвался тромб и залетел в легочную артерию, состояние априори смертельное, но бывают и исключения, только совсем недавно его отлучили от ИВЛ. Появились признаки сознания.       Третья — полная женщина примерно 40 лет. Во время вирусной инфекции, сверхмеры принимала аспирин, в результате слизистая желудка превратилась в одну большую кровоточащую рану. Кровотечение мы остановили, а вот жидкий черный стул еще долгое время «радовал» нас.       И четвертый… История его такова — втроем поехали на рыбалку, по нашей древней традиции тяпнули по малой (а скорее всего и не по малой), спать легли у костерка. Один проснулся, по нужде приспичило, не понравилось, как стоит машина, решил переставить. Газанул… Тачка рванула вперед, тряхнуло на колдобинах, колдобины оказались его корешами. В итоге, один труп, второй жив еще. Перелом шести ребер справа, гемопневмоторакс, разрыв печени, разрыв двенадцатиперстной кишки. Оперирован. Сам не дышит, пришел у меня в сознание, мышечный тонус никакой, тренировал его весь вечер, заставлял дышать самостоятельно и на вспомогательных режимах ИВЛ.       Вечером поступил мужчина с раком почки, выраженный болевой синдром, обезболил и перевел в терапевтическое отделение.       Только решил перекусить, поднял ложку над дымящейся ароматной ухой, звонок из роддома решил мою диетическую задачу. У беременной массивное маточное кровотечение, анестезиолог попросила подстраховать на операции. Дело серьезное, гемоглобин 69, без вопросов побежал в роддом. Дитя умерло в утробе, полная отслойка плаценты. Жаль, конечно, но у нее уже девять детей, жизнь мамы надо спасать. Бледная как стена. Реки растворов текут в два ручья. Стабилизировали давление.       Мрачные лица акушерской бригады настроены решительно. Минуты решают прогноз женщины. Командуем анестезисту:       — Кетамин!       Это анестетик.       — Кетамин пошел!       — Дитилин!       Препарат, расслабляющий мускулатуру, облегчающий постановку трубки в трахею.       — Дитилин пошел!       Введена интубационная труба в трахею, женщина подключена к аппарату ИВЛ. Началась операция. Находка была страшной — матка Кувелера, кровь насквозь пропитала мышечную ткань органа, с такой маткой не живут, истощаются запасы свертывающей системы крови, и вскоре кровь будет течь из-за всех дыр. Замешательство в данный момент — смерти подобно. Орган надо убирать. Два литра плазмы, литр крови и несколько литров растворов. Прооперирована. Хирурги вышли мокрые от пота и околоплодной жидкости.       В наркотическом сне, на искусственной ИВЛ, переведена к нам в реанимацию. На руках пришлось тащить грузную женщину, с третьего на первый, с первого на третий, мрак, под сотню кило, руки вытянулись по колено. В реанимации опять капание крови, растворов, наркотики, лечение по полной. Ночью проснулась, отлучил от аппарата, удалил трубу из трахеи. Справились, анемия еще тяжелая, но не угрожаемая жизни женщины. Долгие полтора года мы трудились в подобных условиях, но оно того стоило, новая реанимация радовала большущими, сверкающими палатами и новым современным оборудованием.       О, вот и поездка подошла к концу. Наконец-то.       Если человек не ездил на машине по глухим проселочным дорогам, то рассказывать мне ему об этом нечего: все равно он не поймет. А тому, кто ездил, и напоминать не хочу. Скажу коротко и по делу: километров проехали много, отделяющих дремучий городишко от того самого райцентра, ехали мы медсестрой очень долго, ровно сутки. И даже до курьезного ровно: в три часа светлого дня мы были у последнего лабаза, помещающегося на границе этого странноватого поселения, через три часа стоял на битой, умирающей и смякшей от летнего дождика траве во дворе местной больнички. Стоял в таком виде: ноги окостенели, и настолько, что смутно тут же, во дворе, мысленно перелистывал страницы учебников, тупо стараясь припомнить, существует ли действительно, или мне это померещилось во вчерашнем сне, болезнь, при которой у человека окостеневают мышцы? Как ее, проклятую, зовут по-латыни? Каждая из мышц этих болела нестерпимой болью, напоминающей зубную боль. О пальцах на ногах говорить не приходится — они уже не шевелились в моих ботинках (спасает только куртка Итана Уинтерса), лежали смирно, были похожи на деревянные культяпки. Сознаюсь, в порыве малодушия проклинал шепотом медицину и свое заявление, поданное много лет назад ректору университета. Сверху в это время сеяло дождем, как сквозь сито. Куртка моя набухла, как губка. Пальцами правой руки тщетно пытался ухватиться за ручку кейса и наконец плюнул на мокрую траву. Пальцы мои ничего не могли хватать, и опять мне, начиненному всякими знаниями из интересных медицинских книжек, вспомнилась болезнь.       «Викинг, твой топор снова остер», — отчаянно мысленно и черт знает зачем сказал себе. Ну дела, брат, ты же с самим собой общаться начал, как тот чел из “Нашей Раши”. Ну, скуф из Таганрога. Беляков. Задуматься-то могу в любой момент, но что это изменит? Скуку разгонит, что ли.       — П-п-п-по вашим дорогам, — заговорил деревянными, синенькими губами, — нужно п-п-п-п-привыкнуть ездить…       И при этом злобно почему-то уставился на Виолу, хотя она, собственно, и не была виновата в такой дороге.       — Эх, дорогой наш товарищ доктор, — отозвался сторож, тоже еле шевеля губами под светлыми усишками, — много повстречал приезжих, да сам-то все привыкнуть не могу.       Содрогнулся, оглянулся тоскливо на белый облупленный двухэтажный корпус, на небеленые бревенчатые стены фельдшерского домика, на свою резиденцию эскулапа — двухэтажный, очень чистенький дом с гробовыми загадочными окнами, протяжно вздохнул. И тут же мутно мелькнула в голове вместо латинских слов сладкая фраза, которую спел в ошалевших от качки и парадоксального для лета холода мозгах полный тенор с голубыми ляжками: «Привет тебе, приют священный».       «Какая холодрыга, зачем согласился-то… — в злобном отчаянии думал и рвал чемоданчик за ремни негнущимися руками, — черт, хотя в следующий раз будет уже поздно, хоть записку на лбу приклей». А раньше чем через шесть дней не поеду, не поеду туда. Подумайте сами, ведь ночевать пришлось. Около тридцати верст сделали и оказались в могильной тьме. Ночь. А сегодня утром выехали в семь утра, и вот едешь… матюшки светы… медленнее пешехода. Одно колесо ухает в яму, другое на воздух подымается, чемоданчик-то на ноги — бух, потом на бок, потом на другой, потом носом вперед, потом затылком. А на крышу сеет и сеет, печка не работает, и стынут кости. Да разве мог бы поверить, что в середине серенького, кислого дня человек может мерзнуть в чистом беззаботном поле, как в лютую зиму? Ан нет, оказывается, может. И пока умираешь медленною смертью, видишь одно и то же, одно. Справа горбатое обглоданное поле, слева чахлый перелесок, а возле него серые, драные домики, штук пять или шесть. И кажется, что в них нет ни одной живой души. Молчание, молчание кругом. Чемодан наконец поддался. Сторож налег на него животом и выпихнул его прямо на меня. Хотел удержать его за ремень, но рука отказалась работать, и распухший, осточертевший мой спутник с книжками и всяким барахлом плюхнулся прямо на траву, шарахнув меня по ногам.       — Да е-мое, госпо… — начал сторож испуганно, но никаких претензий не предъявлял: ноги у меня были все равно хоть выбрось их.       — Эй-эй, кто тут ещё, м? Эй-эй-эй! — закричал гигантский сторож и захлопал руками, как петух крыльями. — Эй, доктора привез!       «Можешь себя поздравить, доктор, ты попал в самый настоящий русский сериал про глухую деревню с потомственными алкашами».       Тут в темных стеклах фельдшерского домика показались лица, прилипли к ним, хлопнула дверь, и вот увидел, как заковылял по траве ко мне человек в рваненьком пальтишке и сапожишках. Он почтительно и торопливо снял фуражку с козырьком (вроде эту штуку картузом называют), подбежав на три шага ко мне, почему-то улыбнулся стыдливо и хриплым голоском приветствовал меня:       — Здравствуйте, дорогой товарищ доктор. Вы так молодо выглядите для такой профессии.       — Кто вы такой? — спросил у него, вырезав момент про возраст.       — Матвей я, Матвей, товарищ доктор, — отрекомендовался человек, — второй сторож. Уж мы-то вас ждем, ждем и ждем.       И тут же он ухватился за чемодан, вскинул его на плечо и понес. Захромал за ним, безуспешно пытаясь всунуть руку в карман брюк, чтобы вынуть портмоне.       В данный момент этот свой неписаный кодекс поведения нарушил. Опять. Сидел скорчившись, сидел в одних носках, и не где-нибудь в кабинете, а сидел в кухне и, как огнепоклонник, вдохновенно и страстно тянулся к пылающим в плите березовым поленьям. На правой руке у меня стояла перевернутая дном кверху кадушка, и на ней лежали мои ботинки, рядом с ними ободранный, голокожий петух с окровавленной шеей, рядом с петухом его разноцветные перья грудой. Дело в том, что еще в состоянии окоченения успел произвести целый ряд действий, которых потребовала сама жизнь. Востроносая Клавдия, жена Матвея, была утверждена администрацией в должности кухарки. Вследствие этого и погиб под ее руками петух. Его должен был съесть. Со всеми перезнакомился. Фельдшера звали Иван, акушерок — Мария Николаевна (старая) и Анастасия (молодая). Успел обойти больницу и с совершеннейшей ясностью убедился в том, что инструментарий в ней богатейший. При этом с тою же ясностью вынужден был признать (про себя, конечно), что очень многих блестящих девственно инструментов назначение мне вовсе не известно. Их не только не держал в руках, но даже, откровенно признаюсь, и не видал.       — Хммм, — очень многозначительно промычал, — однако у вас инструментарий прелестный.       — Как же, — сладко заметил фельдшер средних лет, — это все стараниями нашего выдающегося доктора Захара Павловича. Он ведь с утра до вечера оперировал. Этот человек должен быть увековечен в истории медицины.       Засим мы обошли пустые палаты, и я убедился, что в них свободно можно разместить сорок человек.       — У нашего Захара Павловича иногда и семьдесят лежало, — утешил меня Фролов Иван, а Мария Николаевна, женщина в короне поседевших волос, к чему-то сказала:       — Вы, доктор, так моложавы, так моложавы. Прямо удивительно. Вы на студента похожи. Люди в последние годы только молодеют.       «Так оно и есть, черт, только… — подумал, — мне бы быть аккуратнее с поведением и выражениями».       Теперь уже почувствовал, как к щекам приливает краска. Это просто смешно. Я, конечно, далек от звания идеала, даже шоколадную медаль не заслужил, наверное, но и так гиперболизировать тоже ни к чему. Я же качок, тренболон мне в афедрон.       И проворчал сквозь зубы, сухо:       — Гммм… нет, нет… то есть… да, «моложав»… с этим трудно поспорить…       Затем мы спустились в аптеку, и сразу увидел, что в ней не было только птичьего молока. В темноватых двух комнатах крепко пахло травами, и на полках стояло все, что угодно. Были даже патентованные заграничные средства, и нужно ли добавлять, что никогда не слыхал о них ничего. Оно и понятно — назад в прошлое добавит свою специфику.       — Захар Павлович выписал, — с гордостью доложила Мария Николаевна.       «Прямо гениальный человек этот ваш Захар», — подумал и проникся уважением к таинственному, покинувшему на время тихое место Павловичу.       Петух был давно мною съеден, что-то вроде сенника для меня уже был набит Матвеем, покрыт простыней, горела лампа в кабинете в резиденции Захара Павловича. Сидел и, как зачарованный, глядел на третье достижение легендарного доктора Захара: шкаф был битком набит книгами.       Надвигался вечер, и я осваивался.       «Я похож на большого лжеца», — вдруг глупо подумал и опять уселся за стол.       Первые несколько дней плавал по стадиям отрицания взад-вперед как старина Майкл Фелпс с лодочным мотором в заднице. Осознание, что мое прошлое уехало прочь на ночной электричке, больно щелкнуло меня по носу, и даже перспектива проводить много времени с новыми лицами не слишком-то укрепляла боевой дух. В один особо хмурый вечер и вовсе решил раскрыть в себе новую личность и стать Гарри Дюбуа на полставки. Выбрался из дома и сгонял в уже плохо знакомый продуктовый магазин. Но кассирши покосились на бутылки из темного стекла со столь мощным недоверием, что так и ушел, оставив полную корзинку бухла на ленте. Убрался несолоно хлебавши, захватил только сыр и кусок ветчины. На этом затею с погружением в алкогольный делирий пришлось оставить — до того, чтобы перейти на темную сторону начать учиться самогоноварению, все же не опустился. Поэтому просто сычевал дома. Читал учебники и смотрел кино по ночам. Чем-то похоже на то, что раньше транслировали по каналу «тв-1000». Превращение в вурдалака со светобоязнью уже было на горизонте, когда мне полегчало. Причем совершенно внезапно. Сначала списал это озарение на инфаркт — этакий подарок от организма за долгое и систематическое лишение сна. Но потом понял, что пока тело не торопится меня убивать. Вообще ситуация получилась сюрреалистическая. Сидел на кухне в начале седьмого утра, травился свежезаваренным бичпакетом из жестяной миски и при этом чувствовал себя замечательно. Как пел один из виднейших музыкантов современности, современности моего реального мира, “все не так уж плохо на сегодняшний день”. Может, так действовал химозный бульон, от одного запаха которого вяли цветы за окном, но настроение значительно улучшилось.       Несколько раз молодая акушерка притаскивала из библиотеки Золя, сестер Бронте, Голсуорси, дабы расширить наши читательские горизонты. Откуда таким книгам взяться в Союзе? Не знаю. С готовностью подыгрывал самому себе, хотя уже почти все из этого уже прочел когда-то. Однако энтузиазма Анастасии, проявившаяся инициативу в совместном чтении в свободное от работы время, хватало ненадолго, максимум к середине книги она начинала зевать — и читательские горизонты заваливались. Все ж хоть она и умная девчонка, интеллектуального багажа три чемодана и маленькая сумочка, но это книжки для других людей. Более взрослых и потрепанных бытием. Вроде меня. Призадумался и глубокомысленно поскреб подбородок. М-да, вроде в теле будущего представителя поколения «Икс» с красивой моськой и эстетичными мускулами, а ведешь себя так же. Сам из художественного читал одну книжку, такую в родную реальности не знаю. Что ж, не возражал. Раз уж всю свою предыдущую жизнь шел по принципу “нужно попробовать все, кроме инцеста и народных танцев”, то сейчас отступать от него уже поздно. На обложке книги томный паренек лет двадцати пяти целовал девушку в лоб посреди бушующей метели.       Кстати, на мое ленивое замечание на быстрый дроп книг она вздохнула и отвернулась в сторону, к стеллажу. Принялась скользить взглядом по полкам. Разумеется, нарочно, чтоб показать степень нанесенной обиды. Это дело понятное. Но ведь она же не знает, что меня закалили долгие годы в мультиплеерных шутерах, и теперь нажитую броню такими маневрами даже не поцарапаешь. Хотел сказать, что некрасиво наблевать на вписке в бабушкин шкаф и потом вытереть беспорядок винтажной шалью, а это так, цветочки, но, пожалуй, сейчас для данной прохладной истории из моих школьных времен не самое подходящее время. Надеюсь, она не будет забираться мне под кожу и разузнавать подробности. Маску откровений сегодня уж точно примерять не собирался. До чего ж криповая передача была, согласен?       Побежали дни в N-ской больнице, и стал понемногу привыкать к новой жизни. В деревнях по-прежнему «мяли лен», дороги оставались непроезжими, и на приемах у меня бывало не больше пяти человек. Вечера были совершенно свободны, и я посвящал их разбору библиотеки, чтению учебников по хирургии и долгим одиноким чаепитиям у тихо поющего самовара. Целыми днями и ночами лил дождь, и капли неумолчно стучали по крыше, и хлестала под окном вода, стекая по желобу в кадку. На дворе была слякоть, туман, черная мгла, в которой тусклыми, расплывчатыми пятнами светились окна фельдшерского домика и керосиновый фонарь у ворот. В один из таких вечеров сидел у себя в кабинете над атласом по детской хирургии. Кругом была полная тишина, и только изредка грызня мышей в столовой за буфетом нарушала ее.       Итак, остался один. Вокруг меня — тьма летнего месяца с вертящимся ветром невиданной силушки богатырской, домик сильно завалило природными неприятностями, в трубах злобно завыло. Все сорок девять лет (да, скостил шестнадцать годиков, не только бабы этим страдают; у меня комплексы из-за возраста, проехали) жизни прожил в громадном городе и думал, что вьюга воет только в романах сетевых писак и прочих интернет-отбросов. Оказалось: она воет на самом деле. Вечера здесь необыкновенно длинны, лампа под синим абажуром отражалась в черном окне, и я мечтал, глядя на пятно, светящееся на левой руке от меня. Мечтал о практике в нормальной больнице — он находился в шестидесяти километрах от меня. Мне очень хотелось убежать с моего пункта туда. Там было нормальное электричество, опытные врачи, с ними можно было посоветоваться, во всяком случае не так страшно. Но убежать не было никакой возможности, да временами и сам понимал, что это малодушие. Ведь именно для этого когда-то учился на медицинском факультете. Бывало в молодости думал о профессии юриста, но понимание ситуации пришло мгновенно — не настолько твой наставник бесполезен. Когда-то захотел пересмотреть свое общее положение, начать жизнь с нуля с корочкой айтишника, но конкуренция в IT-сфере была выше меня. Мент? Так с тобой человек разговаривает, а не собака служивая. Учитель? Да, был педагогом. Преподавал третьекурсникам в медицинском колледже лечение пациентов хирургического профиля.       Не зря говорят, мол, бойся своих желаний, они могут исполниться. Когда сидел в СПБ на своей галере пять дней в неделю, мечтал, прямо-таки грезил о том, что настанет день, когда не буду вскакивать по будильнику как ошпаренный. Не-ет, с кайфом и всласть высплюсь, выпью чайку, а дальше не буду делать НИ-ЧЕ-ГО. Аж до самого вечера. Разве что в шезлонге полежу, посмотрю в небо на облачка, и на том список дел на день можно зафиналить. Я бы тоже с гораздо большим кайфом жил и работал, если б не приходилось изо дня в день сидеть на идиотских созвонах. Они к тому же имеют свойство растягиваться, потому что всегда найдется чучело, которому в кайф полчаса долдонить одно и то же о своей &хуенно важной задаче. Были времена.       Холодный пот неоднократно стекал у меня вдоль позвоночного столба при мысли о всевозможных бедах. Каждый вечер сидел в одной и той же позе, напившись чаю: под левой рукой у меня лежали все руководства по оперативному акушерству, сверху маленький томик по педиатрии, пропедевтике внутренних болезней, фармакологии. А справа десять различных томов по оперативной хирургии, с рисунками. Кряхтел, спал мало, пил черный холодный чай без сахара.       И вот заснул: отлично помню эту ночь — проснулся от грохота в двери. Минут пять спустя, надевая брюки, не сводил молящих глаз с божественных книг оперативной хирургии. Слышал скрип полозьев во дворе: уши мои стали необычайно чуткими. В дверь постучали. Заколотили так резко, будто за гостем гналась орда плотоядных жуков. Ну, тех, которые в старом фильме про мумию кошмарили неосторожных археологов. От мысли об этом по коже табунами бежали мурашки. Бр-р. Вспомнил, и даже мерзко на душе стало. Хотя фильм доставляющий. Вышло, пожалуй, еще страшнее, чем самые худшие опасения, чем какое-либо предлежание долбаного младенца: привезли к нам в больничку в одиннадцать часов ночи девочку. Анастасия глухо сказала:       — Доктор, девочка слаба, помирает. Пожалуйте, доктор, в больницу.       Вздохнул. Больше всего на свете не люблю отсутствия конкретики. Наверное, все потому, что профессиональная сфера, в которой работаю, этого не терпит. Есть, например, в мире IT такой простой принцип, который по-английски называется “garbage in-garbage out”. То есть, из говна конфетку не слепить, как ни изощряйся. Поэтому если хочешь, чтоб человек тебя понял и выполнил твои указания в точности, то выражайся яснее.       Выглядела Анастасия усталой. Теперь вся бумажная работа из фикции неожиданно сделалась реальностью после моего появления, поэтому наша красавица постоянно ковырялась в разных формулярах, объяснительных и прочих служебных записках. Настоящая канцелярская мышь. Если это и мышь, то как минимум Джейн Доу, брат.       За окном протяжно засигналил автомобильный гудок. Его рев вызвал у меня мощнейший флэшбек. Когда живешь в большом городе, то учишься мириться с тем, что в любой момент времени найдется кто-нибудь, для кого скоростной режим не писан. Обычно такие гонщики метят в компанию к Вину Дизелю или автогонщикам НАСКАР, но судьба привозит к Полу Уокеру и Айртону Сенне. Однако рев моторов за окнами обычное дело.       Помню, пересек двор, шел на ветроустойчивый керосиновый фонарь у подъезда больницы, как зачарованный смотрел, как он мигает. Приемная уже была освещена, и весь состав моих помощников ждал меня уже одетый и в халатах. Это были: фельдшер Иван Фролов, молодой еще, но очень способный человек, и опытная акушерка — Мария Николаевна, следом за ней подающая надежды Анастасия. Сам же в чужих глазах был всего лишь девятнадцатилетним студентов-медиком, несколько дней назад выпущенным из лагеря и назначенным заведовать больницей по просьбе Виолетты.       Фельдшер распахнул торжественно дверь, и появилась мать. Она как бы влетела, скользя обувью, и волнительный холод еще не стаял у нее на глазах. В руках у нее был сверток, и он мерно шипел, свистел. Лицо у матери было искажено, она беззвучно плакала. Когда она сбросила свой тулуп и платок и распутала сверток, увидел девочку лет трех-четырех. Посмотрел на нее и забыл на время оперативную хирургию, одиночество, мой негодный университетский груз, забыл все решительно из-за красоты девочки. С чем бы ее сравнить? Только на конфетных коробках рисуют таких детей — волосы сами от природы вьются в крупные кольца почти спелой ржи. Глаза синие, громаднейшие, щеки кукольные. Ангелов так рисовали. Она посмотрела на меня. Глаза такие необычные и ласковые, что даже душу защемило, как на концовке “Стражей Галактики 2”. Рест ин пис, Йонду. Но только странная муть гнездилась на дне ее глаз, и понял, что это страх, — ей нечем было дышать. «Она умрет через сорок минут», — подумал совершенно уверенно, и сердце мое болезненно сжалось.       Ямки втягивались в горле у девочки при каждом дыхании, жилы надувались, а лицо отливало из розоватого в легонький лиловатый цвет. Эту расцветку сразу понял и оценил. Тут же сообразил, в чем дело, и первый мой диагноз поставил совершенно правильно и, главное, одновременно с акушерками, — они-то были опытны: «У девочки дифтерийный круп, горло уже забито пленками и скоро закроется наглухо».       — Сколько дней девочка больна? — спросил среди насторожившегося молчания моего персонала.       — Четвертый день, четвертый, доктор, помогите нам, молодые люди, — сказала мать и сухими глазами глубоко посмотрела на меня.       Молодые люди. Хм. Весьма забавно это слышать от девчонки, которая сама даже двадцать пять лет не справила. Но это ничего — когда отчаянно хочешь показаться взрослым, будешь давить на свой статус. Так новоиспеченные студенты начинают презрительно поплевывать в адрес “школоты”, хотя вчера еще сами дрались в очереди за булочку в столовой.       — Дифтерийный круп, круто, — сквозь зубы сказал фельдшеру, а матери рявкнул: — Ты о чем же думала? О чем думала?       Совсем как у старика Брэдбери. Что-то страшное грядет, и никуда не спрятаться, не скрыться. Прятаться не в моем стиле. Даже во время редких каток в КС не любил по укрытиям кемперить. Лучше честно получить свою пулю в лоб из калаша и откисать в песочке на “дасте” остаток раунда. К тому же добился того, чего хотел — вывел ее на конкретику.       И в это время раздался сзади меня плаксивый голос:       — Четвёртый, доктор, четвертый! Вы лучше лечите, а не спрашивайте! Что за бардак в больнице, батюшка?       Знакомо. У меня тоже на телефоне был бардак — настоящее кладбище, где под верхними наслоениями лежат доисторические пласты. Был готов поспорить на то, что на дне там валяются настоящие артефакты типа радужного кота, «НИЧОСЕ», котика с волшебной палочкой и колпаком, к которой прилагается надпись «Вжух!» (и ты петух, хе-хе), мемов с троллфейсом и демотиваторов в черных рамках. Хотя в этом плане тоже такой себе пример. Создать папку с названием типа “CHEcheNскоE_6aY_P∅rно́”, закинуть туда важный рабочий документ, а потом напрочь об этом позабыть — могу, умею и практикую.       Без единого намека и предупреждения. Обычно от подобных финтов прихожу в ярость. На морду, конечно, вешаю самую дружелюбную улыбку, но из-под нее все равно сквозят флюиды. Не знаю, чувствуют ли гости, когда желаю, чтоб весь урожай в их огороде сожрали ненасытные медведки, но обычно долго они у меня не задерживаются.       Надо бы уже привыкнуть, что общение с советскими бабами напичкано извинениями как хардкорные рогалики — способами умереть. Такими темпами наработаю себе либо терпение как у монаха, либо нехилую квалификацию в психотерапии. Или сам подсяду на таблетки. Это вам не телки из поколения «Зет», чьи мозги размером с грецкий орех. СNсъкИ и ж∅п@ туда же.       Обернулся и увидел бесшумную, круглолицую бабку в платке. «Хорошо было бы, если б бабок этих вообще на свете не было, ненавижу, бл%ть старух», — подумал в тоскливом предчувствии опасности и скорбно молвил:       — Ты, бабка, помалкивай, мешаешь. — Матери же повторил: — О чем ты думала? Четыре дня? А? Е-мое.       Мать вдруг автоматическим движением передала девочку бабке и стала передо мною на колени.       — Дай ей капель, — сказала она и стукнулась лбом в пол, — удавлюсь, если она помрет.       «Какие н@}{уй капли? Глазные? Я сказал бомбить Киев! Прости, вырвалось. Это наш локальный мем из давно позабытого дискорд-сервера».       Тут понял, что надо действовать, иначе настанут темные, страшные времена. Вскочил и вклинился между этими двумя фуриями (мамашей и бабкой). На всякий случай решил слишком близко к ним не подходить, а то могу закончить как гибрид Садако и Скруджа МакДака. Пока ткань мироздания не порвалась на лоскуты, а старина Майкл Майерс не вылез из-под земли с огромным ножом в руках, так что мне повезло.       — Никому не начинать драку! Еще рано, даже попкорн принести не успел!       По последовавшему тону сразу стало понятно, что если и дальше буду подвергать женские решения сомнению, то меня в этот самый агрессивный фундамент забетонируют. С особой жестокостью. Демократия и открытость в больнице продолжали цвести как венерины, сука, мухоловки. Это подействовало — обе снова переключились на меня. Если бы по заветам дедушки Кинга взглядом можно было воспламенять, от меня бы осталась кучка пепла на полу.       — Встань сию же минуточку, — ответил, — а то с тобой и разговаривать не стану.       Мать быстро встала, прошелестев широкой юбкой, приняла девчонку у бабки и стала качать. Бабка начала молиться на косяк, а девочка все дышала со змеиным свистом. Фельдшер сказал:       — Так они все делают. Народ, — глаза его при этом скривились набок.       — Что ж, значит, помрет она? — глядя на меня, как мне показалось, с черной яростью, спросила мать.       — Мэм, да, мэм, — негромко и твердо сказал.       Бабка тотчас завернула подол и стала им вытирать глаза. Мать же крикнула мне нехорошим голосом:       — Дай ей, помоги! Капель дай!       Нейронные связи в голове трещат веселым треском. Рвутся как струны на китайской игрушечной гитаре. Распад нужно было предотвратить любым способом, а то так и до регистрации в местном аналоге тиктока недолго.       «Голова работает, нет?»       Ясно видел, что меня ждет, и был тверд.       — Каких же капель дам? Посоветуй. Девочка задыхается, горло ей уже забило. Ты четыре дня морила девчонку в сорока верстах от меня. А теперь что прикажешь делать?       — Тебе лучше знать, доктор, — заныла у меня на левом плече бабка искусственным голосом, и я ее сразу возненавидел.       — Замолчи! — сказал ей. И, обратившись к фельдшеру, приказал взять девочку. Мать подала Анастасии девочку, которая стала биться и хотела, видимо, кричать, но у нее не выходил уже голос. Мать хотела ее защитить, но мы ее отстранили, и мне удалось заглянуть при свете яркой лампы девочке в горло. Никогда до тех пор не видел дифтерита, кроме легких и быстро забывшихся случаев. В горле было что-то клокочущее, белое, рваное. Девочка вдруг выдохнула и плюнула мне в маску, но почему-то не испугался за лицо, занятый своей мыслью.       — Вот что, — сказал, удивляясь собственному спокойствию, — дело такое. Поздно. Девочка умирает. И ничто ей не поможет, кроме одного — операции.       И сам ужаснулся, зачем сказал, но не сказать не мог. «А если они согласятся?» — мелькнула у меня мысль.       К предстоящей работе проявлял столько же энтузиазма, сколько Леонид Якубович к бесконечным приветам от всех троек игроков.       — Как это? — спросила мать.       — Нужно будет горло разрезать пониже и специальную серебряную трубку вставить, дать девочке возможность дышать, тогда, может быть, спасем ее, — объяснил суть дела.       Мать посмотрела на меня, как на безумного, и девочку от меня заслонила руками, а бабка снова забубнила:       — Что ты! Не давай резать! Что ты? Горло-то!       В последнее время все чаще ловлю себя на мысли, что телепатия не такая уж и хреновая суперсила. Да, ты будешь рандомно подхватывать обрывки чужих мыслей, тут ничего не поделаешь, антенна в мозгу так работает, но зато сколько добра можно людям принести? Причем самыми разными способами. Например, настроился бы на частоту мозга всех, кто мечтает попасть в любимое аниме, и телеграфировал что-нибудь в духе “НЕ ЛЕЗЬ СЮДА, ДУРАШЕК-БАРАШЕК, ОНО ТЕБЯ СОЖРЕТ”. Как в той головоломке, где надо перевезти через реку волка, козу и кочан капусты. Волком себя почувствовать удается не так уж часто, все больше как-то козлом, с которого требуют отдавать всю капусту. На благо строительства безнадежного и темного социалистического будущего. Тоже слился — ушел в радиомолчание по всем фронтам и принялся напряженно обдумывать дальнейшие планы. По всему выходило, что остаток жизни мне придется провести здесь. И с одной стороны, это вроде бы плюс, потому что рай для думеров в терминальной стадии депрессии и мобилотжимателей из 2008-го сменился на чистенький клюквенный мир, прям пряничная страна. Уровень жизни сделал “стонкс” и можно теперь не опасаться, что какой-нибудь асоциальный и злой брат-близнец легендарного Ваномаса, вождя СНГ-инцелибата и серого кардинала всея Руси виртуальной, проломит мне ночью череп за то, что слишком рьяно пробивал себе путь в очереди за сникерсами. А с другой мне предстояло отказаться от прожитых почти пятьдесят лет. Может, они не были очень уж богаты на события, эти годы, но все же немного обидно было менять их на пустоту. Своих воспоминаний у Георгия-Два-Ноль маловато. Даже в башке царила пустота, навевавшая легкую оторопь. Не ожидал найти у него коллекцию с нюдсами одноклассниц, буду честен, но хоть что-то в этой жизни он считал интересным, кроме учебы и качалочки, или нет?       — Уйди, бабка! — с ненавистью сказал ей. — Впрысните ребенку! — приказал фельдшеру.       Мать не давала девочку, когда увидела шприц, но мы ей объяснили, что это не страшно. Выслушать-то она тебя выслушает. но только есть вероятность, что потом ты, доктор, закончишь так же как бедная Элиза. Плавающим кверху брюхом к резервуаре с водой.       — Может, это ей поможет? — спросила мать.       — Нисколько не поможет.       Тогда мать зарыдала.       Кажется, у кого-то снова активировалась эмо-фаза. Сегодня ночью она будет лежать в своей комнате на полу и слушать группу Стигмата. Эмо-Сталин в исполнении Евгения Батикова одобряет.       — Перестань, — промолвил. Вынул часы и добавил: — Пять минут даю думать. Если не согласитесь, после пяти минут сам уже не возьмусь делать.       — Не согласна! — резко сказала мать.       М-да, и кто пришел на гангстерскую перестрелку с духовым ружьем?       — Нет нашего согласия! — добавила бабка.       — Ну, как хотите, — глухо добавили подумал: «Ну, вот и все! Мне легче. Сказал, предложил, вон у акушерок изумленные глаза. Они отказались, и я спасен». И только что подумал, как другой кто-то за меня чужим голосом вымолвил:       — Что вы, с ума сошли? Как это так не согласны? Губите девочку. Соглашайтесь. Как вам не жаль?       — Нет! — снова крикнула мать.       Внутри себя думал так: «Бл&ть, что я делаю? Ведь я же зарежу девочку». А говорил иное:       — Ну, скорей, скорей соглашайтесь! Соглашайтесь! Ведь у нее уже ногти синеют. Она умрет из-за вас.       — Нет! Нет!       — Ну, что же, уведите их в палату, пусть там сидят.       Их увели через полутемный коридор. Слышал плач женщин и свист девочки. Фельдшер тотчас же вернулся и сказал:       — Соглашаются!       Внутри у меня все окаменело, но выговорил ясно:       — Стерилизуйте немедленно нож, ножницы, крючки, зонд!       Через минуту перебежал двор, где, как бес, летал и шаркал ветер, прибежал к себе и, считая минуты, ухватился за книгу, перелистал ее, нашел рисунок, изображающий трахеотомию. На нем все было ясно и просто: горло раскрыто, нож вонзен в дыхательное горло. Стал читать текст, но ничего не понимал, слова как-то прыгали в глазах. Никогда не видел, как делают трахеотомию. «Э, теперь уж поздно», — подумал, взглянул с тоской на синий цвет, на яркий рисунок, почувствовал, что свалилось на меня трудное, страшное дело, и вернулся, не заметив бури, в больницу.       В приемной тень с круглыми юбками прилипла ко мне, и голос заныл:       — Доктор, как же так, горло девчонке резать? Да разве же это мыслимо? Она, глупая баба, согласилась. А моего согласия нету, нету. Каплями согласна лечить, а горло резать не дам.       — Бабку эту н@ хйу! — закричал и в запальчивости добавил: — Ты сама глупая баба! Старая небритая манда на костлявых ногах! Сама! А та именно умная! И вообще никто тебя не спрашивает, женщина! Вон ее!       Если судить по игровым серверам в интернете, где в молодости тусовался, школьники могут даже мне, профессору словесности, фору дать в том, что касается мата. Сам уже не в теме, по каким квадроберам и скибиди там угорают нынешние дети и прочие отбросы из поколения «Альфа», а вот получить от шкета-ОЯШа похвалу за звание грамматического гроссмейстера всегда приятно.       Анастасия, будучи проницательной как световой меч старины Кайло Рена, быстро поняла, что статус нашей гостьи не соответствует поведению рядовой посетительницы. Анастасия цепко обняла бабку и вытолкнула ее из палаты.       — Готово! — вдруг сказал фельдшер.       Мы вошли в малую операционную, и я, как сквозь завесу, увидал блестящие инструменты, ослепительную лампу, клеенку. В последний раз вышел к матери, из рук которой девочку еле вырвали. Услыхал лишь хриплый голос, который говорил: «Мужа нет. Он в городу. Придет, узнает, что наделала, — убьет меня!»       Да, вот только ее муженек и мне потом яйца открутит и на могиле их возложит. Вместо цветов. Чувствую, этот персонаж при нашей встрече из моей сюжетной арки сделает настоящую дугу. Что ж, буду вовсю косплеить зомби из фильмов Лючио Фульчи и подавать только отдельные признаки жизни. Что сказать-то, ГОЙДА, БРАТЬЯ И СЕСТРЫ, ГО-О-ОЙ-ДА-А-А-А! Не хватает фирменного хрипотца Охлыбистина и того забавного эффекта в капкуте с искрящимися молниями вокруг глаз и светящимися белыми пятнами вместо зрачков, сюда бы ещё ради прикола добавить игру с тональностью, скоростью и глубиной голоса. Как говорили в одном из моих любимых романов: “Ну, удалось сегодня поржать, Эдс?”       Однако улыбка самоутешения получилась безжизненной, как сервера Конкорда на релизе, и ничуть меня не убила. Глупо пытался мыслить позитивно, но в голове трио девичьих голосов прославляло некого трубочиста, который сорок лет доблестно следил за чистотой дымоходов на районе, этот мотив так истошно заорал, что не слышал ничего, кроме навязчивой мелодии.       «Сорок лет как под наркозом…»       — Убьет, — повторила бабка, глядя на меня в ужасе.       — В операционную их не пускать! — приказал.       Мы остались одни в операционной. Персонал, я и Аня — девочка. Она, голенькая, сидела на столе и беззвучно плакала. Ее повалили на стол, прижали, горло ее вымыли, смазали йодом, и я взялся за хирургический нож; при этом подумал: «Что вообще делаю?» Было очень тихо в операционной. Взял нож и провел вертикальную черту по пухлому белому горлу. Не выступило ни одной капли крови. Второй раз провел ножом по белой полоске, которая выступила меж раздавшейся кожи. Опять ни кровинки. Половинка тайного желания исполнилась, но как говорили в дурацкой песне из моего детства “чуть-чуть не считается”. Как говорится, бог рандома, иди на… хутор бабочек ловить. Медленно, стараясь вспомнить какие-то рисунки в атласах, стал при помощи тупого зонда разделять тоненькие ткани. И тогда внизу раны откуда-то хлынула темная кровь и мгновенно залила всю рану и потекла по шее. Фельдшер тампонами стал вытирать ее, но она не унималась. Вспоминая все, что видел в университете, пинцетами стал зажимать края раны, но ничего не выходило. Мне стало холодно, и лоб мой намок. Остро пожалел, зачем пошел на медицинский факультет, зачем попал в эту глушь, зачем согласился на просьбу Виолы. В злобном отчаянии сунул пинцет наобум, куда-то близ раны, защелкнул его, и кровь тотчас же перестала течь. Рану мы отсосали комками марли, она предстала передо мной чистой и абсолютно непонятной. Никакого дыхательного горла нигде не было. Ни на какой рисунок не походила моя рана. Еще прошло минуты две три, во время которых совершенно механически и бестолково ковырял в ране то ножом, то зондом, ища дыхательное горло. И к концу второй минуты отчаялся его найти. «Конец, — подумал, — зачем это сделал? Ведь мог же не предлагать операцию, и Анюта спокойно умерла бы у меня в палате, а теперь она умрет с разорванным горлом, и никогда, ничем не докажу, что она все равно умерла бы, что я не мог повредить ей…» Анастасия молча вытерла мой лоб. «Положить нож, сказать: не знаю, что дальше делать» — так подумал, и мне представились глаза матери. Снова поднял нож и бессмысленно, глубоко и резко полоснул Аню. Ткани разъехались, и неожиданно передо мной оказалось дыхательное горло.       — Коллега, крючки! — сипло бросил.       Фельдшер подал их. Вонзил один крючок с одной стороны, другой — с другой, и один из них передал фельдшеру. Теперь видел только одно: сероватые колечки горла. Острый нож вколол в горло — и обмер. Горло поднялось из раны, фельдшер, как мелькнуло у меня в голове, сошел с ума: он стал вдруг выдирать его вон. Ахнули за спиной у меня обе акушерки. Поднял глаза и понял, в чем дело: фельдшер, оказывается, стал падать в обморок от духоты и, не выпуская крючка, рвал дыхательное горло. «Всё против меня, судьба, — подумал опять, — теперь уж, несомненно, зарезали мы Аню, — и мысленно строго добавил: — Только дойду домой и застрелюсь…» Тут старшая акушерка, видимо, очень опытная, как-то хищно рванулась к фельдшеру и перехватила у него крючок, причем сказала, стиснув зубы:       — Продолжайте, продолжайте, доктор.       Фельдшер со стуком упал, ударился, но мы не глядели на него. Вколол нож в горло, затем серебряную трубку вложил в него. Она ловко вскользнула, но Аня осталась недвижимой. Воздух не вошел к ней в горло, как это нужно было. Глубоко вздохнул и остановился: больше делать мне было нечего. Мне хотелось у кого-то попросить прощенья, покаяться в своем легкомыслии, в том, что поступил на медицинский факультет. Стояло молчание. Видел, как Аня синела. Хотел уже все бросить и заплакать, как вдруг Аня дико содрогнулась, фонтаном выкинула дрянные сгустки сквозь трубку, и воздух со свистом вошел к ней в горло; потом девочка задышала и стала реветь. Фельдшер в это мгновение привстал, бледный и потный, тупо и в ужасе поглядел на горло и стал помогать мне его зашивать.       Сквозь сон и пелену пота, застилавшую мне глаза, видел счастливые лица акушерок, и одна из них мне сказала:       — Ну и блестяще же вы сделали, доктор, операцию, браво!       Подумал, что она смеется надо мной, и мрачно, исподлобья глянул на нее. Потом распахнулись двери, повеяло свежестью. Аню вынесли в простыне, и сразу же в дверях показалась мать. Глаза у нее были как у дикого зверя. Она спросила у меня:       — Что?..       Когда услышал звук ее голоса, пот потек у меня по спине, только тогда сообразил, что было бы, если бы Аня умерла на столе. Но голосом очень спокойным ей ответил:       — Будь поспокойнее. Жива. Будет, надеюсь, жива. Только, пока трубку не вынем, ни слова не будет говорить, так не бойтесь.       И тут бабка выросла из земли и перекрестилась на дверную ручку, на меня, на потолок. Но уж не рассердился на нее. Повернулся, приказал Ане впрыснуть лекарство и по очереди дежурить возле нее. Затем ушел к себе через двор. Помню, синий свет горел у меня в кабинете, лежало пособие по терапии, валялись книги.       Подошел к окну, выглянул наружу… и обнаружил, что в небе висит луна. Как в классических ужастиках, здоровенная и серебристая, будто подарочное блюдо. Кроме нее, освещения на улице не имелось никакого. Стал глядеть на деревья вокруг. Так пристально вглядывался в их ветви, что мне показалось, будто щас как в старой крипипасте оттуда покажется длинная фигура в строгом костюме с красным галстуком и бледным лицом. Е-мое, мужик, сколько Лен, сколько Зин, а про тебя никто и не вспоминает. Грустно как-то. В небе уже показался бледный лунный диск, клочья облаков его закрывали, но с хорошим зрением разглядеть можно было без труда. Вокруг оглушительно застрекотали сверчки, что для такого часа мне показалось довольно диким, если честно. Не знаю, может, у них так по законам природы принято, или все дело в местном теплом климате, но эти твари и не собирались впадать в спячку.       Неожиданно последовали оглушительные хлопки, их, возможно, поддержало радостное гудение и крики многих людей. Они доносились до нас издалека. Да они и были далеко — сейчас мы с тобой были ближе к небу. Там расцветали разноцветные пестрые вспышки, всполохи разноцветных искр, клубы цветного дыма. Будто бы кто-то пробудил к жизни древнего дракона, а тот решил спросонья устроить фаер-шоу. На самом деле технически фейерверк был абсолютно обычным. Без фигур из огней и масштабных эффектов. Но для меня он все равно стал особенным. Интересно, в честь чего? Да плевать, завтра Захар Павлович возвращается, мне здесь оставаться нет смысла. Подошел к дивану одетый в халат, лег на него и сейчас же перестал видеть что бы то ни было; заснул и даже снов не видел.