Исправление генерала

      Три последующих дня тянулись мучительно долго, и Шайбэй, что не находил себе места, наконец понял, что не может более терпеть. Снова сидеть день изо дня в четырёх стенах казалось настолько ужасно, что сейчас, проведя в этой комнате столько времени наедине с собой, отвлекаемый от тихого одиночества лишь редкими визитами брата и прислуги, он стал всерьёз думать о том, чтобы выйти через окно. Однако, каждый раз подходя к нему и глядя вниз, представляя, как падает, разбиваясь всмятку, отбрасывал эту идею прочь. Старший братец не только хорошо его спрятал, но, видимо, решил сыграть и на слабости перед высотой.       Пошли в ход иные варианты. Пытался уговорить прислугу — все как один вылетали прочь, только заслышав просьбу. Пытался достучаться до стражи — но в ответ сплошь молчание. Стояли подобно статуям, преклоняясь и открывая рот лишь перед северным принцем. Пытался, наконец, поговорить с дагэ напрямую… но тут — сам виноват — смелости всё никак не хватало.       Как бы не была гадка Шайбэю душащая неволя, съедающая не хуже, чем в детстве и в первые годы рабства, до сего дня заговаривать с братом о том он не решался. Не слепой: видел, как тот избегал всех тем, связанных с людьми. Чуть что — переводил тему, перебивал, уходил прочь… Избегал, как мог. Тем самым только сильнее заставлял изводиться юную светлую голову, в которой дорогого господина уже успели погубить.       Сотню раз его четвертовали, две — нашинковали на кухне, и три — подали к столу, собственным товарищам.       Слабый, встревоженный рассудок стремительно рушился в стенах комнаты. В сотый раз глядя на предметы вокруг, Шайбэй ещё раз про себя подметил, почему же она его так тревожила: будто бы специально, её интерьер повторял его прошлую, детскую спальню. Настолько точно, что становилось тошно.       Вслед за ней пронеслись в голове картины давней юности. Братец, слуги, бесконечная аристократия… и девушка. С лучезарной улыбкой, милая и добрая, так на него похожая… Матушка.       Когда же она навещала его в последний раз?..       Рука дрогнула, и несколько капель чая разлилось по гайвани, пачкая бледные пальцы. Шайбэй вздохнул, вытирая их тонкой салфеткой.       Ван Бохай не был слепцом — зрение его было чутким. Даже если в этот раз явился он более уставшим, чем обычно, всё равно не мог не заметить чужого нездорово-бледного лица и трясущихся рук. Видеть своего милого саньди таким было больно, будто изнутри острые коряги царапали грудь.       — Ты напряжён. — тихо заявил он, присев ближе, и чуть наклонился, улавливая крепкий, горький аромат чая в чужой чашке. Помедлив, ненароком засмотревшись на белые щёки и красивые острые уши, спросил: — Есть что-то, что тебя беспокоит?       Шайбэй мигом помотал головой, уже и не осознавая, что делает. Тело его действовало само по себе. Но пристальный взгляд, прожигающий его насквозь, увы, никуда не делся. Его в самом деле не собирались оставлять так просто, и сам он, понимая, что не выдержит более сидеть в неведении, объяснился:       — Мне всё-таки немного неспокойно. Невыносимо сидеть здесь одному, словно в клетке… Не могу ли я выйти наружу, уважаемый брат? Хотя бы на час, — попросил, едва не с мольбой. И тут же получил категоричное «нет».       — Это невозможно, — ответил Ван Бохай, сдержанно, но твердо, едва позволив договорить. Хвост его кратко вильнул в сторону и черный пушистый кончик тихонько застучал по полу. — Как только люди покинут это место — дворец будет в твоём распоряжении. До тех пор, пока они здесь, ты не покинешь этих покоев.       Шайбэй знал это. Чувствовал, что именно так ему и скажут, но всё равно ютил надежду на лучший исход. А теперь и та, совсем маленькая, разлетелась вдребезги. Слушать сказанное наяву оказалось ещё хуже, чем попросту онное представлять. Видел ли уважаемый брат его мучения? Очевидно, ведь, что видел, и ни в какую не желал принимать истинную их причину! У Шайбэя задрожали губы…       У самого Ван Бохая было отвратительно состояние, с того самого момента, как он вышел из пыточной. Вышел, как только Третий Генерал посмел своим поганым ртом заявить, будто тот сошёл с ума.       «Когда-то я мучал его, без толики жалости, а он, помня всё это, в ответ льнёт ко мне, как птенец к своей матери, и, только я пробую оставить его — впадает в истерику. Младшего принца Ван я довёл до сумасшествия.»       Так он сказал, позорно отводя остекленевшие глаза. Каждое слово Ван Бохай прокручивал в голове, выискивая, что из того правда, а что — нет. Его драгоценный саньди вёл себя совсем иначе, нежели описывал паршивый пёс в темнице. Он был, как раньше, мил и сдержан, и, если бы не напряжение, если бы не дёрганность его движений и дрожь в плечах — отличий от прошлого его брата не было бы и вовсе.       Но Третий Генерал в самом деле не врал. Только стоило подумать, что с его милый сяо Шэн в порядке, как тот вдруг стал нести околесицу.       — Дагэ, они ведь мне не враги… — заявил, тут же отвернувшись, как только глаза у старшего брата пугающе засверкали. Готовый уйти всего минуту назад, в этот раз он остался. Присев ближе, навис над чужой головой, так, что Шайбэй едва не согнулся под фантомным давлением.       — Неужели? Значит, друзья? А друзья вырезают народы друг друга толпами? — спокойный голос отнюдь не позволял расслабиться. Наоборот, младший принц чувствовал, будто вот-вот грянет гром. Захотелось закричать, оправдаться, рассказать обо всём, что он пережил вместе с ними… Но язык будто связало узлом. Страх перед разочарованием брата бил по сердцу хуже хозяйского кнута.       — Нет…       — Значит, выходит, они тебе совсем никто, и нечего их жалеть. — холодно отрезал Бохай. Лица людей, что мелькали перед глазами, заставляли зрачки рефлекторно сужаться, а горло будто переполнялось желчью, которую не терпелось на тех выплеснуть. Они настолько туманили рассудок гневом, что едва удалось за ним разглядеть…       Как сжали простынь нежные пальцы. Как светлая голова вжалась в хрупкие плечи. Как голубые глаза блеснули влагой, сосредоточенно глядя в пол. Как поджатые губы уже посинели…       Душу разъедало от подобной картины. Ван Бохай почувствовал, как укололся о неприятное чувство вины, кое разъедало каждый раз, когда он думал, от чего не смог уберечь это бережное создание. Он встал, склоняясь на колено и заглянул Шайбэю в глаза. Голос его стал мягче а уши непослушно поджались.       — Не волнуй свою бедную голову, Шан-мэй. Слушай старшего братца.       В этот раз Шайбэй не стал отводить глаз. Его брат, стоя перед ним на коленях, едва не напоминал провинившуюся собаку, но даже так и руки не протянул, чтобы коснуться. Голова болела от тревожных мыслей, змеиный клубок в черепной коробке требовал высвобождения.       — Что с Третьим Генералом? — без обиняков спросил, в этот раз не позволяя уйти. Чужой хвост вильнул, тяжело плюхнувшись на пол. Ван Бохай не моргая смотрел ему прямо в душу.       — Этот жалкий пёс страдает, как ему и положено. Он ответит за всё, что совершил.       Шайбэй не знал, плакать ему или смеяться. Душа преисполнилась облегчения, и в то же время её до жути сдавило страхом.       — Он жив?       — К сожалению. — На этом Ван Бохай закончил. Все эти разговоры о человеческом генерале нисколько его не радовали, но он не знал, как заставить своего бедного брата и думать забыть об этой ошибке природы. А последний по-прежнему ждал его в темнице. Каждый раз напрашивался на продолжение, и всё ещё оставался жив. Эта самая живучесть северного принца и вымораживала.       Тяжело вздохнув, Ван Бохай поднялся с колена. Поправив свой плащ, он ещё раз взглянул на младшего брата, замершего, будто фарфоровая кукла, и медленно направился к выходу… когда услышал позади стук паркета. Шайбэй, точно его молнией прошибло, вскочил с места. От прежней робости не осталось и призрака.       — Не трогай его! Прошу! — крикнул старшему брату, не стесняясь, заставляя того обернуться к себе, ошарашенного. Ван Бохай едва не прикусил язык.       — Что ты говоришь?.. Ты слышишь, что просишь? — снова спросил с прошлым нажимом, сам его не заметив, но в этот раз Шайбэй только повторил громче и уверенней:       — Не убивай его! Чтобы с ним сейчас не было… Прошу, не мучай его! Не трогай его!       В три резких шага расстояние меж ними сократилось. Над ним нависла чужая фигура, шире и больше, как коршун над птенцом, и угрожающее рычание стало нарастать в открытой груди.       — Просишь не убивать его?! Защищаешь эту тварь?! После всего, что он с тобой сделал?! Это уже не доброта, это глупость! Глупость и безумие!       Гнев плотной шторкой перекрыл Ван Бохай здравый рассудок, заставляя скалиться. К несчастью, он же стал плотно окутывать и Шайбэя, что больше не сжимаясь, вскинул голову вверх, и сам не заметил, как зарычал. В чужих глазах, ослеплённых яростью, увидел собственные, точно такие же, но не успел и понять, как выглядит — губы задвигались сами собой.       — Плевать мне, что это — глупость или безумие! Что ты знаешь о том, как мне жилось с ним?! Лучше меня знаешь, кто тварь, а кто — нет?! Не смей его убивать, слышишь?! Не смей!       — Ещё как посмею! — в небе, затянутом тучами, загремел гром. Два принца, сверкая в лучах молний, стали напоминать монстров. — За то, что он сделал из тебя это! На части его разорву!       — Тогда я следом себя разорву! Следом себя убью, слышишь?! Уйду, вслед за господином!..       Бах!       Шайбэй не понял, как оказался у стены. Прижатый к ней, почти раздолбанной. Брат по-прежнему нависал над ним, рвано дыша. Каменная крошка медленно осыпалась на голову. Стена позади него была почти разрушена, и он чудом оказался не тронут.       — Ты в самом деле обезумел.       Плюнул Ван Бохай, отпрянув прочь, и громким быстрым шагом вышел вон, к трясущейся страже, что слышала каждое слово. «В самом деле обезумел…» — повторил про себя Шайбэй, поймав взглядом, как бешено у уходящего братца трясутся руки. Сердце кольнуло острой иглой, и внутри что-то треснуло, рассыпаясь на кучу осколков. Картина его беззаботного детства. Их счастливого прошлого.       Горькая улыбка украсила бледное лицо. Шайбэя ещё самую малость потряхивало. Всё напряжение вылилось наружу, подобно неконтролируемому цунами, но на душе совсем не полегчало. Наоборот — только сильнее разгоралось едкое чувство вины. Побелка снова упала на голову. Утерев влажные глаза, он отошёл от стены в сторону и посмотрел вверх…       И замер. Две огромные, глубокие вмятины кулаков, украшали теперь его комнату. Одна теперь бесконечно напоминая о дурном нраве брата, вторая — о собственной его оплошности. Но вместе с тем, обе они приносили спокойствие: уважаемый брат получил свой ультиматум. За жизнь господина стало спокойнее, стоило поставить на кон и свою.       И совсем уж внутри просветлело, когда в одной из вмятин удалось разглядеть небольшую щель. С любопытством принц поднялся на цыпочки, осторожно ковыряя дыру. От каменной пыли пачкались руки, всё новые обломки тихо падали на пол. Шайбэй лишь надеялся, что делает всё тихо, и никому не взбредёт вдруг сейчас войти к нему. Услышь он подобную ругань в покоях господина, с кем бы то ни было, то, съедаемый страхом, тихонько прижался бы к стенке и подслушивал до последнего, что происходит внутри. Но в этом месте всё было иначе. Здесь он уверенно мог сказать, что никто не посмеет и ухом повести куда не звали.       «Наконец-то!» — воскликнул про себя, глядя вглубь тёмного узкого коридора. Лазейка! Его долгожданный выход наружу!       Тайный проход…       Снова закололо в груди. Темнота найденного коридора, манящая и такая близкая, тоже навевала воспоминания. А с ними и страх…       Лишь единственный раз в своей жизни он решился на побег. Лишь единственный раз пожалел об этом.       «Почему?! Почему не могу я выйти?! Я желаю увидеть народ! Это несправедливо!»       «Ты не понимаешь, о чём просишь! Ну почему ты не слушаешь меня, глупый мальчишка?! Ты пожалеешь об этом, ты не знаешь, что тебя ждёт!»       Драгоценный Сапфир всегда оставался под строгим надзором. Не имея права говорить со слугами вокруг, он, что за ирония, не оставался ни секунды без пары лишних глаз. Господин Ань Сянь был посредником меж принцем и народом, с самого своего появления. С первого дня он учил юного Ван Цайхуна этикету, правлению, мастерству меча, и всему, что сейчас умел юный принц.       Ван Цайхун поспорил с ним лишь раз, и сразу после в пылу чувств сбежал, чудом сбежал наружу, в столицу, в настоящую, живую столицу…       Живот скрутило узлом от одного воспоминания. В книгах говорилось, что память выталкивает из головы прочь всё самое худшее, но голова Шайбэя, видимо, работала неправильно. Он помнил всё: каждое слово и взгляд, каждое касание, каждый крик…       В побегах не было ничего хорошего. Бежавшего никто не защитит. Бежавшему по своей дурости придётся ползти в слезах обратно, искалеченному и испуганному, и умолять, истерически молить прощения за свою глупость.       Стоило ли в самом деле уходить сейчас? Быть может, подождать ещё?..       Шайбэй сглотнул, успокаивая дрожь в коленях. Вернув сознание из гадких воспоминаний, он только-только осознал, что не сводил глаз с тёмного коридора. Кажется, даже не моргал.       Съедаемый противоречиями, он взглянул на дверь, за которой только-только скрылся его брат. Он где-то там, в замке, мучает его господина… Остаться ли или помочь? — вот в чём был настоящий вопрос. Тяжёлый вздох разлетелся по комнате.       «Я не сбегаю, лишь отлучаюсь,» — оправдал он себя, успокаивая. Желание помочь Лю дае и страх потерять его, единственную возможность на счастье, всё же одержали верх. Поколебавшись ещё минуту, Шайбэй вступил во тьму…       Двигаться вперёд было несложно — пол оказался ровным и вёл напрямик, не петляя, будто это в самом деле когда-то было обычным коридором. Однако, он всё не кончался, а после стал вдруг становиться меньше, меньше, меньше… Лёгкая в начале дорога постепенно заставила ползти вглубь на четвереньках. Уже в середине пришлось лечь и двигаться ползком. Пробираясь вперёд, вопреки трудностям, всё более решительно, Шайбэй для себя вдруг подметил, что даже в змеиной глотке ему не приходилось применять столько усилий. Только подумав об этом, он стукнулся лбом о преграду. Ощупав ту осторожно, понял, что это дерево, совсем не прочное.       Толкнув то ещё раз, осознал, что это сундук. И, отодвинув тот, наконец выбрался наружу.       В Крепости Непокорства южный принц никогда не бывал, а план её помнил расплывчато, и тот был давним. Сколько могло измениться за двадцать лет — оставалось гадать. Радовало лишь то, что вокруг было пусто. Ведомый любопытством, Шайбэй не стал оглядывать странное помещение.       Это была зала — обширная и величественная. Она отличалась от тех, что доводилось видеть ранее. Темнота окутывала её точно ночное полотно, но всё же мягкий синий свет позволял видеть пространство вокруг. Обширное, как дно океана, оно всё же навевало странный уют. Орнамент на стенах и редких колоннах был незамысловатый: волны, облака, распушившие хвосты фениксы…       Проходя тихими шагами вглубь, Шайбэй не успел и заметить, как вокруг всё заполнилось книгами. Их было даже больше, чем в его собственной бывшей библиотеке: переполненные полки, доходящие до потолка, столы, стулья… даже пол. Свитки были аккуратно разложены по нему, ровно так, чтобы меж ними можно было аккуратно ступать.       Поодаль лежала вместе с горстью карандашей высокая стопка детских рисунков. По гладкому паркету подолы его одеяния волочились медленно, будто эфемерно. Наконец, когда преодолены были бесконечные полки, перед глазами предстала середина залы. А в ней — широкий-широкий стол. От одного взгляда на него у Шайбэя затрепетала душа.       Он не смог оторвать глаз: на зеркально-гладкой, точно водное полотно, поверхности, ввысь уходили звёзды, нависая над ней, будто настоящие. Все они медленно-медленно двигались, кружась в безвременном танце, и горели, так ярко и красиво… Шайбэй сделал к столу несколько шагов, продолжая разглядывать каждую сгоревшую звезду. Картина вдруг стала знакомой. Одно, второе, третье… Созвездие за созвездием отражались в его памяти, навевая те времена, когда он сидел у самого окна, глядя в кромешную тьму, что освещалась лишь волей неба. И зазубривал, одну за другой, каждую известную звездочку.       Ладонь сама потянулась вперёд, прямо к маленьким огонькам над столом… И прошла меж них насквозь. Непривычная прохлада волной пробежалась по венам, вызвав мурашки. С другой стороны послышался удивлённый тихий вздох. В испуге Шайбэй отдёрнул руку, осторожно заглянул на ту сторону, что скрывалась за иллюзорной картиной.       Два озадаченных взгляда встретили друг друга.       Окутанный отражением звездного неба, господин Верховный Советник смотрел на юного принца, точно не мог понять, настоящий тот или нет. И когда, уловив в том лёгкую дрожь, осознал, что ему в самом деле не чудится, облегчённо улыбнулся.       — Ты рановато…

‿︵‿︵୨˚̣̣̣͙୧ ☽ °❀° ☾ ୨˚̣̣̣͙୧‿︵‿︵

      Крепкие руки, покрытые ароматным маслом, вновь медленно опустились на обнажённую часть плеч, не покрытую бинтами. Там, где когда-то была рука, теперь осталась лишь сросшаяся кожа. Ладони слегка надавили на поясницу, сделав круг. Одна из кистей оттянула поясничную мышцу, второй слегка прощупывая и зажимая её между большим и указательным пальцами, повторив движение и с другой стороны, после слегка похлопав по разработанному месту. Без верхних одежд было бы куда проще, но стоило радоваться и простой дозволенности к подобным касаниям.       Сия экзекуция продолжалась достаточно, чтобы Вань Ян успел съесть пиалу дынных семечек и пересчитать все трещины в полу. Одни из них сделаны были недавно, а другие, кажется, пробивали по нескольку раз. Несмотря на то, тренировочный зал выглядел действительно величественно, и был достаточно огромным, чтобы несколько драконов могли запросто сражаться даже в своём истинном обличии. Воздух был пропитан запахом лакированного дерева и стальных клинков.       Рука Западного Генерала легла на шиворот племянника, в то время, как правая нога была выдвинута вперёд и согнута, не позволяя младшему дракону отойти. Не прошло и секунды, как Северный Генерал лежал на спине, опрокинутый, а Цзюньцзе возвышался над ним, неспешно обмахиваясь веером, так чтобы виднелся лишь его презрительный, разочарованный взгляд.       — Вставай, мы только начали.       Юйлун послушался, быстро вскочив, и снова попробовал нанести удар… и даже не понял, как снова очутился на полу. Чужой каблук с силой давил на грудь.       — Твой удар легко предсказуем. Рука идёт на максимально прямом локте — сломать стараешься? А колени почему дрожат? Лицо попроще сделай — это тренировка!       Шу Юйлун молча глотал горькую пилюлю и терпеливо сносил каждое замечание. В принципе, нанести хоть какой-то удар Шу Цзюньцзе уже стало бы для него великой победой, однако его сваливали снова и снова, не позволяя даже принять стойку, а после хорошенько оплёвывали ядом. Что удары, что слова дядюшки были безжалостны достаточно, чтобы заскучать по подзатыльникам Его Высочества. Даже они были не так жестоки… и не так унизительны.       Из «зрительской залы» послышались одобрительные хлопки. Вань Ян похлопал себя по колену. К сожалению, иначе аплодировать он теперь не мог. Приглашению посмотреть бой он был действительно рад, и пусть это лишь стимул, чтобы Северный Генерал не упал лицом в грязь перед врагами. Более канарейка и дня не желал проводить на койке лазарета.       Ждала их на пару с Чунцином, правда, лишь низкая скамейка у стены просторного зала, подле стеллажа поставленных вряд ледяных лезвий. Двух людей ещё на входе пробил лёгкий озноб: помещение оказалось даже холоднее коридоров. «Холод сохраняет ясность ума и даёт желание двигаться,» — Шу Цзюньцзе лишь по-доброму фыркнул им. И сразу стало ясно, чья была идея не протапливать. Назвать эту западную змеюку хладнокровной не повернулся бы язык.       Вань Ян вновь вернулся к семечкам.       — Жуй дольше, горло царапаешь, — напомнил Дан Дай. — Оно только-только восстановилось.       Его руки продолжали старательно разминать чужую кожу. Терпение Вань Яна потихоньку иссякало, и даже простой голос его товарища начинал раздражать. Даже родители не опекали его так сильно за все годы жизни.       — Дан-нян, а, может, сам для меня пожуешь? — съязвил Вань Ян, протягивая тому горсть семечек с самой кривой своей улыбкой… Но товарищ посмотрел на него так серьёзно, что она тут же спала. Он зажал горсть в кулаке и вернул обратно в пиалу.       — Я пошутил. Даже не думай.       От одной мысли о подобном передёрнуло. И весьма пугало, что Дан Дая — нет. Пожав плечами.       — Нет ничего зазорного, если…       — Нет! — рявкнул Канарейка, отсекая вялые попытки. Уши запунцовели. Довольный собой, Чунцин лишь вернулся вернулся к массажу.       Зрачки у драконов посреди зала сузились: один был раздражён, а второй — пыхтел, пытаясь следовать чужим указаниям. Сил бить уже не было, как и сил уворачиваться, а Шу Цзюньцзе, теряющий самообладание, стал переходить на повышенные тона, то тут то там шлёпая избитого веером. Пришлось начать заново, с самых азов. С правильной стойки. «Хоть что-то лёгкое,» — подумал Шу Юйлун. И почти заплакал.       — Что за поза?! Сколько раз я тебе уже показывал, где стоят ноги?! Выпрями спину! Ровнее! Грудь вперёд! Почему так неуверенно держишь стойку?! Хватит дрожать! Я тебе наставник, а не мамочка!       — Бедный мальчишка, — выдохнул Дан Дай, наблюдая, как того избивают. За битву на поляне грёз он того давно простил: вина окупилась в пару дней истязаний собственным дядей.       — Чего жалеешь его? Заслужил, — Канарейка по привычке попробовал скрестить руки, но промахнулся. — Да и какой он тебе мальчишка? Забыл, сколько он нам хлопот доставил?       — И всё же…       Чунцин не мог развидеть в Шу Юйлуне зеленый росток. Юный побег бамбука, который возомнил себя прочным стержнем. Встреть он вновь его на поле — не заботился бы ни о жалости, ни о сострадании, но сейчас, когда тот и от шлепка веером не сумел увернуться, невольно вспоминалось, как лупил их за добрую душу Бо шифу…       Не успели воспоминания дойти и до середины, как послышался тихий торопливый топот. Маленькая нюйлун забежала в зал, точно заведённая, и начала вертеться вокруг двух людей.       — Я всё узнала, узнала! — заявила гордо, виляя хвостом. Дядя пёс живой! Ху Яню с ним говорила!       Улыбка её стала ещё шире, когда два генерала преисполнились к ней вниманием. Играть в посредницу и шпионку малышке нравилось безмерно. Особенно теперь, когда все вдруг стали так заняты: гэгэ постоянно пропадал со старым дядькой, папа не отрывался от работы, а шушу то и дело мотался между темницей, кабинетом и башней. Играть оставалось только с Сятянем и ласточкой, потому, когда те попросили узнать больше про их друга, малышка без труда нашла к тому проход. Все дырки и лазейки Крепости она знала наизусть и во всех бывала лично.       — И? Что сказал? — спросили почти одновременно два генерала, встревоженные. Ху Яню продолжила нарочито важно:       — Он сказал, что сам скоро выйдет, и что вы зря волнуетесь. А ещё, что вам надо требовать переговоров и думать о том, как помириться с шушу!       «Он дурак?» — в этот раз они и подумали слаженно. Сидя в темнице и чуть ли не каждый день встречаясь с северным принцем, он всё ещё уверен, что с ним можно помириться? Провести переговоры? Убедить его о пакте мира?!       «Да. Дурак и безумец,» — решили сообща, обменявшись взглядами. И лишь потому решились ему поверить, что ради этого он в самом деле готов был терпеть дни мук и болей. А, значит, в действиях своих был точен. Был уверен.       — Ещё!.. — чуть не забыла малышка. — Дядя-пёс попросил таблеточки.       — Таблеточки?.. Целительные? — уточнил Вань Ян, и, когда малышка резво закивала, выдохнул. — Цзюньцзе! — окликнул Западного Генерала, отвлекая от садистской забавы, и, дождавшись, обоих потащил помогать.       Дан Дай проводил их озабоченным взглядом. На душе его скребли кошки: один товарищ потерял руку, второй по своей дурости скоро и головы не сносит… А он ничего и сделать не может. Только ждать и пытаться облегчить их муки.       — Блядство… — прошипел Шу Юйлун, подхрамывая ближе. Вместо Чунцина во всей красе выразил его чувства.       — Что, помять тебя? — всё-таки улыбнулся, когда тот, послав всё к чертям, опёрся на него; почти свалился в объятия.       — Лучше убей, — пробурчал, утыкаясь в грудь. Дан Дай лишь ободряюще похлопал дракона по спине.       — Ну-ну. Тебе ещё ждать, пока дядя вернётся.       По залу прошёлся эхом тихий скулёж…