Доктор и «Совёнок»

      Та девушка удивила меня своим хамским поведением. Руднев, Максим Руднев, однажды сказал мне: «Как удобно быть плохим человеком!». Возможно, это чья-то исковерканная цитата, но услышал эту фразу именно так. Удобно быть плохим, когда остальные — хорошие. Но когда остальные хорошие, хорошим тоже быть удобно. Неудобно быть хорошим, когда другие — плохие. И, конечно, удобно быть плохим, когда вокруг плохие. При этом оно не отменяет удобства быть хорошим, когда вокруг хорошие. Есть, правда, забавная закавыка: если ты умеешь быть только плохим, то через какое-то время хороших в твоем кругу общения не остается, и жизнь твоя становится чередой обманов, подлостей, подстав; когда-то ты обманешь, но когда-то и тебя. Закон природы. Мерзкая получается жизнь, гнусная, подлая. Неудобно жить в мире, когда вокруг сплошь плохие. И выбраться из этой ситуации довольно сложно.       Поэтому вспомню мысль большого негодяя Никколо Макиавелли: «Твори добро, когда возможно, твори зло, когда необходимо». Были у меня знакомые, они, уточню, всегда были старше меня на десять-двадцать лет, часть мертва (кто-то от старости, кого-то убили, есть те, кто просто «отошел от дел»), часть не выходит со мной на контакт из-за занятости (иронично, все мои «знакомые» — это врачи из разных дисциплин, сюда можно отнести аспирантов, доцентов, дальше прут военврачи, ученые-медики, доктора-депутаты, популярные врачеватели-видеоблогеры, но ни одного дружбана-инженера, кореша с дипломом преподавателя, кроме педагогов медицинских высших учебных заведений, айтишников с зарплатой до колен), достаточно сильные духом, чтобы оставаться хорошими в любой ситуации. И мир их прекрасен. Но сам не настолько силен, поэтому, если не случилось каприза поступить иначе, стараюсь отвечать в том ключе, который мне предлагают. Хотят мира и добра — так у меня есть. Хотят мордобоя — и этого, клянусь технократической организацией, также известной как «Духовенство Марса», удерживающая монополию на технологические знания в Империуме, найдется. Да, это предполагает определенную гибкость, но это не трагедия. И, в конце концов, согласись, что вежливо будет разговаривать с человеком на привычном ему языке.       Первая жена товарища Руднева (земля ей полимером) была инвалидом по диабету. Советские были времена. И ей нужен был каждый день инсулин, который ежемесячно выдавали. А инсулин — субстанция капризная: охладили не до конца или, наоборот, заморозили — и он работает хуже, а то и никак. А диабетик от инсулина зависит жизненно. Хороший инсулин — он веселится и трудится, плохой — лежит пластом. И если инсулин приходил некондиционный, Руднев ходил, требовал, добивался, жаловался... Не потому, что он сволочь, а потому что без него никак. Максим на время устроился охранником Минздрава РСФСР, и ночью забирался в кабинеты и перепечатывал непубличные приказы и инструкции, на которые можно было сослаться. Один раз его даже водили на склад ГАУ, чтобы там он выбрал, что ему надо. Кошмар. Так вот, жена как-то пришла из поликлиники в хорошем настроении, хихикает. Сидела в очереди, разговорились с какой-то дамой, и та ей сообщила, что вот есть тут такая (называет фамилию жены), если ей что не так, то приходит суровый муженек, стучит кулаком, и ей все дают. Так это, оказывается, выглядело со стороны, и работало в конечном счете на нас.       Такой скилл требует сил и информированности, он полезен, но, напоминаю: чтобы жизнь твоя была приятна, чтобы тебя окружали добрые люди, чтобы твой мир был чист и светел, нужно, чтобы базовое умение было — быть хорошим. По отношению к добрым людям — бережным, доброжелательным, заботливым, позитивным. Без тебя знаю, очень трудно, понимаю, но попытайся. А плохим можно быть по отношению к плохим — по необходимости.       Настойчивый стук камбэкает тебя и меня в «Совенок». Что им все там, медом намазано? Всегда считал, что медицинские кабинеты, созданные для оказания сотрудниками медицинских услуг — первой помощи, обязательных медосмотров, лабораторных процедур, не пользуются популярностью у населения (речь про посёлки городского типа, сёла, деревни, хутора и прочие; земские доктора после сказанного нервно плачут в сторонке). Как сейчас помню — когда учился в России, на пятом курсе общался с многими русскоговорящими студентами. Большинство из них рассказывали, дескать, приехали из провинции учиться в Москву. Они имели в виду их города, такие как Пермь, Омск, Кемерово и другие. Прикинь, даже так говорили про Екатеринбург, который «большой и культурный». Когда из-за работы приходилось бывать в других городах нашей великой и необъятной, люди сами назвали свой город провинцией. Как понял, «провинция» для русскоговорящего гражданина — это все города, кроме Москвы и Санкт-Петербурга. Тогда есть смысл задать резонный вопрос: города из Московской и Ленинградской области тоже провинция, что ли? Имею в виду Люберцы, Тихвин. А культурные и развитые центры — Красноярск, Владивосток, Калининград, Калуга, Волгоград, извините меня за дерзость, туда же? Если не знал, штаты Вайоминг (на западе США) и Алабама (где-то в юго-восточном регионе Америки) недалеко убежали от участи тоже называться «провинцией».       Как говорил капитан Сунин: «Алабама для америкосов — это штат деревенщины, в котором только и делают, что сношаются инцестом. Соответственно, ученику из Алабамы будет трудно нарисовать свое семейное дерево, ведь всех родичей не припомнишь». Вообще-то в Алабаме много негров, т. к. это юг страны, и там было много рабов, большинство негров живут в центре Алабамы, в центре городов, т. к. белоснежки, здраво понимающие, что мультикультурализм, мягко говоря, плохо, переехали в пригороды, где живут хорошо и практически никак не влияют на бюджет, занимаясь частным бизнесом и собственным хозяйством. Этим и обусловлена нищета данного штата. Ладно, немного вру, штат ведь погубил не мультикультурализм, а бытовая сегрегация (не на государственном, на социальном уровне). Если бы они пересекались, то могло быть и лучше. Шутка в чем — как уже тебе сказал, в центре города основное расселение черножопых. И в столице штата, город Бирмингем, больше семидесяти процентов населения щеголяет с блэкфейсом. Белые там либо реднеки, либо местная элита.       — Да-да, войдите, — на разрешение откликнулась стройная девушка чуть-чуть выше среднего роста со светлым оттенком кожи, ее глаза темно-карие. У нее худощавое телосложение, с тонкой талией, имеет длинные, шелковистые, блондинистые волосы с розовыми концами, челка пропорциональна закрывает половину ее лба, достигая ее ресниц. Две пряди волос короче других и лежат на её плечах, волосы кажутся вьющимися, ногти формы балерина, окрашены в розовый цвет с блестками. За ней стоит вторая девушка миниатюрного телосложения и низкого роста с крупными глазами бледно-розового цвета и светло-розовыми волосами, но некоторые пряди имеют красный оттенок. Большая часть волос остается распущенными, а меньшая собрана в два низких хвоста по бокам заколками чёрного цвета в виде розочек. Обе взволнованы.       Вижу широкий порез с неровными краями на руке. Другого выбора нет, надо зашивать. Попросил полторашку выйти, чтобы над душой не стояла. Гормоны шарашили мама не горюй, и сам думал, что если еще хоть секунду проведу рядом с пациенткой, то буду похож на старину Рэнди Марша, покрытого «эктоплазмой». По протоколу должен расспросить пострадавшую, но обойдемся без формальностей, моя задница спокойна, как Мухаммед Атта, который пилотировал Боинг 767-223ER — прививку от столбняка ввели в СССР еще в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году (адсорбированная коклюшно-дифтерийно-столбнячная вакцина передает пламенный привет). Причинно-следственная связь оборвалась: в каких-либо смертных грехах дуэт девчат замечен не был. В целом, вся ситуация с порезом виделась в полупрозрачной блузке уродливой бразильянки: ты имеешь и общее представление, но и отсутствие деталей. Подготовил экран, закрывающий лицо, чистые простыни, полотенца для обработки раны и наложения швов. Включил операционный светильник, заготовил антисептический раствор (повидон-йод), стерильные марлевые салфетки (десять на десять сантиметров), манжетку для измерения артериального давления, местный анестетик (эмульсии 2,5% лидокаина с 2,5% прилокаином), физиологический раствор для промывания (чистая питьевая вода), шприцы по шестьдесят миллилитров, достал ирригационный щиток (насадка на шприц для предотвращения разбрызгивания), взял почкообразный тазик, дальше идет мелкопористая губка, затем хирургический пинцет, хирургический крючок, зонд, зажим, щипцы и ножницы для шовного материала (один тупой конец, двойной острый край), кюретка, скальпель с пятнадцатым номером.       — Ну дык выкладывай — чего менжуешься-то? Вродь, погляди, и не чужие вовсе люди, а?       Последняя, будто рыбак с «пауком», вяло пыталась отлавливать сероватую плотву моей разговорчивости. Ничего, кроме оборванных снастей. Молчит. Почему? Не знал и, наверное, готов был биться челом об ствол березки ради ответа. Словил вайб таксиста, которому по правилам поведения общаться с клиентами запрещено, пока сам пассажир не захочет завязать с ним диалог.       Девушка красивая, хоть и жутко тощая из-за питания, в «полутьме» пасмурной завесы она казалось какой-то неприступной скалой. Разглядел остренькое личико, несколько задорных веснушек на аккуратном и чуть вздернутом носике. Худенькая русская березка, заброшенная в белесую палату. Каким бы не был человечек, итог у всех один, бездыханная груда мяса, некогда горделиво именовавшаяся человеком, так и останется биологическим предназначением — горсткой золы, гумусом почвы. Над могилкой упадет полторы слезы, и все предастся забвению. Так было, есть и будет. Если преисподняя существует, то кожа поодаль прогорит до костей, истлев мелкими ошметками, и оставит топорщащиеся поцелуи. Губы, запекшиеся своей кровью, потрескаются, перекосятся и замрут. Ткань, местами как губка, почерневшая и желтовато-белая, жареная. Останется тело, большая часть которого — уродливые рубцы и кровоточащие шрамы, изъеденные пламенем. Снова и снова. Боль, любовь, одиночество — пронзительная форума homo sapiens. И оттого не менее ироничная. Во мне невольно высказался бессмертный Вольтер: «Конец жизни печален, середина никуда не годится, а начало смешно». Что ж, твой наставник не в пугающем конце и не в золотой середине. Что-то пограничное. И бесило, и успокаивало, что в реальной жизни все сложнее и имело миллионы граней, осколков.       В мыслях потрескивал погребальный костер — ноты радости таяли, словно молочная шоколадка на батарее, включенная на «трешку». Чувствуется, студент, увязли мы в глубоком-глубоком кизяковом озере из вязких грустных дум. Причем запрыгнули в него с разбегу. М-да, истину глаголили древние: «Люди не меняются». Я, например, как был «оглоблей вил» поначалу — таковым и остался. Если кто-то и мог меня обвить, да так, что отпадали всякие поганые мыслишки — это ты. Мы были вырванным страницами из гостевой тетради; два птенца, выброшенных из родных гнезд, пара безразмерных сапог, натянутых на больную ногу. С тобой чувствовал себя по-настоящему, и как свободный Добби — счастливым. Грусть таяла, как несчастное эскимо, от которого уже за все время моих скудных размышлений не осталось и палочки.       Раневая ткань уязвима к дальнейшему повреждению во время любого аспекта очищения и закрытия раны. Никогда не захватывай края раны гемостатом, потому что это может повредить ткань; вместо этого при подъеме и вывертывании краев раны используй тканевые щипцы или тканевой крючок. Для наложения швов используй только иглу (не зажим или щипцы), потому что иглодержатель удерживает иглу максимально надежно, не повреждая ее. Чрезмерное натяжение на восстановленном разрыве увеличивает степень рубцевания раны. Вопросы есть? Вопросов нет.       — Хочешь историю? — пациентка кивает, хотя бы так. — Досталась старому знакомому квартира от свекрови в пятиэтажной хрущевке на первом этаже. Сверху над ними соседи — мать и сын. Мать тихопомешанная, частенько лежала в клинике, сын — молодой парень, алкаш с отклонениями. Из рассказов свекрови, сын отбирал у матери пенсию, бухал, буянил и мать свою насиловал. Добросердечная свекровь старого знакомого частенько ее подкармливала и помогала вещами. Честно говоря, сыночка этого в доме многие побаивались и предпочитали с ним не связываться. Телосложения он был хлипкого, но способен был на любую гадость, поэтому терпели жильцы и оры по ночам, и музыку под утро, и прочие его подлости. И вот как-то уехал знакомый с дочкой на отдых, и через некоторое время жена пожаловалась, что с потолка в ванной течет вода уже не первый день, а сосед дверь не открывает. Уже и милиция приходила, и жэк неоднократно, никто в квартиру попасть не может. Вскрыли ее, уже когда знакомый домой вернулся. Окна кухни выходят прямо к двери в подъезд, стоит, варит что-то на плите, в окне видит — идут люди в штатском, несут с собой тряпичную куклу серую. Над головой услышал шум, набрал жэк, они просили сообщить, чтобы они позвонили, когда там кто-нибудь объявится. Послали туда сантехника. А тут и знакомого туда же вызывают в качестве понятых. Короче, сыночек бухал с друзьями, и вдвоем они забили до смерти третьего солдатским ремнем с огромной пряжкой, потом кинули его в ванной, он башкой, наверное, пробил трубу горячей воды, вот она и лилась им на голову все это время. Кровь была повсюду, чувачок по квартире шатался и кровавыми ладонями хватался за стены и мебель. После этого и сын, и мать больше не вернулись, его посадили, а мать больше не вышла из больницы. Дед, отец матери, был собственником и квартиру продал. Все вздохнули.       Пациентка только вскинула брови. М-да. Давай тогда тебе, студент, расскажу что-нибудь жесткое. Было это лет восемь назад. Я заказал установку натяжного потолка. Ничего сложного вроде — полотно крепится к направляющим профилям, потом нагревается строительным феном и растягивается. Пришел мастер, небольшой мужичок средних лет. Приволок инструменты, полотно в упаковке. И баллон красный. С газом. Он используется по технологии. Теперь это знаю как дважды два. Оставил его в комнате заниматься и ушёл в другую комнату. Включил фильм в наушниках, погрузился в сюжет. Но даже через них перфоратор было слышно. Ну, думаю, ладно. Потерплю. Через час где-то слышу громкий хлопок. Да какой-там хлопок — взрыв нахрен! У меня в голове одно — баллон. Бегу в комнату и чуть не блюю от увиденного. Окно выбито, половину стены разворотило — кирпичи валяются на полу. На стене огромное кровавое пятно. Это даже не пятно, какая-то жижа размазанная. На полу лежит тело монтажника, головы нет, половины плеча тоже. Похоже, его просто размазало по стене от взрыва. Выбежал в коридор и вызвал скорую. Но кто-то успел уже и полицию вызвать. Затаскали меня в отделение на допросы. От уголовки меня спасло только то, что у меня был договор на руках об установке этого дурацкого потолка, где исполнитель обязуется соблюдать требования охраны труда и использовать исправное оборудование. Причем тут уголовка, если мастер криворукий попался? Если бригада работает у тебя в квартире, то есть по найму, ты считаешься их бригадиром и должен проверить, чтоб работали по ТБ, но тут найм другого плана: с договором, через фирму, поэтому да, никакой ответственности не будет. С чего это заказчик бригадиром считается? Он же может вообще ничего об этом не знать, как контролировать-то? Во-первых, это со стороны, без фирм. Во-вторых, поэтому и нужно всегда читать договор, ибо недобросовестные фирмы могут вписать заказчика как контролера работ или бригадира, а ты подпишешь и всё. Любая смерть или травма у работника — твоя головная боль.       Интрадермальная инъекция анестетика болезненна сама по себе. Предпочтение отдам подкожным инъекциям, как менее болезненным. Раневую ткань можно еще сильнее повредить в ходе очищения и ушивания. Не буду применять чрезмерную силу. Пациентка удобно откинулась на кушетке, почкообразный лоток поставил под рану.       Поместил все оборудование на поднос в пределах досягаемости, надел перчатки, защитный экран-щиток. Первоначально промыл сильно загрязненные раны с использованием водопроводной воды и мыла для рук. Оказал прямое давление на пораженный участок. Для поддержания внешнего давления на рану использовал марлевые салфетки, смоченные стерильным физиологическим раствором. Очищал кожу — двигался от краев раны наружу концентрическими кругами, протирая кожу раствором хлоргексидина, а затем спиртовым раствором. Не вводил очищающие средства непосредственно в рану, поскольку многие из них токсичны для тканей и могут препятствовать заживлению раны.       Расположился так, чтобы рана находилась примерно параллельно передней части тела.       — Внимание, анекдот, — бью ногой в промежность неловкой тишины, — сидит в трамвае будущая молодая мать с большим животом. Юбки совсем не видно, только голые ноги. Проходит акушер-гинеколог, совсем ещё мальчишка, на выход, улыбается. Мол, так и так, сын у вас будет, девушка. Она вся сияет и спрашивает: «Молодой человек, а откуда вы знаете?». Ну, а он ей: «Бороду видать».       Ноль реакции. По глазам вижу — не поняла она. Были все шансы рассмешить пациентку, разрядить обстановку, а теперь взяло и расстаяло, словно эскимо в руках пятиклашки в солнечный день. А вот это уже ни хека мне не нравится. Не умеешь, доктор, рассказывать шутки. Захотелось отыграть пожестче. Как-то ради прикола сидел на политическом форуме, там разгорался омерзительный срач либерашек с краснокожими выродками. Безымянный тролль сначала написал западникам от лица красных, что либерализма, как и демократии, не существует, закрепил свой тейк историческими фактами, вырезками из статей тети Вики, научными трудами, проводил параллели со всеми «демократичными странами». Коммунякам (печатал челик уже с либеральной колокольни) вместо огромного куска с заумным текстом отправил старенький анекдот про мозг в единственном экземпляре, рассчитанный на эксплуатацию всеми жителями СССР. Но мне бы быть осторожнее. Тако-ой волчий билет напишут, что после отчисления не в один ВУЗ не возьмут — безо всякого горисполкома. Осенью сапоги буду мерить, еще в штрафбат меня отправят — они уж постараются. Какой там… Прямиком в Афганистан — интернациональный долг отдавать. Пф-ф-ф, ну и что мне сделают? Твоя Хельга — не бог и не бабка Ванда. Медленно, будто верньером, открутил поведение медика до первоначальной версии. Профессиональное спокойствие балансировало, как махавшийся Ип Ман на столе из одноименного фильма. Но ругань за мою общительность сыпалась на голову «с кайфом»; речь идет про армейскую ругань, которой прокатывали трубы и варили сталь, строгали фуганком и забивали колья в крышку гробов. Держал шприц с местным анестетиком под небольшим углом к коже. Ввел иглу непосредственно в обнаженный подкожный слой края раны (т. е. не вводил иглу чрескожно) и продвинул иглу к павильону. Вытянул поршень, чтобы исключить внутрисосудистое попадание. Затем ввел анестетик, сводя к минимуму интенсивность его введения по мере извлечения иглы. Продолжал обезболивать окружность раны, вводя иглу подкожно в уже анестезированные участки, продвигая иглу в прилежащую необезболенную ткань, и вводя анестетик во время извлечения иглы. Повторял процедуру вокруг всей раны.       Покрыл рану хирургической простыней с выделенным операционным полем. Положил дополнительные салфетки рядом в необходимом количестве, чтобы обеспечить достаточно большую стерильную рабочую зону. Держал иглодержатель в доминирующей руке, расположив указательный палец вдоль боковой части инструмента. Такой маневр обеспечивает максимальный контроль. Не помещай пальцы в отверстия иглодержателя во время наложения швов; это может затруднить введение иглы перпендикулярно коже. Тем не менее, можно поместить пальцы в отверстия иглодержателя при снятии иглы с проводника, а также при завязывании хирургических узлов с помощью инструментального завязывания узла. Держал зажим для мягких тканей пальцами нерабочей руки, как карандаш. Не смыкал кончики щипцов на коже плотно, поскольку это может привести к повреждению тканей. Использовал только зубчатые щипцы при работе с тканями, чтобы не раздавливать их. Держал ножницы для шовного материала, упираясь вытянутым указательным пальцем к кончику ножниц.       Первый стежок шва накладывал на середину раны. Подготовил иглодержатель: зафиксировал иглу под углом девяносто градусов в кончике иглодержателя. Держал иглу на границе проксимальной и средней трети. Использовал кончик пинцета как крючок, чтобы осторожно приподнимать ткань и, при необходимости, вывертать края раны наружу во время наложения швов. Правильное выворачивание краев раны во время этого шага важно для оптимального сближения кожи, что в конечном итоге помогает максимизировать прочность и минимизировать рубцевание зажившей раны. Наложил швы, осторожно супинируя запястье так, чтобы игла проходила через кожу следуя своей кривизне. Игла входила и выходила из кожи под углом девяносто градусов (шов начинался и заканчивался на равном расстоянии от краев раны, токи «А» и «В», сидевшие на трубе, располагались на одной глубине. Шов располагался дальше от края раны, потому что рана вышла глубокая. Края кожи вывернуты, чтобы ширина стежка в глубине раны была больше, чем на поверхности).       «Надо бы обговорить график работы с Виолой. Я же не Индеец Джо, скобливший дверь пещеры, в конце-то концов? Скорее — его незаурядный напарник. Участь, если архивы бесполезных воспоминаний не покрылись одеялом старческого маразма, у обоих незавидная».       Сопоставлял глубину и ширину стежков с боковыми границами раны. Глубина стежка больше, чем ширина. Попытался продеть иглу через оба края раны, но почувствовал значительное сопротивление (это не дефицит опыта в хирургии, а просто недостаток планирования, бывает). Не проблема. Выводил иглу через центр раны после того, как она прошла через первый край раны, а затем снова захватил ее иглодержателем. Продолжал наложение шва вторым проколом, проводя его в противоположную сторону раны. Осторожно протянул шовную нить сквозь иглу и оставил конец шовного материала (два с половиной сантиметра) свободно висящим. Освободил иглу из иглодержателя и оставил ее на стерильной салфетке.       «В последний раз хочу рассказать тебе кое-что забавное. Шесть лет назад узнал, что мою бывшую «коллегу по работе» убили. Историю мне рассказала тоже общая коллега при случайной встрече, они хорошо дружили. Был у нее ухажер давнишний, все бегал за ней, цветы, подарки и прочее из этой категории, а она его не воспринимала всерьез. Пригласил он ее к себе в гости, помочь разобраться в управлении новой стиральной машины и заодно отметить покупку. Согласилась, а когда пришла, этот ухажер сначала задушил её, а потом положил к себе в постель. Так на протяжении трех-четырех дней он спал с трупом, обнимал, целовал, занимался с ней сексом, ворочал ее как хотел в разных позах. Соседи сдали его ментам, запах из квартиры доносился невыносимый».       Держал кончик иглодержателя над и между местами входа и выхода нити шва. Использовал недоминирующую руку, взялся за длинный конец шовной нити (тот, который со стороны иглы). Запоминаю о том, где находится игла, и слежу за тем, чтобы игла не соприкасалась с моей рукой. Чтобы сделать правильный первый оборот узла, обернул игольный конец нити (длинный конец) над концом иглодержателя дважды. Два оборота формируют основу хирургического узла, что предупреждает расхождение первого шва. Затем повернул проводник на девяносто градусов и захватил им свободный (короткий) конец шовной нити. Потянул руки в противоположных направлениях, чтобы надежно закрепить первый стежок, но не сильно; плотные швы могут врезаться в кожу и вызвать ишемию, поскольку в течение последующих нескольких часов развивается отек раны. При втором и последующем набрасывании узла обернул шовным материалом кончик иглы над иглодержателем только один раз. Взял свободные концы шовного материала держателем и потянул в противоположных направлениях, чтобы затянуть узел. Все последующие стежки плотно натянуты. Шов всегда накладывается над иглодержателем, и что твои руки с каждым стежком перемещаются через разрез в противоположных направлениях. Соблюдение этой методики гарантирует, что все узлы будут квадратными. Размещаю в общей сложности около четырех стежков. После последнего стежка срезаю нить ножницами, оставляя хвосты длиной около одного сантиметра. Наложил все последующие швы в середину каждого открытого отрезка, пока в ране не осталось промежутков. Обычно расстояние между швами равно расстоянию между местом вкола иглы и краем раны (швы должны начинаться и заканчиваться на одном расстоянии от края раны).       Аккуратно стер остатки очищающего средства, высохшую кровь, остатки кожи с помощью увлажненной марли. Наложил неприлипающую повязку на рану, нанес поверх закрытой раны антибиотик местного применения, чтобы швы не прилипали к повязке. Во избежание кровотечения или просачивания поверх неприлипающей повязки нанес стерильную абсорбирующую повязку. Использовал марлевый бандаж, чтобы сохранить повязку на месте. Чрезмерной компрессии с ишемией в получении вида на жительство отклонено. Убедился в том, что получившийся бутерброд не сдавливает место «боевого ранения».       — Слушай внимательно, появляется отек, усиливаются боли, покраснение или красные полосы — заходи в медпункт. Если все нормально, ино приходи на второй день на повторный осмотр. Оставь повязку сухой и на месте, швы мы снимем через десять дней, хочешь пораньше — займусь ими в воскресенье.       Прошло пятнадцать минут.       — …нет-нет, дорогой доктор, и еще в шестьдесят седьмом я глубокой осенью… Нет, в семьдесят седьмом году это было… Так вот, поздней осенью семьдесят седьмого я поехала в Казахстан, на поминки двоюродного брата, тогда еще очень холодная пора выдалась, застряла на вокзале, не успела на рейс и просидела на лавке до следующего поезда… А знаете… Всё-таки это был восемьдесят второй год… Да, точно, восемьдесят второй. И вот тогда почки и простудила, врачи сразу поставили диагноз пиелонефрит, хорошие врачи, опытные, со знанием дела, не то что нынешняя молодежь, которая учится на врачей».       «Просто взяла и обос®@ла меня, спасибо. Всегда считал, что такие бабки появлялись только в постсоветской России. Женщина, среди вещей, которые меня действительно интересуют в жизни, вопрос развития твоей личности находится где-то между проблемами миграции ушастой совы, и особенностями налогообложения в Конго…» — мысленно простонал, сохраняя при этом выражение лица внимательно собирающего анамнез профессионала. — «Повариха, блин, я по роже твоей вижу, что у тебя острая респираторная вирусная инфекция! Да, ОРВИ летом не редкость, возбудители вируса жизнеспособны в любое время года».       — …доктор, дорогой, утром сегодня проснулась, работать не могла, Наташа, бедная, за двоих, голова болит, я аспиринчику выпила, вроде прошла, — продолжала вещать повариха, пятьдесят два года, ожирение второй степени, состояла на диспансерном учете по артериальной гипертензии. — А в обед ребятишки мне снова все нервы истрепали, аж сердце прихватило, я корвалольчику полложечки накапала, прилегла, успокоилась как-то. Но сейчас горло саднит, насморк, температуру градусником замерила, тридцать девять!       Э-х-х-х… Знакомая картина. Корвалол жрёт как лошадь, но это вообще не моя проблема, не моя специальность, а с высоты врачебного опыта вижу у нее признаки банального гриппа. Не знаю чем она руководствовалась, студент — логику исключаю сразу. В ее возрасте, и без соответствующего лечения — это как в ванне с крокодилом: интересно, но по времени мало.       Дам ей рекомендашки на общий анализ крови, мочи, а то чего доброго, представится в ближайшие пару недель не дай боже́, а мне прикрыться нечем. Так хоть результаты анализов будут в будущем.       — Прошу прощения, покашляйте несколько раз, — прервал историю жизни бабы.       — Кхе-кхе-кхе! — от души раскашлялась пациентка.       Влажный. Значит, точно не сегодня утром заболела. Это она, конечно, привирает. Придётся лезть в глотку.       — Откройте рот, пожалуйста, — попросил пациентку. — Мгм.       Воспалено. Надо послушать лёгкие.       В общем, ОРВИ, посторонних шумов и хрипов нет, температура 36,9, но это она заполировала свой любимый корвалол конской дозой порошкового парацетамола в кипятке.       — С таким состоянием особо не поработаешь, чай с имбирем, медом и лимоном — укрепляет иммунную систему, обладает потогонным и противовоспалительным свойством. Можете пить чай с малиной, теплые морсы, компоты. Надо много пить жидкости, чтобы предупредить обезвоживание организма, в диапазоне двух литров в сутки. Слизистые оболочки выполняют важную функцию — принимают на себя первый удар, задерживая вирусы. Если слизистая пересушена, она не может выполнять свою работу, и вирусы снова и снова попадают в организм. Слизь в носу — это тоже защитная реакция организма. Для образования этой субстанции также требуется влага, если ее не будет хватать, на быстрое оздоровление не стоит и рассчитывать. Влага теряется и с повышением температуры. Нужно промывать нос изотоническим (0,9%-м) солевым раствором, а также полоскать горло, поскольку соль обладает свойством удерживать влагу. Следует почаще проветривать помещение, потому что вирусы активно размножаются в сухой и теплой среде. Лучше побыть в родных стенах несколько дней, дать возможность организму направить все силы на борьбу с вирусом. Простуда на ногах растянет время болезни, а это грозит осложнениями.       — Можете просто дать антибиотиков, доктор?       — При ОРВИ антибиотики не назначают. Против вирусов они не работают, а только перегружают печень.       Так и спровадил пациентку.

2008 год, все тот же госпиталь военных.

      Если раньше подъезжало одновременно по двенадцать машин скорой помощи, врачи военного госпиталя еле справлялись с поступающими, а в районном отделении была очень тяжелая ситуация, то сегодня уже более спокойная ситуация. Мне удалось обойти очень многих больных. Один из них — Михаил, в коме, у него пуля в головном мозгу. До сих пор не принято решение оперировать или нет, если вытащить пулю, то может произойти кровоизлияние. Этой проблеме уже трое суток, он в тяжелом состоянии. Есть ребята, у которых нет половины лица. Многие пришли в себя, прооперированы, сейчас с такими людьми надо побеседовать, успокоить их. У нас находится девяносто человек, двое из них, к сожалению, преставились, один в карете скорой помощи, второй — офицер — умер на операционном столе.       Военный госпиталь находится недалеко от эпицентра военных действий, канонады не слышно. Есть локальные переброски камнями, но, судя по тому, что за сегодняшнее утро не приехало ни одной скорой помощи, наступила пауза. Кроме того, помощь оказывается на месте событий. В девятистах метрах от нас находится одиннадцатая районная больница, у нее видно огромное количество машин, — приезжают родственники. Но уже нет такого подвоза раненых как сутки назад, это была настоящая война.       Вчера дал приказ сдавать кровь. Данный госпиталь оказывает помощь всем потерпевшим в противостоянии, но больший процент раненых — это силовики из внутренних войск, а также офицеры и бойцы. Что касается призыва сдавать кровь, реакция очень хорошая. У нас в госпитале двадцать одна клиника, шестьдесят одно отделение, профильные отделения, которые занимаются ранеными — это нейрохирургия (травмы головы), челюстно-лицевая хирургия, гнойная хирургия, травматология. Эти четыре отделения даже не рассчитаны на такое количество койко-мест. Вчера была проблема в плазме, был вынужден обратиться через специальные сайты, чтобы люди сдавали кровь. Большой плюс в том, что у нас на территории госпиталя есть свой центр крови. Сдается кровь, делаются анализы и за считанные часы кровь поступает в операционные. Очень многие люди откликнулись на призыв, звонки поступают до сих пор.       Надо отметить то, что у нас есть свой пищеблок в военном госпитале. Обеспечивает провиантом тех, кто лечится в госпитале, а врачи на боевом дежурстве четвертые сутки не уходили на отдых. Больных кормят, врачам некогда выпить чай, постоянно поступают раненые, наши прихожане в приемном отделении организовали стол для врачей. Не знаю, что происходит в районных больницах, но здесь лечебное учреждение силовое, все слаженно, каждый занят своей задачей.       Люди предлагают свою помощь: «мы готовы мыть полы, ухаживать за ранеными». Желание помочь у людей есть, это самое главное. К счастью, у нас по штату в общем количестве девятьсот семьдесят пять медбратьев набралось, не сразу, но не суть, своих сил теперь хватает. То, что люди так откликнулись на призыв о помощи, характеризует наше население очень положительно, люди не стали безучастно наблюдать у телевизора, что будет дальше. В данный момент сохраняется потребность в плазме.       Забота медбрата — поддержка бойцов, офицеров, их родственников. Первая задача — это смягчить удар от горя, которое каждая мать и жена ощущает, когда ее сын или муж находится на операционном столе. Вторая задача — привести в нормальное душевное состояние раненых. Вчера вышел из операционной в одиннадцать вечера из-за разговора с ребятами, которые очнулись в реанимации и не понимали, как попали сюда. Один из больных спросил: «Почему меня не лечат?», сказал ему: «Ты же не помнишь, как сюда попал, я расскажу, что вижу, — на твоем лице видна заметная забота врачей, они наложили швы, перебинтовали». Специфика моей профессии условно не позволяет переступить черты и сказать, что у него нет глаза, и даже в будущем вставить протез в глазницу будет невозможно, потому что нет тканей. Моя задача после выполненной рассказать, что о нем заботятся, чтобы он пришел в себя.       И это притом что ведущие хирурги не были прикреплены к одному месту, а проводили операции во всех госпиталях, куда их вызывали.       Жизнь — штука совершенно непредсказуемая. И с человеком часто случается далеко не то, чего бы он хотел по жизни. Поэтому и дом этот для меня — мера, как крайне нежелательная, так и крайне необходимая, а по большому счету, жизненно важная. Сверхпрочные железные механизмы в самых современных конструкциях изнашиваются со временем, а некоторые, сразу после начала эксплуатации. Так и человек. Его отдельные детали начинают свой износ с рождения. Но, в детстве и юности, как правило, этого или не замечаешь, или не понимаешь. А процесс запущен, он идет, медленно прогрессируя по мере износа. Это начинаешь понимать только со временем, когда в организме появляется посторонний шум, скрип, или даже треск, как снаружи, так и внутри. И всегда он бывает поначалу внезапным, неожиданным, непривычным и, чаще, терпимым. Однако суета повседневной жизни, стремление быть в гуще событий в школе, ВУЗе, на работе или службе, боязнь прослыть прогульщиком, создать о себе мнение часто отсутствующего на рабочем месте человека, а уж тем более, человека больного, страх перед врачами и очередями в районных и иных поликлиниках, упование на русское «авось», т. е. — «Поболит-поболит и перестанет» или «Если заболею, то к врачам обращаться не стану...», и многое другое, что составляет комплекс простого человека, не позволяет ему отреагировать на ситуацию, устранить возникший скрип вовремя, в самом начале, когда все еще можно исправить малой кровью или вовсе бескровно.       С железными деталями проще — заменил износившуюся деталь на другую, и используй на здоровье ее столько, сколько сроку отпущено. А уж живой человек! С ним все гораздо сложнее. Увы, не заменишь скрипнувший орган так скоро и так быстро. Причину скрипа еще найти надо, а для этого может понадобиться скрупулезная диагностика, которую не всегда можно сделать по месту жительства в той или иной поликлинике, медицинском пункте или другом медицинском заведении, что имеется поблизости. И кто сказал, что первоначальный диагноз, установленный на первом приеме у участкового или иного врача, может быть единственно правильным? Это далеко не так. Частенько врачи ошибаются, установив неправильно причину образовавшегося в организме скрипа. Ну, а дальше все понятно. Длительное бесполезное лечение, трата средств, нервы, отчаяние, повторный поход к врачам, направление на более тщательную диагностику и опять все по знакомому кругу. Так теряется драгоценное время, лечение превращается в кошмар, иногда — в тупик, из которого человек уже просто не видит выхода, сваливаясь в депрессию. А в депрессии, как известно, отчаявшийся человек может совершить непоправимое.       Конечно, есть и другие сценарии развития ситуации. Моя жизненная практика на этот счет, мало чем отличается от подобной практики других людей. Все, как у всех — заболел и сразу к врачам — помогите, люди добрые коллеге, подсобите организму справиться с недугом. А к кому еще? Не к знахарям же идти, рекламой которых забиты все газетные издания. Да что там газеты, по телевизору на различных кабельных каналах эту рекламу можно встретить. Одни излечивают рак, другие — улучшают потенцию, третьи — привораживают, четвертые — лечат от запоя, пятые…       Нет, лично обращаюсь к профессионалам. Не по пустякам, конечно, а по серьезным вопросам, например, если сердечко затрепыхалось, как птичка в клетке, косточка какая-нибудь переломилась от неправильной ходьбы или чрезмерного увлечения спортом, дышать внезапно стало нечем, или давление зашкалило до таких цифр, что мурашки побежали перед глазами, а походка стала пьяной-пьяной. Да мало ли какие могут быть случаи в человеческой жизни, служба которого не всегда проходила в тепличных московских условиях. И старые раны иногда болят, особенно на непогоду. Бывает, и скорая медицинская помощь увозит непосредственно в госпиталь. Но ведь так бывает практически с каждым, правда же? И даже с молодым организмом происходит то, что происходить не должно. Время такое, жизнь такая — сумасшедшая.       И совсем не похоже, что в скором будущем все круто поменяется, и мы болеть станем реже, и продолжительность жизни нашей увеличится на десятилетия, и что мы догоним, наконец, по этому показателю японцев. Да что там японцев, нам бы европейцев догнать, или приблизиться к ним хотя бы лет на пять.       Так вот о втором моем доме. Ясно, что первым домом является та самая квартира, вторым — военный госпиталь. Военных госпиталей в столице несколько, в том числе и в Подмосковье. Все они относятся к ведению Министерства обороны Российской Федерации. Конечно, мне пришлось поработать во многих: Красногорском, Химкинском, Подольском, Купавнинском, в двух Московских — в Лефортово и вблизи Курского вокзала. Конечно, это не городские бюджетные больницы, но и далеко не дорогие коммерческие клиники. Это исключительно военные медицинские организации с соответствующей иерархией, необходимыми атрибутами и другими отличительными признаками, по которым пока еще можно понять, что ведомство военное. Не хотелось бы в данном очерке говорить о том, что изменилось за последние годы, в какую сторону, кто от этого выиграл, а кто проиграл. Счет в этом споре однозначно будет не в пользу простых военных врачей-тружеников, не в пользу больных военнослужащих и военных пенсионеров. А в чью пользу, надеюсь, человеку сможет догадаться сам, обладая бесспорно огромным опытом в решении проблем, связанных с «хождением по мукам», из кабинета в кабинет, по гулким коридорам с толпами страждущих приема у участкового врача или специалиста, которому отводится на прием больного человека совсем немного времени.       Сколько раз пребывал в этом госпитале и сколько времени в пересчете на дни — сказать сложно. Надо заниматься специальными подсчетами и непременно с калькулятором, потому что иначе никак — это действительно много, и это действительно сложно.       В каких только отделениях люди не лежали: в нескольких кардиологических, кардиохирургическом, интервенционной кардиологии, неотложной хирургии, торакальной хирургии, челюстно-лицевой хирургии, гастроэнтерологическом, дерматовенерологическом, онкологическом, урологическом, неврологическом, травматологическом, радиологическом.       Низко в пояс кланяюсь докторам, с кем пришлось встречаться непосредственно в госпитале и которые стали мне дорогими товарищами на всю оставшуюся жизнь: начальнику госпиталя, заместителю начальника госпиталя по медицинской части, начальнику кардиологического отделения (ныне покойному, к сожалению), начальнику Кардиохирургического Центра, начальнику отделения торакальной хирургии, замечательному торакальному хирургу, начальнику Урологического Центра, начальникам урологических отделений. Дорогие мои, где бы вы все ни были, вместе с низким поклоном примите мою, из глубины души идущую благодарность, за то, что работал с вами, радуюсь каждому глотку воздуха. Живу медициной благодаря вам, вашему труду, вашему вниманию, вашему профессионализму. И намерен жить дальше, не смотря на проблемы и трудности, связанные с различными деталями.       Живы и замечательные традиции этого госпиталя. Это чувствуется, это заметно, это приятно и это вселяет уверенность в то, что не все так безнадежно потеряно в военной медицине на сегодняшний день, не все еще успели развалить в медицине деятели от медицины типа нынешнего министра здравоохранения и социального развития. Да не только деятели от медицины, но и деятели в целом от государства — тоже. Об этом все больше и больше толкуют в больничных палатах военнослужащие, захватившие медицинское обеспечение советского времени и имеющие возможность сравнивать. К сожалению, об этом же разговаривают и военные медики, которых напрямую коснулись бестолковые военные преобразования, проводимые нынешним руководством страны и Министерства обороны РФ. Других слов в отношении проводимой нынче военной реформы, как военный специалист, закончивший после первой вышки Военную академию Генерального штаба и еще два военных ВУЗА, подобрать не могу.       Хирурги работали практически круглосуточно. Отдыхали по десять-пятнадцать минут, причем не отходя от операционной, на стульчике. При этом держали руки всегда наготове стерильно, потому что в любой момент могла прийти новая партия раненых, и нужна будет помощь. До пяти-семи иногда десяти и более операций в день.       Не позже чем через десять минут вдруг проснулся, словно кто-то дернул меня, сел и, испуганно всматриваясь в темноту, стал прислушиваться. У меня сон назначен по графику. Дайте мне поспать! Но кто-то настойчиво и громко барабанил в наружную дверь, и удары эти показались мне сразу зловещими. Стук замолк, загремел засов, послышался голос удивленного санитара, чей-то неясный голос в ответ, затем кто-то скрипя поднялся по лестнице, тихонько прошел в кабинет и постучался.       — Кто там? Говорите громче.       — Это я, товарищ доктор, — ответил мне почтительный шепот, — я, принес к вам ту девочку два дня назад, «Герк».       — В чем дело?       — Парацельс прислал за вами, велит вам, чтоб вы разобрались с одной задачкой.       — А что случилось-то? — спросил и почувствовал, как явственно екнуло сердце.       — Вы удивитесь, женщину там привезли, роды у ей неблагополучные, надо решать вопрос.       — Погодите, в военных госпиталях не бывает гинекологов? Акушеров?.. — «Вот оно, вот оно! Началось, началось! — мелькнуло у меня в голове, и никак не мог попасть ногами в кроксы. — А, черт! Что ж, рано или поздно должно было случиться что-то необычное. Не всю же жизнь по своему профилю работать».       — Почему другого не попросили? Я же… я же…       «Не пытайся сложить слова в предложения, не твоё это, доктор. Не твое».       — Все заняты, товарищ доктор, — отвечает «Герк» и разглядывает пол.       — Хорошо, ладно. Иди, скажи, что сейчас приду, — крикнул и встал с постели. За дверью зашлепали шаги «Герка», и снова загремел засов. Сон соскочил мигом. Торопливо, дрожащими пальцами включил свет и стал одеваться. Половина второго… Что там такое у этой женщины с неблагополучными родами? Гм… неправильное положение… узкий таз. Или, может быть, еще что-нибудь хуже.       Оделся, привел хирургичку в порядок, побежал. Корпус во время передвижения был ровным, а взгляд — устремленный вперед. При беге старался наступать на пятку, затем переносить массу тела на стопу, а отталкивался от поверхности земли носком. Шаги были неширокими, частыми и пружинящими. Средняя длина шага составляла около восьмидесяти сантиметров. Как только одна стопа оторвалась от поверхности, вторая приземлилась на землю. Руки во время бега тоже работали — их согнул в локтях, прижал к корпусу и двигал конечностями в такт шагам. Кисти рук сжал в кулаки. Плечи опущены и расслаблены. Не отводил таз назад, не напрягал шею.       — Вы, что ль, привезли эту женщину? В госпиталь, серьезно? — для чего-то спросил у фигуры, шевелившейся возле военного грузовика.       — Док, просто делайте свою работу, — жалобно ответила вторая фигура в тени с горящей точечкой в области рта.       Мимо меня прошмыгнул медбрат с тазом. Из-за двери вдруг донесся слабый стон и замер. Открыл дверь и вошел. Выбеленная небольшая комната была ярко освещена верхней лампой. Рядом с операционным столом на кровати, укрытая одеялом до подбородка, лежала молодая женщина грузинского происхождения. Лицо ее было искажено болезненной гримасой, а намокшие пряди волос прилипли ко лбу. Медбрат, с градусником в руках, приготовлял раствор в эсмарховской кружке, а второй медбрат, доставал из шкафика чистые простыни. Санитар, прислонившись к стене, стоял в ожидании меня. Заметив молодого реаниматолога, все встрепенулись. Роженица открыла глаза, заломила руки и вновь застонала жалобно и тяжко.       — Поперечное положение, доктор, — быстро ответил первый медбрат, продолжая подливать воду в раствор.       — Та-ак, понятно, — с умным видом протянул, нахмурясь, — что ж, посмотрим, посмотрим…       — Помойте доктору руки, быстро! — тотчас крикнул санитар, лицо было торжественно и серьезно.       Пока стекала вода, смывая пену с покрасневших от щетки рук, задавал стоящему рядом «Герку» незначительные вопросы, вроде того, давно ли привезли роженицу. Рука второго медбрата откинула одеяло, и я, присев на край кровати, тихонько касаясь, стал ощупывать вздувшийся живот. Женщина стонала, вытягивалась, впивалась пальцами, комкала простыню.       — Тихонько, тихонько, потерпи, потерпи, — говорил, осторожно прикладывая руки к растянутой жаркой и сухой коже.       Собственно говоря, после того как опытный первый медбрат подсказал мне, в чем дело, исследование это было ни к чему не нужно. Сколько бы ни исследовал, больше медбрата все равно бы не узнал, диагноз его, конечно, был верный: поперечное положение. Диагноз налицо. Ну, а дальше?.. А дальше…       — Так, — вздохнув, сказал и приподнялся с кровати, так как смотреть снаружи было больше нечего, — поисследуем изнутри.       Одобрение опять мелькнуло в глазах первого медбрата.       — Руки, медбрат! — раздалась команда санитара.       Опять полилась водичка.       «Эх, зря презирал акушерство! У Парацельса вроде бы пылилась книжечка на такой хитрый случай!» — тоскливо думал, намыливая руки. Увы, сделать это сейчас было невозможно. Да и чем бы книга помогла мне в этот момент? Нелепо смыл густую пену, смазал пальцы йодом. Зашуршала чистая простыня под руками второго медбрата, и, склонившись к роженице, стал осторожно и робко производить внутреннее исследование. В памяти у меня невольно всплыла картина операционной в акушерской клинике. Ярко горящие электрические лампы в матовых шарах, блестящий плиточный пол, всюду сверкающие краны и приборы. Ассистент в белом халате манипулирует над роженицей, а вокруг него три ординатора-помощника, врачи-практиканты, толпа студентов, кураторов. Хорошо, светло и безопасно. Здесь же я — один-одинешенек, под руками у меня мучающаяся женщина; за нее отвечаю. Но как ей нужно помогать, не знаю, потому что вблизи роды видел только три раза в своей жизни в клинике, и те были совершенно нормальны. Сейчас делаю исследование, но от этого не легче ни мне, ни роженице; ровно ничего не понимаю и не могу прощупать там у нее внутри. А пора уже на что-нибудь решиться. Чувствую себя неловко.       — Поперечное положение… поперечное положение, — специально бормочу бессвязный бред, чтобы создать имитацию бурной деятельности. — Раз поперечное положение, значит…       — Необходимо провести поворот на ножку, да, доктор? — не утерпел и словно про себя заметил первый медбрат.       Будь позлее, покосился бы на него за то, что он суется вперед со своими заключениями. Я же человеком был необидчивый.       — Да… да… молодец, угадали, — намеренно многозначительно подтвердил с лицом всезнайки, — нужен… «поворот на ножку».       И перед глазами у меня замелькали лекции Рыкова. Поворотов довольно много — непрямой, комбинированный, прямой. Нет, всё не то, попахивает старьем. Ненадежно.       Вспомнились десятки бессонных ночей и десятки страниц, исписанные лекциями по акушерству, а на них криво наклеены рисунки. Таз, искривленные, сдавленные младенцы с огромными головами, свисающая ручка, на ней петля. И ведь недавно еще читал. И еще подчеркивал, внимательно вдумываясь в каждое слово, мысленно представляя себе соотношение частей и все приемы. И при чтении казалось, что весь текст отпечатывается навеки в мозгу. А теперь только и всплывает из всего прочитанного одна фраза: «Поперечное положение есть абсолютно неблагоприятное положение». Что правда, то правда. Абсолютно неблагоприятное как для самой женщины, так и для врача, который полный ноль в акушерстве.       Помню государственный последний экзамен по акушерству. Профессор Рыков сказал:       — Расскажите в мельчайших подробностях о всех существующих видах осложнений после родов.       Развязно стал рассказывать и рассказывал долго, и в зрительной памяти проплывала страница толстейшего учебника. Наконец выдохся, профессор Рыков поглядел на меня брезгливо и сказал скрипуче:       — Ничего подобного тому, что вы рассказали, после родов не бывает. Вы краснодипломник, правильно?       — Д-да, — ответил с волнением.       Он с натяжкой поставил против моей фамилии четверку, и вышел в тумане и позоре вон.       — Что ж, будем делать, — сказал, приподнимаясь. Лица у среднего медперсонала оживились.       — Санитар, — обратился первый медбрат, — приготовьте анестетики.       Прекрасно, что он сказал, а то ведь еще не был уверен, под наркозом ли делается операция! Да, конечно, под наркозом — как же иначе! Но надо перестраховаться. И, обмыв руки, сказал:       — Окей, ладно… вы готовьте для наркоза, укладывайте ее, а сам сейчас приду, надо кое-что сделать.       — Хорошо, товарищ доктор, все успеется, — ответил санитар.       Вытер дрожащие руки и кабанчиком метнулся в комнату отдыха.       Забыв поприветствовать двух болтающих друг с другом реаниматологов, кинулся к книжному шкафу.       «Я плохой доктор. Самый худший врач. Никчемный червяк! В медицине работают только профессионалы, а я… жалкое ничтожество! Самозванец! Дубина! Остолоп! Нетопырь! Почему поступил в медицинский? О чем думала моя пустая голова в тот момент?»       Вот он — книжка Парацельса... То, что нужно. Торопливо стал шелестеть глянцевитыми страничками. Начал читать нужную мне страницу, читал бегло, но внимательно, хотя в моей ситуации все сейчас выглядит дурацким и глупым. Как мог согласиться на такое? Это не мой профиль! От волнения мое сердце готово было выпрыгнуть из груди. Дочитав заветное предложение, мне показалось, что мое сердце пропустило удар, ладони вспотели, тяжесть в солнечном сплетении. Жгучий холодок прополз у меня по спине вдоль позвоночника, ужас приковал меня, глаза мои выпучились, как будто хотели выстрелить. Разрыв матки — главная опасность. Вертикальные складки на переносье нервно затанцевали. Читаем дальше, ага, так.. акуш… при введ… вслед… нед… пр… скрщ… Длж… откз… от выполнения… Веки поднялись так, что между верхним веком и радужкой обнажался белок глаз, а брови поднялись, сделались дугообразными и сводились к переносице. Х-хорошо. Если сумею даже каким-нибудь чудом определить эти «затруднения» и откажусь от «дальнейших попыток», что, спрашивается, буду делать с женщиной под наркозом? Либо все заняты, либо все спят или готовятся ко сну. Ворде на такие инциденты ставят дежурного врача! Ладно, к черту, нет времени жалеть об этом, плаваем дальше… Свршнно вспрщтся… прнкнть к нжкм… Это хоть как-то понял. Но не до конца, просто примем к сведению. Брать верхнюю ножку очень опасно, иначе буду иметь дело с перекручиванием, а это без должной помощи неминуемо приведет к гибели плода. Углы моего рта резко оттянулись. Никчемно вытер испарину на лбу, как пожилой джентльмен с болезнью Паркинсона, пытающийся взять стакан воды. Собрался с силой и, минуя все эти страшные места, постарался запомнить только самое существенное: что, собственно, должен делать, как и куда вводить руку. Но, пробегая черные строчки, все время наталкивался на новые страшные вещи. Они били в глаза. Есть большая опасность разрыва, манипуляции с внутренним поворотом относят к тем операциями, которые входят в группу риска для матери. Чем дольше бездействие, тем больше повышаются шансы плода покинуть этот мир, так и не познав всю его жестокость и бессмысленность. Страх быть пойманным из-за некомпетентности переросло в то, что глаза на мгновение закрылись, голова откинулась назад, губы втянулись. Бросил глупую книгу и опустился в кресло, силясь привести в порядок разбегающиеся мысли. Глаза вновь расширились от увиденного, не успел подумать, не успел осмыслить, невидимые шоры опустились мне на глаза, сужая мир до чувства бесполезности, паразитирующая в сердце. Потом глянул на часы. Черт! Оказывается, уже восемь минут тут. А там ждут.       «П-пожалуйста, п-п-п-помогите мне…» — скупые слезы на мгновение ослепили меня.       Часы составляются из минут, а минуты в таких случаях летят бешено. Швырнул книгу и вышел из комнаты. Сердце замирало от ужаса, словно зверь, поджидающий в темной чаще леса, тело дрожало, как лист на ветру, под действием непреодолимого страха. Слезы текли по моим щекам быстрее дождевых капель на стекле окна. Тяжелый груз горя лежал на моих плечах колючими цепями, удерживающие меня от душевного подъема. Побежал обратно под сочувствующий взгляд «Герка». Там все уже было готово. Санитар стоял у столика, приготовляя на нем маску. Роженица уже лежала на операционном столе. Непрерывный стон разносился по госпиталю, смешавшийся в общие крики и мольбы помощи в госпитале.       — Терпи, терпи, терпи, терпи, — ласково бормотал второй медбрат, наклоняясь к женщине, — доктор сейчас тебе поможет, он хороший…       — Я не вытерплю! Мне очень больно! Пожалуйста, помогите мне! — этот тон не передать словами.       — Небось… небось… Всё сделаем, все, — бормотал медбрат, — вытерпишь, вытерпишь. Сейчас ты скоро крепко уснешь, ничего не услышишь, не увидишь.       Из кранов с шумом потекла вода, и мы с первым медбратом стали чистить и мыть обнаженные по локоть руки. Медбрат под стоны и вопли других пациентов рассказывал мне, как Асклепий наловчился делать точные повороты. Жадно слушал его, стараясь не проронить ни слова. И эти десять минут дали мне больше, чем все то, что прочел по акушерству к государственным экзаменам, на которых именно по акушерству получил то, что подпортили мои отношения с Рыковым. С тех пор перестал с ним иметь дело. Из отрывочных слов, неоконченных фраз, мимоходом брошенных намеков узнал то самое необходимое, чего не бывает ни в каких книгах. И к тому времени, когда стерильной марлей начал вытирать идеальной белизны и чистоты руки, решимость овладела мной и в голове у меня был совершенно определенный и твердый план. Комбинированный там или некомбинированный, сейчас мне об этом и думать не нужно. Все эти ученые слова ни к чему в этот момент. Важно одно: должен ввести одну руку внутрь, другой рукой снаружи помогать повороту и, полагаясь не на книги, а на чувство меры, без которого врач никуда не годится, осторожно, но настойчиво низвесть одну ножку и за нее извлечь младенца. Должен быть спокоен и осторожен и в то же время безгранично решителен, храбр.       — Давайте, аккуратно, — приказал санитару и начал смазывать пальцы для дополнительной стерильности.       Второй медбрат тотчас же сложил руки роженицы, а санитар закрыл маской ее измученное лицо. Лица у санитара и медбратьев стали строгими, как будто вдохновенными.       — А-а-а-а! — вдруг выкрикнула женщина. Несколько секунд она судорожно рвалась, стараясь сбросить маску.       — Держите! Держите покрепче! — рычит санитар.       Второй щуплый медбрат схватил ее за руки, уложил и прижал к груди. Еще несколько раз выкрикнула женщина, отворачивая от маски лицо. Но реже, реже. Глухо забормотала:       — Пусти!.. Мне этот ребенок не нужен…       Потом все слабее, слабее. В белой комнате наступила тишина. Прозрачные капли все падали и падали на белую марлю.       — Так, пульс, что там?       — Хорош, товарищ доктор.       Второй медбрат приподнял руку женщины и выпустил; та безжизненно, как плеть, шлепнулась о простыни. Санитар, сдвинув маску, посмотрел зрачок.       «Послушай теперь меня, жертва хаотичной репликации хромосом, инстинкт самосохранения — это базовый инстинкт, присущий любому существу, как ты его отключить-то умудрился, когда согласился помочь женщине? Я же из тебя пинцетом нити ДНК повыдергиваю, ты у меня по швам расползешься. Я у тебя пункцию с такого места возьму, о котором ты даже не догадываешься, как, впрочем, и о смысле слова «пункция». Я тебя в такой пазл нарежу, что ни один травматолог не соберет. Ты все понял, питекантроп, социально неадаптированный? Тогда быстро эволюционируй до прямоходящего и бери скальпель, пока твой искалеченный низкой самооценкой мозг не вскипел от переизбытка информации!»       — Она спит.       Надо срочно поменять тактику. Разрез кожи и подкожной клетчатки произвел по нижней складке живота в поперечном направлении длиной до пятнадцати сантиметров (расчеты выполнялись благодаря санитару со стерильной линейкой). В этом же направлении скальпелем, пересекая среднюю линию живота, вскрывал апоневроз (белая линия живота) длиной трёх сантиметров (по полтора сантиметра справа и слева от средней линии). Разрез апоневроза расширил ножницами в обе стороны еще на полтора сантиметра и на верхний его край наложил зажим Кохера (хирургический инструмент, на конце одной бранши которого располагается первый зубец, а на конце другой — второй), затем с помощью пальцев тупо отслаивал от прямых мышц живота. Соединительнотканную перемычку, расположенную по средней линии, рассекал ножницами. Верхний край апоневроза поднял зажимом кверху и произвел его дальнейшее рассечение в виде клина, верхушка которого отходит от средней линии живота, а боковые поверхности – остро вверх. Клиновидное рассечение апоневроза расширяет рану, и по своей емкости разрез становится равным продольному разрезу от лона до пупка. Благодаря такому рассечению создаются условия для относительно свободного подхода к брюшной полости и более свободного выведения головки плода. После вскрытия апоневроза тупым путем развел прямые мышцы живота в стороны. Медбрат, после резкой команды санитара, вытер пот со лба. Двумя пинцетами захватил брюшину, приподнял и рассек в продольном направлении, фиксировал ее к стерильным пеленкам. Такой разрез передней брюшной стенки позволит более активно вести послеоперационный период по сравнению с продольным (нижнесрединным) разрезом. Родильнице разрешают вставать с постели на вторые сутки после операции, что является профилактикой субинволюции матки, пареза кишечника, образования спаечного процесса. Кроме того, такой разрез обеспечивает лучший косметический эффект, однако требует большего времени для выполнения. После вскрытия брюшной полости брюшину пузырно-маточной складки приподнял пинцетом и отсек на границе перехода на матку, затем рассек в поперечном направлении в обе стороны. Общая длина разреза составила тринадцать сантиметров. Складку приподнял, тупым путем отодвигал мочевой пузырь книзу и огораживал заведенным под пузырно-маточную складку широким надлобковым зеркалом. В результате этого обнажается нижний сегмент матки. Такой доступ позволит мне провести надежную перитонизацию шва на матке. Вскрытие ее полости произвел осторожно (чтобы не повредить плод) через все слои миометрия в нижнем маточном сегменте небольшим поперечным разрезом (это зигзагообразный разрез передней брюшной стенки, проводимый в эпигастральной области по средней линии, затем через правую прямую мышцу живота и снова продольно, по ее латеральному краю) на два сантиметра ниже уровня разреза пузырно-маточной складки. В рану ввел указательные пальцы обеих рук и бережно в поперечном направлении растягивал ее до одиннадцати сантиметров.       Вскрытие полости матки, вскрытие плодного пузыря… как нам говорили, как нам показывали… Извлек близлежащую ножку плода. В рану выводил тазовый конец, за который извлекаю плод до плечевого пояса. Обе ножки захватил и поднял вверх родившееся туловище. Другой рукой, введенной в полость матки, освобождал ручки плода и снизу вверх выталкивал головку.       Дело за малым. Применим метод зашивания раны матки двухэтажным швом по… по… забыл имя этого человека, так вот — с применением рассасывающегося шовного материала. Первый этаж швов состоял из отдельных слизисто-мышечных швов, которые накладывал кетгутом на разрез матки. При этом слизистую оболочку захватывал на всю толщу, а мышечный слой — минимально (подхватывались лишь непосредственно граничащие со слизистой мышечные волокна). Важным моментом наложения этого ряда швов является то, что вкол иглы произвел со стороны слизистой оболочки, поэтому узлы после завязывания и срезания лигатур оказываются со стороны полости матки. Зашивание начинал с углов и заканчивал в средней части раны; расстояние между швами было не более одного сантиметра. После зашивания разреза с одной стороны начинал зашивание с противоположного yглa разреза. По окончании зашивания (в центре разреза) последний узел кетгута погрузил в полость матки пинцетом. Второй этаж швов — на разрез матки накладывал мышечно-мышечные швы, с помощью которых сопоставляется вся толща мышечного слоя матки. Узловые швы накладывал таким образом, чтобы они располагались между швами предыдущего ряда также на расстоянии одного сантиметра. Узлы лигатур располагались на поверхности матки. При таком зашивании стенки матки, когда узлы первого этажа швов располагаются со стороны полости органа, а узлы второго этажа — на поверхности матки, создаются условия для плотного соприкосновения краев разреза и адаптации одноименных слоев, что является необходимым для заживления раны первичным натяжением.       Перитонизацию шва на матке произвел брюшиной пузырно-маточной складкой, которую подшил на два сантиметра выше разреза на матке непрерывным швом к висцеральной брюшине, покрывающей матку.       Прошло какое-то время. Лужа крови. Мои руки по локоть в крови. Кровяные пятна на простынях. Красные сгустки и комки марли. А второй медбрат уже встряхивает младенца и похлопывает его. Первый гремит ведрами, наливая в тазы воду. Младенца погружают то в холодную, то в горячую воду. Он молчит, и голова его безжизненно, словно на ниточке, болтается из стороны в сторону. Но вот вдруг не то скрип, не то вздох, а за ним слабый, хриплый первый крик.       — Малыш живет… — бормочет второй и аккуратно укладывает младенца на подушку.       Меня переполняла ослепляющая радость.       И мать жива. Ничего страшного, по счастью, не случилось. Вот сам ощупываю пульс! Да, он ровный и четкий, и санитар тихонько трясет женщину за плечо и говорит:       — Ну, тетя, тетя, просыпайся, уже все.       Но тетка предпочла и дальше погостить у Морфея.       Снимаю щиток, вытер пот, остальные отбрасывают в сторону окровавленные простыни и торопливо закрывают мать чистой, и санитар с первым медбратом уносят ее в палату. Спеленутый младенец уезжает на подушке. Сморщенное коричневое личико глядит из белого ободка, и не прерывается тоненький, плаксивый писк.       Вода бежит из кранов умывальника. «Герк» жадно затягивается папироской, щурится от дыма, кашляет.       — А вы, доктор, хорошо сделали, уверенно так. Профессионал!       Усердно тру щеткой руки, искоса взглядываю на него: не смеется ли? Но на лице у него искреннее выражение горделивого удовольствия. Сердце мое полно радости. Гляжу на кровавый и белый беспорядок кругом, на красную воду в тазу и чувствую себя победителем. Но в глубине где-то шевелится червяк сомнения.       — Посмотрим еще, что будет дальше, — говорю ему, — ты слышал ее слова?       «Герк» удивленно вскидывает на меня глаза.       — Что же может быть? Все благополучно. А то, что она сказала — бросьте, люди под наркозом часто чудят, товарищ доктор, без меня знаете.       Неопределенно бормочу что-то в ответ. Мне, собственно говоря, хочется сказать вот что: все ли там цело у матери, не повредил ли ей во время операции. Это-то смутно терзает мое сердце. Но мои знания в акушерстве так неясны, так нелепо отрывочны! Разрыв? А в чем он должен выразиться? И когда он даст знать о себе — сейчас же или, быть может, позже?.. Нет, уж лучше не заговаривать на эту тему.       — Ну, мало ли что, — говорю расслабленно, — не исключена возможность заражения, — повторяю первую попавшуюся фразу из какого-то учебника.       — Ах, это! — спокойно тянет появившийся Парацельс с усталым выражением лица. — Ну, коллега, даст бог, ничего не будет. Да и откуда? Все стерильно, чисто. Вы большой молодец. Почему не пошли в хирургию? У вас дар.       Было начало четвертого утра, когда вернулся к себе. На столе в комнате отдыха в пятне света мирно лежала раскрытая книжка Парацельса. Час еще, глотая простывший чай, сидел над ним, перелистывая страницы. И тут произошла интересная вещь: все прежние темные места сделались совершенно понятными, словно налились светом, и здесь, уже при свете ночника, уходящей ночью, в момент спокойствия, понял, что значит настоящее знание. Большой опыт можно приобрести в госпитале, но только нужно читать и практиковать, читать и практиковать.       Она лежала в больничной палате номер один. Неизвестно, почему именно в этой палате. Впрочем, зачем сейчас об этом думать. Это уже не имеет ни малейшего смысла. У нее не было имени. Просто «Она». Женщина лежала в коме уже тринадцать дней и не подавала никаких хороших надежд врачам и близким. Сотрудники госпиталя по несколько раз на дню проверяли ее, но от этого не было никакого толку. В один холодный, дождливый день в госпиталь попал какой-то парень. У него так же не было имени. Просто «Он». Юноша вошел в палату номер один и сел на край кровати, в которой лежала она. Он вглядывался в лицо женщины, не отображающее никаких эмоций. Казалось, она просто спит. Но парень знал, что это не так. Некоторые знают, что иногда в коме человек слышит окружающий мир, но повлиять на него не может. Он просто лежит, не способный пошевелиться и посмотреть на мир вокруг. Точно такие же чувства наверняка испытывала и она, лежа в коме уже тринадцать дней, как говорилось ранее. Возможно, женщина слышала переговоры докторов в коридоре и в ее палате. Они не верили в хорошее, хотя находились безнадежные оптимисты, которые продолжали надеяться, что все обойдется. Возможно, ежедневно она слышала шум от кушеток на колёсиках, уныло катящихся к кому-то в палату, а сопровождалось все это шагами врачей, эхом разносившимися по всему этажу. Быть может, она слышала, как в палату кто-то зашел и сел рядом с ней. Чутье ей могло подсказать, что это был молодой человек. И она, возможно, догадывалась о личности гостя.       «Простите меня, простите, пожалуйста. Я уволюсь, честное слово, брошу медицину навсегда, устроюсь на простую работу. Боритесь за жизнь, вы должны сделать это».       Есть маленький шанс, что она почувствовала, как со слезами на глазах ласково беру ее исхудалую ручку и аккуратно сжимаю в своей ладони.       «Простите меня, наверняка нашелся бы другой врач, более опытный, а не я — самозванец, делитант, шарлатан. Я знаю, вы слышите меня, пожалуйста, прошу вас, боритесь».       Приходилось говорить это, еле сдерживая слёзы отчаяния. Мне было грустно и обидно из-за того, что больше ничего не мог сделать.       В каком-то смысле меня это бесило, мерзкое чувство беспомощности. Спустя некоторое время ушёл, оставив женщину наедине с ее мыслями, чувствами и одиночеством. Все опять вернулось на круги своя. Снова придется слышать нудные и безналичные разговоры врачей по поводу ее здоровья и здоровья пациентов в соседних палатах.       Дверь в палату женщины снова распахнулась. На этот раз это были те два медбрата. Как всегда они стали осматривать пациентку, попутно болтая о проблемах с пациентами и заниженной зарплате. Все было как обычно, но вдруг… голоса медбратьев начали медленно отдаляться. Случилось непоправимое.       — Мы ее теряем… Позовите врача, срочно!       — Держитесь, сейчас придет... Не отключайтесь, слышите?.. Эй, только не...       На несколько мгновений прозвучал пронзительный писк аппарата, а за ним пустота. Конец. Она умерла.       Женщина впaлa в кoмy пocлe poдoв. Я сделал рoжeницe кecapeвo ceчeниe, нo через десять минут пocлe oпepaции пpишлocь пoдключaть к aппapaтy иcкyccтвeннoй вентиляции. Меня специально после операции не тревожили. Kaк объясняли коллеги постарше, вo вpeмя poдoв y нее каким-то образом поднялось дaвлeниe. У женщины диaгнocтиpoвaли oтeк мoзгa и cyдopoги. Пocлe oперaции ee cpaзy пepeвeли нa aппapaт иcкyccтвeннoгo дыхания. B coзнaниe она тaк и нe пpиxoдилa. Bpaчи cчитaют — пpeдпocылки могли быть дo бepeмeннocти. Booбщe, дyмaл, чтo aнecтeзию нeпpaвильнo пocтaвили, пoтoмy чтo y нee yжe былa кaпeльницa вызывaющaя, eй пocтaвили. Знaчит y нee были cyдopoги. Moжeт eй нeпpaвильнo кoлoли, нeпpaвильнo пoпaли и из-зa этoгo пoвыcилocь дaвлeниe и из-зa этoгo cyдopoги нaчaлиcь. Toчнyю пpичинy тaкoй peaкции opгaнизмa никтo oпpeдeлить пoкa нe мoжeт. Этoт cлyчaй нaxoдитcя нa кoнтpoлe y миниcтpa здpaвooxpaнeния и y глaвнoгo aкyшepa-гинeкoлoгa cтpaны. Нет, нет, нет, рoды caми пo ceбe — cтpecc для организма. Teм бoлee, кoгдa oпepaция кecapeвo ceчeниe, тoжe cтpecc. Boзмoжнo, нa этoм фoнe y нee пoднялocь выcoкoe дaвлeниe. Возможно, анамнeз оказался нe oчeнь xopoший co cтopoны cepдeчнo-cocyдиcтoй cиcтeмы, чтo co cтopoны мaмы, чтo co cтopoны… кого этим обманываю?..       Это было серьезным ударом. Могу поздравить себя, я открыл свое кладбище. Сидел в кладовке и рыдал, сожалел о содеянном. Вот тогда и довелось поговорить с Асклепием наедине.       — Вы спасли жизнь малышу, не зря день прожили, коллега, — пытается подбодрить.       — И что?.. — отвечаю ему хмуро, убирая слезы. — Это ничего не меняет, все и так понятно, я плохой врач.       — Понимаешь, сынок, — переходит на «ты», голос спокоен, словно отец разговаривает с ребенком на серьезную тему, — врачу есть куда стремиться, если он признает свое несовершенство. Вот ты признался, назвав себя плохим врачом. Так у тебя появился шанс — стать хорошим.

«...»

      Как анестезиолог-реаниматолог часто сталкивался со смертью пациентов: за много лет врачебной практики число прошедших через меня летальных исходов, по самым скромным подсчетам, перевалило за пятьсот. Иные пациенты умирали в буквальном смысле у меня на руках. К смерти других имел весьма опосредованное, скорее, «присутственное» отношение. Некоторых больных вел месяцами, зная историю их болезни от и ­до.       Всех помню. Ночь. Приемное отделение. Карета скорой помощи доставляет кроху-пациентика: полуторагодовалый малыш выглядит вальяжно раскинувшимся на каталке между склонившейся над ним, заломившей руки матерью и беспокойно ерзающим врачом. Выхожу в холл приемника и наблюдаю, как доктор нервно, но категорично шепчет кинувшейся поднимать ребенка матери: «Я сам!» — берет на руки даже не пискнувшего кроху и с неуклюжей быстротой выбирается из автомобиля. «Осторожно! — вскрикивает мать. — Разбудите, потом не успокоим! Он у меня такой крикливый!»       Уже на входе в ремзал понимаю, что кажущаяся расслабленность малыша — на самом деле — атония; а неестественное спокойствие — полная бессознательность. Коллега опускает тельце на каталку, старается унять дрожь в руках, сунув ладони в карманы халата. Кидаюсь к распластанному тельцу, страшная догадка перерастает в уверенность… «Он мертв, — озвучивает врач мою мысль. — Умер еще на отъезде от дома. Последние пятнадцать минут мы везли трупик». Он ловит мой гневно-осуждающий взгляд: «Ну, не мог матери сразу сказать! Не смог! Да ты бы видел ее! Она что угодно с собой сделать может…» Он продолжает оправдываться, но уже не слушаю: тщательно осматриваю холодеющее тельце. Признаки биологической смерти налицо. Забегая вперед, сообщу, что причиной смерти послужила молниеносная пневмония, развившаяся на фоне ОРЗ в течение двух ­суток. Пару минут мы с коллегой оговариваем план действий: мать в ремзал пока не впускать, о смерти ребенка не сообщать. «Документально ты оформляешь всё, как было: смерть в дороге. Я тебе помогаю только в сообщении матери — но официально всё по‑честному». Коллега соглашается.       Могу припомнить десятки случаев, когда, опасаясь гнева обезумевшей от горя семьи или боясь брать на себя всю ответственность по сообщению родственникам ужасной новости о смерти близкого человека, бригада скорой помощи доставляет в приемное отделение охладевающий ­труп.       Даю распоряжение медсестре дать женщине щедрую дозу успокоительных. Выждав пятнадцать минут, заводим с ней осторожный разговор: выяснение анамнеза ребенка, вопросы о других родственниках, которые могли бы сейчас подъехать в больницу. К сожалению, таковых, по словам матери, не оказывается. Стараюсь поддержать коллегу взглядом, а он, вздохнув, деликатно сообщает женщине о смерти сына. Разумеется, следуют, хотя и сглаженные седативными препаратами, но шок, неверие, истерика, гнев. Достается и мне и врачу ­скорой.       Спокойно переношу причитания и проклятья обезумевшей от горя матери, мой коллега-«скорач» сникает, бледнеет, покрывается испариной. Не давая ему начать нескладный оправдательный монолог, стараюсь связно выразить сочувствие несчастной женщине. В общем, беру на себя функцию сострадающего, но трезвомыслящего доктора, избавляя от такого на данный момент непосильного бремени своего ­коллегу.       Другой случай — родители привозят в больницу дочь-подростка. По их словам, они нашли девушку, без сознания лежащую в ванной. Якобы обмороки у нее бывали и раньше. Девушка недоступна продуктивному контакту, сознание на уровне сопорозного. Лоб рассечен: по словам родителей, упала в ванной при обмороке. Они опасаются, что у нее черепно-мозговая травма. Первый из врачей оказываюсь у носилок с пациенткой. Учитывая ухудшающееся состояние, решаю сразу поднимать в реанимационное отделение. В лифте у девушки остановка сердечной деятельности. За десять минут мне удается вывести ее из состояния клинической смерти, но в сознание она уже не приходит. Перевожу больную на ИВЛ. Вызываю травматолога, невролога. На краниографии патологии не определяется. Травматолог также усомнился в наличии черепно-мозговой травмы. Невролог не увидел признаков инсульта. Но родители настаивают на необъяснимом обмороке и травме при падении. Я решаю промыть девушке желудок и… обнаруживаю полурастворившиеся неизвестные таблетки.       Под моим давлением отец пациентки признается, что на самом деле дочь из‑за неразделенной любви совершила попытку суицида: наглоталась спецпрепаратов, которые прописаны состоящей на учете в психоневрологическом диспансере матери. Названная им доза зашкаливает. Столь резкое и фатальное ухудшение состояния девушки становится ­объяснимым.       В течение последующих двух часов старательно провожу все необходимые лечебные мероприятия. Но состояние пациентки ухудшается. Осторожно сообщаю отцу девушки о возможном неблагоприятном прогнозе. Он шокирует меня: мотивируя свою просьбу тем, что самоубийцы не попадут в рай, умоляет пустить его к дочери, чтобы он убил ее — отключил от аппарата ИВЛ. Отец согласен понести уголовное наказание, лишь бы избавить дочь от вечных ­мук.       Разумеется, вначале категорично отказываю, но видя его возможную невменяемость, прибегаю ко лжи: честно буду спасать пациентку «до последнего», а когда смерть станет неизбежной, сообщу ему, а он вырубит свет на этаже, отключив тем самым дочь от аппарата ИВЛ. Показываю ему, где находится рубильник. Разумеется, обманываю его: пытаюсь спасти пациентку до констатации биологической смерти. И лишь после этого, отключив труп от аппарата ИВЛ, выхожу и сообщаю отцу о неминуемой смерти дочери. Через минуту он вырубил свет на этаже…       Не знаю, поверил ли он мне, но подаренный им в благодарность золотой крестик дочери на следующий же день отнес в храм. Не зная, что ожидало несчастную суицидницу за порогом смерти, но уверен, что выбрал не самый худший вариант действий и как врач, и как ­человек.       Чаще всего ситуации «ничьей вины» возникают при поступлении пациентов либо в терминальной стадии заболевания, либо когда поступивший пациент в крайне тяжелом, нередко в агональном состоянии прожил в стенах медучреждения считанные часы или минуты. Разумеется, если ни я, ни кто‑либо из задействованных в спасении пациента медработников не допустил за этот период оплошности.       В данной ситуации не нахожу врачебной вины ни в своих действиях — все осуществлялось согласно алгоритмам и посимптомно — ни в действиях коллег: травматолога и невролога. Степень виновности родителей — не тема для моих размышлений и не моя ­компетенция.       Но это еще цветочки. Автомобильная авария. Пострадавшие: мужчина с переломом бедра и предположительным сотрясением головного мозга и женщина с предположительным ушибом грудной клетки, переломом ребер и костей лицевого черепа и ушибом головного мозга. У мужчины кратковременное двигательно-речевое возбуждение сменяется приступами глубокого ­оглушения.       Женщина в сопорозном состоянии сознания. У нее отмечается выраженная дыхательная недостаточность, нарастает гипотония. Вспомогательной вентиляции мешком Амбу мешают обильное слюноотделение и западающий язык пациентки, а выдвинуть и зафиксировать сломанную нижнюю челюсть не представляется возможным. Принимаю решение интубировать пациентку. Премедикация, предварительное насыщение кислородом. И в тот момент, когда осторожно, дабы еще больше не повредить челюсть пациентке, ввожу клинок ларингоскопа в ротовую полость и медленно подбираюсь к заветной щели в гортань, мужчина, лежащий на вплотную стоящей каталке, сильно дергается, пытается вскочить на ноги. От резкого толчка клинок ларингоскопа сбивается, теряю направление, царапаю и без того кровоточащую слизистую ротовой полости пациентки. Рот женщины за пару секунд превращается в кровавое озеро. Секунд двадцать у меня уходит на то, чтобы вновь нащупать щель и произвести интубацию. Произвожу санацию трахеобронхиального дерева, начинаю ИВЛ через интубационную трубку. Мужчиной занимаются травматологи — в реанимационных мероприятиях он не нуждается. В течение минуты у женщины происходит остановка сердечной деятельности. Реанимационные мероприятия неэффективны. Констатирована смерть пациентки. На вскрытии: политравма, тяжелая черепно-мозговая травма, причина смерти — острая сердечно-сосудистая недостаточность.       Казалось бы, и в плане диагностики, и в плане лечебных мероприятий ко мне не может быть претензий: пролонгированная интубация сама по себе не явилась причиной каких‑либо летальных повреждений. В остальном действовал строго в рамках утвержденных алгоритмов. Однако после смерти этой молодой женщины не находил себе места. Дай перед интубацией указание медсестрам или сам лично отодвинь каталку с мужчиной — всё могло бы быть иначе, и женщина бы осталась жива. Или нет?.. А вдруг потерянное на «отодвигание» время, фактически отнятое у тяжелой пациентки, — опять‑таки неизбежно привело бы к летальному исходу? Как изменилось бы ее состояние за эти полминуты-минуту?..       Закрыл лицо руками, впервые за очень долгое время со мной происходит то, что когда-то счел рудиментом и ключевым признаком слабости — трясется подбородок, ком в горле, всхлипы, текут сопли. Мозг, будто издеваясь, включил трек «Can't Take My Eyes Off You», его лоу-фай версию.       «Я плохой врач».       «Я тысячу раз представлял себе этот момент, но только не так. Смерть даже не торгуется».       Ритмичные стуки. По ту сторону двери доносится ожидаемое разрешение на посещение. Судя по голосу, грубиянка с зелеными волосами.