Полюби меня на языке цветов

Чувства в моей душе бушуют — водяная лилия.

      Сергей Матвиенко всегда хотел лучшую жизнь, наполненную яркими красками. Родители его старались воспитывать хорошим и добрым мальчиком: не пить, не курить, не применять насилие, не врать и еще множество «не». Он восхищался ими и при любой возможности хвастался перед другими, а также любил до безумия. Он рос светлым мальчиком, готовым в любую минуту прийти на помощь. Его уважал весь двор, соседские бабушки часто дарили конфеты и трепали за пухлые щечки. Вот только он ненавидел конфеты и свои щеки, как и одноклассники.       «Эй, толстый» было частым прозвищем мальчика. Но он все равно улыбался обидчикам, потому что так учили, делал вид, что у него все хорошо, а по ночам плакал, кусая подушку. Он отказывался от еды, любезно приготовленной мамой, тайно отдавал бродячим псам и дворовым котам, лишь бы не есть. А конфеты, которые каждый день находились в его карманах, выбрасывались в уличные мусорные баки. Но все равно тяжело было отказываться от еды, которую так любишь.       А потом в уличной клубме нашли мертвую кошку.       Мальчик вырос, встретил Арсения. Сдержанного, уверенного в себе, до ужаса богатого. Матвиенко захотелось стать таким же. Беря пример с Арсения, Сергей закалял характер, и, в скором времени, перестал быть тем мальчиком, плачущим по ночам. Сейчас он мог спокойно поднять руку на девушку, пригрозить или шантажировать.       Жалко ли ему было Антона, скрючившегося от нанесенных им же ударов? Нет. Ни капли. Для него это было все так... м-м-м, просто, легко, как два пальца об асфальт.       — Выход есть всегда.       — У тебя его нет. Твоя жизнь просто ничтожна, ты в этом мире никто, так, пылинка, которую легко смахнуть и забыть. Тебя не замечают в этом городе и никогда не заметят, ты ничем непримечательный флорист, собирающий букеты. Нам так повезло, когда ты попал в особняк.       — Нам? — Антон недоумевает, переспрашивает. Значит, кто-то действует в паре с водителем, и, кажется, ни о какой Маше и речи не может быть.       — О да, нам. Мне и Сергею Александровичу, отцу Арсения.       Комната начинает кружиться перед глазами, а ноги превращаются в две ватные палочки, стоит Антону подняться на них, которые при легком движении готовы сломаться. Он ни черта не понимает. Не понимает, что творится, как эти двое связаны и зачем им это.

***

      Матвиенко отбивал ритм мелодии по рулю, ожидая Арсения. Тот был на важной встрече с будущим партнером для своего цветочного бизнеса, пока водитель мирно ждал его в машине. Сергей вышел подышать и размяться, вместо бесцельного просиживания пятой точки на кожаных креслах, когда на соседнее парковочное место подъехало дорогое авто с тонированными стеклами, одно из которых, а именно заднее, благополучно опустилось, показывая лицо пассажира, которого Матвиенко ну никак не ожидал увидеть.       — Вы? Что вы тут делаете?       — Лучше сядь в машину и не шуми.       — Сергей Александрович, что-то случилось? Прошло десять лет после нашей встречи. Вы же ушли из дома, насколько я знаю, и только сейчас решили объявиться. Почему вы решили увидиться со мной, а не с Гра... вашим сыном? — спросил Матвиенко, стоило ему забраться на заднее сиденье.       — У меня к тебе деловое предложение. Не беспокойся, — успокоил его мужчина, когда тот покосился на водителя. — Я за него ручаюсь. Дмитрий, будьте добры подождать десять минут снаружи.       — А-а...       — Арсений вернется нескоро, будь уверен, — мужчина кладет между ними пухлый белый конверт, и Матвиенко косится на него, облизывает губы. — Начну с того, что я долго думал, как бы мне отобрать особняк и бизнес Арсения. Сам понимаешь, он просто так ничего не отдаст, мы оба влиятельны. Тогда я решил, что смогу получить все лишь через его смерть.       — Вы что? — глаза Матвиенко округлились, а страх начал заглатывать его. — Он же ваш сын!       — Я так уже не считаю. И думаю, что он тоже не считает меня отцом: прошло порядком десять лет, за это время утекло слишком много воды, мы стали чужими друг другу. Не думаю, что общая ДНК — это большое препятствие на пути к цели, — мужчина говорил спокойно, будто рассказывал, как прошел день.       Матвиенко слушал и все больше ужасался. Он знал мужчину очень давно, да, он был строгим, твердым в своих решениях и всегда стоял на своем. Но Сергей никогда бы не подумал, что отец Арсения мог пойти на убийство собственного сына.       — Я не буду этого делать, — оттягивая галстук, промямлил водитель Арсения.       — Я знаю, кто это сделает, тебе просто нужно подтолкнуть этого человека, вот и все.       — Но почему я? И кто этот человек? Почему вы так уверены, что он это сделает?       Мужчина засмеялся.       — Нам троим будет выгодна его смерть. Ты разве не устал быть на побегушках?       Матвиенко задумался. А ведь отец Арсения прав: ему давно осточертело это все. Он устал возить его Величество. Да, это его работа, но когда Арсений предложил ему ее, он не смог отказаться: приличная зарплата, дорогое авто, комфортные условия проживания — как от такого можно было отказаться? Но кто ж знал, что в комплекте шло и прекращение их многолетней дружбы. Арсений обращался с Сережей как с остальными: отчитывал, ругал, тыкал носом в ошибки, а общение было исключительно деловое. Матвиенко хотел лучшую жизнь, и вроде даже ее получил, вот только последствия были крайне плачевные.       — Кто этот человек, в котором вы так уверены?       — Он попал к Арсению в особняк вчера. Зовут Антон.       — Но ведь он простой флорист, который и мухи не обидит.       — Его фамилия Шастун.       Матвиенко подавился воздухом, закашливаясь. Мужчина, сидящий рядом, удовлетворенно хмыкнул, когда до водителя дошло осознание, кто же такой этот Антон Шастун. Тот вдруг стал серьезным, взял конверт и твёрдо произнёс, смотря прямо в глаза:       — Я согласен.

***

      Сергей возвращается из воспоминаний, наблюдая за удивлением, возникшем на лице Антона.       — Зачем ему смерть сына?       — Это хороший, но глупый вопрос для такого как ты, — кивает. — Умный малый, а два плюс два так и не научился складывать, — смеется, когда спустя некоторое время Антон громко икает от сразившей наповал мысли. — А я уже успел ошибиться в тебе, пока ты рассуждал.       — Но зачем это тебе? Ты просто захотел побольше денег?       — И да и нет, — подкидывает в воздухе пистолет, ловит, а затем снова повторяет. — Я просто устал, а ты еще не настолько близко узнал Графа, чтобы отказывать себе в удовольствии.       Как можно убить человека? Это же тяжелый груз, который ты будешь носить на своих плечах всю оставшуюся жизнь. Мысли хаотично крутятся в голове, от них болит голова, и Антон их озвучивает, когда Матвиенко хватает с кофейного столика из вазы яблоко и надкусывает его.       — Что за детский лепет, малыш? Вот представь, что ты можешь сделать так, что человек, которого ты ненавидишь, раз и растворился. Пух, — собирает пальцы вместе и раскрывает их, разводя в сторону, — и все. Его больше нет и никогда не будет. И жизнь твоя прекрасна без него.       — Ты конченный псих, — шепотом произносит флорист, качает головой и губы пересохшие облизывает.       — Какой есть. Лови.       Антону некомфортно, неприятно, а еще страшно, у него перехватывает дыхание и поджимаются коленки, когда холодное оружие оказывается в руках. Он бросает его под ноги и отпрыгивает с криком, будто как от пиявки или крохотного насекомого, некстати прицепившегося к рукам. У Антона в бешеном темпе колотится сердце — вот-вот выпрыгнет из груди — и он может поклясться, что Матвиенко слышит его, как и громкую отдышку флориста, словно тот пробежал марафон.       — Я тебе снял неподалеку квартиру. У тебя пять дней. Время пошло.       Антон не сразу соображает, что Матвиенко ушел, по-прежнему глядя на пистолет, как на инородный объект, и не сразу понимает, что за возня сбоку от него.       — Антон?..       Слабый голос доносится с дивана, и флорист возвращается в реальность. У Оксаны глаза мутные, она смотрит куда-то сквозь и пытается сесть. Антон в панике запихивает холодное оружие себе назад за резинку штанов, стараясь не думать, как оно обжигает кожу поясницы.       — Оксана, боже, ты очнулась, — помогает ей встать, бережно держит за плечи и шепчет ласковые слова. — Вот так... Да... Садись... Аккуратней...       — Что произошло? — хватается за голову, глаза закрывает и говорит почти шепотом. — Я открыла дверь Сереже, а потом... Ох, не помню...       У Антона холодеет все внутри и сердце в пятки уходит. «Соображай, соображай.»       — Не было никакого Сережи. Я вернулся из душа, ты лежала на полу.... Видимо, ты случайно поскользнулась на луже коньяка, который я разлил. А потом я перенес тебя на диван и...       — Тсс, ай, — шипит девушка. — Это что, кровь? — Оксана убирает ладонь от головы, и Антон видит, что кровь еще не успела свернуться, отпечатавшись на пальцах.       — Я сейчас вызову скорую.       Главный врач, обрабатывая травму Оксаны, неоднократно спрашивал с нотками подозрения в голосе «а точно ли она упала, получив такой удар?». Антон утверждал, что именно упала и никак иначе, сто раз пересказывал выдуманную историю и даже уверенно кивал своим же словам.       Когда скорая уехала, Антон присел на край дивана и взял руку Оксаны, ласково поглаживая большим пальцем сжатую ладонь.       — Ты как?       — Жива — и это главное, — она невесело улыбается, придерживая повязку на голове и шипит, когда та соприкасается с раной. — Вот и куда я такая выйду на улицу?       — Я буду помогать тебе менять повязку.       — Даже не смей утруждать себя в этом. Я справлюсь, правда, — сжимает руку флориста в ответ. — Я, наверное, посплю. Ты звони, если появятся новости.       — Обязательно.       Внутри что-то обрывается, когда Оксана смотрит доверчиво и открыто, а Антон чувствует себя предателем. Он не должен был ввязываться в это, не должен был подвергать опасности подругу, не должен был ей врать. Антон врет не только ей, но и себе: он думает, слепо надеется, что все образуется по взмаху волшебной палочки, что он не перейдет черту, что никто не умрет. Но реальность другая, совершенно другая: жестокая и беспощадная, готовая всеми силами запутать в своих сетях.       Он ввязался в это только ради Оксаны. Он обязательно спасет ее, себя и Арсения. Несмотря на все, что сделал Арсений, Антон не считает, что тот заслужил смерть. Никто ее не заслуживает.

***

      Антон шагал между бетонных плит в поисках нужной, крепко сжимая две астры. Он волновался, и даже слишком, хотя прекрасно знал, что смысла не было никакого. Он не был здесь целых шесть лет, но прекрасно помнил, куда нужно было идти.       — Привет мам, пап.       Банально выгравированная надпись курсивом «Помним. Любим. Скорбим. От родителей и детей.» вызывает приступ слез, но Антон старается держаться. Старается, даже когда кладет пару цветов на успевший покрыться слоем пыли мрамор.       — Я скучал. Ладно, это глупая фраза, учитывая, что я здесь лишь второй раз за шесть лет, — Антон задирает голову вверх, губу закусывает до крови и часто моргает. — Надеюсь, вам там хорошо. Я тоже вполне в порядке, — нервно смеется. — Хотя кого я обманываю: я ни черта не в порядке и никогда в нем не был. Знаете, мне выпал трудный выбор. Я надеюсь, вы меня простите.       Антон мог поклясться, что глаза родителей с фотографий смотрят на него с укором и прищуром, словно они все знают.       — Если бы вы были тут, ты, мама, печально покачала бы головой, промакивая влажные глаза салфеткой, а ты, пап, — переводит взгляд на другую фотографию, — похлопал бы меня по плечу своей тяжелой рукой и произнес свое любимое «справимся». Ты всегда так говорил, когда что-то происходило плохое. Но это другое, понимаете. Тут так не работает, — взъерошивает волосы пятерней, закрывает глаза рукой и тяжело вздыхает. — Я не смогу отобрать жизнь у кого-то вот так просто, как кто-то отобрал ваши. Я не такой. Я обещаю, что найду выход, правда обещаю.       Мертвенная тишина отчего-то успокаивает, даже убаюкивает, а вороны, что изредка издают звуки, совершенно не напрягают. Антону становится гораздо легче.

***

      — Этого стоило ожидать.       Антон хмыкает своим словам, рассматривая чересчур простую однушку. Больше похоже на логово преступника, который решил перекантоваться здесь, чтобы залечь на дно, прячась от полиции, чем на холостяцкое жилье. В принципе эта квартира не так уж сильно и отличалась от его прошлой. Антон проходит в единственную жилую комнату и кидает на диван фартук, в котором он буквально вчера выбежал за пределы особняка, и пистолет.       Пистолет, которым ему необходимо убить Арсения.       Флориста трясет от этой мысли, как наркомана без дозы. Он никогда не держал в своих руках настоящего заряженного оружия, даже по сути не совсем уверен, как им пользоваться. Берет его в руки и тут же откидывает — пистолет жжется, обжигает грубую кожу ладони, оставляет на ней красные отметины — нет, Антон не сможет.       Он вдруг вспоминает, тянется к карману фартука и достает из него помятый василек. Цветок успел подсохнуть, а лепестки скукожиться от недостатка воды. Антон невольно сравнивает себя с ним: ему тоже не хватает воды, чтобы освежиться и начать разумно мыслить. Флорист вертит между двумя пальцами стебель и сам краем глаза подцепляет очертания оружия. Один мудрый человек когда-то сказал, что цветы лучше пуль. А у Антона выходит наоборот. Именно цветы губят его и остальных. Может, одна пуля сделает его жизнь лучше, чем этот цветок, чей оттенок как назло напоминает дарителя.       Антон задумывается. Арсений точно знал значение цветка и хотел бы, чтобы Антон понял, что мужчина хочет сказать. Знал, подарил, а потом взял и выгнал. Смотрел с неприязнью и равнодушием, словно Антон для него никто.       Пистолет с грохотом падает на застеленный клеенкой кухонный стол, изображения цветов на ней противоречат друг другу по смыслу, и Антон закатывает глаза на странный выбор дизайна производителей — «кокетство» и «одиночество».       — Да уж, ты решил позаботиться обо мне, — Антон рассматривает содержимое далеко не пустого холодильника, а глаза разбегаются. — Прям реально позаботился, — достает жестяную банку холодного алкогольного напитка. — То, что нужно.       Пистолет чертовски притягивал к себе взгляд, и как бы Антон силился не смотреть, вновь и вновь возвращался к нему. Здравый смысл кричал, что это гиблое дело, что Антона обманывают, но коктейль из самых разных чувств одурманивал мозг и крепко связывал цепями рассудок, призывая к бездействию.       Антон, грязно выругавшись, закидывает начатую банку в раковину, и пенная жидкость мигом начинает вытекать. Скатывается вниз на пол, обхватывает колени руками и утыкается в них — ему тяжело, ему больно, ему страшно. Он просто хочет нормальную жизнь, как раньше. Где его крестная-фея, которая придет, положит голову к себе на колени, погладит по волосам в утешении, а потом сотворит ему карету, которая отвезет его в светлое будущее? Почему она не приходит? Что он делает не так? Если надо станцевать с бубном, выпить кровь девственницы, пробежаться голым по ночному городу — станцует, выпьет и пробежится, только, пожалуйста, сделайте так, чтобы все это прекратилось.       Но чуда не происходит, крестная-фея не приходит, и флорист продолжает хлюпать носом, уткнувшись в поджатые колени. А может, крестная-фея и приходит, когда квартиру заполняет трель дверного звонка.       Антон хочет провалиться сквозь землю, упасть с крыши или захлебнуться в ванне, потому что или жизнь его хорошенечко так стебет или он просто придурок, поверивший в волшебство. Человек на лестничной клетке смотрит на Антона, его глаза ужасно тусклые, почти бесцветные, словно их нарисовали дешевой акварелью, и теперь в них сложно было разглядеть прежнюю голубую радугу глаз.       — Так и будете смотреть на меня, как на восьмое чудо света, или пригласите внутрь? Не то, чтобы я имел желание заходить в ваше жилье... — брезгливо морщиться, и Антон чувствует какое-то родное тепло от этой эмоции.       — Заходите, конечно.       У Антона сердце в пятки уходит, подкашиваются ноги, а на губах почему-то играет глупая улыбка. Со стороны он похож на психа, хотя почему «похож», он и есть псих, когда в голове только и крутится одно: «Человек, которого я собираюсь убить, стоит со мной в одной комнате.»       Арсений мнется, старается не разглядывать обстановку и галстук нервно поправляет — видно, что ему совершенно некомфортно здесь находиться. Прихожая уж слишком тесная для двух человек, а еще темная, но Антон видит появившиеся мешки под глазами мужчины, опущенные уголки губ, примятость на белой рубашке и неидеально уложенную прическу.       Сердце пропускает удар при виде потрепанного мужчины, хотя было видно, что тот всеми силами пытался этого не показывать. Антон ловит мимолетное желание поправить лацканы пиджака, а затем провести по ним подушечками пальцев, ощущая грубую ткань под ними. Неловкость так и повисает большим грозовым облаком и никак не хочет рассеиваться. Арсений молчит, Антон молчит, но головы не поднимает, теребит кольца и ощущает прожигающий взгляд на себе.       — Антон, я хотел бы сказать вот что...       А Антон будто его и не слышит: он далеко от этого мира, у него в голове рой мыслей, и каждая жужжит, как пчела.       «Что он тут делает?»       «В соседней комнате лежит пистолет, с помощью которого я должен убить его.»       «Он что, пришел САМ сюда?»       «О боже, я собираюсь убить человека.»       Тем временем, Арсений продолжает сжиматься от неловкости, пытаясь что-то сказать:       — Мария призналась. Вы не виновны, поэтому я хотел... хочу сказать, что вышла ошибка, поэтому, — он набирает больше воздуха, — вы примите мои извинения?       Антон закрывает уши, в которых начинает звенеть. Он не хочет слышать, не хочет слушать Арсения и тот бред, что вылетает из его рта. Это не Арсений говорит, он так не умеет. Арсений другой, он не способен на извинения и признание своих ошибок.       Или способен?       — Василек.       Антон произносит, почти шепчет, всего одно слово, а мужчина уже успевает превратиться в один сплошной комок неловкости, а его щек успевает коснуться легкий румянец.       — Арсений Сергеевич, почему?       — Потому что это...       ...ошибка?       Читается в синеве, и собственная зелень потухает в миг, становится сухим сеном омерзительного желтого цвета.       Ложь, наглая ложь.       — Потому что...       Антон давит морально, давит словами, и Арсений ломается, когда флорист смотрит так: насквозь, зная, что мужчина нагло врет, боязливо прячась за собственными чувствами. Внутри все переворачивается от его взгляда, выводит все органы из строя и ломает ребра до тошнотворного хруста.       Антон не знает, зачем пытает мужчину, вытягивая из него правду, хотя сам ее прекрасно знает. Чтобы что? Удостовериться? Шантажировать? Рассказать всем? Не знает, но все равно выпытывает, ждет, просто потому, что хочется. Банально хочется знать, что...       — ...неравнодушен.       У флориста сердце совершает сальто покруче всяких профессионалов, стучит громко-громко, а потом приземляется куда-то в районе пяток. Антон всеми силами пытается его утихомирить, но выходит из ряда вон плохо, ладони предательски потеют от нахлынувших разом странных и новых чувств. Волнение, эйфория, возбуждение, дрожь, предвкушение.       Арсений такой... такой... Он как робкая лилия, искренние анемоны и неловкая фрезия в одном букете.       Мужчина вновь поправляет галстук и сглатывает, боясь реакции Антона. С каких пор он стал слабым перед другими? Наверно с тех пор, как понял, что его тянет к этому мальчишке с глазами цвета самой сочной травы, в ненавистных джинсах и со странными побрякушками на запястьях и фалангах. Тянет к его вспыльчивости, любви к цветам и эмпатии. Тянет к владению языком цветов, его нелепым фразочкам и описанию людей с помощью цветов. Гортензиево-базиликовая целозия — это ж надо было так придумать!       После того, как Антон ушел, Арсений ощутил, будто из особняка высосали огромным пылесосом все тепло, оставив леденящий холод и всепоглощающую пустоту. Арсений пытался сопротивляться, уверял себя, что это не привязанность, но вновь и вновь возвращался к представлению того, как флорист увлеченно рассказывал о языке цветов.       В оранжерее, несмотря на жару за ее пределами, было также холодно настолько, что казалось, розы тоже это ощутили и дружно все поникли. Арсений, зайдя в оранжерею, по привычке хотел понаблюдать за флористом, который каждый раз пугался появления мужчины. Но Антона там не было.       Есть получалось не особо: Арсений сразу представлял, как Антон с самым невозмутимым видом брал в руки неправильный прибор, пытался справиться с ножом, при этом смешно высовывая кончик языка.       Никак не получалось сосредоточиться и на бизнесе, и даже игра на рояле не помогла отвлечься, потому Антон, Антон, Антон. Антон неумело пританцовывал, когда мужчина играл. Антон наслаждался мелодией, закрыв глаза. Антон смотрел долго и неотрывно.       На душе было чертовски тоскливо. Переживание за другого, быстро бьющееся сердце и пожар в груди — эти чувства были для Арсения в новинку, и он даже успел подумать, что заболел. Заболел Антоном, конечно.       — Антон... — нотки мягкости неожиданно появляются в голосе мужчины.              — Да? — почему-то тихо отвечает флорист, не разрывая зрительный контакт.       Антон понял, что глаза Арсения просто потрясающие: внезапно стали яркими, с глубоким, неземным оттенком голубизны — они блестели в полутемной прихожей и освещали ее ярче самой высоковольтной лампочки.       Арсений будто пожирает зеленые глаза Антона, в то время как тот жадно впитывает каждой клеточкой тела этот огонь, отражающийся в зрачках напротив, старается запечатлить этот момент в памяти надолго.       Они не сводят друг с друга взгляда, и казалось, что время попросту остановилось. Не было ненависти и робости, забылось, что за стеной лежит оружие.       Оба думают что расстояние слишком большое. Арсений вместо ответа делает шаг вперед, первым сокращая его. Антон нервно глотает и делает на автомате шаг назад.       — Вы меня боитесь?       Шаг вперед.       — Нет, Арсений Сергеевич.       Полушаг назад.       — А врать - нехорошо.       Снова шаг вперед и полушаг назад. Арсений останавливается в полуметре от Антона, когда тот спиной врезается в стену. Антону кажется, что его сердцебиение сейчас слышно абсолютно всему миру, и это доставляет дискомфорт, особенно когда Арсений скользит взглядом в район солнечного сплетения.       Антон вдыхает и не выдыхает обратно. В легких совершенно не было места для воздуха, ужасно тесно. Мажет взглядом по длинным ресницам, странной форме носа, скулам (даже успевает позавидовать) и плавно соскальзывает на сжатые бледные губы. Арсений это замечает, наблюдает за пристальным вниманием к своему лицу и не может сдержать ухмылку.       «Позволь я...»       «Вы решили перейти на «ты?»       «Помолчи, пожалуйста.»       Антон успевает запечатлеть подрагивающий уголок губ, поднятый в усмешке, прежде чем ощутить их на вкус. Назад пути не было, когда явно ощутилась мягкая кожа, подрагивающая под напором — легким, несмелым, полностью противоположным Арсению.       Арсений понял, что погиб.       Антон понял, что утонул.       Арсений Антона не касается: целует неумело, немного даже по-детски — от такого поцелуя хочется смущенно хихикнуть, утыкаясь носом в плечо, — а руки держит за спиной. Антон свои же руки не знает куда деть: хочется, очень хочется вцепиться в плечи, сжать ткань пиджака, потому что ноги отказывают, не хотят держать, но страшно. Флорист пытается держаться за стену, скользит ладонями по ровной поверхности, но те уж слишком отвлекают, съезжая по обоям.       Наверное, мозг еще был способен соображать, заставляя Антона осознать всю ситуацию.       Пистолет.       Антон выпутывается из плена губ, скользит вдоль стены и отходит назад. Арсений дышит рвано и тяжело, губы красные и взгляд расфокусирован. Антон не дышит вовсе, с широко распахнутыми глазами пятится в сторону кухни.       — Я, ну...       Арсений интерпретирует это по-своему. Отказ. Он тут же надевает маску холодного безразличия, поправляет одежду и говорит жестко:       — Жду вас в машине. Соберите вещи. Поедете со мной обратно.       В ледяном тоне кабачки можно морозить. Или трупы. Или труп. Его же.       — Подождите.       Антон не соображает, что делает, когда залетает на кухню и хватает со стола пистолет.