Зубы мудрости

Кенни залез на забор из звенящих цепей и застыл наверху, — словно дементор в капюшоне или нерешительный бродячий кот. Забор скрипел и качался под его движениями, а затем стих, повинуясь тишине ночи в пригороде. Кенни глубоко вдохнул. Ветер был его дыханием, дыхание его было ветром — он был на своём месте.  После начальной школы, игровые площадки и перемены сменились парковками и пятнадцатью паршивыми минутами стояния со своей группой и игр в некие войнушки с другими препубертатниками. Изменения в школьной политике стали последней соломинкой; это был механизм, породивший ночь уродов. Ночи уродов манили своей независимостью от ограничений и правил любого подростка, кипящего жаждой бороться и сопротивляться — Кенни был прирождённым уродом. Он пробирался сквозь тень, надевая сумерки словно халат с тех пор, как ему едва ли исполнилось восемь, проводил ночи, избегая сна и играя на пронизанных преступниками улицах гетто Южного Парка бдительного и справедливого Мистериона. Сперва он научился лазанью по пожарным лестницам, высоким заборам и покрышкам, спасающим от дождя, — а затем овладел умением перебегать через чужие сады, бить окна и наёбывать копов.    Затею с ночью уродов стали приводить в действие с лета после того, как они закончили пятый класс. Правила были просты: выберете любую ровную шеренгу домов, обозначьте начальную и конечную точку и посмотрите, кто сможет пробраться через дворы самым шустрым и тихим способом. Пару раз, когда они были детьми, их хватала полиция, записывала их имена и адреса — но им и правда было плевать; ночь уродов была необходима; если бы её не было, они бы, наверное просто напились и стали бы пугать людей как в «Заводном апельсине». Подростковая беспечность могла привести его к нескольким дням голодного заключения в клетке. В любом случае — копы потеряли интерес отвозить соседских детей к их перерабатывающим и недосыпающим родителям, требуя наказать их детей за (по большей части) безобидные шалости — и через некоторое время их стало не так легко поймать; дети становились тише, узнавали улицы получше; ночи уродов длились дольше и проводились позднее, а ставки становились выше.  Забор из звонких цепей неслышно затрясся, когда Кенни поставил ногу на перекладину; он балансировал на самом её краю с беспечной грацией лесной белки, но всё же отставил левую руку в сторону, залезая в карман за телефоном. Он избавился от маски и перчаток вначале второй фазы, и его ладони покрылись серым пепелом; они напомнили ему о шоу, которое он устроил, о величайшем взрыве, что он только видел; звук петард, вспыхивающих надо льдом всё ещё звенел у него в ушах, а пламя искусственного света блестело перед глазами. Пепел сыпался снега и перчил заледенелый пруд. На протяжении нескольких воодущевляющих моментов он чувствовал себя поразительно живым и полным сил.  Когда началась третья фаза, Кенни понял, что начинает отъезжать. Он рассматривал свои серые руки как аутсайдер — или как незнакомец — пока они отражали знакомые аспекты ночей уродов — поиск наощупь выступов на стенах, за которые можно ухватиться, хитрый переброс веса с одной позиции на другую и падение на зад, когда цель была достигнута и долгая дорога была позади — и всё это сопровождалось прохладным хэллоуинским воздухом, проникающим во все пустующие места его тела.  Свет от экрана его телефона пронзил темноту: без четверти три. Кенни отлично укладывался во время — они начали лишь 45 минут назад; Кенни вспомнил, как посмотрел Крэйгу в глаза на линии старта, пока Такер подключал свои вставные наушники, а затем показал Кенни средний палец и стал пробираться по своему пути через Эльм. Путь Кенни был параллелен дороге Крэйга, по улице Пайн. Обычно пробежка по улицам Деревьев занимала около двух часов. У Кенни за спиной были многочисленные дворы, а одолевал он их тысячи раз. Он осознал, что стал профессионалом. В следующем дворе жил Китс — их учитель химии. Китс был нормальным чуваком; в первый же день после введения его предмета он поджёг потолок в школьной лаборатории с помощью взрыва магния. Разве что, если подумаете о нём слишком долго, вам станет его жаль. За пятьдесят, серебро в волосах, и всё ещё не женат — раздумывая об этом, Кенни было непонятно, для чего он вообще всё ещё жил; может быть, этому мужчине просто очень нравилось преподавать химию. Кенни надеялся на это.  Двор Китса был отделан под садовый сарай со стеклянной панельной крышей. Обычно, ночные уроды придерживались одного из двух путей; он мог либо спуститься с забора прямо во двор, либо продолжить путь по крыше. Спуск на траву был тихим и лёгким, но Кенни знал, что тогда он потратит уйму времени, забираясь на деревянный забор в соседний двор.  Пальцы Кенни ухватились за край пологой крыши, а подошвы его ботинок ударились о боковую панель с едва слышным стуком мягкой резины о дерево. Он вытянул ногу чтобы оттолкнуться от узкого подоконника под ним, и с дополнительным усилием подтянул своё тело на крышу. Он полз, держа руки и ноги на той стороне, которую невозможно было увидеть с заднего окна дома Китса.  Он делал это раньше; они все делали. Его планом было преодолеть сарай по одной из поддерживающих горизонтальных балок, не задевая при этом стекла. Самой опасной его частью был, правда, звук скрипящего железа и риск разбудить хозяина. Кенни отстранённо рассуждал, сколько он весил, когда делал это в последний раз; наверное, меньше сотни фунтов. Он остановился на полпути, глядя на пыльное тёмное стекло под руками и ногами. Китс был помешан на химии. Больше всего же он любил цитировать закон Мёрфи: всё, что может пойти не так, пойдёт не так.  Кенни боялся резкого наступления момента — одного из тех моментов — и вспомнил урок физики от Кайла. «Я движусь сквозь время», — смутно подумал он. — «Я творю будущее». Он задавался вопросом, что произойдет, если на этот раз, вместо того, чтобы препираться и терять свой выебанный рассудок, может быть, если он заставит сон стать реальностью... Стекло хрустнуло под его весом, и в его центре образовалась толстая трещина с громким треском, а затем ещё тысячи трещинок расползлись периметру, исходя от своей мамы-трещины со звуком взрывающихся фейерверков. «Вот и он», — подумал Кенни.

***

Он разочарованно моргнул, просыпаясь на садовой земле с гулом в ушах и стеклом вокруг себя. Он надеялся…  «В следующий раз, наверное», — смутно подумал Кенни и начал стимулировать к движению свои конечности — каталогизировать потери. Когда к нему полностью вернулось сознание, он захотел кричать от боли. Но ему не хватало для этого воздуха. Его тело лихорадочно посылало в его мозг сигналы, гласящие «это плохо» в виде пронзающей боли, словно знак «Не лезь! Убьёт!». После бесконечного количества попыток поднять свою руку — каждый дюйм был пропитан болью — Кенни начал пинать землю ногами до тех пор, пока не принял сидящее положение, оперевшись о какие-то мешки с удобрением.  Он глубоко вздохнул, несмотря на дымку адреналина, вызванную болью, затопившую его разум. Единственными звуками в сарае были звенящее разбитое стекло у него под ногами и дополнительный вой ветра, проникающий сквозь щели в уцелевшем стекле. Кенни мрачно посмотрел на руку у себя на животе. «Этого хватит, чтобы убить меня?» — подумал он, разглядывая выглядывающую из локтя кость. Олекранон — заострённая часть его локтя — если он правильно понял уроки анатомии в девятом классе. «Открытый перелом это классный приём», — поздравил он себя. — «Никто бы не ожидал, что я уйду из жизни так».  Его лицо болело в том месте, где ударилось о стекло. Плечи и предплечья ныли, но рука занемела. Вдруг он почувствовал лютый холод и попытался опустить рукава, но тут же завыл, стоило ткани коснуться торчащей кости и покрасневшей кожицы. Он решил, что холод не так страшен. Даже с кровью, хлюпающей у него в ушах, Кенни чувствовал покой. Темная дымка бессознательного состояния уже подкрадывалась к краям его глаз. Он ударился головой? Хотел бы он знать. Или было ли это из-за травмы? Он никогда ничего раньше не ломал. Не в материальной настоящем, если быть точнее.  Кенни потянулся в карман толстовки здоровой рукой, но телефон не нащупал. Вместо этого он достал что-то другое.  «А?» — подумал он. — «Сиги Крэйга». Он даже не помнил, как взял их.  Он достал одну сигарету из упаковки, поискал зажигалку, но быстро выдохся — вместо курения он облокотился головой о мешок с коровьем дерьмом и наконец позволил себе закрыть глаза. Может… Так будет лучше. Рогатая фигура приземлилась рядом с ним будто молния, ударяющая в землю тихой ночью.  Полу-прикрытыми веками глазами Кенни наблюдал за Дьяволом, поднимающимся с разбитого стекла. Из-под пары закрученных рогов на него смотрело демоническое — слегка напоминающее быка — лицо. А затем оно оказалось над ним, тряся его за плечи. Кенни шокировано закашлялся — он ожидал, что его душу заберут (если она у него вообще осталась), а не что его будут трясти как сраную тряпичную куклу.  —Проснись… — потребовал Дьявол. — Проснись! МакКормик! Стоп. Ему было знакомо это гавканье.  —…Картман? — он не мог разглядеть глаз Эрика в тёмных дырках… большая часть его мозга кричала, что следует бежать от монстра, пусть более умная и понимала, кто, должно быть, прячется под маской.  —Да, это я, козёл, — прорычал Дьявол, выдернув сигарету изо рта Кенни и кинув её через сарай. — Так вот так, значит? Так ты хочешь уйти?  —Перестань… — пробормотал Кенни, когда его друг снова начал его трясти.  —Ох, хочешь, чтобы я перестал? Хочешь, чтобы я оставил тебя здесь подыхать, так? Что это было? — настаивал он, его рогатый силуэт нависал всё ближе. — Пожалуйста? Пожалуйста, что, МакКормик? Ты хочешь, чтобы я спас твою жалкую жизнь?  —Сними её… — прошептал Кенни. — маску…  Картман внезапно отпрянул и когда он заговорил в его голосе послышался странный, грубый холод.  —Поверь мне, Кенни. Ты не хочешь видеть, как сейчас выглядит моё лицо. На протяжении нескольких последующих минут Кенни то приходил в сознание, то снова его терял. Он смутно осознавал, что Картман яростно говорил с кем-то по телефону:  —Не спрашивай, откуда я, блять, узнал. Затем рука Кенни постепенно была втянута в самодельную перевязку.  —Заткнись, — выплюнул Эрик, когда Кенни замычал в знак протеста. — Открытый перелом, как мило, — ругался он. — Ты не мог приземлиться на свою тощую жопу?  —По-моему, я приземлился на всё. Пока руки Картмана работали в тусклом свете, Кенни заметил, что одна из них — рука, которой он писал — была обернута марлей, а открытые пальцы выглядели неуклюже и искалечено.  —Что с твоей косой лапой?  —Ха-ха. Косая лапа щас выглядит как сырое мясо. Но, раз уж она сейчас вовсю тебя спасает, оставь её в покое.  В таком случае, это было правдой, то, что Крэйг услышал от Пэта, что Пэт услышал от своего отца; драки всё ещё были на пике и Картман был их частью. Почему ему всегда обязательно было быть их блядской частью? И… почему он был здесь? Как он оказался здесь? —Эрик, — сказал Кенни, зрачки его бегали по видимой площади. — Ты… волновался за меня?  Картман вскочил на ноги как ошпаренный.  —Мы что по-твоему, в ромкоме? — прорычал Дьявол Кенни в ухо. — Не смей смеяться, — продолжил Картман. — Перестань… никто сегодня не умрёт.  Кенни не мог не смеяться. Даже когда Эрик отпёр двери в сарай и вывел его во двор на трясущихся ногах, Кенни давился вспышками тихого, маниакального смеха. Он смеялся из-за боли в своей руке, из-за стекла, поклявшегося у него на плечах и спадавшего с его волос; он смеялся из-за очаровательной абсурдности спасения благодаря самому Дьяволу воплоти.