Зубы мудрости

—Тед в говно, поэтому я оставляю вас. И чтобы ни один из вас не смел идти наверх или на кухню; хотите больше еды — закажите. Пиво ваше, пацаны. Никаких фейерверков. Никто пальцем не касается обогревателя и моих вещей, ясно?  Майк Ларсон вопросительно взглянул на Кенни, сидящего на моём велике.  —Что ж, МакКормику можно трогать мои вещи. Вопросы? Старший Ларсон пожал плечами. Я задержал свой взгляд на нём. Майк, конечно, тот ещё самодовольный ублюдок, но я был уверен, что могу на него рассчитывать.  Я закрыл дверь в гараж. Снаружи дом был окутан тьмой уходящего дня — грозные, острые тени блуждали по гостиной и лестнице наверх, задерживаясь в местах, недоступных солнцу. Стоящие часы на стене выделялись в этом полу-мраке благодаря янтарному солнечную лучу, брошенному на них из кухонного окна. Я много времени провёл в подобной тишине — в одиночестве, лишь я, домашний запах и незабываемая серебристость шерсти Мистера Китти. Одиночество было построено из форм да структур, в точности как дома. Игра теней и солнечных лучей могли заставить любой день — любую секунду — ощущаться по-другому, хотя в конце концов оставались лишь всё те же пещеры да горные выступы.  «Завязывай уже со своими метафорами, Эрик», — рассердился я на самого себя. Мои руки покрылись мурашками из-за прохладного воздуха. Я подошёл к обогревателю и повысил температуру до 68 градусов; когда придут счета, мама будет кричать. Я взял с дивана свитера, брошенный на него ранее и нацепил на себя. Пахло внутренней частью хоккейной сумки: промокшими носками и заледеневшей водой, оттаявшей с лезвий коньков, пахло Аксом. Логотип на груди гласил «Black Label», а чуть ниже мелким шрифтом «легковоспламеняющийся материал». Наверное она принадлежит Тедди. Я уже хотел достать телефон, как в дверь постучали. —Прокатишься? Аксель развернулся в дверном проёме и указал на шеренгу автомобилей снаружи — мини-вен мамаши Тедди, припаркованный за моим Вольво на дорожке, Мустанг братьев Ларсон, брошенный прямо посреди тротуара.  —Не, ну ты только взгляни… новые колёса. 100% чистые выбросы, передний привод. Это полностью изменило мою жизнь.  —Это, блять, велосипед, Акс.  —Это сраный Stingray, плебей! — шепелявил он просто кошмарно. Солнце настойчиво окутывало его своими лучами, но они всё же не могли проникнуть внутрь мрака Акселя, в его распущенные кудри и глубокие карие глаза. Мне понравилась мысль о том, что этот парень мог быть порождением тени, по совместительству одним из немногих, кого я впускал вглубь своей пещеры — пусть изначально у меня не то чтобы был выбор.  Стеклянная входная дверь мягко захлопнулась. Аксель подтолкнул её костлявым локтем, заходя внутрь дома. Несмотря на то, что он сохранял видок типичного неугомонного психопата, что, конечно, могло быть объяснено его СДВГ, я заметил, что он подрос на 4-5 дюймов с момента, как мы встретились впервые; джинсы его больше не были подвёрнуты на щиколотках, а ткань на коленях не была ободрана и выглядела прилично. —Хорошо выглядишь. Пацан громко и неудержимо фыркнул. —Жаль, что ты не видел тех колоний прыщей у меня на лбу на День Независимости. —Ты взрослеешь. —Да, да, вы все так говорите, — сказал Аксель, готовясь стукнуться локтями, как мы всегда делали в честь приветствия. — Теперь моя очередь. Ты не выглядишь хорошо, Эрик. Скорее как дерьмо. Я просто должен был сказать тебе об этом, не надо пиздить меня или приукрашивать мне личико, называй как хочешь; никто не слышал, нас здесь всего двое. В любом случае, у меня кое-что для тебя есть… Он достал из-под мышки посылку, упаковка по форме напоминала книгу.  —Это было у тебя в почтовом ящике. Я неторопливо и осторожно взял у него посылку, напоминая мартышку, принимающую планшет в экспериментах. На обёртке не было ни марок, ни имени отправителя, ни города, ничего.  —А ещё у тебя штук шестьсот писем от бытовых вампиров. Счета, то есть.  Я приказал ему оставить их на кухне и медленно последовал за ним, проходящим по комнате неловкой, лёгкой походкой.  —МакКормик, — донеслось до моих ушей. — Рад снова встретиться. Дьявол, да ты с каждым разом всё сексуальнее… — он сделал небольшую паузу. — Ну разве он не секси? — Аксель развернулся ко мне. — Разве не становится привлекательнее с каждым разом, как вы видитесь? Я подавил желанию задать переносицу между пальцев, осознавая, что забыл напомнить этому самодовольному четырнадцатилетнему подростку, что ему пора бы опуститься на землю. А вот и Кенни, спрятавшийся в темноте кухни, похлёбывающий из своей кружки и впитывающий последним проблески солнца. Он старался не подавать виду, что он напуган, хотя я видел, как его голубые глаза резво сигали по кухне, задерживаясь то на счетах, то на мелких скованных движениях Акселя, то на посылке в моей руке — он никогда не был настолько похож на беззащитную жертву, даже когда засовывал голову между коленей. Мне захотелось его прикончить. —Не открывай. —Чего? — спросил я. —Я сказал, не открывай эту хуйню. —С хуя ли нет? — Я, типа, знал причину, мне лишь хотелось узнать, скажет ли Кенни это вслух. —Потому что… что ж, начнём с Червя, с твоей соседки-цыганки, и даже не думай заговорить о том, что было до этого… в последнее время происходит много странностей и ты это знаешь. К тому же, ты понятия не имеешь, что внутри. «Глупо», — подумал я. Волосы Кенни блестели и переливались, словно золотые колосья на садящемся солнце. Он разочарованно потянул их. Хотел бы я знать, известно ли ему, как легко его читать — буквально каждый узнал бы, что у него на уме лишь взглянув на его лицо. —Думаю, это книга, — сказал я, одним движением срывая обёртку. Аксель тонкой тенью нависал через моё плечо. Мы оба попробовали прочитать слова на ленточке, но ничего не поняли.  —Что ж, я не знаю ничего о… — Аксель непроизвольно вскинул одну руку в воздух. — Том, что вы обсуждали, но кто-то оставил дурное предзнаменование у тебя на крыльце, бро. —А? —Да, кажется, кто-то разбросал цветы… —Какие цветы? — Мне тошно было это слышать. —Я не знаю, разве я похож на ботаника? Я не приглядывался… фиолетовые, наверное? Голубоватые… Я махнул рукой. —Ладно, заткнись. Я кое-что вам, идиотам, покажу. Кенни, поймай Стэна и встречаемся у входной двери.  Стоило моему отвлекающему белобрысому другу свалить, как я потянул Акселя на себя. —Следующие пять секунд слушай меня внимательно. Не смей пугать МакКормика. А это значит, никаких резких комментариев в сторону его внешности, никаких упоминаний дел с Райнером, и никаких… — Я поднял книгу. — Абсолютно никаких странностей типа этой не должно быть показано ему, хорошо? Понял меня? —Да, босс, я понял, понял, — Аксель отказался от попыток освободиться, и поэтому лишь поднял руки в знак смирения. — Подожди, что за дела с Фихтом? Те, что были год назад, или дельце… Я ударил его книгой по голове. Его убогая кепка козырьком назад упала на пол.  —Никаких дел, урод. —Ладно, ладно… Дьявол! Я просто немного сконфужен, чел. Чем я могу напугать Кенни МакКормика? Чувак буквально главная легенда средней школы… после тебя, конечно… —Да нет же… Вот видишь? Вот в чём дело! Ты всегда высираешь что-то такое. Я ничего не хочу слышать о средней школе сегодня. Я выгоню тебя из дома. ¿Lo entiendes, nenna?Чего… ты почему ржёшь? —Прости… просто, — тёмные глаза Акселя наполнились слезами смеха. — Никогда раньше не видел, чтобы ты так беспокоился о чьём-то состоянии, босс.  «Это не ради его благополучия, уж поверь мне», — подумал я, вспоминая о прошедших неделях без сна и собственных спутанных рассуждениях.  —Аксель, ты сказал, что сконфужен. Хочешь знать, почему? Потому что как обычно лучшие карты не у тебя. Когда ты станешь старше и заимеешь ещё больше блядских прыщей, то поймёшь, что у меня не просто счастливая рука, у меня вся колода, а у тебя одни джокеры. Аксель закатил глаза и ударил меня по руке.  —Ладно, блеск, Картман. А теперь уже отпусти меня, Христа ради!  И я отпустил. Он нагнулся, чтобы поднять кепку.  —У меня остался только один вопрос. Он поднялся с пола словно в замедленной съёмке, плавно, как цветок, увядающий под лунным светом. Движения Акселя обычно были дёрганными, как у марионетки. Он надел кепку на голову и посмотрел на меня краем глаза. —Что такого в том, чтобы сказать ему, что он секси? Я зажал переносицу пальцами и вытолкнул его в гостиную.  —Во-первых…ему не нужно напоминать, сраные япошки короновали его за то, что он симпатичный блондин, когда нам было по девять… Аксель рассмеялся. —Ах да, ты же… —Во-вторых, — я перебил его, услышав звуки шагов, доносившихся из гаража и с каждой секундой становившихся всё громче. — Не кати шары к девчонкам не твоего уровня. Его тёмные глаза налились удовольствием, и в них проскочила новая пелена понимания, сменившаяся чем-то вроде восторга — словно он только что попробовал что-то, что не только вкусно; что превзошло все его ожидания. От него перенималось абсолютно противоположное настроение от того, чем делился грёбанный Король Луи из гаража. —Зачем ты припёр свою сумку? На ночь ты не останешься.  —Э-э, я несколько дней дома не был, если быть честным. —Чт… Господи, Акс. Финальная нота затянувшейся тишины прозвучала, когда мы подошли к входной двери. Я уже хотел спросить этих двоих, с каких это пор забрать кого-то из гаража поблизости занимает целых пять минут, как увидел, что Кенни облокачивается на стену, а на лице его очки в чёрной раме.  —Ты снял линзы, — я произнёс это так, словно обвиняя его в чём-то. Грязно-жёлтые брови Кенни поползли наверх, рассекая лоб чёткой полоской морщины.  —Глаза пересохли.  Что ж, это, блять, логично. «Да в чём твоя проблема, Эрик?» — подумал я и покачал головой. Насрать. —Насрать. —Мы идём на улицу? — спросил Стэн. —Нет, Картман хотел рассказать нам о тех цветах, выброшенных на крыльцо.  —Ох, — Стэн повернулся к ученику средней школы. —А ты у нас?.. Аксель держал дверь одной рукой, а второй помахал Стэну. —Зови меня Аксель, Господин Президент! — Маленький засранец.  —Господи! — выругался Стэн, спускаясь с крыльца. — И это всё, что обо мне знают люди? —Что ж, это и… ну кто мог забыть о той геройской миссии с отложением секретного говна в священный писсуар? —Вот дерьмище. —Заметь, это не я сказал. Я кратко глянул на след от блевотины, который нельзя было спутать с чем-то другим, поэтому разглядывать его подольше, чтобы подтвердить мои подозрения не имело смысла. Я покинул дорожку и направился на задний двор по мокрому газону.  —А я и в этом году установил мировой рекорд в Guitar Hero, но всем почему-то плевать, — сердито пыхтел Стэн. —Потому что Guitar Hero теперь считается гейской парашей, чел… ты лучше прекращай об этом говорить.  Я же говорил, что они найдут общий язык. Они оба, и Стэн и Аксель, имели неоценимый опыт в исследовании самых тёмных и мрачных черт Южного Парка, и из-за этого два их очень непохожих характера смогли приспособиться друг к другу благодаря циничному юмору, присущему им обоим. Они уже пинались — словно старые друзья, не имеющие границы между тёплой дружбой и жестоким насилием, — пока мы поднимались на холмик к забору, открывающему доступ на мой задний двор. Я повозился с калиткой и толкнул её от себя, направляясь к линии деревьев. Кенни пристроился рядом со мной. —А где твоя мама? —Ты совсем не умеешь ходить нахуй, МакКормик. К чему такие вопросы?  Он проигнорировал мою грубость. —Те счета копятся с сентября, чувак. —Она в Лос-Анджелесе по работе, ясно? Отвали. Я вспомнил, как приказал Акселю заткнуться, и понял, что переборщил, — я и сам хорошо справлялся с чморением Кенни, пока никто не видел, Акселю до меня как до Луны пешком.  Если мои подозрения были верны — и я каким-то образом состоял сильную эмоциональную связь с Кенни, вагинальные бородавки ему в рот, МакКормиком, и теперь сюжеты его многочисленных самоубийств заполняли мои сны, тогда первым делом мне нужно было найти в этом гармонию: удерживать его панику, не позволяя ей перекинуться на меня. Чтобы добиться этого, я делал всё, что было в моих силах и не переходило границы дозволенного. Однако теперь ему, казалось, нравилось рисковать, и так много вещей всё ещё пугало его, заставляя убегать и прятаться — плохие дела, взятки, споры. Лишь вопрос времени, как скоро назойливый блондин споткнётся о камень преткновения и найдёт в грязи клубок моих неправильных решений.  Тяжело выращивать в себе задиру, ещё тяжелее вырастить себя, чтобы эту задиру придушить. Конечно, это было гораздо тяжелее, чем проснуться однажды — понимая, что ты придурок и никто не любит тебя. Это осознание мне навязали. Всё началось, когда мы отдалились друг от друга в средней школе, а потом и мама начала пропадать, вероятно, чтобы отдохнуть от меня. Я уже знал её холодную отстранённость таковой, какой она была, но кормил себя эликсиром отрицания. И наконец, в порыве какого-то странного безумия, которому я старательно не передавался в одиночестве ранее, я начал исследовать свои воспоминания о своей матери и друзьях — я выбрался из зыбучих песков лжи, гламурного и манящего тумана отрицаний, иллюзий контроля — и предстал перед больной правдой, которую я отрицал, но против которой никогда не боролся: я придурок, никто не любит меня. И, наверное, проходя по этой линии судьбы, во время этого изнуряющего процесса, я заболел; отстранился от окружающего мира путём изоляции, я едва ли ел, спал, говорил — эта болезнь не проходила, копая, копая и ещё раз копая всё глубже и шире, разделяя тем самым мой разум и существо, что я видел в зеркале. По мере того, как мне становилось хуже, я начал замечать, что меня всё меньше и меньше волнует происходящее в физическом мире. Зарплаты, обязательства, мораль — что это, если не бессмысленный беспорядок? И какое облегчение я испытывал, очищаясь от прилипших частичек такого мира, теряя его во всё ещё копающих меня материях убийственной болезни! Почему Кенни должен был чувствовать так много в то время? И почему его эмоции теперь заполоняли моё сознание и яство изображениями жестоких смертей, часто приправленных кровавым месивом? Это нечестно. Я — наверное, я заслужил это. Наверное, я заслужил видеть, как мой дорогой друг умирает тысячи раз. «Нет», — не согласился я. Когда в средней школе случилась беда и меня исключили, ребята стали отдаляться от меня, и Кенни был единственным, кто всё ещё был со мной. Уголь обиды, кипевший в моём нутре, перерос в настоящий пожар. Только доведя человека до предела, можно было увидеть его истинную сущность. Какова же была истинная сущность Кенни? Бегущий. Почему я должен был спасти его сейчас? Он исчезал раньше, и, наверное, исчез бы вновь. Кенни поровнялся со мной, пока мы шли по мокрому газону, приближаясь к линии деревьев. Ну, изменённый он. Он почти исчез. МакКормик, что вернулся, не был точно таким же, как тот, что исчез, в конце концов. Кенни МакКормик, которого я знал, был не похож на того, кого я нашёл скрученным на парковке, но также он не был тем, кто проводил туры по местам обитания блядских медведей за небольшую оплату. Я начал принимать тот факт, что был не единственным, страдающим от подобных изменений. Знать, как играть в игру это одно, попробуй-ка выиграть, не помня даже, где находятся отвечающие за что-нибудь кнопки, как сейчас делал я. Честно говоря, мне до сих пор было трудно понять, почему Кенни в конце концов стал заботиться о Черве — и разве не в то же самое время я начал видеть такие сны? —Ладно, идиоты, позвольте представить вам одно из самых популярных растений в Колорадо, — сказал я, останавливаясь перед деревьями, в месте, видном из моего окна, в месте, со свеже перерытой землёй.  —Иван-чай, — сказал Кенни. —Неплохо, МакКормик. Не всё потеряно. —Он повсюду растёт на ферме Мёрфи, особенно в это время, во время лесных пожаров… —В таком случае, всем же ясно, что это никакое не дурное предзнаменование у меня на крыльце? Просто тупой кот, сожравший растение, которого в Южном Парке больше, чем грязи, и отравился, стошнив мне под дверь? Тайна раскрыта? —Я хотел сказать, ты, чел, должен признать, что это всё ещё очень странно, — Стэн толкнул Акселя локтем и они оба заржали, как пара воронов. Внезапно их смех стих. Я хотел отвести взгляд от маленького подобия могилки, но не смог. Несколько длинных росточков иван-чая тянулись к небу прямо из перерытой земли. Цвели они свисающими колоннами крошечных цветочков, а окраска их была такой нежной, что казалось прозрачной под ярким вечерним закатом. —Я назвал его хорошей кисой перед смертью. —Как он умер? — спросил Стэн. —Не так, как я ожидал, — ответил я. Когда находишься рядом с мёртвыми, тишина ощущается особым образом. Однажды я увидел фотографию, которую сделал отец Кенни: на ней были они с сыном и олень, которого они же и подстрелили. Стюарт сказал, что никогда больше не будет так фотографироваться, ибо это то же самое, что и «позировать с щенком, истекающим кровью». Я вспомнил, как мы с ребятами в первый раз пошли ночевать на кладбище, чтобы проверить свою смелость. Находясь на западной границе, Колорадо разделяло эту хиппарьскую цель, поставленную перед Америкой: цивилизация должна была быть выбита из земли вручную, плугом, железной дорогой, чем угодно, и многие кладбища всё ещё были усеяны могилами самых первых поселенцев. Не знаю, что я ожидал найти, помню только, как мои новенькие кроссовки погрязли в тягучей грязи на пару дюймов, и как думал о том, какая жалость, что пока человек жив, весь мир ему слишком мал; когда же он мёртв, достаточно и могилы, и ему приходится лишь ждать, пока тягучая грязь не поглотит его целиком, полностью. Некоторые остатки под моими ногами могли лежать там столетиями, некоторые лишь месяцами. И все до единого погребены в шести футах от меня, усыпанные тягучей грязью. —Человеческая речь под завязку набита эвфемизмами, когда они говорят о смерти. «Дайте ему отдохнуть», говорят они. В ветеринарной клинике мне сказали, что это лучшее решение, это этично. «Уложите её спать», говорили они. Он был старым, понимаете? Мистер Китти. У него были всяческие болячки в печени, ужасные анализы, под конец он оглох, а один его глаз ослеп… вот и всё.  Я помолчал минуточку, а потом продолжил: —Я наблюдал, как ему вводили препарат. Мне сказали, что он будет циркулировать по кровеносной системе даже после того, как он умрёт, чтобы вывести наружу весь воздух. И вот он я, в этой уютной комнатке смерти в ветклинике, наблюдаю за моим котом, моей собственной тенью, следовавшей за мной на протяжении пятнадцати блядских лет, наблюдаю, как его тело содрогается, а изо рта выходят хриплые звуки, похожие на пердёж. Я серьёзно… звук, будто жопу просто разрывает… и знаете, что? Я опять помолчал. —Я рассмеялся. Я чуть не умер от смеха в той комнатке. Это было ужасно. Я будто читал что-то из Кафки… будто бы я снаружи, и наблюдаю, какой же говнюк тот чувак изнутри.  Горе это не резервуар, это фонтан. И каждый раз, когда он поглощает вас, — вольно или невольно, — из земли вырывается ещё несколько, чтобы занять его место. Теперь я по-другому воспринимаю смерть. Мистер Китти умер, и с ним умерло 15 лет моей тайной истории детства — он был целым магазином воспоминаний, в в котором я был постоянным клиентом столько, сколько помню себя — сколько ночей я провёл с ним, лёжа в кровати с фонариком, накрывшись с головой одеялом и размышляя о новых планах о мести и восстановлении справедливости? Сколько времени мы провели, отлёживаясь в кровати в субботу утром, игнорируя напоминания мамы о том, что пора вставать, сколько моментов мы запечатлели, глядя друг другу в глаза? — несмотря на это я знал, что моя собственная память несовершенная и тщеславная. Возможно, что Китти был лишь очередной ложью, что я выдумал для себя и своей иллюзии о том, что могу быть любим. А последним и самым ясным моим воспоминанием было его тело и пердёжные звуки, пока он задыхался. Ведь таковой представляло смерть Западное общество, борющееся за право животных на лёгкую смерть, верно? Шутка о пуках во время чьей-то смерти была также неэтична и богохульна, как и его смерть. Смерть это комедийный диалог, непринуждённый разговор между нашим и лучшим мирами. Мы смеёмся потому, что что-то выглядит или звучит неловко, или просто не очень правильным, но забываем, что всё прописано до последней мелочи — и без участия обоих миров этих мелочей бы не существовало.  Рука Кенни, проникшая под капюшон толстовки Тедди, одетой на меня, была тёплой. Пять точек давления играли роль спирографии, проводясь по моим лопаткам.  За линзами его глаза казались серыми. Я подумал о том, когда наступит момент, когда останемся лишь мы вдвоём, — если такое вообще будет. —Это мрак, чел, — выдавил из себя Аксель. Стэн кивнул, соглашаясь. Не в этом дело. Я дёрнулся от прикосновений Кенни.  —Пошли. —Это иван-чай, хорошо? — крикнул я напоследок. —Помните об этом.