Зубы мудрости

На четвёртый день я подумал, что обсчитался; все происходило слишком быстро.  Я стиснул зубы, сдерживая новую волну дрожи, пронзившую мой скелет, и стряхнул пот со лба. «Я есть оксюморон», — подумал я онемевшим разумом.  —Убирайся, — я хотел зарычать, но не смог издать ничего, кроме хриплого бульканья, когда дверь в ванную открылась. Я почувствовал, как свет из коридора упал мне на лицо, его температура лишь немного отличалась от температуры моей кожи. —Ты… ты уверен в этом, босс?  Я едва ли почувствовал прикосновение его руки, когда она сжала моё плечо, словно кто-то, тыкающий мёртвое существо палкой. Я оттолкнулся от плитки как раз вовремя, чтобы ухватиться, покачнуться и поднять... Но ничего не вышло. Странное отчаяние моего тела избавиться от яда, которого не существовало, вызвало лишь сжимающееся ощущение разрыва в слизистой оболочке желудка. —Просто, — говорил Аксель. — Я никогда не видел такого человека.  Мои глазные яблоки вспотели; я хотел закрыть их, дать им охладиться, но я боялся, что усну, и четыре дня выдержки их открытыми пройдут насмарку. Я зажмурился, боясь даже моргнуть, и попытался встать благодаря одной только силе воли. —Ганди не ел, типа, два месяца.  —Братишка… ты не Ганди. —Очевидно. — Чтобы пасть так низко, мне потребовалось каких-то четыре дня — и это было жалко. Я размышлял, не обсчитался ли, и смогу ли хотя бы дожить до двенадцатого дня.  Я покачал головой, чувствуя себя липким и пустым. Я осознал, что чувствовал себя практически отлично в последние несколько месяцев, относительно того, как дела обстояли ранее. Вероятно, потому, что мой полуголодный мозг был переполнен кетонами; кетоны были последней защитой движущегося дышащего существа от голода; они наполняют мозг и кровоток энергией и обезболивающими ферментами — всем, что нужно охотнику, чтобы охотиться до самого конца. Я прожил только четыре дня без своего коктейля из энергетических напитков и грустных полу-обедов — но, похоже, мои кетоны уже истощились, будто им не хватало материала для существования, и я остался пустым: конвейером на заброшенной фабрике без электричества. «Продолжать, — думал я. — Я просто должен продолжать». У меня не было сил на более красноречивые мысли. Я составил план и закрепил его в сетях нейронов, прежде чем привести его в исполнение, зная, что могу потерять хватку до того, как придёт время. Все, что у меня осталось, — это слабое, инстинктивное напоминание о каком-то долге. И я поклялся следовать ему, черт возьми. Я обхватил собственную шею руками и поднялся на ноги, используя хватку как своеобразную сбрую, ведущую меня из ванной обратно в комнату. Моя сонная артерия стучала по ладони, и от этого я почувствовал некое ощущение стабильности, снова осознавая масштаб своих черепных морей и фабрики по производству крови и костей под ними.  —Принёс, что я просил? — позорно каркнул я.  —Да-а, — пропел он, следуя за мной в тёмную спальню. — Тут целая радуга.  Я рухнул на стул и открыл крышку ноутбука, жестом приказав ему принести колонки, стоящие на окне.  —Наркота?  Сумка Акселя упала на пол с ужасающим стуком.  Он разместил на столе флакон и шприц с одноразовой иглой.  —Самое чистое седативное на чёрном рынке, — сказал он. — Во время операции тебя, наверное, этим и закачивали.  —Так мало? — спросил я, рассматривая несколько миллиграммов жидкости.  —Согласно твоему ИМТ, да… по-хорошему будет идеально с разбегом в несколько фунтов и дюймов.  —По-хорошему? —Он подходящий, ясно? Где я мог ошибиться? Я лучший доктор в квартале. Кстати, — продолжил он, устанавливая колонки на столе, а затем обошёл меня со стороны и потянул за капюшон на толстовке. — Как новая бирка?  Я скинул его руки, подвигав плечами.  —Свербит.  —Так в чём… в чём именно заключается работа Райнера?  —Думай о себе, — сказал я, включая плей-лист со своего компьютера. — Витман в порядке?  Аксель вздохнул.  —Да, я поймал его. Он в фургоне… этот мудак прищемил мне дверцей большой палец, вот, гляди…  Его ноготь был раздавлен, в центре скопилось пурпурно-красное облако густой  крови.  —По размеру чуть меньше, чем таблетка экстази, ага.  Я фыркнул.  —Тебе бы дополнительную пару рук, в мозгах ты не нуждаешься.  —Я мог бы просто позвать Грязнулю, знаешь ли. Он хороший водитель, и вопросов не задаёт…  —Мне плевать на Грязнулю. Просто следуй плану, окей?  —Можно спросить… потому что, ну, знаешь, мне очень нравится МакКормик, и я не хочу… ау! Ладно, ладно!.. Отпусти! Я отпустил малявку и он отступил, пританцовывая и держась за своё ухо.  —Никаких «почему», — промямлил он. — Я помню. Чёрт.  Я встал и направился к стене масок, поднимая самую новую с крючка.  —Возьми. Отдай Фихту. И свою не забудь.  Аксель резко и быстро насвистывал во время вступительных арий оперы Россини «La gazza ladra».  —Чёр-т, ты её сам сделал? — спросил он, хватая маску за одну из пар рогов. Выглядит как чёртов Krampus, чел. —Gruß vom Krampus! — каркнул он на своём отвратительном немецком. — Идеальна для нашего генерала. —Оставь гриву в покое.  Рога были сделаны из L-200 — легкого, но жесткого пенопластового материала, который было легко вырезать с помощью ручного дреммеля, — а основная часть лица представляла собой латексную форму гипсового слепка; после того, как он застыл, я добавил нужные плоскости и выступы, а затем покрасил. Всё это время я просто представлял внешний вид результата, и мои руки — в этом мире бледные и покрытые шрамами — воплотили мои фантазии в жизнь.  —Что это, — пробормотал Аксель, переворачивая маску. — внутри…? Прежде, чем я успел остановить его, 14-летний пацан успел натянуть маску поверх своих тёмных кудрей. Грива из расчесанного хлопка спадала на его узкие плечи, делая его похожим на рогатую отрубленную голову, насаженную на бобовый столб. —Не может бы-ыть! — сказал он, и его шепелявость прозвучала как гортанное рычание, проникшее через микрофон, расположенный внутри маски. — Ты где взял устройство для изменения голоса? —Да они по двадцать баксов продаются в хэллоуинском магазине. Сними её… и оставь в покое батарейки.  —Че-ел… да ты просто театральный сукин сын. —Уже почти время, — сказал я, возвращаясь к столу. — Давай сделаем это.  Аксель опять порылся в сумке, затем встал, держа в руке маленький пластиковый пакетик. Он повертел его в своих длинных загорелых пальцах, похлопал им по ладони. Я устал наблюдать за тем, как он балуется и протянул руку, чтобы забрать.  Я включил настольную лампу, чтобы разглядеть его. Стоял ранний вечер, а зимнее солнце сейчас, пожалуй, выглядело как почти белоснежный небесный диск, но шторы были запахнуты, а воздух неподвижен; я создавал пространство. Было важно создать пространство. —Это же не крэк, так? — нервно сказал я, несмотря на свои убеждения. —Это 100% кокс, чувак… — фыркнул Аксель, будто бы обиделся, и переступил с ноги на ногу. — Ты просил кокаин, я достал тебе кокаин. Это лучшее, что есть в запасах Райнера. Он продает его только докторам-профессорам за большие бабки.  —Ладно, ладно, — сказал я и зажал переносицу между пальцев. —Просто… приготовь его для меня.  Он занял моё место у стола, а я переправился на лавку у синтезатора, нажал на клавишу, хотя питание и было выключено. Я почти мог представить себе подходящие звуки. Не мог не нервничать; в первая — и в последняя, так я думал — проба кокаина была ошибкой, когда я курил то наркотическое дерьмо Райнера на границе между Северным и Южным Парком. Я никогда в жизни не чувствовал себя так близко к смерти, поэтому считал, что это был мой лучший приход из всех.  Аксель отмерил порцию белого порошка и смешал её с небольшим количеством воды. Пока растворялось лекарство, он приготовил еще один шприц. Иногда Лексус приносила с собой подобную хрень и раскладывала пару линий у меня на столе прежде, чем мы трахались — но я не мог даже заставить себя попробовать, после того происшествия; по факту, никогда не хотел. В любом случае, мои легкие в последнее время и так были довольно слабыми, а с травкой у меня были хорошие отношения, и я не портил их этой блядской отравой. Это было в последний раз, так или иначе.  —Окей, — наконец сказал он.  Я встал и потрусил к кровати, чувствуя себя как заключенный, приговоренный к смертной казни, на последнем километре пути к электрическому стулу. Пытался нормально дышать, но нервы разрывали меня, и я задавался вопросом, как мое тело могло параноить, когда оно на девять частей было истощено и на десять частей сломано. Когда я опустился на край кровати, Аксель встал передо мной. Он взял пузырёк в зубы и обвязал моё плечо полоской натяжной резины.  —Помнишь, что ты должен делать? — спросил я.  —Два приёма влажного корма, один приём сухого. Чистить лоток от говна… понял. — Он пошутил, но его темные глаза были более серьезными, чем я когда-либо видел. —И кое-что другое, — подсказал я. —Я знаю, что делать, Эрик, — пробубнил он, прикусив губу. — Ради тебя я бы сделал всё, что угодно, чел… и ты это знаешь. Просто… ты воистину знаешь, как проверить чувака.  —Чего ты ждёшь?  Игла неуклонно опускалась к самой большой сине-зеленой вене, расположившейся на внутренней стороне локтя. На месте, где была установлена ​​капельница, все еще красовался бледный синяк. —Всё произойдёт молниеносно, — сказал он.  Я сцепился взглядом со своим юным другом — слишком юным для всего этого — и почувствовал, как игла пронзила мою кожу. 

***

Я не знал, чего ожидал. Какую-то, блять — клишированную железнодорожную станцию, или белую комнату с Морганом Фриманом, играющим Б-га, — или что-нибудь наподобие Космической Одиссеи — это было бы щика-арно, стать Б-гом.  Первым, что я осознал, была ужасающая сила. Как будто больше не было ничего, что могло бы мне помешать: никакой гравитации, засасывающий мой костный мозг, никаких полустёртых воспоминаний о травмах кожи и костей — бля, я почти забыл о том, что у меня когда-то был аппендикс, — у меня не было даже осознания собственного Я. Я распространялся, как молочные галактики в моей кофейной кружке, интегрируясь в целое. Я подумал, что так выглядит смерть.  Я начал обратно выскребать своё сознание в цельное, отличающееся от общего. Это было тяжело — сначала я занялся разработкой полноценного знакомого туловища с парой ног и рук, но это было слишком сложно, поэтому я просто представил себя отделённым шаром; я чётко ощутил тот самый момент, как он материализовался — потому что бескрайние просторы нелинейного пространства внезапно превратились во что-то, что я мог осязать, как физический объект. Верхний Мир был тем, чем его представляли, в конце концов; раз уж человеческий мозг не мог осязать бесконечность как концепт, благодаря силе воображения она должна была расформирована во что-то, что можно было представить. Нижняя, средняя и верхняя сферы представлялись человеческим путешественникам комбинацией их собственного проектированного сознания и сознания других; духовные наставники должны были быть ребятами, которые приходили из неоткуда и помогали найти смысл во всём этом говне, но я летел вслепую — и в одиночку. Именно тогда, когда я обвил свое ускользающее распадающееся сознание мыслью о наличии глаз, я, наконец, полностью вошёл в проекцию. Я заметил, что передвигался через переходное поле между верхом Среднего Мира и низом Верхнего Мира — комнату ожидания, о которой говорил Кайл — и я ожидал почувствовать высоту; люди представляли себе царство духа как нечто, находящееся на небе с самого начала существования человека, с тех пор как культы плодородия в обществах охотников-собирателей, ставших земледельцами, направили человечество на путь религии и духовности. Верхний мир, вероятно, имел вид некоего места, которое представляло собой самое далекое и высокое, чего мог достичь мой разум. Я должен признать, я был довольно потрясён тем, что я увидел.  Это не было железнодорожной станцией; здесь не было Моргана Фримана; я не порхал в ветвях Древа Жизни — я шел по Магелланову Проливу. Если бы я умер на несколько лет раньше, я бы пожалуй вообразил верхнюю сферу дурацкими облаками и атмосферными приливами; но в последнее время моя голова была забита физикой, и когда она достигла — действительно достигла — нужной точки, то материализовала галактику Млечный Путь. А именно, длинные потоки Магелланова Пролива: тянущиеся облака из водорода и гелия, охватывающие небо по крайней мере на 180 градусов. От Пролива отходили два ярких скопления: их называли Магеллановыми Облаками, но на деле они представляли собой кипы звёздной пыли — штуки, которая в конечном итоге сама стала бы звёздами и галактиками. Поток был тем, что осталось после разрушения малого Магелланового Облака; приливные силы, вызванными порывами от соседним звёзд со всех сторон — межзвёздным «ветром» — впивались когтями в небольшое облако и распространяли его частицы по всей галактике: 600.000 световых лет в длину — это было невероятное расстояние, невероятный размер; и я был ошеломлён силой своего сознания, способного воссоздать такой образ — Межзвёздная среда густела вокруг моего крошечного бесполезного Я — внезапно я почти перестал мочь двигаться сквозь неё; я натыкался на края плотной пространственной ткани, облака из водорода и гелия, отделанные из более тяжёлого метала, что заставляли меня раскачиваться, как гребную лодку, привязанную снаружи во время урагана. Я пробирался через межзвёздную ежевичную заросль; длинные руки хватали и разрывали мою сущность, пародируя Магелланов Пролив смехотворно малых масштабов. Я немного поразмышлял; если это было классическое галактическое таранообразное давление, сбрасываемое из-за разницы между моей скоростью в пространстве и плотностью газа вокруг меня, то все, что мне нужно было сделать, чтобы сбалансировать уравнение, это отрегулировать свою скорость —  Идиот. Я не мог поверить, что попытался использовать линейные законы физики для того, чтобы избежать метафизической атаки сознания. На самом деле, чем больше я думал о сраном давлении тарана, тем настойчивее и усерднее меня хватали тёмные руки; межзвёдная ежевика превратилась в ежевику, — и как только она коснулась моих рогов, они стали настоящими, и я обрёл гравитацию в прежней невесомости, тянущей меня вниз, прочь от того места, где мне нужно было быть. Блять. Были ли это демоны, с которыми я должен был бороться? Хотел бы я знать. Или просто вес физической реальности, уносящий меня подальше от сферы, предположительно предоставленной для души? Чего я вообще ожидал — войну с тысячью теней самого себя, вынужденную конфронтацию каждой миллисекунды моего нечестивое прошлого? — я не желал видеть ничего этого. Сопротивление медлительным рукам мутантов лишь увеличивало сопротивление мне; я был Магеллановым Облаком — и никакая сила во всей Вселенной на смогла бы предотвратить моего уничтожения.  Темноту пронзил зов, похожий на свист — и мой чрезмерно прагматичный разум поверг в шок целый сонм невозможностей — звук не распространяется в вакууме, а у меня, блять, нет ушей, чтобы его услышать, так что этого просто не могло быть. Но он был… настоящим, в метафизическом смысле — потому что в следующую секунду я почувствовал взмах крыльев, а затем поразительная вспышка света обогнула края моей маленькой Вселенной, ослепляя меня — разве что я не ослеп; слепота стала мне новым зрением.  Только не очередная блядская… очередная блядская хищная птица потянула меня за руки вниз, словно вытягивая червяка из земли, и ей было абсолютно плевать, останусь я в результате целым или нет. Блядские птицы. Чувствуя себя не в своей тарелке и не желая позволить цепким рукам заполучить меня, я направился к зловещему клюву и жутким жёлтым глазам; это была орлица. Когда я затормозил в бесконечном пространстве вокруг, птица пронзила окутавшую нас белизну и полетела сквозь неё. Преследуя орлицу, прорывающуюся сквозь белизну, не издав и единого звука, словно лист бумаги, я был странно поражён. Руки спадали с меня, а там, где кончики крыльев птицы касались белизны, пролегала тропа; мы будто бы передвигались по туннелю без стен, если в этом вообще был смысл. Орлица искусственно очищал хаотичное пространство вокруг нас. Возможно, я только что обрёл блядского духовного проводника.  Стоило мне начать привыкать к своей оболочке, а голове и конечностям набирать вес, как орлица остановилась и, развернувшись, покружила надо мной. Затем она спикировала. Заострённый клюв, пронзивший меня лишь однажды уже был перебором — во второй раз это было ещё мучительнее. Подобно ястребу, он достиг центра моей оболочки и разорвал её клювом да когтями, словно ища что-то.  Всюду, где касалась птица, расплывались мои ужасные воспоминания — она макала меня носом в дерьмо, как щенка, пытаясь разорвать на части — я видел поля, окрашенные кровью её народа и её врагов, разорванное и несобранное тело, лежащее на обочине дороги — я дрался с блядской прабабушкой МакКормика; и имя ей было Пинающая Птица. Я вдруг осознал, что она искала, и зачем она вытащила меня из темноты.  —Я не он, — прохрипел я зверю у меня на груди. Я почувствовал, как мои ужасающие рога крепнут и отбросил её. Орлица опять взлетела. Я последовал за ней. Спустя некоторое время порхания в бесконечности созданного ею белого туннеля, пространство снова открылось, и слепота, последовавшая за этим, рассеялась, представ передо мной мир, очень похожий на физический. Кроме некоторые вещей — земля под моими ногами была покрыта розами; не кустами, а простыми стеблями с шипами. Небо над головой было серым и словно покрытым сажей, как старый кирпич, а вдоль горизонта раскинулся бесконечный горный гребень — но все горы были изогнуты формами, которых я никогда раньше не видел. На проекции постепенно появлялся звук, а один шум особенно затмевал более тихий шелест листьев и вой ветра: этим звуком был скрип и стон дерева или металла, настолько глубокий и всепроникающий, что я чувствовал его вибрации сквозь землю и через глубину своей грудной клетки — звук напоминал падания дерева в чаще леса или корабельной мачты, раскачивающейся во время шторма.  Размер был следующим, что заставило мой ограниченный разум съежиться в углу: хотя я мог приписывать имена и категории вещам здесь — растениям, горам — все это было представлено в масштабе, заставляющим 600.000 световых лет Магелланового Пролива, огибающего по длине Млечный Путь, быть похожими на шнурок, завязанный вокруг куриного яйца. Цветок каждой розы впитывал свет тысячи солнц; каждая молекула азота в черной почве содержала вечность вечностей на субатомном уровне; куда бы я ни ступал, я поглощал в себя объём потенциалов и вероятностей, который ограниченный разум едва ли смог начать постигать. Женщина привела меня к сознанию Кенни в Верхнем Мире — и оно было в квадриллион раз более потрясающим, чем моё собственное.  Источник скрипа игнорировать было невозможно: над полями висел огромный — действительно гигантский — массив концентрических, сцепленных между собой колец. Они вращались над покачивающимися розами, плавно завиваясь, и никогда не проходили один и тот же узор дважды. В моём лексиконе не хватало слов для того, чтобы описать то, что я видел — я мог лишь сказать, что это было творением Б-га.  «Ёб твою мать, МакКормик», — продолжал думать я.  Орлица превратилась в женщину и встала позади меня. В выражении ее лица читалась мрачная невозмутимость, говорившая о какой-то обеспокоенности или дискомфорте. Что-то было не так? Я задумался. Всё вокруг было слишком фантастичным, чтобы не быть идеальным — но она смотрела на меня и ждала. Погоди-ка секунду…  —Это… — Я посмотрел вверх на монолит вращающихся колец, нависший над безумным пейзажем. — Это он? Это осколок? С ним что-то не так? — спросил я, едва оторвав взгляд.  —Он дремлет, — раздался её голос, больше похожий не на слова, а на мыслительные модели, передаваемые через два отдельных языка. —Чего он ждёт? —Оплаты, — сказала она. — За безопасное возвращение. Верно — долг. Тот идиотский вселенский долг, что убивал Кенни просто потому, что он был слишком пизданутым, чтобы спасти свою жизнь. Трудно было понять, как нечто подобное этому — эти гребаные божественные кольца — могло быть подчинено, раздроблено какой-либо травмой, нанесенной в физическом мире. —Йо… давай заключим сделку, — обратился я к Пинающей Птице. — Позволь мне взять долг на себя через свой осколок, а затем я отдам его тебе… соберу твоего внука воедино.  В конце концов, именно этого и искали их жуткие заострённые клювы — я читал о том, что фрагменты души могут перемещаться по метафизическому миру, но я никогда не ожидал, что один из них застрянет внутри меня, сделав меня наблюдателем его болезненных снов, поскольку я переживаю их через кусочек его души. Я опять ошибался; Кенни никогда не бежал от меня — он бежал ко мне, мелкий гадёныш. И если бы внутри меня не было его кусочка, я бы никогда здесь не оказался — она никогда бы не вытащила меня из ада. Пинающая Птица снова превратилась в орлицу, и я почувствовал момент, в который сделка была заключена — когда кончик ее клюва коснулся кожи между моими бровями. Быть наблюдателем смертей Кенни это одно — но перенимать на себя долг означало перенимать в первую очередь его опыт, и я начал понимать, какая сила потребовалась, чтобы разбить его душу. Поток ужасных ощущений бушевал во мне, волны нереализованных воспоминаний обрушивались на каждый болевой рецептор в моем бессознательном мозге — я с мельчайшими подробностями ощущал каждое убийство, несчастный случай, самоубийство в тех потенциальных будущих; они проносились быстрее, чем свет, и всё же медленнее, чем сохнущая краска. Я ощущал сломанные кости и ссадины, ожоги и пули — я ощущал, как с моей ноги сорвали плоть и скормили её псам.  Натиск боли и извращенная мешанина воспоминаний, которая ее сопровождала, были самым близким к постижению вечности.    Дремлющие кольца над моей головой простонали и вспыхнули пламенем.