Цветы зла

[…]Хотите — буду от мяса бешеный — и, как небо, меняя тона — хотите — буду безукоризненно нежный, не мужчина, а — облако в штанах![…] Владимир Маяковский. Облако в штанах.

***

— Басаган! Басаган, подожди! — Не зови меня так! У Лары длинные темные волосы, блестящие в косых лучах осеннего солнца. Артемий срывает первый попавшийся ему на глаза цветок, чтобы продеть его в ее косу, которую ей заплетали утром травяные невесты. — Я от тебя и не ждала взвешенных решений, Медведь. — И что ты имеешь ввиду? — Да ничего, ничего особенного. Просто ты как был, так и остался, — она смерила его уставшим взглядом, — невнимательным. — Ну чего ты, басаган? Лара недобро прищурилась, отступив назад, не давая взять себя за руки. — Я тебе не басаган! Сколько можно говорить, чтобы ты не звал меня так? Никак не запомнишь! — Ну хорошо, эхенхэ, что стряслось, что ты как крапивой укушенная себя ведешь? — Эхенхэ, значит… Артемий начал терять терпение. Дверь под его рукой была теплая и шершавая, но он только крепче ухватился за металл ручки. — Если ты думаешь, что сейчас уместно придираться к словам… — Да, ты прав. Это пустое. На самом деле мне нужно спросить тебя. — она сложила руки в замок на груди, но лицо ее стало расслабленным, почти умиротворенным. Бурах прижал дверь обратно, не оборачиваясь. — Ты… можешь всегда прийти сюда. Тебя никто не потревожит, здесь есть еда. — Но? — Но какие-то вандалы ночью разрушили колонки с водой. Остались только бочки. Их мало, и запасы эти — последние. Артемий постоял, словно раздумывая, помочь или оставить. Лара пробежала быстрым взглядом по напряженной спине, готовая выйти за ним на улицу. — Причина? — Говорят, вода стала совсем мутной, нехорошей. Нельзя такой пользоваться, даже кипятить ее смысла нет — остается много осадка, а посуда покрывается ржавчиной. Артемий повернулся обратно, поправив сползающую с плеч сумку. Она сильно оттягивала плечо, но больше он опасался не того, что не выдержит ее веса. Он боялся, ждал и предугадывал реакцию Лары на то, что внутри нее. Если все-таки темные мокрые свертки вываляться на пол, забрызгивая все вокруг густой теплой кровью, Лара точно выгонит его на улицу без права вернуться. Лучше действовать самому, а не жить в ожидании. — Значит мне не следует приходить к тебе, чтобы лишать и этих крох. И еду я брать не стану — он глянул на нее через плечо, стараясь смягчить и без того грубый голос, — незачем мне тебя объедать, Форель. Лара склонила голову к груди, покраснев, едва заметно. Лицо ее стало живым, почти таким же, как до его отъезда. Пропала эта восковая незнакомая ему женщина. — Да о чем ты… Я всегда рада тебе. Бери столько, сколько нужно. Но ей удалось быстро вернуть все обратно. Когда она подняла глаза, взгляд ее снова был равнодушным и пустым. — Я прошу тебя сделать это… Артем, нужна вода для большого количества людей. — И зачем тебе столько? — Здесь будет дом живых, понимаешь? Людей, которые еще не успели заразиться, и остались без крова, — она начала ходить из стороны в сторону, снова отбросив маску. Ей всегда было трудно оставаться спокойной и равнодушной, когда дело касалось других людей, — Здесь много места, и большая часть дома заброшена. Мне здесь нечего делать, кроме как устраивать приют. — Приют бесприютных, значит. Он сделал вид, что обдумывает этот вопрос, но для чуткого на ложь человека такой трюк мог и не сработать. Хорошо, что Лара прощала все. Почти все. — Хорошо, я посмотрю, что можно сделать. Посмотрел. Дважды. Обегал каждую колонку, каждую бочку, всех поспрашивал и даже ухитрился отдать приказ о перевозке парочки поближе к дому. А все из-за скупой улыбки, и горящих воспаленных глаз Лары. Вот только ничего из этого не спасло ее от заражения, а затем и от попыток расстрела командующего. Он тоже ни от чего ее не смог спасти. Ни от правды сочащегося кровью баула за спиной, ни от жестоких глаз, ни от шальной пули солдата. Когда «приют» стал совсем пустым, а слово «басаган» словно бинт отлипло от кожи… Когда все стало совсем чужим, пропитанным кровью и невысказанным чувствами… Бурах все так же ничего не прощал, когда она — почти все.