Delicate for you

Какая-то из десяти, из пятидесяти, из сотни масок, за которыми ты прячешься, убеждая себя, что затаился лишь на время, что вот-вот настанет твой звездный час и ты раскроешься, явишься миру в неглиже, какой есть, умный — не умный, красивый — не красивый, одаренный или бездарный, — покроется трещинами суровой реальности. Разоблачение будет болезненным. Последствия — необратимыми. Скальпелем по коже, ножом по сердцу. Сквозь трещины просочится свет реального мира, который ты когда-то отверг, и ослепит, оставит ожоги на твоём слабом настоящем я, которое до последнего надеялось миновать этот роковой час. Ты прятался так долго и усердно за фальшивыми интонациями и не принадлежищими тебе мнениями, что перестал различать самого себя. Что именно сделал ты, а что именно — сделали с тобой? Кто ты? Чья на тебе кожа? Чьи в тебе мечты? Кому подчиняется твое сердце? Леви неотрывно смотрел на Эрвина, застывшего в ожидании. В его голове вертелось множество идей о том, как избежать позора. Большая часть идей была жизнеспособной. Леви мог растолковать слова Фарлана так, что Эрвин не смог бы ни к чему придраться. Леви мог выйти из воды сухим. Он мог вновь отделаться легким испугом и жить как раньше, в фантазиях и заблуждениях, сыто и припеваючи, производя впечатление непробиваемого дерзкого парня, у которого все идет так, как надо. Он мог бы. Но ему вдруг стало невыносимо тесно в оболочке, в которую он когда-то залез. Она натерла ему мозоли, сдавила кости, спутала разум. Жить в ней в один миг стало нестерпимо и мерзко. Леви захотелось совершить что-то безрассудное, поддаться импульсу и куда-то сигануть, чтобы наконец освободиться. — Пожалуйста, говори со мной. Только не замыкайся — выбраться будет сложно. Ты мне интересен от и до. И твои шутки, и жалобы, и все-все. Я выслушаю. Договорились? Пожалуйста, скажи, что да. Я всё пойму, только говори. Эрвин взял его руки в свои и поглаживал подушечками больших пальцев его костяшки, присев перед ним на стул. А Леви так и стоял — не шелохнувшись, коченея и глядя в пустоту. Не шок — осознание — медленно пропитывало его. — Ну? Напряжение нарастало, электрическими импульсами коротило в воздухе и жалило. Эрвин молча ждал, переживал. Леви бросал взгляды то на дверь, то на Эрвина, перебирая, будто чётки, всевозможные варианты исхода. — Не надо играть психолога, рыцаря или кто ты там. Руки расцепились. — Что? — возмущенно переспросил Эрвин. — Я прошу тебя… — Стоп-стоп. Именно, — Леви попятился. — Я не просил мне подыгрывать. Ты не до… — То есть, я должен был промолчать? Или встать на его сторону? Леви, я не понимаю, что тебя так перемкнуло. Перемкнуло еще как. Леви не злился на Эрвина. Он злился на себя, но обратить гнев на сидящего рядом, да еще и напоминающего что-то из болезненного прошлого, оказалось доступнее. — Прости, Эрвин. Давай поговорим об этом позже, сейчас мне нужно… — Позже не наступит. Ты не захочешь возвращаться к этому разговору. Ты опять залезешь в свой панцирь и прирастешь к нему. Каждое слово — неоспоримо в точку. Эрвин тоже злился, тоже из страха, тоже тяжело дышал, тоже ощущал, как обрываются ломкие ниточки, связавшие их в уходящем месяце. Леви не ответил. Зло сверкнул потемневшими глазами и вылетел. Дверь чуть не слетела с петель. Удар ногой пришелся сильным. Леви вылетел из гримерки, как стрела, натянутая тетивой до упора. Эрвин — раздраженно за ним, оттолкнув каких-то двух мужчин к стене. Почему он бежал? Ему даже было не к кому и некуда. Натруженное тело дрожало от переполняющей его злости. Хотелось сделать что-то в порыве, что-то гадкое, безумное, что-то сорвать с себя или швырнуть в кого-то. Нужен был всплеск! — Леви! — Я же сказал — не надо! — Куда ты бежишь? — Господи, что ты увязался за мной? Они преодолели лестничные пролеты за рекордные секунды и оказались в тупике. Эхом в голове отдавался приговор от Фарлана: Ты фальшивка, и никакое тряпье это не скроет. — Эрвин, давай перенесем разговор, — Леви прижал ладони к пульсирующим вискам. — Потом я… — Это так не работает, — Эрвин облокотился на перила лестницы. — Куй железо пока горячо. Пока ты кипишь от гнева — ты будешь говорить честно, а я буду тебе верить. Ни завтра, ни послезавтра у нас с тобой абсолютно честно ничего не получится. Леви оглянулся. И опять он был как сон. Как будто протяни к нему руки — он исчезнет. Волосы мягко спали на гладкий лоб, губы были трепетно приоткрыты, в глазах — готовность принять и действовать. — Эрвин… — Здесь и сейчас, Леви. Можно было сбежать, солгать или выставить виноватым кого-то помимо себя, но все упиралось в одно важное обстоятельство — Эрвин заслуживал другого. Эрвину хватило ума и мужества прикрыть его перед Фарланом. Эрвин все понял, конечно, сомнений и быть не могло. Он раскусил его — орешек с тонкой скорлупой — но почему-то не оттолкнул. Его губы не скривились брезгливо, в голосе не появился покровительственный приказной тон. Эрвин заслуживал всего лучшего, что Леви не мог ему дать и о чем искренне раскаивался. — Прости, — Леви набрал воздуха в легкие и, отсчитав до трех, сказал: — Я лгал тебе. Леви знал, что если заговорит, то не сможет остановиться. Когда людям больно и они остаются наедине, то сокровенное невозможно выпустить дозированно. Оно выльется потоком бессвязных мыслей, до стыда искренних, но освобождающих из собственного заточения. — Ты, наверное, считаешь меня идиотом, который стыдится самого себя. — Нет. Ты себя не стыдишься, — Эрвин, приблизившись, будто читал его. — Ты чего-то боишься. Будто через прикосновения читал, не выпуская рук, зная, что если отпустит — убегут и не вернутся. Леви все еще смотрел за его спину, на единственный выход, через который можно было выйти, не оголившись. — Я вижу, что ты устал держать все в себе. Я не настаиваю. Ты можешь молчать. Но представь, с какими чувствами мы вернемся домой? Леви казалось, что до дома дойти он не в состоянии вовсе. Он восприимчив, мечтателен. Он впервые нашёл того, чьё существование вызывает у него тахикардию. Ребра саднили, сердце ныло, мозги работали с перебоем, а все из-за одного человека. Это произошло не скоро, но внезапно. Ох, Эрвин. Он подчинился тебе, чтобы не потерять. — Начинай, — мягко, но не допуская компромисса. И Леви начал: — Я боюсь бедности. Я ее видел. Бедность — это про отсутствие выбора. Это самая ужасная ее черта. Она ограничивает тебя, причем не только материально. Можно ухитриться и пережить суровую зиму в старой куцой куртке. Это не проблема. Если у тебя нет средств, то у тебя нет выбора куда тебе сегодня пойти, чем заняться и кого встретить. Обладая талантом хорошего слушателя, Эрвин не комментировал и не перебивал. А Леви, под натиском его взгляда, исповедывался, спотыкаясь: — Моя мама обожала театры и мечтала об университете, но у ее семьи не было на это денег… И по итогу она… Ей очень не повезло… Всю свою молодость провела в обшарпанных домах, на подработках, прогинаясь под идиотов, которые знали, что у нее нет денег и выбора. Они могли делать что угодно — она все терпела и не уходила. Теперь ты меня понимаешь? Леви резко замолк и, переведя дух, осторожно взглянув на Эрвина, полушепотом, словно боясь, что вселенная услышит и воплотит его страх в реальность, добавил: — Я боюсь прожить так, как она. Я не хочу возвращаться домой. Я сделаю все, чтобы этого не случилось. У меня должен быть выбор. Меня никто ничем не попрекнёт. Эрвин неожиданно почувствовал тепло и переплел свои пальцы с чужими холодными и подрагивающими. Ложь Леви не была для него проблемой, но его попытка сбежать вместе с ней — от и до. Долгое время он был затворником и заядлым карьеристом, чуть ли не отшельничествовал, потому что винил себя в гибели Жизель и считал недостойным нового счастья. Понадобилось немало сеансов терапии и часов рефлексии, чтобы он наконец разрешил себе продолжить жить так, как раньше. А жить — значит и любить. Эрвин любил Леви и тоже лгал ему. Он бы никогда и ни за что его не отпустил. Вот и поквитались. Один — один, в пользу романтиков и мечтателей. — Это не оправдывает мое вранье. Не думай, что я пытаюсь склонить тебя к жалости, — в своей искренности Леви был очарователен. — Я только хочу, чтобы ты понял меня. Я врал тебе не для того, чтобы чем-то похвастаться, или потому что я кретин с ЧСВ. Мне не хотелось, чтобы ты воспользовался моим положением, я ведь совсем не знал тебя… Да нет, я не о тебе. Я не хочу, чтобы люди думали, что я от чего-то завишу, что мной можно управлять, если надавить на нужные точки. Пожалуйста. Ты можешь злиться, у тебя есть на это право, но не осуждай и никому не говори, что у меня на самом деле ничего нет. — У тебя все будет, дай себе время. Наберись чуть-чуть терпения и ни на кого не оглядывайся, — Эрвин погладил его щеки. — Еще раз прости, — Леви клонило в сон от его нежных касаний. Он бы рухнул к нему, если бы не новый перечень вопросов: — Ты рассказал про маму. Как ее зовут? — Кушель. — А папа? — Его нет. Я до восемнадцати жил с матерью. — По твоему тону угадывается, что у вас сложные отношения. — Они не сложные. Они никакие. Мы почти не разговариваем друг с другом. — Давно? — С моего поступления в университет. Я ужасно себя чувствую из-за этого. Как будто я неблагодарный. Я столько взял от нее, она стольким пожертвовала, и к чему это… Леви резко замолчал и так же резко нарушил минутную заминку: — Когда она узнала, что я начал встречаться с мужчиной, случился скандал. Мы никогда так не ссорились, Эрвин. Стычки между нами были постоянные. Но таких скандалов до хрипа у нас никогда не было до того случая. Я даже испугался, что кого-то из нас инсульт стукнет. По нашей линии у всех проблемы с сердцем. Она кричала так громко, а потом рыдала, как будто я сделал что-то непоправимое. Это было неожиданно. Я знал, что она консервативная, но не думал, что ее так поразит мой выбор. До сих пор колотит от этих воспоминаний. — А что потом? — между бровей Эрвина залегла хмурая линия. — Она настояла, чтобы ты расстался с тем мужчиной? — Нет. В ее арсенале было кое-что поэффективнее — она замолчала. Подчеркнуто, чувствуешь, каково это? Мол, делай, что хочешь. А я чувствовал себя виноватым и вскоре расстался с тем мужчиной, но по другой причине. — Сейчас она знает обо мне? — Нет. Я не хочу ей говорить. — А скрывать устанешь. Ты ведь просто оттягиваешь повторение скандала. — Потому что знаю, чем он обернется. Я не желаю ей зла, какой бы она ни была, и хочу, чтобы она была здорова. Рано или поздно он произойдёт. Я знаю исход. Мне не удастся ее переубедить, и она окончательно разочаруется во мне. Но это можно пережить. Это не страшно. Я не зависим от ее мнения. Просто я не хочу проходить через это, когда у меня без того проблем навалом. Дай мне оттанцевать зимний сезон, и я сам позвоню ей. — Я ни на чем не настаиваю, Леви. Поступай так, как считаешь нужным. Я лишь не хочу, чтобы на тебе лежало бремя тайны. Наговорившись вдоволь, решили поехать домой. Не по домам, а домой. К Эрвину. Леви не пришлось долго уламывать. Сосуществование с Фарланом стало невозможным, нервная система испытала сбой, напала сонливость, хотелось исчезнуть в забытье. Эрвин увёз его к себе и проявил великодушие во всей красе: гордо вручил новую зубную щетку и предложил на выбор любую футболку из его гардеробной. Пока он водил Леви по комнатам и пихал ему все необходимое для ночевки (набор из футболки, щетки, расчески, носков, полотенца и каплей для снятия усталости с глаз), тот рассматривал его двухуровневое жилище с нескрываемым восторгом. Классический интерьер из журналов, валяющихся стопками в строительных агенствах. Предсказуемый для Ист-Сайда, но с изюминкой, обнаруживающей характер хозяина. Повсюду живописно была расставлена мягкая светлая мебель с плавными изгибами, которая так и манила свернуться на ней ничком после трудового дня. По диванам и креслам были рассыпаны маленькие подушки. Столики и тумбочки самых разных форм и размеров были уставлены стопками дизайнерских коллекционных изданий. Из-за сквозных проходов квартира казалась бесконечным лабиринтом, в котором Леви был бы только рад затеряться. Каждый уголок был отделан со вкусом, и как ни покрути, с любого ракурса каждая комната выглядела бесподобно. Стены были увешаны картинами, полы застелены коврами, шкафы набиты книгами и дорогущими безделушками, цепляющими взгляд и отображающими увлечения Эрвина: искусство, архитектура, история. Больше всего Леви почему-то поразило наличие особых хозяйственных помещений. Он лично гладил вещи на гладильной доске прямо в комнате, а не в специально отведенной для таких целей прачечной, по размеру превышеющей метраж его спальни, в которой он ютился с самого поступления в университет. Он знал о такой роскошной жизни (роскошь — немного пошлое обозначение, но самое верное). Он общался с людьми, проживающими ее. Но сам никогда не был настолько к ней близок и на миг ощутил себя не в своей тарелке. Словно крота достали из-под земли на свет. Он ослеп и, если бы не Эрвин, он бы не добрался до ванной. — Если что-то понадобится — крикни, я рядом, — Эрвин на ходу стягивал свитер, дразня голой кожей. — Ладно? — Угу. Леви заторможенно закрыл дверь на щеколду и быстро скинул одежду на мраморный пол. Важное уточнение — на пол с подогревом. Пришлось побороть желание лечь на него навзничь и заснуть прямо так. Леви был утомлен и еле передвигался. Еле ополоснулся, еле переоделся и дошел до спальни Эрвина на ощупь. Спать легли безоговорочно в одну кровать. Не легли, а рухнули. На мягчайший матрас и воздушные подушки, приятно ласкающие кожу шершавеньким хлопком. — Боже мой, — Леви принюхался к одеялу и блаженно развалился на своей половине. — Скажи название своего кондиционера для белья. — Ни за что, — Эрвин лежал на спине с закрытыми глазами, укрывшись одеялом до пояса. — Почему? — Чтобы тебе захотелось остаться. — Эрвин, — Леви перекатился к нему и пальцами прошелся по его груди. — Я очень хочу с тобой остаться. Дольше, чем на одну ночь. На всю жизнь, а может быть, и на целых две. Леви провел бы так вечность: в тишине, рядом с ним, с умиротворением. — И останешься? — Думаю, что если засну с тобой, то у меня не будет выбора. — Это хорошо. Спи. С игривым смешком Эрвин надавил на его лоб и прижал головой к подушке, за что Леви небольно пнул его коленом. — Почему так тихо? Дорога же рядом. — Шумоизоляция в каждой комнате. Залог хорошего самочувствия. — Ты во сколько завтра проснешься? — Как услышу, как удирает моя любовь, сверкая голыми пятками. — Эрвин, а… — Спи, а то укушу. Леви прерывисто вздохнул и закрыл глаза. Он был бессовестно счастлив. Уснул крепко и быстро, как удается лишь с теми, по кому стенает душа. А Эрвин еще долго не спал, слушал его размеренное дыхание и рассматривал тени на потолоке, осознавая, что он больше не один. Худшее было позади. Эрвин обрёл новое счастье и учился оберегать его, чтобы не допустить повторения истории. Теперь его не проведешь, у него все под контролем, все схвачено, ни одна муха не пролетит незамеченной. Однако, несмотря на убежденность в собственных силах, его что-то гложило и страшило. Вековые процветающие империи разрушались предателями. Судьбы величайших изобретений решали случайности. Мир хрупкий, хрустальный, переменчивый, и как же в нем удержать все, что дорого? Эрвин проворочался до глубокой ночи и заснул, уткнувшись в макушку Леви носом, когда уже начало светать. А проснулся, скользя вихрами волос по мягкой наволочке, лениво потягиваясь, с хорошим настроением. Разбудил Арне, собрал в школу и спрятался под одеяло вновь, но ненадолго. Тишину дома нарушили громыхание посудой и босые шаги. Такой ансамбль звуков Эрвин не слышал уже давно и поначалу опешил, а потом, вспомнив вечер, улыбнулся и сомкнул веки, жмурясь от солнца, просачивающегося сквозь полоску несомкнутых белых штор. Судя по шуму, Леви что-то искал в холодильнике. Эрвин хорошо различал стук ножа, скольжение деревянной доски по камню и тихие удары ложки о фарфор. Его гостеприимством пользовались абсолютно беззастенчиво, что только радовало. Эрвин появился на кухне с довольным лицом и вдохнул аромат ягодного чая. — Кипяток, — предупредил Леви, жуя самодельный сендвич. — Сойдет, — Эрвин присел на высокий стул за кухонный островок. — Ты всегда так рано встаешь? Леви рассеянно перевел взгляд на телефон, лежащий вверх экраном. — Восемь утра. Рано? — Я сова. — Ты лодырь с кризисом самоидентификации. — Леви, — голос Эрвина приобрел раздраженный окрас, — в первую очередь я… — Бизнесмен? — предположил тот. — Сын Божий. Поэтому я проявлю христианское милосердие и прощу тебе хамство. Но в следующий раз я выполню свое обещание и укушу тебя. — Откуда возникло такое необычное желание? — Леви опустился локтями на мраморную столешницу. — Ты подначиваешь. — Я не случайно, Эрви. «Эрви» он словно промурлыкал. Эрвину защекотало слух, и он на это только тихо выдохнул. — Ты уже осмотрелся? — Да, — Леви изучил его владения вдоль и поперек за это утро. — И позаимствовал у тебя в библиотеке кое-что. — Можешь не возвращать, — разрешил Эрвин. — Скажи, — к Леви нежданно-негаданно вернулась его обычная угрюмость. — Что заставляет тебя делать все это безвозмездно? Или мне выставят чек попозже? Разумеется, Леви говорил не о материальном. Эрвин давал ему кое-что большее: время, терпение, шансы на понимание одно за другим. — Ни от кого и ни от чего я не жду конкрентной отдачи, — невозмутимо растолковал Эрвин. — Меня давно от этого отучили. — Кто? — Жизнь. Покончив с завтраком, двинулись по делам. Эрвин вызвался подбросить Леви до университета. — А где Арне? — Я уже отправил его в школу. Уроки начинаются в восемь. Надо бы ему сказать, что ты будешь жить с нами. — Уже? — Хочешь вернуться к Фарлану? — Нет, но Арне, кажется, не будет рад новому соседу. — Я не навязываю вас друг другу. Но не находишь, что прятать вас друг от друга тоже глупо? — Наверное. Облизнув губы, Леви посмотрел на разукрашенные руки Эрвина, сжимающие руль. Руки у него — произведение искусства, не только татуировками, но и кольцами. Одно особенно приглянулось — с лазурным параиба. — Эрви, в какой момент ты догадался, что я не совсем тот, за кого себя выдаю? — Я не догадался. Во-первых, я не копал под тебя. Никак. Что ты говорил мне — то я и запоминал. Во-вторых… Эрвин осторожно посмотрел на него. Ты фальшивка, и никакое тряпье это не скроет. Эти слова преследовали. — Не знаю, Леви, правда ли ты стараешься что-то из себя изображать, но у меня не возникало диссонанса при виде тебя. Ты ведешь себя так, как ведет себя любой молодой человек, который четко знает, чего он хочет. Внешность только усиливает это впечатление. — М-м, ясно. Эрвин, может, я… — Что? — Ничего. Нет. — Не прокатит, Леви. Говори уж. — Ладно. Наверное, пока нам не стоит съезжаться. Леви с какой-то обреченностью признал: — Малейшая провокация с твоей стороны — и я поддаюсь. — А тебе не хочется? — Эрвин затормозил у светофора. — Очень хочется. — Но страшно? — Да. — Почему? — Если ты и впрямь такой хороший и когда-нибудь бросишь меня, я этого не переживу. Я не преувеличиваю. Эрвин не смог понять, сорвалось ли это с языка случайно или Леви так устал от внутреннего раздрая, что не хотел больше ничего скрывать. — А я хороший лишь к тебе, а не в целом. Это устроит? — От этого еще страшнее. На горизонте показалось длинное здание университета. — Леви, — Эрвин искал место для парковки. — Если ты все-таки решишь перевезти ко мне свои вещи, набери Майка. И я вспомнил, что Фарлан говорил что-то про кредиты. Все мечты отошли на задний план. Леви желал лишь одного — провалиться сквозь землю. — Я знаю, что ты можешь разобраться с этим одним кликом. Но не надо. — Но я не могу сидеть сложа руки, когда ты… — Эрвин! — Хорошо. Я больше не возобновлю эту тему. Но ты должен быть уверен в том, что ты не один. У тебя есть подушка безопасности, запомни. У тебя есть я. Я всегда за тебя. И почему принимать добро порой сложнее зла? Зло как будто имело больше оснований. — Я подумаю, — Леви выставил одну ногу на порожек, открыв дверь. — Хорошего дня. Или ты домой? — Сегодня я не лодырничаю, — Эрвин зевнул в кулак. Сонливость до сих пор не сошла с него. Веки слипались, голос был охрипшим. — Вечером увидемся? Напиши. Первые три занятия прошли для Леви крайне непродуктивно. Вместо того, чтобы участвовать в дискуссиях, он со всех сторон обозревал дилемму: насколько странно переезжать к тому, кого знаешь два месяца, но с кем вы дальше обжиманий не зашли? И откуда в них столько целомудрия? Боже мой. Год назад Леви прыгал к первым встречным, проявившим к нему толику внимания, а после двадцати он закрылся ото всех и вся. Ну и контрасты. Что с ним? В тот день он так и не собрал свои вещи. Но приехал. На ресепшене спросили лишь фамилию. Самого Эрвина в квартире не оказалось. Арне тоже где-то пропадал. Леви еще раз прошелся по комнатам, точно примеряя их на себя. Для него ли такая жизнь? Занятая, но размеренная, заточенная в авеню острова, тщательно охраняемая, с чужим ребенком и нечужим Эрвином. С Эрвином. Его имя даже мысленно произносилось с трепетным благоговейным придыханием. Его Эрвин. Который его избаловал. Которого он ревновал. С вялыми взмахами ресниц по утрам и раскатистым «р». Леви разлегся на софе с книгой, которую стащил еще вчера, и жадно поглотил за вечер больше сотни страниц. За окном стемнело. Дождь крапал вплоть до возвращения Эрвина. — Ну и тяжеленный. Что ты там таскаешь? Похоже, не только учебники, — в прихожей раздался его бодрый голос. — Обязательно поздоровайся. Давай. В гостиную вошел Арне и впервые заговорил с Леви, таща за собой по полу рюкзак за одну лямку: — Привет. Леви положил развернутую книгу на живот. — Привет. Пока его мозг генерировал темы для разговора с ребенком, ребенок улизнул в свою комнату. — Ты все-таки… — Эрвин зрительно пробежался по гостиной, надеясь найти хоть что-то из вещей Леви. — Как день? — Скучал. — Ну да, погодка соответствующая, унылая. — По тебе вообще-то. Леви поднялся с софы и обвил шею Эрвина руками, подняв на него плутовские глаза, словно замышляя что-то подлое. — Ты никогда не был на моём выступлении? — Каюсь. Всего один раз, — Эрвин приобнял его за стан, поймав его игривость. — Придешь завтра? — носы соприкоснулись, и Леви фыркнул. — Учти, что одним танцем ты завтра от меня не отделаешься, — на губах Эрвина расцвела ухмылка. — Учти, что сегодня твоё «спи» не сработает. Вот и условились. После ужина Эрвин посмотрел с Арне мультфильм и уложил его спать. В гостиной так и остался работать телевизор, отбрасывая цветные блики на мебель. Только Леви вышел из ванной, как его подхватили на руки, закружили и вместе с ним повалились на кровать. В каком-то неистовом приступе нежности и страсти родились поцелуи. Смазанные — по ключицам и шее. Жадные — в губы и виски. Это тисканье продолжалось очень долго, пока дышать стало не тяжело. Эрвина опрокинули на спину и прижали его руки к одеялу. Нависая над ним, Леви прошептал: — Если ты и впрямь такой… Я этого не переживу. — То я никому тебя не отдам. И впился в его губы. Присвоил и приревновал еще сильнее. Навалился на него, излил все свое обожание, стянул футболку и провел холодными ладонями по горячей голой коже. — Ты очень красивый, Эрви. — Куда мне до тебя, — прохрипел тот, сжав его бедра. — Я о другом. Ты такой настоящий, что с тобой оживает всё увядшее. У меня одышка и сердце щемит, когда я вижу тебя. Это не может быть выдумкой. Это по-настоящему. Одеяло и простыня сбились в кучу от ёрзанья. Леви, что-то шепча, тёрся бедрами о пах Эрвина, исцеловывал его так, будто боялся, что если отпустит его хоть на секунду, то его отнимут. — Ты дашь мне хоть что… — Эрвин, пытаясь отдышаться, слегка надавил на его плечи. — Нет, — Леви обхватил его запястья и опять прижался губами. Был изучен каждый сантиметр лица Эрвина. Выступающие косточки скул, горбинка носа, четкая линия подбородка, впадинка над верхней губой — Леви ничего не пропустил. Он отстал от Эрвина лишь когда тот получил оргазм. Поцелуи сместились на живот и ниже. Руки пробрались под белье и обхватили член. Язык размашисто прошелся по всей длине. Эрвин не спускал с Леви горящих ненасытных глаз… Их унесло. — Завтра нужно будет заехать к себе переодеться, — заговорил Леви, поглаживая волосы Эрвина. — Зачем? Возьми что-то у меня, — Эрвин лежал на его животе и посапывал. — Твоё будет пахнуть тобой. — И что? — Опять буду думать о тебе. — Это плохо? Леви намотал прядку его волос на палец. — Завтра перевезу вещи. Завтра у них все будет по-другому.