Delicate for you

Леви часто сравнивал свою историю с Эрвином со сном. Как только он связался с ним, жизнь наладилась, стала уютнее, замерцала, засияла. Все проносилось как-то сумбурно, быстро, образы были слишком яркими, но зыбкими, как будто опомнись и коснись — и они рассыпятся песком. Леви словно обитал в заманчивых иллюзиях, выстроенных его сознанием для того, чтобы он не сошел с ума, а настоящая жизнь была другой, жестокой и блеклой, и ждала, пока он откроет глаза. Но только Леви не хотел просыпаться. Он делал все, чтобы задержаться в этом чудесном сне подольше. Снижал бдительность и закрывал глаза, притворялся, что чего-то не слышит, не видит и не понимает. Это было совсем не в его стиле и отчасти заслугой Эрвина. Эрвин умудрился всего за пару месяцев дать ему всё, в чем другие отказывали ему годами. Иногда Леви думал, что Эрвин знал его лучше, чем он сам себя. Что бы Эрвин ни предлагал, будь то фильм перед сном или план на будущее, Леви возражал крайне редко и лишь для того, чтобы его позлить ради забавы. Эрвин знал все его вкусы. Эрвин знал, как, что и когда лучше. После учёбы Леви возвращался к Эрвину, чтобы набраться сил. Когда Леви одолевали приступы волнений, он смотрел на Эрвина и успокаивался. Когда Леви хандрил, Эрвин знал, каким ключом открыть коробку с его механизмом и как все подправить. Эрвин заменил ему всех, и каждое счастливое мгновение Леви рядом с ним обрывалось страхом. Когда-то все может закончиться. Все, что заставляет его сердце радостно биться, однажды может превратиться в бледнеющее воспоминание. Леви гнал эти параноидальные мысли прочь, но зерна ревности и страха уже проросли в нем и начали плодоносить. За три недели до Рождества Леви увидел развернутый сайт авиакомпании в телефоне Эрвина. Через день он споткнулся о раскрытый чемодан в гардеробной и впал в уныние, предчувствуя скорую разлуку. Раньше он считал, что ревность — удел бездельников, но когда сам заразился ею, то понял, что крупно ошибался. У него были свои занятия и цели, он отдавал все свои силы балету, но от ревности это не спасало. Казалось, ей невозможно найти противоядие. А может, это была не ревность, а что-то другое? Сложно было определить. Леви просто боялся, что всё закончится, не признаваясь честно самому себе, что под «всё» подразумевается иллюзорная аура безопасности, сотканная Эрвином. Где был Эрвин, там ничего не угрожало и не приходилось доказывать, там можно было перевести дух и почувствовать себя самым важным и любимым в целой Вселенной. — Ты все еще обижаешься? — Эрвин по-своему расценил его молчаливость тем утром, когда Леви обнаружил чемодан. — Ты слишком много думаешь, Леви. Иногда меня это восхищает в тебе, потому что в свои двадцать я был ветреным и не таким прагматичным, как ты, но что насчет того, чтобы просто наслаждаться и пользоваться возможностями? Жизнь непредсказуема. Сегодня у тебя есть все, а завтра ничего, и тогда какой смысл жить скупо и до ужаса расчетливо? Позволь себе свободу в настоящем. Делай, что хочешь, говори, что хочешь, бери, что хочешь. Не воспринимай это буквально и примитивно. Суть же ты уловил? Отпусти контроль. Хватит искать подвох. Вдохни наконец полной грудью и живи на всю катушку, пока можешь. Три состовляющих кредо Эрвина. — Я годами взращивал в себе дисциплину, чтобы ничего не запороть, а ты… — Ты не понял. Я не имел в виду, что тебе нужно забить на все. Прожигатели жизни живут в удовольствие лишь первую треть, а потом пожимают плоды и страдают. Я про то, что если я дарю тебе что-то, пусть это будет подарок или эмоция, то не нужно забивать себе голову мыслями. Просто прими это и порадуйся. А я буду стараться учитывать твои желания. Я заплатил за тебя не чтобы иметь козырь. Это обыкновенная помощь, ты бы мне тоже ее оказал. — Окей. По правде, Леви давно отпустил ту ситуацию с кредитом. На месте Эрвина он бы поступил так же и исчерпал все свои негодования и обиды уже к следующему дню. Но Эрвин в это не верил. — Во сколько ты сегодня освободишься? — спросил он, колдуя завтрак у плиты. — Можем куда-то съездить, да и подарками к Рождеству пора бы запасаться. — Мне нужно готовиться к экзаменам, — Леви угрюмо и апатично листал толстую тетрадь. — Опять вишнёвый пуэр? — Эрвин достал из шкафа чашку. — Да. — И мятный горький шоколад. — Эрви, — Леви отложил тетрадь и с какой-то опаской бросил на него рассеянный взгляд. — Ты все обо мне знаешь. — Не все, — Эрвин подмигнул ему. — Но как расправить твои нахмуренные брови знаю. И на такого долго злиться? Эрвин стал ему дорог. Леви подошел к нему со спины и уткнулся носом в шею, не произнося ни слова. А что тут было говорить? Он стал его необходимостью. — Что хочешь? — спросил Эрвин, покрывшись мурашками из-за щекотливого прикосновения. — Ничего. Просто, — Леви прикрыл глаза. — Колись. Ты ничего «просто» не делаешь. И ой как много недоговариваешь, Щелкунчик. — Откуда пошло это дурацкое прозвище? — Секрет. — И это я много недоговариваю? Темы для размышлений подкинул ему еще и Мёрфи, попросив задержаться после занятий и зайти к нему «кое о чем переговорить». Леви полагал, что после семейного ужина профессор будет его избегать, а не наоборот, но ослушаться не посмел и побрел к кафедре с гудящей после лекций головой, как и было велено. Постучав дважды по двери, Леви вошел в темную душную комнату и нашел профессора сидящим на широком подоконнике, вертящим наручные часы в руках. В царящем полумраке он смотрелся как статуя: холодный, неприступный и будто высеченный из камня. Всюду были разбросаны связки ключей, по всем поверхностям были расставлены сувенирные статуэтки и кружки с недопитым растворимым кофе. Со стен сурово и гордо смотрели физиономии выдающихся выпускников. Обстановка самая, что ни на есть, рабочая. — Побыстрее. Я не собираюсь тут ночевать из-за вас. Брезгливая физиономия и недовольная интонация профессора вселили в Леви надежду, что вызвали его сюда лишь для очередного выговора. — Я шел сюда из другого корпуса. — Шли? Ползли. Не стойте на пороге, это раздражает. Вы мне как будто одолжение делаете. С психами не спорят. Леви прошел в середину кабинета и встал возле стола, на котором красовался портрет Айседоры Дункан, который ранее здесь он никогда не видел. — Кто-то из первокурсников притащил ее сюда, — Мерфи развернул к себе портрет. — Она танцевала босой, хотите потом попробовать? — Вы меня для этого позвали? — Леви смотрел на профессора с неподкупным удивлением. — Обсудить будущие выступления? — Да. Я даю вам передышку. — В каком смысле? — Вы свободны от всех репетиций. В этом году вы не участвуете ни в одной зимней постановке. Леви, стоя, как пораженный громом, не поверил своим ушам. Он посмотрел на губы профессора, ожидая увидеть их искривленными в насмешке, но те были сомкнуты в ровную линию. — Вы хромаете, — трость Мёрфи уперлась в его ногу. — Я жесткий учитель, а не изверг, и калечить никого не собираюсь. — Не надо, — в панике Леви был готов наобещать самое невозможное, лишь бы его не отрывали от сцены. — Я в форме, я не жалуюсь, я могу танцевать, я могу… — Леви, — Мёрфи покачал указательным пальцем в воздухе. — Я не отстраняю вас от всех занятий и не зачеркиваю ваше имя в списке. Я даю вам время для восстановления, и по настоянию других учителей в том числе. — Я уже проходил через это. Вы видите, к чему это привело. — Если вы продолжите убивать свое тело в зале, будет только хуже. И да, вы правы — сейчас вы в хорошей форме. Я даже немного доволен вами. Вы стали воздушнее и ярче. Вкупе с дисциплиной это сделает вас собой. — Вас Эрвин подговорил? — Меня можно подговорить? Профессор встал с подоконника и, сделав круг, взял с полок стопку перевязанных бумаг с потрепанными краями. — Вы не мой протеже, — было сказано строго. — Не мой фаворит. Кто бы ни замолвил за вас слово — его просьбы будут отклонены, потому что у меня имеется самоуважение и я склонен принимать все решения самостоятельно. Вам это ясно? Я лишаю вас сцены, потому что знаю, что вам она сейчас навредит, а вы не в состоянии этого понять. После зимы я возьмусь за вас как следует. — Как за Фарлана? — инстинкт самосохранения Леви работал с перебоем. Он ходил по краю и сам того не осознавал. — Он постоянно обдолбанный и пропускает занятия. Все говорят, что в этом семестре его выкинут. — Потому что он слабый и не справляется. Во всем нужна последовательность. Чтобы что-то вышло, нужно делать это каждый день, как бы плохо ни выходило. А Фарлан так не умеет. Если он допускает ошибку и получает критику, то сразу падает вниз. Вы — другой. Знаете же? Его похождения по сомнительным заведениям. Его тянет туда после любой неудачи, даже если она легко поправима. Он ранимый и любит пострадать на виду у окружающих. А вы? — Что — я? Немигающий пристальный взгляд профессора пригвоздил Леви к полу. — Если продержитесь эту зиму, то получите все, что заслуживаете. Если я ошибся и вы такой же слабый, как и ваш друг, то сцены вам не видать. Я перекрою вам весь кислород. У вас остались вопросы? У Леви остался миллион вопросов, но ни один из них не поднялся по глотке выше. Это был вызов. Вызов, который мог развеять туман сомнений и привести прямиком к мечте. Угроза и обещание в одном флаконе. Получите все, что заслуживаете. Вы — другой. Вы не слабый. Вы справляетесь. Как бы плохо ни выходило — вы все-таки справляетесь. Читалось между строк и по глазам. Леви вызов принял, как под гипнозом. Он ощутил мощный подъем и прилив азарта, даже мелко затрясся, но наконец-то не от усталости или отчаяния, а от огня, неугасаемого, сильного, от огня, который поднимал его на ноги после каждого падения. Огонь, который разглядели в нем. — Я понял. Надо подождать. — Подождите. Не разочаруйте Донну, — с иронией добавил Мёрфи. — Она осталась от вас в восторге. — Могу обрадовать вашего отчима, — едко сказал Леви. — Для этого вам нужно спустить с карточки Эрвина круглую сумму. — Все большие люди такие стереотипно мыслящие, как он? Мёрфи направился с бумажками к выходу и задержался у двери. — На его месте вы бы думали иначе? — спросил он. — Его сын — состоявшийся человек, рядом с которым пригрелся хорошенький юноша. — На его месте я бы не делал поспешных выводов, — Леви это даже не оскорбило. Каких он сплетен о себе только ни слышал. Ему частенько приписывали невероятные истории, будто вырезанные со страниц желтой прессы, но он все сносил молча. Профессор очень снисходительно и как-то смешливо, с высоты своего великого и мудрого ему объяснил: — Леви. Очень просто любить того, кто выставляет вас лишь в лестном свете. Вы можете быть каким угодно, но в присутствии Эрвина вы всегда — идеал. Вам ведь это и нравится, так ведь? Он ничего не требует, ни к чему не принуждает, он разгоняет от вас все тучи, чтобы вы разделили с ним его обожание вас. Вы с ним не из-за денег и статуса, а по причине более удручающей. Я это понимаю, потому что знаю, что помимо Эрвина есть другие желающие обеспечить вас хорошей беззаботной жизнью, но для его отца, как и для него самого, кажется, это тайна. Леви прикусил язык. Выяснилось, что профессор, проходя по длинным университетским коридорам, не сворачивает уши в трубочку, а внимательно слушает. — Я не истина в последней инстанции. Это лишь мое предположение, но, судя по вашему лицу, оно справедливое? — напоследок бросил профессор и удалился. Леви еще немного побродил по кабинету, собираясь с мыслями, а потом нашел пустую аудиторию и принялся за эссе, вытащив из сумки ноутбук. Сумерки наступали рано. Не было еще и пяти, когда густая синева опустилась на город и вдоль улиц и парковых дорожек зажглись фонари. Отдаленно была слышна музыка из репетиционной, куда вход для него был закрыт на целый сезон. Леви все гадал над сроками. Зима — это сколько? Строго до марта или профессор смилостивится над ним? Ему не дали карт-бланш на лень, нет, терять гибкость и сноровку было нельзя, Леви должен был ежедневно разминаться, не перенапрягая ногу, чтобы… Чтобы что? Леви ждал, что с ним случится что-то еще более волшебное и судьбоносное, о чем он не всегда смел даже мечтать, и он готов был положить ради этого всего себя. Всего себя — не так уж и много, если речь идет о смысле жизни. Кушель как будто издалека почувствовала, что что-то произошло, и прервала его настойчивым длинным звонком, на который Леви не хотел отвечать, отодвинув вибрирующий телефон на край стола. — Занят? Уже готовишься к экзаменам? — деловито осведомилась Кушель. — Угу. — Как репетиции? Устаешь, наверное. — Вообще-то нет. Леви от этих бессмысленных распроссов мутило. Они повторялись из раза в раз на протяжении всей его жизни, прививая ощущение дежавю. — В этом году проще? — В этом году я не утвержден ни в один спектакль в зимнем сезоне. Кушель вздохнула так, словно ей только что сообщили о внезапной кончине родственника. — Леви, что стряслось? — Ничего, — Леви старался ничем не выдать своего почти ребяческого смущения. Было так странно — отчитываться за свою жизнь. — Меня не допустили из-за ноги. — Разве все так серьёзно? — Кушель решила во что бы то ни стало разгадать истинную суть происходящего. — Только из-за ноги? Но прошло много месяцев. — Хочешь сказать, я отлыниваю? — Ох, нет. Твое здоровье превыше всего для меня, но я ведь знаю, что ты выносливый, и твой предел выше, чем у остальных, и… — Мам. Разочарование, то ли в себе, то ли в матери, сдавило грудь Леви. Он знал, что услышит именно эти слова, но до последнего таил надежду, что что-то изменится, как пленник, которого вывели на плаху, но он все еще надеется на отмену приговора. — Я мог опять потерпеть. Я хотел. Но мне поставили ультиматум. Между каждой фразой — пауза. — Не страшно, — убеждая себя, сказала Кушель. — Отдыхай, учись. Я люблю тебя. Но помни, что не все упущенное можно наверстать. — Как тут забыть, — Леви закатил глаза. — Приедешь на Рождество? — Вряд ли, мы… — Мы? Налет независимости как ветром сдуло. Леви вырвался из гнезда и опеки, но только террриториально, а сердце его, как и раньше, сжималось от любого материнского вопроса. — Я с друзьями планирую провести Рождество. — С Фарланом? — Он устраивает вечеринку. — Не буду мешать. Но будь осторожен, помнишь? Люблю тебя. Короткий разговор с матерью высосал из Леви все силы, а что бы с ним стало, если бы они переговорили тет-а-тет? Он бы упал замертво уже через пять минут. Его мутило не только от вопросов, но и от необходимости лгать и притворяться, пусть и в относительно небольшом количестве. Это было похоже на замкнутый круг, который давно было пора разорвать, но Леви каждый раз щадил сердце матери. Ей не обязательно знать всю правду о нем, ей не нужно волноваться и надрывать голос, она всего лишь уставшая и преждевременно постаревшая женщина, зачем ее трогать? После звонка осталось горькое послевкусие. Леви захлопнул ноутбук с недописанным эссе, вышел во двор университета и заметил припаркованный возле низкой ограды макларен с включенными фарами. Эрвин с кем-то говорил по громкой связи, но, увидев своего ненаглядного, щеголяющего по снегу в легких кроссовках и пальто нараспашку, отключил звук и изумленно поднял брови. — Глаз да глаз за тобой, — сказал он, когда Леви пристегнул ремень, и завел машину. — Ты собрался в таком виде до дома идти? — Я люблю прогулки, — беспечно ответил Леви. — Или у меня развивается синдром наседки, или это правда дико, Леви. — Куда мы едем? Машина везла их мимо украшенных гирляндами фасадов и витрин с выставленной рождественской атрибутикой. Реклама с песнями Марайи Кэрри звучала уже из каждого утюга и надоела задолго до праздника. — За подарками. Не хочу затягивать, в конце месяца мне будет не до покупок. — Ну да, — Леви опять вспомнился чемодан, будь он неладен. — Ты ответишь мне честно, если… — Когда я не отвечал тебе честно? — Эрвин остановился перед светофором. — Никогда, я на всякий случай. — Леви, не тяни. Это отталкивающе, когда люди задают сто лишних вопросов перед тем, как задать главный. — Окей, — согласился Леви и вывалил все, как есть, в неприглядном виде: — Сегодня Мёрфи отстранил меня от занятий, потому что вдруг начал переживать о моей травме, и он не садист, и у него вообще откуда-то планы на меня появились. Странно, не кажется? Эрвину его тон не понравился, и он сразу пресек: — Странно, но я тут ни при чём. — Мне вспомнились твои реплики про марафоны и что я не знаю меры, и… — Я мог купить тебе место и сделать тебя кем угодно, если бы не уважал. Но ты трудолюбив, умен, упрям, ты справишься со всем сам. Здесь я тебе не помощник. Леви стушевался и притих. — Извини. Он сам не знал, почему прицепился к Эрвину. Обычно для оправдания срывов люди говорят, что «навалилось», что «слишком много всего», что «устали», но у Леви все было прозаичнее и сводилось к одному простому — он боялся выпасть из своего сказочного эндорфинного сна. Благо, Эрвин был отходчив и не концентрировался на плохом. За несколько часов в торговом центре он пришел в свое обычное вдохновленное состояние и оставил там несколько среднестатистических зарплат нью-йорского жителя, опустошив не один прилавок для многочисленных родственников и коллег, которые не гнушались донимать его звонками даже в послерабочее время. — Я привык все заказывать онлайн, но в этом году захотелось вспомнить, как все было раньше, — говорил он, сжимая в обеих руках несчетное количество мелких и огромных пакетов. — Давай отнесем все в машину и зайдем поужинать? Им не помешало бы забиться в укромный угол ресторана и побыть вдалеке от обезумевшей от уловок маркетологов толпы, скупающей все подряд. Эрвин нашел по картам какое-то атмосферное место с резными стенами, бархатными диванами и джазом и с гурманским предвкушением откупорил бутылку вина. — Но ты за рулём, — напомнил Леви, расстегнув свой твидовый пиджак. — Это не проблема, когда есть Майк, — Эрвин наполнил два бокала. — Отпуск пошел ему на пользу. Он больше не заваливает меня жалобами, и, кстати… Он подождал, пока официант поставит блюда на стол и отойдет на приличное расстояние, хотя живая музыка и без того обеспечивала их слова приватностью. — На днях я купил билеты. Придётся улететь. — Куда? — В очень холодный далекий край. — Швеция, — Леви взял свой бокал. — Реклама в браузере опередила тебя. — Не учёл, — Эрвин цокнул. — Швеция. Две недели. В Стокгольме будет выставка, я обязан быть там. Леви делал вид, что его это не волнует, и кропотливо работал ножом в тарелке. Очередная рабочая поездка, что тут такого? — В конце декабря будет холодно, но зато можно увидеть северное сияние. И в горы подняться. Я давно там не был. — Круто. — А знаешь, что еще круче? — Ну? Эрвин протянул руку к его лицу и медленно провел ладонью по щеке, вынудив замереть. — Мне тут одна птичка начирикала, что в конце декабря ты ничем не занят. Представляешь, как совпало? От волнения глаза Леви забегали. То на Эрвина, то вниз. Он еще не осмыслил ничего, но внутри все задрожало и потеплело. — Так вот куда делся мой паспорт. Я еду с тобой? Да? — Со мной, — Эрвин не убирал руку и не отрывал взгляда, глядя проникновенно и говоря тихо и успокаивающе. — Со мной ко мне домой. Я покажу тебе северное сияние и чистый снег и научу новым фразам. Согласен? Дом — это аномальное место, куда хотел вернуться Эрвина и от которого бежал Леви. — Эрвин… Он разгоняет от вас все тучи, чтобы вы разделили с ним его обожание вас. — Я помню, что ты сказал мне тем утром, — Леви отодвинулся на стуле, — но я не могу по щелчку пальцев перестроить свой мозг. Эта поездка — прекрасная идея. Но она как будто обязывает меня отплатить тебе тем же. — Зачем все так сложно? Эрвин подлил им вина. — Я даю — ты берешь. Ты даешь — я беру. Я даю — потому что люблю. Беру — потому что люблю. Здесь нет места для счета. Леви уперся взглядом в бокал и подвис. То ли так подействовало вино, то ли самовнушение — его закачало, будто на волнах, и внутри все расцвело, ожило, глаза заблестели, щеки запылали. Эрвин говорил и говорил, строил блестящие планы, а Леви уже не различал, где явь, а где фантазия. Эрвин, а так разве бывает? Он с минуту прождал, пока Эрвин соизволит ответить, а потом до него дошло, что губы он даже не разомкнул. Его куда-то вело и клонило.