Исправление генерала

      Сердце южного принца забилось с новой силой, когда он осознал, что от него хотят. Щёки запылали в тот же миг, а дар речи и вовсе бесследно пропал. С выпученными глазами он, прижатый к собственно кровати, глядел вверх, в два зелёных глаза, сверкающих то ли злостью, то ли решительностью, то ли… чем-то, о чём он не желал бы догадаться. Даже Лю дае никогда не вёл себя так напористо!       С другой стороны, предложение было более, чем манящим: всего за простое обнажение получить гарантию, что жизнь его господина действительно будет в безопасности. Нужно всего-то раздеться.       «Перед собственным братом!» — напомнила совесть, и остатки стыда ей поддакивали, но желание защитить накрепко завязало всем им языки. Унижения Шайбэя давно не пугали — не было в этом мире ничего, что ещё могло бы унизить его достоинства сильнее, чем уже есть. Но что действительно наводило страх — опасение, будто вот сейчас, когда его тело окажется уязвимым и открытым, то дорогой старший брат впервые вздумает прикоснуться к нему…       Вспомнился ненароком Даньтянь, тот самый Даньтянь, что однажды посмел посягнуть на его царственный зад. Но одно дело — земляк-южанин, на голову тебя ниже, а другое — северный принц. Родной брат. Даже спустя годы — самый огромный дракон, которого Шайбэй когда-либо видел. Ладонь аккуратно сжалась на груди, прямо там, где под одеждой скрывалось ожерелье.       — Так что? Принял решение? — Ван Бохай терял терпение. Такое веское условие он всё же поставил не просто так, ибо лишь с жизнью проклятого генерала, на блюдечке преподнесённой для его Шэн-мэй, пребывала в душе уверенность, что последний не посмеет отказать.       «Господину сейчас куда хуже,» — напомнил себе Шайбэй и постарался успокоиться. Тяжёлый вздох едва не вырвался наружу, когда он решился.       — Я разденусь.       Ван Бохай не сдвинулся с места, но глаза его сверкнули удовлетворением. Хвост быстро довольно вильнул.       — Начинай, — практически приказал, один своим тоном вжимая в кровать сильнее, но в этот раз его Драгоценный Сапфир лишь нахмурился. Уши стали нагреваться будто подожжённые.       — Что, прямо так? Под тобой? — всё же уточнил он, и не зря: осознав их положение, Ван Бохай осторожно сполз с кровати, не касаясь чужого тела, и встал прямо, наблюдая, как следом за ним неловко поднимается и младший брат. Тот ещё и пояса не скинул, но уже чувствовал, как его пожирают глазами.       Голым Шайбэя видело всё поместье Чуйлю, и даже некоторые, рядом с ним живущие: иногда единственный его халатец рвался или пачкался, и приходилось работать без него, а иногда специально старый управляющий наказывал его таким образом за провинности, оголяя всем израненную кнутом и палками кожу, а иногда снаружи попросту приходилось мыться, имея при себе только чашу холодной воды. Но даже перед всем поместьем целиком такой неловкости, как сейчас, этот слуга не испытывал.       Дрожащие руки стали неловко распоясывать верхний халат, пока глаза Ван Бохая наблюдали за каждым малейшим движением: он, точно коршун, голодный хищник, медленно ходил подле кровати туда-сюда, осматривая Шайбэя со всех сторон. Толстые узорчатые пояса свалились на пол тяжёлой лентой без единого звука. Следом за ними с горячего тела Шайбэй стянул верх ханьфу. Выпутался из рукавов, распустил подолы, кинул подле туфель… Тихонько сглотнул. В комнате было тепло, почти жарко, но по спине всё равно прошёлся холодок.       Ван Бохай перестал дышать, когда изящные руки Шайбэя добрались до нижнего пояса, стягивая его вместе с нижним халатом, ещё медленнее, чем предыдущий. Кончик языка предательски скользнул меж губ. Хвост нетерпеливо стучал по полу, и хотелось поторопить того, но это бы значило сделать всё наспех, а этого ни в коем случае не хотелось. Оставались лишь нижние рубашка и лёгкие штаны… Последняя ткань, отделяющая от обнажённого тела.       От напряжения у южного принца стали запотевать очки.       — Брат… мог бы ты не смотреть так пристально? — вполголоса попросил Шайбэй, уже не снося этого чувства на коже, но Ван Бохай к чужим мольбам оставался непреклонен.       — Продолжай, — ответил сухо и твёрдо, не намереваясь отворачиваться и на секунду.       Сдерживая дрожь по телу, Шайбэй сам прикрыл глаза, пытаясь забыться. Его руки послушно стали развязывать узелки рубашки.       Шрамы на нежных, тонких запястьях Ван Бохай заметил давно, ещё в первое своё посещение. Теперь же его взгляд смог наконец пробежаться выше, под стянутые рукава, цепляясь за нежные светлые локти, за розоватые плечи — с милыми ямочками позади — за дрожащий кадык, за едва видный светлый пушок на гладкой, плоской груди… Кожа Шэн-мэй была идеальна: бела как первый снег и наверняка нежна, нежнее самого качественного сатина. И, несомненно, горяча. По-южному обжигающа…       Когда рубашка полетела в кучу одежды на полу, пришлось прикусить изнутри щёку. Только тонкая золотая цепочка с единственным зелёным камнем осталась висеть на шее. Она, как показалось Шайбэю, сделала всё только постыднее. Его пальцы потянулись к поясу штанов, сжимая тонкий шёлк до побелевших костяшек — хотя, казалось, куда ещё белее? — и Ван Бохая едва не затрясло. Он вспомнил, что, вообще-то, дышать всё же необходимо. Только вот приходилось делать это глубоко, медленно и очень тихо, чтобы не стало заметно, как сильно оно сбилось.       Шайбэй осторожно и скромно нагнулся, приподнимая первую ногу. Белая ткань поползла вниз, почти свободно спала с худощавых ног, оголяя безупречные бёдра. Первая коленка показалась наружу, такая же чистая и красивая, как вторая, выглянувшая за ней. Штаны легли поодаль от остального, решительно откинутые прочь, оставляя смущённого дракона в одном лишь лоскутке, скрывающем промежность.       Взгляд Бохая замер прямо на стыке с оставшейся тканью, внизу живота, где тонкой линией проходила прелестная складочка, такая тоненькая и узкая, скрытая светлым пушком, что едва ли оставалась заметной… Но этого было мало.       — Повернись и убери волосы, — скомандовал снова. Поджав губы, Шайбэй заставил себя подчиниться. Пристальному жадному взору открылась изящная светлая спина и округлые ягодицы. Ван Бохай продолжал помыкать им, будто куклой: — Подними руки… Покрутись… Нагнись… Ниже… Расставь ноги…       С каждым словом становилось тяжелее дышать, но каждого южный принц слушался, для глаз северного принца открывая даже самые сокровенные свои части. А тому будто было всё мало: впивался глазами в каждый лоскуток, будто себе на сапоги его присматривал. Хуже всего было осознавать, что так же пристально станут рассматривать и его малый лотос. Точно станут — в этом Шайбэй не сомневался. Раз уж дагэ зашёл так далеко — на полпути не остановится. И это пугало.       Вернись Шайбэй в прошлое и скажи, что станет рабом — посмеялся бы сам себе в лицо… А скажи, что будет перед братом оголяться как сестрицы весенних домов — умер бы на месте.       — Долго ещё мне так стоять? — спросил он, измученный вниманием, а Ван Бохай будто и не слышал — продолжал нагло пялиться. Но и сзади всё было в порядке — будто этого дракона людская ладонь никогда не касалась.       Но, только снизошло спокойствие, взгляд сполз ниже… заметил что-то тёмное высоко меж чужих ног. Голова опустела в тот же миг. Зрачки сузились до передела.       — Снимай бельё! — рявкнул вдруг, так резко и требовательно, что Шайбэй, всё ещё наполовину согнутый, подскочил и тихонько икнул, едва не сдёрнув с себя всё в один рывок. И всё же помедлил.       — Только если ты пообещаешь, что выпустишь его невредимым, — потребовал в свою очередь, рискуя стараниями. Молился, чтобы ему не отказали… И в кои то веки этого не произошло. Подумав всего мгновение, Ван Бохай, раздражённый, кратко пообещал:       — Он покинет темницу целым.       Шайбэй облегчённо выдохнул. Теша себя мыслями о спасении господина, снял последнее, что уберегало от наготы, а самое драгоценное даже прятать не стал, понадеясь, что как только уважаемый брат посмотрит, куда хочет, то всё, наконец, будет кончено…       Он недооценил чужих желаний.       Только Ван Бохай перевёл внимание вниз, как бездумно шагнул ближе, впиваясь в мягкий орган взглядом. Он не унимался.       — Ляг на кровать. Раздвинь ноги.       Шайбэй остолбенел. Смущение сменилось чистым страхом, только он понял, куда тот на самом деле желал взглянуть. Какого места так добивался. От осознания грядущего глаза покраснели по краям. Сдерживая изо всех сил трясучку, он поднял голову, взглянув на брата глазами, полными слёз.       Ван Бохай не был милосерден.       — Раздвигай, — повторил, стараясь игнорировать чужие слёзы, не позволяя запугать себя снова.       И Шайбэй лёг. Осторожно, разводя перед тем дрожащие ноги, крепко жмурясь, чтобы чужого лица не видеть, но и без того понимал: глаза брата пожирали не его постыдные места, а всего одно бедро с внутренней стороны. От одного его вида сжимались кулаки, жалость к мальчишке на перине не унималась, а ярость вскипала хуже, чем вода в котле.       Клеймо — вот что украшало чужую ногу. Рана давно запеклась в грубую темно-багровую корку, и та казалась инородной частью, случайной грязью на тонкой и нежной коже. Проклятые листья ивы и ненавистный, всем сердцем ненавистный Ван Бохаю иероглиф. Символ семьи Лю. Символ их власти. Их собственности.       В опустевшей голове пожаром вспыхнуло пламя. Не думая ни секунды, он развернулся, рванув прочь, к дверям.       Шайбэй, напуганный, вскочил за ним следом ветром вынесся из комнаты, позабыв про наготу, и попал на глаза ошарашенной страже. Вытаращив глаза, они едва не упустили момент, когда надо было схватить южного принца. Вновь ему не позволили сбежать.       — Брат, стой! — он закричал ему вслед, пытаясь остановить, но Бохай наоборот будто назло лишь ускорялся.       — Запереть на три замка! — потребовал он у стражи во весь голос, прежде, чем скрыться из коридора, но даже на лестнице слышал голос Шэн-мэй, звонкий и надрывистый, полный обиды:       — Брат, ты дал обещание! Я сделал что ты хотел, не смей нарушать своё слово! Слышишь?! Не смей! Не…       Он, казалось, никогда не замолчит, и всё же стражи справились со своим делом: затащили обнажённого обратно в покои.       Стены в Крепости Непокорства были толстыми, и чужие разговоры за этой проклятой дверью обычно доводилось слышать только непонятным гомоном. Тем не менее… в этот раз все они жалели, что не прижались к стене поплотнее и не вслушались. С каждым днём меж двумя братьями внутри происходило что-то всё более интересное.       Как только удалось запереть буйного южного наследника, один из группы — самый шустрый — отправился за требующимися замками. Тот же, что находился прямо подле двери, встал столбом, зажмурился и стал что-то бормотать.       — Ты что это делаешь? — спросил его второй, стоящий рядом.       — Гадаю, отрубят ли мне руку или счастье нагрянет в мой дом.       Его ответ был настолько странный, что, заслышав его, к нему повернулись и остальные. Пришлось пояснить:       — Я схватил Его Южное Высочество слишком неосмотрительно. Священный императорский феникс лёг в мою ладонь.       Стражники понимающе кивнули. Теперь и сами мне знали — жалеть товарища или завидовать…

‿︵‿︵୨˚୧ ☽ °❀° ☾ ୨˚୧‿︵‿︵

      В комнате, где холод близился к суровым зимам, где сырость не позволяла дышать полной грудью, где крысы пробегали раз-другой, и те не выносили этого места, где кровь на стенах и потолке уже превратилась в особый орнамент, Третий Генерал висел в кандалах, едва доставая до земли пальцами ног. Их он, впрочем, уже не чувствовал, что было огромной удачей.       Когда его только завели в это место, вокруг было настолько темно, что казалось, будто его скинули в бесконечную пропасть. Но боль по телу всё-таки намекала, что не скинули, а спустили, и не в пропасть, а с лестницы. Сильнее всего удар пришёлся на голову. Дальше — пустота. Даже крики свои не удавалось вспомнить отчётливо, только белая пелена стояла перед глазами и всё новые и новые вспышки боли — то тут, то там… Сколько времени прошло, прежде, чем стало светлее, Третий Генерал не мог сказать точно.       «Всего два дня,» — оповестил его без сильного желания Ван Бохая, и всё, что оставалось- довериться его словам. Спустя два дня пыток ему позволили осмотреть комнату: свет факелов на стенах открыл взору такое количество инструментов, что у половины из них и названия-то были неизвестны. По сравнению с его собственной небольшой пыточной эта казалась сущим адом.       «Впрочем, туда мне дорога,» — напомнил себе Лю Бинмо. Объяснившись Зелёной смерти обо всём, о чём мог, он принял на себя столько пыток, сколько тот посчитал нужным. Теперь же прошло куда больше двух дней. С трудом он держался живым, и, если бы не подачки со стороны, давно бы покинул своё бренное тело.       Где-то капала вода, но, сколько бы Лю Бинмо не вслушивался, всё никак не мог понять, где. Зато шуршание за стенкой он узнал быстро. Где-то там, внизу, как оказалось, был заставленный кирпичом тайный проход. От него в самом низу осталась лишь трещина.       — Дядя, это я! — девичий голос послышался за стеной, в самом низу. — Я принесла ещё одну.       Хотелось поблагодарить её, но любое, даже малейшее шевеление, и всего его разрывало на части от боли. Без необходимости делать подобное — откровенный мазохизм. Оставалось лишь прикрыть глаза — в темноте они бесполезны в любом случае. Тихое шуршание послышалось следом. В небольшую щель у самого пола детская ручка просунула ему целительную пилюлю. А следом девочка чихнула.       — Ну и вонища у вас там, дядя, — жаловалась она, пока Лю Бинмо пытался ногой нащупать чёртову пилюлю… Тщетно. Совершенно ничего не чувствовал. И, как назло, отворилась снова тяжёлая дверь, громко и с треском, так, что малышка за стенкой испуганно ойкнула, уползая скорее обратно из своего тайного места.       Ярким пламенем стали зажигаться факел за факелом и в их свете удалось наконец увидеть чёртово лекарство, но вот поднять его — тем более ногой — времени уже не было. Пришлось на него наступить.       Мужчина, статный и грозный, коему Третий Генерал приходился едва по грудь, встал перед ним, рассерженный, и тяжело дышал. Складывалось ощущение, что сюда он нёсся бегом.       — Ты обманул меня, — скалился, нависая над беззащитным телом, и совершенно не волновался, слушают его или нет. Знал, что выбора нет. — Ублюдок бесчестный, думал, я тебе на слово поверю?       Собравшись с мыслями и взяв себя в руки, Лю Бинмо выдавил одно единственное-слово.       — Поправь…       Но в ответ получил — лишь хмурый взгляд. Пришлось выдавить ещё два.       — Кишки поправь…       Ван Бохай раздражённо выдохнул. Бесцеремонно схватил всё, что висело вниз из распоротого брюха и с силой пихнул обратно. По плесневеющим стенам темницы раздался оглушающий рёв. Подавить его, увы, не получилось. Все силы ушли на то, чтобы не отключиться от шока и не сдвинуть с места ступню. Наружу по-прежнему что-то да висело, но то были лишь концы, которые Его Высочество не решился вправлять когтистыми пальцами. Только его пленник закончил кричать — он продолжил.       — Сказал, что вылечил ему все шрамы. Залечил и оставил кожу чистой, безупречной…       — Только запястья оставил… — повторил тому Лю Бинмо, всё же найдя в себе силы заглянуть в чужие глаза. Ван Бохай не оценил его жеста — когти прошлись по лицу, разрывая всё, от губ до переносицы. В глазах снова побелело.       — Не только! — жалкого лживого пса схватили за шею. — Не хватило смелости рассказать мне о клейме?! Почему оно всё ещё на нём?!       «Клеймо?..» — Лю Бинмо нахмурился, подавляя болезненные судороги. К моменту, как его слуга проснулся — оставались лишь руки… разве нет?       — Причём в каком месте! — рассерженный принц продолжал, массивным хвостом мотая из стороны в сторону. — Так глубоко меж его ног, спрятанное ото всех… Думал, скрыв его, сможешь обмануть? Я знаю, о чём ты думаешь. Всё ещё считаешь его игрушкой? Своей вещью? Всё ещё видишь в нём простой инструмент для победы?!       Две когтистые лапы впились подле кандалов. Полурыча Ганя Те Чжао с оскалом нагнулся к пленнику. Витала вокруг немая, но абсолютная уверенность, что снова ему выпустят кишки, если он промолчит. Но думал Лю Бинмо не о том. Все его мысли занимал южный принц.       — Это не так. — всё, что он мог ответить. Честно и коротко… но совсем не убедительно для северного принца. Ван Бохай нагнулся ближе к человеческому округлому уху, такому уродливому, будто с оттяпанным концом. Горячее дыхание вызывало по измученному телу мурашки.       — Если был когда-нибудь хоть мизерный, малейший, чудесный шанс, будто я соглашусь установить с людьми мир… теперь его нет.       Когтистая ладонь пробежалась по свежим ранам на лице, расцарапывая их глубже, впиваясь глубоко в людское мясо и не позволяя тому отвести глаз. Смотреть чётко в два узких, хищных зрачка.       — Ты поплатишься за всё, что учинил. За ложь, за свои планы, за страдания моего народа и семьи… Ты отмучаешься, как тебе положено, а после… Вы, ублюдки, вернётесь обратно на свою грязную землю и примите поражение. — Таков был его вердикт. Дёрнув когтями под чужой кожей, он сильнее разорвал пленнику губы с щекой, почти что насквозь, и величественно встал во весь рост. Перед собой он видел лишь мелкую букашку, не достойную жить, и всем своим видом старался это показать. — И единственная причина, по которой я даю тебе такую незаслуженную фору — прихоть моего брата, пусть такая тварь, как ты, не заслужила и толики его милосердия.       Лю Бинмо смог сдержать вскрик. Раны от когтей были мелочью, простой игрой, и к ним он успел привыкнуть. Не обращая внимания на то, как тёплая кровь стекала с лица по подбородку, он размышлял над брошенными словами. Глухим эхом по пыточной гулял стук каблуков Его Высочества, неспешный и величественный, когда Ван Бохай обхаживал любимые свои инструменты, выбирая те, что ещё не успел пустить в ход. Сердце его успело немного успокоиться после увиденного, потому образ клейма на чужом бедре постепенно утих. Появился другой — найденный совсем недавно.       — Когда стража разбирала твои вещи, то наткнулась на интересную книгу, — продолжал Ван Бохай, медленно обходя круг. — Анатомия Лун. У нас была похожая, однако всё, что написано в этой — не перевод. Выходит, и знания люди добывали на практике. Сколько было измучено моих людей, чтобы заполнить её такой подробной информацией? Сотня? Тысяча?       «Неисчислимое множество,» — подумал Третий Генерал, но не решился сказать того вслух. Чтобы одержать победу над врагом, нужно знать его лучше, чем себя самого… И всё же, лишь раз он видел драконье тело изнутри. Ещё живое, ещё дышащее, со слезами на глазах — человеческих глазах — наблюдающее, как вытаскивают наружу все его органы. Этой картины хватило ему, чтобы на всю жизнь запомнить, как устроены чужие внутренности. Если бы собственные до сих пор не торчали бы наружу, то Лю Бинмо бы мог поклясться, что от воспоминаний ему скрутило живот.       — Свежевал ли ты когда-нибудь драконью кожу? — Ван Бохай продолжал, не отрывая от висящего острого взгляда. Тот продолжал молчать — лишь слабо мотнул головой. Будто ожидая того, Его Высочество надменно фыркнул.       — И всё же, пыточная у тебя была. Получал ли ты удовольствие от мучений моего брата? Издевался ли над ним, чтобы потешить себя? Сколько насилия он перенёс… ради твоей глупой потехи?       — Ни разу, — выплюнул рвано Лю Бинмо. На чужой хмурый взгляд и сам стал хмуриться. — Ни разу я не получил удовольствия от пыток.       В тот же момент треснула стена. Кандалы, что держали его ослабевшее запястье, впечатались в камень, и кость внутри звонко хрустнула.       — И зачем же были такие жертвы?! Для чего?! — Ван Бохай не сдерживал вспыхнувшего гнева. Человеческая ладонь осталась безжизненно болтаться на железном обруче, удерживаемая там одной лишь истёртой кожей. Сдерживая агонию, Лю Бинмо едва не откусил себе язык. Уже в третий раз. Лицо его сделалось таким бледным, что стало напоминать трупное.       — Потому я здесь. — заставил себя говорить. Даже если голос дрожал и хрипел, и едва ли мог в чём-то убедить… он продолжал.       Не ожидая такой упрямости, Ван Бохай, удручённый, отступил назад. Взгляд его проскользил по дробилке, стоящей в углу, что уже довелось испытать. До ушей Лю Бинмо едва долетел тихий, приглушённый вздох.       — Мой второй младший брат был мастером свежевания. Я никогда не церемонился и просто сдирал шкуры, как с животных, но он всегда был аккуратен: использовал наточенные инструменты, надрезы делал точно, начинал только со лба… и я всегда удивлялся, как у него получается делать это так идеально наживую. — Под острым взглядом дракона кишки Лю Бинмо скрутило узлом. — С тобой я бы не стал церемониться. Содрал бы всё с мясом, как тряпку, и повесил бы победным флагом над крышей дворца.       Страх в глазах человека был усладой души. Гораздо более приятной, чем его язык.       — Выходит, ты весьма милосерден. — заключил Лю Бинмо. Ван Бохаю показалось, будто тот специально выводит его на гнев. Однако человек, выждав паузу — видимо, чтобы набраться сил — закончил:       — Моя кожа всё ещё на мне.       …Без сомнений — его провоцируют специально. Снова.       Ведущийся на этот тон первые в первые дни, теперь Ганя Те Чжао лишь хмыкает, отмахиваясь, и возвращается к выбору. Впрочем, тот был сделан ещё до того, как его нога вновь ступила в запретную комнату.       — Я приказал накалить тавро перед тем, как посетить тебя. Очень скоро оно будет здесь. Нет смысла сдирать с тебя кожу, когда можно хорошо её хорошенько поджарить. Знал ли ты, как вкусно пахнет жареное человеческое мясо?       — Предпочёл бы свинину. — отчеканил Лю Бинмо. Ван Бохай поморщил нос.       — Тогда можешь просто отгрызть от себя кусочек.       Огрызнувшись, вернулся к рассматриванию орудий. На некоторых из них ещё оставалась засохшая кровь — видимо, из надежды, что паршивый пёс на цепи получит заражение. Лю Бинмо не мог сказать точно, прошла ли неделя, но жаловаться не смел. Оба они, находясь в этой сырой камере, понимали, что он ещё недостаточно настрадался. Двадцать лет рабства не сравнятся с несколькими днями мук. Поэтому, как и обещал, Его Высочество отплатил генералу стократ, к тому же — что вдвойне приятнее — по его же просьбе.       Не скрывая ни единого факта, Лю Бинмо рассказывал обо всём, что пережил Драгоценный Сапфир. На себе испытал его муки стократно.       В первый день изнутри прожгло уксусом — заставили выпить полбочки. В ней же пытались утопить. Кожу разъяло так сильно, что показалось, будто её и вовсе уже нет. На второй — ногти сковала адская боль. Хотя, могло ли болеть то, что вырвали? В пустые окровавленные пальцы один за одним вбивали острые гвозди, чтобы после, с силой оттягивая за ноги, слушать хруст разрывающихся суставов. Даже вопли не смогли его перебить. На третий день Лю Бинмо не сдержался. Переоценив себя, почти сдался, и бездумно молил о смерти, за что теперь было стыдно. Умолял, пока в рот не пихнули раскалённый стержень. В первое мгновение запахло чем-то солёным, во второе — горелым. Дальше все запахи пропали. Мир вокруг побелел.       Конечно, это была лишь малость всего, что его тело на себе испытало… Но остального он попросту не мог вспомнить. Воспоминания терялись в бреду и бесконечной агонии.       И всё же, он до сих пор жив. Изо всех сил держится за здравый рассудок. Наблюдает, как его мучитель прошёл мимо громоздких щипцов, мимо точёных крюков и чжуа, и остановился, задумавшись, прямо подле мечей, вдоль висящих на стене. Острых, блестящих и чистых — лишь потому, что оба они молча согласились, что такое покарание чересчур милостиво.       Теперь же Бинмо готов был принять наказание. То, которое считал для себя главным. Только концы чужих когтей коснулись лезвия, он заговорил.       — Есть вещь, за которую я ещё не ответил.       Выждал паузу. Поймал на себе внимательный взгляд. Решившись, признался снова:       — Я пронзал его мечом.       — …Сколько? — от тихого леденящего голоса и вокруг стало холоднее.       — Бессчетно, раз за разом, до тех пор, пока он не стал терпим к моему клинку внутри себя… Пока он не стал получать удовольствие.       «…»       Ван Бохай замолчал. Его голова наклонилась вниз, ближе к полу, скрывая лицо за смольными прядями. Высокие рога будто бы пытались концами добраться до подвешенной шавки и разорвать на части. Воцарилась гробовая тишина… А за ней — слабый смех.       — Ха. Ха-ха-ха… — когда Ганя Те Чжао поднял глаза вверх — едва ли в них можно было разглядеть что-то человеческое. Зверь… Нет, демон.       Жажда мести охватила с головой.       — Сколько же понадобится тебе, чтобы привыкнуть к подобному? — вполголоса, он медленно спрашивал, снимая со стены оружие за оружием. Послушался тихий стук в массивную дверь. Дрожащий, сиплый юноша принёс тавро. Раскалённое и ослепляющее. Лю Бинмо стало трудно дышать.       — Постарайся приучить меня побыстрее. — вопреки внутреннему ужасу, он продолжал настаивать. Давно Ван Бохаю не было так гадко и смешно одновременно.       — Быстрее? — вторил он Третьему Генералу, принимая тавро, и кидая пришедшему меч за мечом, требуя раскалить следом, все до единого. И тогда, неосторожно задев чужую ногу, заметив, что та не двинулась с места, приостановился. С силой её спихнув, с силой придавив её раскалённым железом — до первого оглушающего крика — спихнул упрямую вон, поднимая небольшую пилюлю.       Снова пробивалась широкая улыбка. Вот оно как…       Слабость берёт своё. Чужому телу становится мало простых подачек. Ему нужно лекарство.       Длинные когти сменились гладкими, человеческими ногтями. Большая нездорово-серя ладонь провела неспешно по вспоротому животу. Тёплое покалывание отдалось по чужому телу, а вслед за ним все органы встали на место, кожа стала постепенно срастаться, а раздробленные кости восстанавливаться. Тело почти пришло в норму меньше, чем за сгоревшую палочку ладана. Так же, как было и с Вань Яном. Принесённая кем-то пилюля отправилась в человеческий рот.       — Нам некуда спешить. — всё же ответил Ван Бохай, проводя тавро в опасной близости от чужого лица. Лю Бинмо тихо сглотнул.       — И всё же, тебе придётся заключить мир.       «Наглый осёл!» — рявкнул в душе Ван Бохай. И всё же спросил:       — Почему же?       Третий Генерал не думал над причиной ни секунды.       — Младший принц не желает войны. Его сердце обливается кровью за каждого убитого. Будь то рабство или господство, пока не окончится эта война… его душа будет пребывать в страдании.