Исправление генерала

      В покоях, окутанных ночной темнотой, горело три тусклые лампы, красиво выделанные под бумажные фонари. На высоких стенах висели фрески, и сюжеты на них простилались до самого потолка. Шёлковые панели, обвитые золотыми нитями, были им сопровождением. В углу на изящном столике вишневого дерева стояла музыкальная шкатулка из слоновой кости, должно быть, переполненная редкими украшениями. Вокруг неё, точно маленькая армия, были сложены глиняные и фарфоровые статуэтки, готовые к долгой поездке.       Древний портрет Ао Шуня в его истинном величественном обличии подобно мифическому образу висел на главной стене. По другую сторону от него стояла великолепная кровать с балдахином, на столбиках которого были вырезаны цветы лотоса. В изголовье кровати были сложены шелковые подушки ярких оттенков, а тяжёлое одеяло, небрежно скинутое на пол, было расшито жемчугом и драгоценными камнями. Шёлковые простыни бесконечными волнами растянулись по перине. Среди них, раскинув по кровати полотно золотистых волос, мирно спал южный принц.       «Постарайтесь не видеться с его высочеством. Чем меньше вы будете видеться до разлуки, тем лучше…»       Лю Бинмо нередко шёл кому-то наперекор. Но не всегда он делал это, зная, какими плачевными могут быть последствия. И всё же… Вот он, не сумевший одолеть самого себя, тихо ступал по ледяным полам, придерживая на поясе ножны меча. Само его появление здесь было спектаклем, безмолвным прологом к драме, которая вот-вот собиралась развернуться.       Босые ноги неприятно холодило, зато по каменному паркету удавалось ступать бесшумно. Тихий шелест шелковых одежд, касавшихся ног, был единственным звуком, который сопровождал его, когда он продвигался вглубь комнаты. Каждый его шаг был обдуманным и размеренным, как будто он шел по храму или месту поклонения, а глаза не смели оторваться от юного тела, раскинувшегося по постели.       Малыми шагами Третий Генерал осторожно подкрался к самому краю, и присел на него, про себя тяжело вздохнув. Тихий скрип перины донёсся до спящего, и его белые острые ушки робко дёрнулись. Светлые ресницы на веках у принца даже во сне чуточку трепетали, и приоткрытые губы манили к себе, умоляя отведать ту сладость, что осталась на них после съеденных перед сном сладких ягод. Пустое блюдце стояло на тумбе подле кровати, там же, где расположились позолоченные очки и курильница для благовоний. И пусть те были давно уже погашены, вокруг продолжал витать невесомый аромат ладана. Вдыхая его, Лю Бинмо любовался прекрасным принцем, будто тот был искусно вышит на самом прекрасном полотне: его грудь, окутанная лишь тонкой ночной рубашкой, робко вздымалась в такт ровному дыханию.       «Швы явно лишние», — подумал Лю Бинмо.       Хоть он и сидел на краю, но всё же кончиками пальцев осторожно поглаживал кончики золотистых волос. Локоны будто сами тянулись к его ладони, моля приласкать их, погладить, аккуратно намотать и распустить. Одна ладонь принца лежала над самой головой, вторая — на груди, прямо над сердцем, и её тонкие нежные пальцы тихонько подрагивали.       Лю Бинмо, рассматривая их, вдруг поймал себя на мысли, что никогда не сравнивал их со своими. Он был слишком занят, слишком нагружен, слишком вовлечён в собственные планы, чтобы обратить на такую мелочь должное внимание… Но теперь это вовсе не казалось мелочью. Его собственные руки были больше, грубее. Часто на них появлялись мозоли и раны. А запястье принца он мог легко обхватить двумя пальцами. Это были руки, не созданные для тяжёлого труда: будто все двадцать лет тяжкого рабского труда смылись с них одной волной, вновь сделав их нежными и очаровательными, почти женскими.       Лю Бинмо не верилось, что такая рука могла сжать его запястье до хруста. Всегда ли был его слуга так силен, или это тоже пришло с неизвестным «проклятием»?       Он не понимал, что могло измениться за время их похода по Северному Морю. Быть может, Шайбэй подхватил странную болезнь, подобно Вань Яну. А может, попав в родные драконьи края, в нём стала просыпаться природа. Или, быть может, так стало прогрессировать его безумие… Лю Бинмо знал только то, что теряться в догадках не стоит. Состояние Шайбэя теперь находилось под контролем Няо Лэйфы. И всё же он не мог справиться с растущими переживаниями. Если даже Третий Судья так встревожился, то с Его Высочеством происходит нечто действительно серьёзное, а его «господин» даже не мог узнать, что и почему.       Лю Бинмо, разглядывая чужое умиротворённое лицо, вспомнил, как охватила его паника, когда он в первый раз столкнулся с чужим состоянием. На мгновение — всего на мгновение — он в самом деле подумал, что ему могут навредить… Теперь за тот страх стало стыдно. Невинный юноша, уложенный на постели словно цветок зимней сливы на девственной белоснежной глади, так отчаянно жаждущий его внимания и ответной теплоты, с самой первой их встречи и по сей день оставшийся добрым и искренним, сияющим солнцем в тёмном царстве, ни за что бы не навредил своему господину. Даже если бы тот заслужил своей кары. Даже если бы он был рад её получить.       Поймав себя на мысли о том, что вновь, как в ту самую ночь воссоединения, он не сводит очарованного взгляда с чужого лица, Лю Бинмо верно понял про себя одну истину: с каждым разом этот дракон становится всё красивее. Словно расцветающий цветок груши на заре весны. Его кожа становилась всё светлее, а лёгкий румянец на щеках стал вечным гостем, даже сейчас, во сне, украшая круглое личико; его волосы блестели в мягком свете фонарей подобно жидкому золоту, растекающемуся по бесконечным ручьям, а черты лица, благодаря северному рациону, немного припухли и округлились.       «Персик…» — нежно пронеслось у Лю Бинмо в мыслях, как тихий шёпот, и уголки его губ чуть приподнялись. Если бы только они с Четвёртым Генералом могли задержаться здесь чуть дольше, если бы ему вновь довелось созерцать это безусловное совершенство, этот дар небес… То он бы не смог его оставить. В третий раз, созерцая всё хорошеющего и хорошеющего Драгоценного Сапфира, Лю Бинмо не смог бы воспротивиться своим низменным желаниям.       Поступившись со своими принципами и обещаниями, он бы забрал того вместе с собой и, вернувшись в тихое поместье, бесстыдно любовался бы им ночи напролёт.       «А по утрам предлагаться самобичеванию, за то, что вновь ради собственных прихотей лишил его воли…» — Лю Бинмо мысленно дал себе отрезвляющую пощечину.       Тому не суждено было случиться.       Одёрнув невесть куда разбежавшуюся фантазию, он аккурат потянулся к чужому лицу. Тонкая прядь непослушно спала на лицо Шайбэя и настойчиво щекотала кончик его носа. Поправив её, Лю Бинмо ненадолго замер. Поддавшись искушению, он кончиками пальцев огладил чужую щёку. Стало вдруг горячо. Кожа Его Высочества была безупречна. Глаже самых дорогих шелков и горяча как нагретая солнцем морская раковина, выброшенная волнами на берег. Что-то кольнуло у Лю Бинмо в груди, и он содрогнулся, быстро отдёрнув руку прочь. Шайбэй, почувствовав щекочущее чувство, сквозь сон дёрнул щекой и, потянувшись, с блаженным вздохом перевернулся на левый бок.       Лю Бинмо тяжело вздохнул, вспомнив, как они спали вместе, когда этот принц ещё не сменил своего облика и оставался робким юнцом. Он вспомнил, как тот неуверенно переминался с ноги на ногу у его покоев, даже когда были построены его собственные, и как он сам относил его туда на руках, стоило тому только-только погрузиться в сон.       У того мальчишки глаза были большие, с тёмными мешками. Его щёки были впалые, губы — искусанные, а волосы походили на солому. Но выражение на лице у принца ничуть не изменилось, оставшись таким же блаженным. Сколько бы ни прошло времени, кем бы не считал себя Его Высочество — принцем или человеческим слугой — это всё был один и тот же дракон.       Этого дракона… Третий Генерал безжалостно изломал.       Юное тело тряслось под его руками, обливаясь холодным потом. Слёзы застыли в голубых глазах, красных и опухших. Слюни и сопли вперемешку стекали по подбородку. Губы давно посинели. Тихие жалостливые всхлипы разносились по сырой холодной пыточной, и железной хваткой ослабевшие пальцы цеплялись за чёрные рукава в немой мольбе прекратить.

«Г-господин, я-я… Я не могу б-б-больше… Больно… Больно!.. У-умоляю… Вытащите!..»

«Терпи. Не вздумай кричать.»

      Орудие всё глубже входило в невинную плоть. Блестящее острие меча, насквозь торчащее из юного тела, остановилось лишь тогда, когда было плотно прижато к спине рукоятью. Гримаса боли и ужаса была прикована к самому концу — на нём свисал кусок случайно отрезанной плоти.       Было больно. Определённо было очень больно. Так больно, что хотелось умереть… Но даже кричать было нельзя. Разрешалось только покорно терпеть.

«У-умоляю, хватит… Я-я ведь уже тысячу раз п-поклялся вам в-в верности… Но почему… Почему вы п-продолжаете меня мучать?.. Мне б-больно… Я-я п-пра-вда… П-пра-вда с-сейчас у-умру…»

      Тихий скулёж прошёлся по пыточной, когда лезвие выскользнуло из раны. Генерал Мо разочарованно цыкнул. Ослабевшее тело упало в лужу собственной крови, и, задыхаясь, подняло из неё милосердно кинутую пилюлю. Мгновенно лекарство исчезло во рту, жадно проглоченное. Постепенно стала исчезать рана, лишь для того, чтобы вскоре появилась такая же, новая. Ещё сотню раз, быть может, тысячу, будет нанизано на меч чужое тело. Пережитые муки подобно заразе заставят сгнить чужой разум.       Тихие рыдания эхом отражались от стен. Слёзы смешивались с кровью и грязью на ледяном полу.       Генерал, приучивший своего раба принимать боль, какой бы мучительной она ни была, был уверен, что однажды ему покорно подставят на отсечение голову…       Лю Бинмо поплохело от собственных воспоминаний. Подступила к горлу тошнота, а в глазах ненадолго потемнело. С каждым днём всё сильнее убивало понимание, что на месте его раба, на месте инструмента, с которым он обращался так жестоко — был не просто южный принц, а тот самый…       Синие глаза стали намокать. Чтобы взять себя в руки потребовалось сделать глубокий вздох. Чтобы убедить себя, что для жалости, увы, поздно, а слёзы извергам вроде него не позволены — ещё целых три.       Стоило бы давно уже взять себя в руки и уйти, и, тем не менее, Лю Бинмо продолжал сидеть на месте. Когда он только вошёл к южному принцу в покои, то осознавал, что нарушил предостережение Третьего Судьи, и всё равно с лёгкостью пересёк порог. Но вот, пришло время уходить. Просто встать и выйти — не так ли? Но в этот момент его ноги будто перестали работать. Будто он был прикован к кровати, на которой сидел.       В его памяти внезапно возникала картина: спящий мирно слуга, ещё не обратившийся, ещё совсем юный, укрытый мягким покровом его черных одеял. В его душе раздавалось тихое эхо шагов, которые не будут больше слышны в Чуйлю. Никто больше не будет лепетать рядом с ним, стесняясь и умело заикаясь. И больше никогда не будет слышно, как носится кто-то по коридорам, блюдя порядок в каждом уголке.       Лю Бинмо знал — он был уверен — что решение оставить Шайбэя в Северном Море было верным. Однако воплотить его оказалось сложнее, чем он предполагал. На словах всё выглядело просто и естественно — уйти и больше никогда не возвращаться. А на деле — времени оставалось всё меньше, а он едва мог отвернуться.       Уходить… Слово стало горчить на языке. Охватившее Лю Бинмо чувство словно придавило его ко дну беспокойного моря. Внутри него всё завязывалось в тугой клубок эмоций, и уход уже не виделся одним лёгким действием. Он оказался утратой.       Свет фонарей вокруг постепенно ослабевал, отбрасывая мягкие тени вокруг. Лю Бинмо тяжело вздохнул. Груз вины давил на его грудь, словно тяжелая переполненная чаша. Он знал, что должен уходить, но каждая клеточка его тела, каждая мысль, словно пыталась удержать его на месте. Скрепя сердце, он осторожно приподнялся с места, стараясь не потревожить тишины.       В этот же миг, когда он уже почти собрался уйти, его вдруг одёрнули за рукав.       Он замер на месте. Все краски сошли с его лица, оставив то мертвенно-бледным. Сердце чуть не остановилось, когда он подумал, что Шайбэй уже проснулся. Растерявшись, Лю Бинмо резко повернулся и взглянул на чужое лицо. Но то оставалось умиротворённым, погруженным в глубокий сон. Паника, резко налетевшая в начале, стало медленно оседать с приходом осознания.       Только пальцы, Его Высочества нащупавшие край темного рукава, крепко сжали его, будто умоляя остаться. Будто южный принц даже сквозь дрёму понимал, что если позволит господину покинуть его сейчас, в этом мгновении, полном безмолвных обещаний и недосказанных слов, то будет жалеть об этом всю свою оставшуюся жизнь. Его губы едва заметно шептали что-то неразборчивое, но очень нежное, как будто предостерегая Третьего Генерала: «ни в коем случае не уходи».       Светлые брови медленно сползлись к переносице в отчаянной угрозе — если только он одёрнет руку и сделает шаг прочь, то тут же встретиться с распахнутыми голубыми глазами. Лю Бинмо почувствовал, как и сам стал тихо трепетать от этого безмолвного призыва. В этот тихий, тревожный миг, он понял, что выбор, который он сделал, был невыносимо тяжелым.       Но настало время расплачиваться. Сделав глубокий вдох, он закрыл глаза, сковывая сердце кандалами, и позволил разуму вести его за собой.       Свободная рука Третьего Генерала потянулась к мечу на поясе, и с тихим шелестом тот показался из ножен, послушно укладываясь в руке. Тонкое, острое лезвие осторожно коснулось ткани…       Аккуратно отрезанный рукав остался лежать в ладони спящего юноши. Нежно тот сжал его в руке и, перестав печально хмуриться, прижал к своей груди. Спокойствие вернулось в его душу. Недолго думая, Лю Бинмо вернул меч в ножны, и посмотрев на них в последний раз, бережно уложил рядом с Его Высочеством на мягких простынях. Словно почувствовав энергию господина, Шайбэй потянулся и к ним. Руками он обвил оружие, прижимаясь к рукояти щекой, и, ощутив сквозь сон присутствие генерала, счастливо улыбнулся.       Лю Бинмо, глядя на эту улыбку, почувствовал, как его сердце полоснули ножом. Он был её не достоин. Она никогда не должна была принадлежать ему. И всё же… она стала самым большим его прегрешением. Склонившись перед Его Высочеством, прикрыв влажные от слёз глаза, кусая плотно сжатые губы, тысячекратно проклиная себя самого, Третий Генерал раскаялся в безмолвном признании:       «Я дорожу тобой, но ни за что не посмею воспользоваться снова. Я не хочу подпитывать твои иллюзии, не хочу держать тебя в обмане, не хочу из-за собственных тёмных желаний снова лишать тебя самого дорогого. Тебе я хочу настоящего счастья. Как маленькая жемчужина, насильно вырезанная из родной раковины, отшлифованная до желаемого совершенства, ты переполнен внушёнными, фальшивыми чувствами и уверен, что отдал сердце человеку, ставшему тебе хозяином. И в том лишь его вина. В своей слепоте и жестокости я буду раскаиваться до конца своих дней. И всё же я сломал тебя слишком сильно, чтобы исправить самостоятельно. Моё присутствие — яд, что медленно разъедает тебя изнутри. Потому… Лишь потому, что я действительно люблю тебя… Я навсегда исчезну из твоей жизни.»       За приоткрытой шелковой ширмой исчезла спина Третьего Генерала. Тенью он выскользнул наружу, так же незаметно, как и вошёл.       Убаюканный тихим шумом дождя, растянувшись по шёлковым простыням, южный принц остался один, в колыбели собственных грёз.       «Господин» покинул его, так ни разу и не обернувшись.       Повозка уже стояла у ворота ожидая своего часа. Её колёса блестели, покрытые росой. Она была сделана из темного дерева, с крышей, обтянутой прочным холщом. Медные заклепки, крепко держащие конструкцию, сверкали как звезды, а внутри уже были аккуратно уложены вещи немногочисленные вещи. Запряжённые кони нетерпеливо подергивали поводья. Вот-вот норовили появиться первые лучи солнца, скрытые за сплетёнными вместе седыми облаками. Небо, как тяжёлое покрывало, низко повисло над дворцом. Было прохладно. Пахло сырой землёй, свежестью и чем-то, навевающим тоску. Дождь постепенно утихал, оставляя после себя лишь мелодию капель, стекающих по твёрдой броне Четвёртого генерала, что шёл в ногу с Лю Бинмо наружу, размахивая новым мечом.       — Ты знаешь, а все не так уж плохо, — уверил он, разглядывая прямое, лёгкое оружие. — Этот тоже очень удобный.       — Изменишь своему настоящему? — поддел его Лю Бинмо, тут же словив возмущённый острый взгляд.       — Как можно изменить мечу? Это, к тому же, вынужденная мера.       Глядя на обычное оружие, Вань Ян и сам жалел, что второпях схватил не свой прекрасный Цзюйбань, но поделать ничего уже было нельзя. Вонзив замену своего мяо дао в ножны, он поправил одежду на левом боку и вышел вместе с товарищем за ворота. Повозка уже ожидала их, но Лю Бинмо всё же остановился.       — Мне нужно покурить, — предупредил он, доставая из рукава тонкую палочку благовония. Вань Ян, хоть и окинул его недовольным взглядом, но всё же, смирившись, кивнул.       — Не задерживайся. Я пойду проверю, всё ли на месте.       Похлопав друга по плечу, он направился вперёд, оставив того позади. Третий Генерал без проблем зажёг благовоние. Дождь уже почти прекратился. Осторожно вложив меж губ край палочки, он сделал глубокий вдох и прикрыл глаза… Сзади послышались шаги. Не спеша кто-то встал позади него и недовольно фыркнул. Третий Генерал не стал даже поворачиваться, чтобы посмотреть, кто это. Он и так знал ответ.       — Если снова надумаешь появиться на моей земле, лучше передумай. — Ван Бохай скрестил руки на груди, даже не опуская взгляда, чтобы удостоить им человеческое отродье перед ним. Лю Бинмо, впрочем, обиды не затаил. Он сделал ещё один сладкий вдох.       — Выгонишь?       — Убью.       Иного ответа он не ожидал, и всё равно губы его скривились. Между мужчинами повисла тишина, которую никто не спешил нарушать.       — …Его Высочество знает, что Драгоценный Сапфир скорее всего скоро проснётся и кинется следом за повозкой? — невзначай спросил Третий Генерал, на что северный принц лишь горделиво хмыкнул.       — Это уже не твоё дело. Мой дворец он больше не покинет.       В своих словах он был уверен, и достопочтенный верховный советник, вышедший наружу вместе со своей полусонной дочкой, стал тому подтверждением. Третий Генерал, продолжая покуривать благовоние, наблюдал, как Фа Жу Шуй, поставив маленькую помощницу на землю, встал перед воротами и начал неспешно накладывать на Крепость Непокорства печать — заклинание, создающее прочный, невидимый глазу барьер. Этот мыльный пузырь покинуть было невозможно, не получив на то дозволения от его создателя. Лю Бинмо был знаком с ним не понаслышке: укрощая буйных северных пленных, они использовали против них их же оружие, и запечатывали их в этой нерушимой клетке, до тех пор, пока те не лишались сил. Как правило, жизненных…       Но то осталось в прошлом. Так же, как бушующая в двух империях война. Даже если бушуют до сих пор в головах людей и драконов едкие, неприятные воспоминания… Всё уже позади. В молчании Лю Бинмо размышлял, сколько теперь предстоит новой работы. В разрушенной после ожесточённых сражений империи придётся навести порядок: отстроить поселения, оказать пострадавшим медицинскую и финансовую помощь, исполнить прописанные в договоре пункты… Говоря о последнем, стоило помнить, что под ответственностью и опекой теперь находятся не только люди, но и освобождённые от рабства драконы, потерявшие кров.       Думая о последнем, Третий Генерал тяжело вздохнул. Он не сомневался, что многие поступились с новым порядком, и продолжили работорговлю, скрыв её от всеобщих глаз. И с этим теперь тоже предстояло разбираться. Империя Жэнь, прежде процветающая и полная порядка, обещала пополниться преступниками, конфликты меж двух рас, несмотря на завершение войны, будут расти, если не принять вовремя меры. А о заботах, которыми теперь был нагружен Сын Неба, не стоило и заикаться. Вера, внушаемая им в сердца людей, со снисхождением Его Высочества Принца Восточного Моря, Чжэньсянь Шэня, была разрушена, зато укрепил свои верования народ Лун. И за тысячу лет чжуцзы не удастся навести былого порядка.       Великая Война Солнца и Лун продлилась пятьдесят лет. С её последствиями предстоит разбираться в сотню раз дольше. И всё же…       «Оно к лучшему», — решил Лю Бинмо.       Его цель была достигнута. Война остановлена, рабство отменено, и со временем зоны разложения исчезнут из поднебесной, как страшный сон. Безжизненное будущее, где нет места ни единой травинке на заражённых землях, осталось отголоском прошлого мира. Размышляя о будущем, Третий Генерал не заметил, как сгорело наполовину его благовоние. Из мыслей его выбил внезапный вопрос:       — Ваша казначейская собака… Это ведь твой двоюродный брат? У него действительно есть драконий гарем? — поинтересовался, как бы невзначай, северный принц, и, получив слабое «мгм», продолжил. — Так… сколько наложников в этом шлюшьем рассаднике? Есть ли среди них кто-нибудь… особенный?       — Откуда у Его Высочества вдруг такой интерес к господину казначейскому псу и его «цветам»? — переспросил Лю Бинмо, смакуя на языке новое прозвище. С острого языка Его Высочества в самом деле иногда слетали истины. Его недостопочтенному тангэ такой титул подходил куда больше, чем «золотой глаз» и «Коухэ».       — «Быть может, болтай вы почаще без дела, и враждебности бы поубавилось». Не твои ли слова?       Ван Бохай недовольно вильнул хвостом. Теперь Третий Генерал в самом деле был поражён.       — Не думал, что Его Высочества в самом деле станет слушать советы собаки…       — Не можешь ответить, так заткнись.       Лю Бинмо послушно замолчал. Лёгкие его вновь заполнились сладким ароматом, им же пропиталась броня. Вовлечённый в воспоминания о дне собственной казни, он вдруг вспомнил о том, что поразило его больше всего.       — В тот день я на самом деле не ожидал, что ты осмелишься преклонить голову. Северный народ упрям и высокомерен, и я всегда был уверен, что северный принц — самый горделивый из всех.       — Да что ты понимаешь. Есть те, перед кем преклониться — всё равно, что махнуть хвостом. Перед любимыми, к примеру, склонять голову не позорно.       — …Любимыми? — в недоумении повторил Третий Генерал, и, обернувшись, встретился с хмурым взглядом.       — Тебе, бесчувственной твари, такого понять не дано.       — …       «Надменности Его Высочеству точно не занимать,» — закончил про себя Лю Бинмо, но решил, что некоторые выводы лучше оставить при себе. Тем более, когда собеседник не начинает недовольно рычать.       Вань Ян, высунувшись из повозки, взглянул на товарища и помахал ему рукой, подзывая ближе. Всё было готово к отправлению, дворец крепко запечатали под барьером, и единственное, что оставалось — дождаться, пока Третий Генерал соизволит докурить. И он с неохотой выбросил тонкую палочку на землю, наступив на неё сапогом.       — Может этот пёс попросить Его Высочество кое о чём? — лишь спросил он напоследок, испытывая чужое терпение.       — И о чём же он смеет меня просить?       Лю Бинмо обернулся назад. Взгляд его упал на самую вершину дворца, где окна, замкнутые и отчуждённые, провожали его в путь.       — Сделайте так, чтобы он больше никогда не чувствовал себя одиноким.       Озлобленное рычание прекратилось в тот же момент, и, когда Третий Генерал развернулся, неспешно направляясь к повозке, ему вслед послышалось тихое, но твёрдое «обязательно».       Третий Судья прощается с ним без слов, лёгким поклоном, и получает его в ответ. Даже маленькая вертлявая помощница ненадолго затихает и повторяет за своим отцом. Только виляющий юрко хвостик выдает её воодушевление.       С тяжёлым вздохом Третий Генерал останавливается у повозки. В последний раз он оглядывает Крепость Непокорства, оставленную позади. Насильно он сталкивает с сердца тяжёлый камень, и, достав тонкую деревянную плитку, одним движением ломает её пополам. Мощным потоком вырывается из неё энергия. Испорченное сяншо остаётся лежать там же, где и выкуренное благовоние — в сырой холодной грязи.       «Всё это — правильно. Всё это — к лучшему...» — напомнил себе Лю Бинмо, наконец забравшись к Четвёртому Генералу. Повозка тронулась с места. Под скрип колёс и топот лошадиных копыт они отправились в обратный путь…