Полюби меня на языке цветов

Победа еще будет за мной — зверобой.

      Любовь и ненависть как два полюса на компасе, вы знали? Любовь как север, а ненависть — юг. Держа за руку любимого человека, вы с гордо поднятой головой уверенно шагаете на юг, ваша стрелка любви ни на миллиметр не колеблется, бесприкосновенно находясь на своем месте. Но стоит вам или вашему партнеру оступиться, споткнувшись о возникший на пути камень, один из вас обязательно обернется.       От любви до ненависти один шаг, говорили они.       От любви до ненависти один поворот стрелки компаса в противоположном направлении.       Антон думал, что Арсений верно двигался в сторону юга — сторону любви — держа за руку Антона. Флорист вел Арсения, доказывая, что мужчина способен на любовь. Но Арсений по инерции обернулся, когда Антон зацепился за камень, разорвав физический контакт. Флорист искренне не понимал, когда успел сделать что-то не так, когда под ногами возникло препятствие...       ... когда Арсений поменял направление стрелки компаса.       В сторону ненависти.       Арсений ненавидит Антона — это было видно невооруженным глазом, и глупо было с пеной у рта доказывать обратное.       Антон готов был задохнуться на месте от несправедливости. Ну конечно же, проще поверить своим глазам, чем постараться разобраться в самой ситуации.       В отличие от Арсения, добрые люди, не успевшие прогнить до мозга костей, в этом мире еще остались. Женщина средних лет, увешанная множеством украшений, которые значительно прибавляли ей возраст, затормозила возле флориста и согласилась за бесплатно его довести до города. Если бы не она, Антон так и блуждал бы до позднего вечера по трассе и то не факт, что дошел бы до черты города.       — Сбежал от ворчливого владельца хором?       — Да... Нет... Ну почти да... В общем скорее нет, чем да.       — Я поняла, — женщина тепло смеется. — Кем работал? Похож ты на садовника.       — Уже никем, — Антон вздыхает, рассматривая мелькающий за окном пейзаж.       До боли обидно, что все так получилось.       Антон даже не замечает, когда машина въезжает в город и останавливается в одном из районов.       — Дальше ты сам, — женщина мягко улыбается, непрозрачно намекая, что Антону пора бы и выйти.       Плевать, что Антон выглядел странно, по-прежнему находясь в рабочей одежде, что на него косятся прохожие, и оборачиваются любопытные дети.       Плевать на поднявшийся ветер, продувающий легкую футболку.       Плевать на то, что день постепенно склоняется к ночи, а на улицах зажигаются фонари.       Антон знает, куда направляется, перебирая ногами о тротуару. Его терзают сомнения, что успевают грубым комком застрять в горле, царапая его чуть ли не до крови, когда он нажимает нужную кнопку на панели в лифте. Верный этаж, квартира, вдох-выдох, стук...       — Антон?       — Я могу войти? Пожалуйста...

***

      — Я думал, у тебя не осталось его вещей.       Антон засовывает куда подальше свои сомнения, потягиваясь с утра в чужой пижаме.       — Я тоже. Откопала в недрах шкафа каким-то чудесным образом. Завтрак?       — Не откажусь.       Флорист жмурится от яркого света, заливающего просторную кухню, залезая на барный стул с темно-зеленой бархатной обивкой.       Фигура девушки маячит перед глазами, бегая по разным углам комнаты. Антон искренне не понимает, чем он заслужил такую замечательную подругу. В его жизни сплошь и рядом люди, желающие испортить ее, но эта девушка словно луч света среди темных туч. Антон невольно ластиться к ней как котенок, которому не хватает любви.       Потому что это Оксана. Оксана как старшая сестра. Оксана всегда выручит. Оксане можно доверять. Оксана никогда не предаст.       — Может быть, расскажешь? — заводит разговор, смотрит в упор пронизывающе, насквозь, а вилка в руках начинает дребезжать под напором.        Антона трясет. До лихорадки трясет. Кусает щеку изнутри, опускает голову и старается ровно дышать — слабая попытка спрятаться.       — Когда неожиданно стучится в дверь твой друг, просится внутрь, как побитый щенок с поникшим взглядом, — ну знаешь, тут и дурак догадается. Меня не проведешь, Антош.       — Даже не знаю, с чего начать, — вздыхает, но головы не поднимает — боится, что не поверит. — Давай лучше опустим этот разговор? У меня... все хорошо, — с трудом выдавливает, переступая через себя.       — Если бы мы были на конкурсе «лучший лгун 2021» ты бы занял последнее место. Не пытайся казаться сильным — у тебя не выходит.       Антон понимает, что не отвертится, и как бы он не пытался скрыть утренний инцидент — разговор его догонит по горячим следам, прыгнет на спину и безжалостно сдавит горло. Он будет сжимать нежную кожу шеи, пока губы будут рвано хватать воздух, и не отпустит, пока Антон не решится все рассказать.       — Молчи, молчи. Но я с легкостью могу позвонить Арсению, хочешь?       — Нет.       Флорист вскакивает и начинает нервно наворачивать круги по комнате.       — Тогда что происходит? Я не понимаю.       — Да что тут понимать, Оксан? Ты меня извини, но Попов редкостный мудак, единственный такой в своем роде. Не особняк, а цирк, где он главный клоун. Ты представляешь, он обвинил меня в том, чего я не совершал — в изнасиловании!       Хватка ослабляется, и Антон заглатывает комьями воздух, обретая способность дышать, запускает пальцы в волосы, оттягивает их. Оксана хмурится, наблюдая за взорвавшимся, как бомба ускоренного действия, флористом, — у него губы, искусанные до крови, бегающий взгляд и вздымающаяся от злости грудь.       Девушка знакома с флористом чуть больше года, но успела изучить все его повадки вплоть до мелочей: с виду милый, спокойный парень, но стоит его задеть, как он взрывается, выплескивая всю накопившуюся злость разом на окружающих.       — Ты сейчас серьезно?       Антон смотрит на нее, мол «Как ты сбежала из палаты, уважаемая?»       Да, Оксана не верит, ведь в ее представлении Арсений не мог обвинить на пустом месте флориста, а Антон не был способен на такие ужасные вещи. Антон хороший.       — Не веришь, знаю, — уголок губ приподнимается в кривой усмешке. — Нет, я просто сам сбежал, придумал эту байку, чтобы впоследствии повесить на твои ушки лапшу. Черт возьми, никакого изнасилования не было вообще!       Оксана понимающая, даже слишком, а еще жутко заботливая и просто замечательная подруга — именно такие люди в таких ситуациях достают из верхнего выдвижного шкафчика кухни прозрачную бутылку с темно-коричневой жидкостью и ставят перед собой два стакана.       И Антон понимает, что разговор будет долгим.

***

      — Эта Маша никогда не внушала особого доверия.       Оксана морщится, делает последний глоток и тянется к бутылке.       — Я все понимаю, но тебе, пожалуй, хватит, — пресекает она Антона, когда тот, грустно подперев щеку ладонью, с намеком подвигает к ней свой стакан.       «Я давно не ребенок, взрослый уже.»       — Тебе девятнадцать, — Оксана словно читает мысли, а затем добавляет. — Да, ты сказал это вслух.       — Ой, а тебе двадцать семь. Пф, тоже мне — взрослая.       Антон по-детски дует губы, откидывается на спинку стула и руки на груди скрещивает — закрывается — а девушка лишь пожимает плечами.       — Зачем ей это вообще?       — Что? А... Не знаю... Хотелось бы самому узнать. Честно, — окольцованные пальцы вертят в руках пустой стакан, — уже плевать, что будет дальше.       — Ну уж нет, я так это не оставлю. Я позвоню ему и объясню, что вышла чудовищная ошибка.       — Ты что?! — взвизгивает, подпрыгивает на месте, а стакан чудом не разбивается, слишком громко соприкоснувшись с деревянной поверхностью стола. — Даже не думай! Оксан, — просит тише, губу закусывает и глаза строит щенячьи, — не надо, пожалуйста. Не думаю, что... это хорошая идея.       Оксана смотрит на него как на дурачка, нет, как на мальчишку из соседнего двора, предложившего авантюру, на которую ты соглашаешься, но он вдруг хватает тебя за руку, тянет на себя и глаза делает по пять копеек; «Даже не смей влезать в это: идея — дно.»       — Антош, серьезно? Мне казалось, ты сам хотел, чтобы было по справедливости, чтобы Арс понял, что ошибся.       — А ты хочешь мне испортить и без того дерьмовую жизнь? Уж ты точно представляешь, какие связи у него: при всем желании он позвонит куда надо, а я в итоге не смогу ни снять жилье, ни устроиться на работу. Возможно, он уже это сделал.       — Я с ним поговорю. Он поймет, все будет нормально, — уверенно хватает неподалеку лежащий телефон, а глаза Антона расширяются.       — Нет!       Случайное движение рукой, когда та тянется к фигуре девушки в попытке отобрать телефон, — и открытая бутылка покачивается, опрокидывается, а на белоснежной футболке уже расплывается темное мокрое пятно.       — Сейчас... — девушка куда-то убегает, а затем возвращается с чистой футболкой. — Иди срочно в ванную, а я пока все уберу.        Не утро, а непонятно что. Противная липкая жидкость, пропитавшая одежду, неприятно пахнет — Антон, конечно, мечтал искупаться в алкоголе, но не таким же образом. Брезгливо морщится, стягивает с себя чужую пижаму и со вздохом встает под душ, в котором он был совсем недавно.       Стук, крик, удар и другие непонятные звуки слышатся сквозь льющуюся воду, а Антон в недоумении замирает, поворачивая кран. Тишина. Показалось?       Тревожное чувство в груди не дает покоя, и флорист наспех вытирается полотенцем, натягивает одежду и вылетает из ванной.       — Оксана, у тебя все нормально? — оглушающая тишина сжимает сердце, ладони потеют.       На кухне по-прежнему растекается темная лужа, опрокинута бутылка, но никого нет.       — Окс, вот ты где!       Флорист подбегает к дивану в гостиной, на котором, в странной и не совсем естественной позе без сознания лежит девушка: глаза закрыты, в воздухе застыла рука, свисающая вниз, а от корней светлых волос по лбу стекает тонкая кровавая дорожка.       — Господи, что... что с тобой? — флорист с ужасом рассматривает макушку головы, побледневшее лицо и слегка приоткрытый рот с потрескавшимися от сухости губами. — Нет, нет, не может быть. Очнись, пожалуйста, — ладони трясутся от волнения, обхватывают голову, а большие пальцы мажут по нежной коже щек.       Антон не верит. Не верит, но продолжает трясти за плечи девушку, гладит по лицу, собирая грубые соленые капли, упавшие на него, — все тщетно.       — Это ведь не может быть конец. Почему ты не отвечаешь? Открой глаза, ну же...       Ладонь все еще теплая, очень легкая, почти невесомая, и флорист сжимает ее в своей, целует, что-то неразборчиво шепчет. Он умоляет Оксану подать хоть какой-то признак жизни — дернуть ресницами, шевельнуть пальцем или губами — но девушка будто его не слышит, продолжая бездыханно лежать на молочной, как ее кожа, обивке дивана.       — Надо позвонить в скорую, срочно.       Тело флориста дергается, он встает на ноги, немного пошатываясь от долго сидения на ногах, но его останавливает глубокий голос:       — Она жива, не парься, малыш.       Мерзкий холод пронизывает насквозь, а кожа реагирует на раздражение, покрываясь мурашками.       Антону знаком этот голос. Он спиной чувствует на себе внимательный взгляд, который пробегает с макушки до пят, очерчивает сжавшиеся кулаки, напряженные мышцы шеи и стриженный затылок.       — Как ты сюда попал?       Антон старается говорить сдержанно, четко, но нотки злости успевают проскользнуть — их моментально впитывает мужчина, и его ухмылка говорит сама за себя.       — Это все, что тебя волнует сейчас в данный момент?       Он играет, действует на нервы, выводит из себя. Флорист медленно разворачивается, встречается с твердой уверенностью радужки глаз.       «Уверенность в себе, уравновешенность и спокойствие. Голубой гиацинт.»       — Как. Ты. Сюда. Попал?       Мужчина в кресле ухмыляется вновь, одергивая полы пиджака. Его правая нога покоится поверх левой, неспешно покачиваясь, а на тонких губах играет самодовольная улыбка. Флорист косится на правую руку мужчины, сжимающую пистолет, который крутится меж пальцев.       Ком, возникший вдруг в горле, проглатывается с трудом.       — Пенсионерки уж слишком падкие на мужчин при деньгах. Особенно на тех, кто в костюмах. Особенно пенсионерки-консьержи. Стоять, — дуло оказывается ровно направленным на тело флориста, стоит тому сделать шаг влево. — Ц, я тебе не разрешал двигаться.       — Что т-ты с ней с-сделал? — запинается, дрожит, а идея держаться стойко с треском проваливается.       Мужчина немного приподнимается, усаживаясь поудобнее, и подпирает голову кулаком свободной руки, со скучающим видом продолжая удерживать оружие в другой. Для него это все игра, так, развлечение для богатых. Захотел поиграть в преступника и жертву. Он знает, что сможет отмазаться, запихнув за пазуху правоохранительным органам, адвокату, судье — он сделает все, чтобы остаться безнаказанным.       — Ничего особенного: просто приложил к ее светлой головушке этого чудесного паренька, — улыбается тепло, ласково поглаживает оружие, как кота, уместившегося на широкий подлокотник кресла. — Кажется, немного не рассчитал. Извини?       — Ах ты ж... — флорист делает большой выпад вперед, норовясь стереть с лица собеседника идиотскую улыбку, но тот его опережает.       — Тише... — холодный ствол упирается прямо в живот флориста, отчего тот нервно сглатывает. Несмотря на то, что он был выше мужчины, он чувствовал себя маленькой гусеницей, которую тот способен раздавить каблуком.       У Антона мозг есть, он всеми существующими и нет извилинами осознает, что мужчина не шутит, хотя каждой клеточкой кожи ощущает бешеный адреналин и азарт, захватившие тело напротив, и что лучше лишний раз не рыпаться, а подчиняться.       — Что ты хочешь? — шепчет, сглатывает вязкую слюну, старается вместе с ней проглотить и страх, но тот оказывается сильнее: крепко цепляется за внутренние органы, сжимает их, противно хихикает. Он знает, что сильнее Антона, а флорист, в свою очередь, не может не согласиться.       — Вот так бы сразу. Сел.       Ошарашенный властным тоном, Антон подчиняется, пятится назад, натыкаясь в другое кресло и падает в него, подталкиваемый дулом пистолета. Кольца с силой вжимаются в мягкую обивку, когда длинные пальцы со злостью сжимают ее до побелевших костяшек пальцев. Мужчина медленно, словно растягивает удовольствие, скользит кончиком дула по гладким ногам девушки, поднимаясь все выше и выше.       — Не смей к ней прикасаться и пальцем! — флорист вскакивает, за что получает удар в живот.       — А я пальцем ее и не трогал. Ты почему такой непослушный, а? Тебе русским языком было сказано сидеть и не двигаться. При надобности я бы забрал у тебя и способность дышать, да вот руки марать раньше времени не хочется. Не зря Граф тебя выгнал. Ты ведь у нас, оказывается, еще и насильник.       — Я никого не трогал, — откашливается, упираясь ладонями в прохладный ламинат. — Это все часть твоего плана была. Еще и Машу в него втянул. Вот только зачем?       — А ты не такой уж и глупый, малыш. Маша, Маша... Она идеально умеет играть ревнивицу, не находишь? Жаль, что на большее не способна. Глупая, легко было втереться к ней в доверие, манипулировать и делать все, что я захочу. Думаю, она больше не нужна мне. Подстроить суицид довольно просто, а Граф слишком дорожит своей репутацией, чтобы привлекать внимание прессы, так что никто ничего не узнает. А что касательно конечной цели плана... Я тебе расскажу о ней чуть позже, идет? Но только если ты будешь хорошо себя вести.       — Да пошел ты, — сплевывает Антон, за что получает удар ногой по голове. Он скулит, прикрывает голову и ерзает по полу.       — Ну нет, так не пойдет. Мы ведь договорились, — Матвиенко присаживается рядом, рассматривая скрючившегося от боли Антона.       Мужчину заводила эта игра, пускала адреналин по крови, бодрила не хуже, чем самый крепкий кофе. Причинение кому-то боли доставляло то еще удовольствие, от которого хотелось урчать и наслаждаться подольше.       — Успокоился? — спрашивает, когда Антон перестает брыкаться и лишь тихо скулит. — Умничка. А теперь слушай внимательно. Ты должен убить Арсения.        Антон давится воздухом и снова заходится в кашле.       — Ч-что? — поднимает полные шока глаза на водителя, который без интереса рассматривает свои ногти и пожимает плечами.       — Ты все правильно услышал, малыш, — встает. — Ты ведь хочешь быть посвященным в мой план? Придется для начала согласиться.       — Я не собираюсь на это подписываться ни при каких условиях, как бы тебе это ни было выгодно. Да и где было такое, чтобы сначала соглашались с планом, и только потом узнавали его подробности?       — Лично для тебя будет выгода от его смерти, уж поверь. Остальное тебе знать нежелательно, — Матвиенко вертит какую-то позолоченную статуэтку обнаженной женщины, сидящей в позе лотоса.       — Почему ты так уверен в своих словах?       — Думаю, что ты в скором времени сам это узнаешь, — он хмыкает и ставит обратно на полку фигурку. — В очень скором... — задумчиво добавляет, поправляет хвостик на голове в висящем рядом зеркале и почесывает щетину пистолетом. — Так что, согласен?       — Ни за что. Я не буду это делать.       Матвиенко смеется, будто флорист сказал глупую шутку.       — Сделаешь, иначе... — мужчина делает паузу и подносит пистолет к голове продолжающей лежать без сознания Оксаны.       — Не трогай ее!       Антон получает новый удар в живот, стонет, сжимается от боли, пока из глаз текут слезы. Он ненавидит Матвиенко, ненавидит Арсения, ненавидит свою жизнь. Он не понимает, почему все это происходит именно с ним.       «Что я сделал в прошлой жизни не так, что Бог решил оторваться на мне в этой? Чем я все это заслужил?»       — У тебя нет другого выхода, малыш.