Delicate for you

Однажды жизнь преподала Эрвину очень ценный и болезненный урок — личное должно оставаться личным. Закрытые социальные сети со скудной информацией, тщательно отфильтрованное окружение, лучший собеседник, когда дело касается планов на будущее, — ты сам. Даже с отцом, состоя в хороших доверительных отношениях, Эрвин не делился своими планами. Переживаниями о прошедшем — мог. Прошлое не воротить, сколько в нем ни копайся, а вот будущее стоит беречь как зеницу ока. Арне — важная составляющая его личного. Центр его маленькой вселенной. Любимый и долгожданный ребенок, с которым Эрвин лишь не так давно научился ладить. С Арне было сложно. Снаружи мальчик казался тихим и мирным, но за этой маской скрывалась буйная неутомимая личность, постоянно требущая новые игрушки и убегающая от нянек. Арне часто капризничал, хныкал, нарочно и требовательно стучал ногами по полу, и Эрвин порой не знал, что с ним делать. Он ждал этого ребенка, но понять его никак не мог. Ситуация сгладилась, когда Арне минуло шесть. Он проводил больше времени среди ровесников и ему стало стыдно выставлять свои капризы напоказ, но это не означало, что его характер стал мягче. Просто бунт приобрел новые формы. Арне перестал кричать и стал упёрто молчать. Он больше не раскидывал в истерике игрушки, а отказывался выполнять любые просьбы. Няням он дал послабление и больше не тиранил их отказами от еды и сна, а вот на отце отыгрывался по полной. Иногда Эрвин был в отчаянии и думал, что отец из него непутевый, но почему-то именно в такие моменты Арне тихонько подползал к нему и крепко обнимал, сладко бормоча «ну па-а-ап». Такое вот у него парадоксальное личное. — Умаялся? — Эрвин поставил Арне на землю и взял за руку. — Идём с нами. Это — Леви. Мой друг. Чистые голубые глазки посмотрели на Леви очень недоверчиво и не по-детски сердито. Еще бы, из-за этого друга его сняли с пони. — Арне немного не в духе, — Эрвин обернулся к Леви, который все это время шел за ним тенью. — Надо отогреться. — Не мешало бы, — согласился Леви, который быстро продрог на ветру. На этот раз их чаепитие состоялось не на открытой веранде, а в одном из ресторанов клуба с панорамными окнами, где посередине был обустроен большой камин, наполняющий просторное светлое помещение ароматом дерева. Арне демонстративно обратился к отцу на шведском и отсел за столик в самом углу, на что Леви только бровью повёл. — Похоже, у него преждевременные подростковые заскоки, — сказал он, присев на мягкое кресло. — Нет, это сила генов, — возразил Эрвин, жестом подозвав официанта. — Со мной было еще труднее. До сих пор не понимаю, как отец терпел все мои бзики. — А я немного понимаю, — ответил Леви и почувствовал удар коленом. — Ладно-ладно. Попроси вишневый пуэр. Тут есть такой? Нашелся и вишневый пуэр, и пирог, и новая тема для обсуждения. — Так ты был женат? — Леви изучал все его кольца на пальцах и не находил среди них похожего на помолвочное. — Был, — лаконично ответил Эрвин. — Но я один уже как шесть лет. — Можно спросить почему? Если это очень деликатная тема, то не отвечай. — Не хочу от тебя это скрывать. На столе оказался поднос с чайником с дымящимся изогнутым носиком и двумя чашками. Эрвин вежливо кивнул персоналу и заговорил еще тише, стараясь, чтобы их не услышали. — Мою жену звали Жизель, и она умерла при невыясненных обстоятельствах. У Леви все внутри похолодело и покрылось льдом. Он наперед знал, что эта история с плохим финалом, но чтобы настолько… — Прости, — он старался подобрать верные слова для такой ситуации, но ничего не получалось. — Зря я… — Нет-нет, — Эрвин даже при таком колоссальном напряжении умел сохранять дружелюбный тон и спокойный вид, хотя, очевидно, ему было очень больно в эти минуты. — Прошло много времени. Я перегоревал и могу об этом говорить. — Если так, — Леви разливал чай по чашкам, придерживая осторожно крышечку чайника, — получается, ты не знаешь, что произошло с ней? — Я догадываюсь, — глухо отозвался Эрвин. — Произошла какая-то случайность? — Нет. Эрвин не верил в несчастливые случайности. Не в этом случае. Все выглядело слишком спланированным, в особенности из-за того, что был тот, кому его горе было усладой для души. Леви не знал, есть ли правильная реакция для таких моментов. Он должен показать сочувствие? Направить разговор в другое русло? Или ему вовсе стоит заткнуться? Но умалчивание в этот миг казалось совершенно неуместным. Если они начали с откровенности, то и закончат ею. — Есть люди, которым я поперек горла, — пояснил Эрвин. — И среди них есть тот, перед кем я провинился. — Бородатый и в очках? — вырвалось у Леви. Первое, что пришло ему в голову. Оно же и оказалось верным. — Ты знаком с Зиком? — изумился Эрвин и даже немного отодвинулся на стуле. — Светлые волосы, борода, круглые очки. — Со вчерашнего дня, к сожалению, — Леви ощутил несуществующий табачный аромат. — Кто он такой? — Мой старый знакомый. — Как у вас все взаимно. Даже границы все обговорены. Ты для него тоже старый знакомый. Чем он тебе не угодил? — Ты хоть раз с ним говорил? — Да. — Тогда вопросы должны отпасть сразу же. — То есть, ты хочешь сказать, что Зик… Леви глубоко задумался и завис, машинально водя ложечкой в чашке чая. Эрвин видел, как он тщательно анализировал его слова, облизывая губы, и терпеливо ждал. Этот разговор рано или поздно состоялся бы. Эрвин не хотел лгать или скрытничать, на таком не построишь фундамент, но и делиться своей тяжестью ему было нелегко. — Насколько сильно нужно провиниться перед человеком, чтобы он отомстил тебе смертью твоего близкого? — из уст Леви это прозвучало не грубо, а подавленно. — Очень сильно, — глядя в глаза, негромко произнес Эрвин. — Зик на это способен? — Да. — Как ты собираешься это доказать? — Я нанял частного детектива. — Это законно? — Пятьдесят на пятьдесят. — Без обид, но идея так себе. Что толку, что за ним будут следить? Эрвин повторил уже заученную речь, которая не единожды была произнесена для Ханджи и Майка: — Прошло много лет с убийства. Убийца неизбежно теряет бдительность, становится менее осторожным и может ненароком выдать какую-то деталь, которая окажется очень важной для расследования. Это стандартная ситуация. — А если это все же не Зик? — Хоть Леви и воротило от Зика, но представить его расчетливым убийцем при всем желании не получалось. — Что ты будешь делать? — Я буду продолжать, Леви. У меня нет выбора, но есть четкое понимание, что убийца — это кто-то из моего окружения. — Эрвин, это очень серьёзное заявление… — Сам посуди, — Эрвин забыл, что Леви абсолютно ничего не знал о дне исчезновения. — Убийство явно произошло за чертой города, потому что убить в городе без свидетелей невозможно, всюду камеры и люди, нет укромных уголков. Это был кто-то близкий мне или Жизель, потому что ему под силу было убедить ее покинуть дом и выехать с ним за город. И этот кто-то обладает определенной властью в полиции. Леви от силы понял половину. Жизель исчезла прямо из дома или они вместе куда-то ехали и… Скомканный рассказ Эрвина только сильнее его запутал. — Эрвин, остановись, — призвал он, сложив ладони. — Давай по порядку. Когда она исчезла? — Шесть лет назад. Середина декабря, — Эрвина посетило дежавю. Словно он вновь сидел перед Артуром, придавленный обрывочными воспоминаниями. — Окей. И ты думаешь, что ее убили. Но это произошло где-то далеко от вашего дома. Так? — Так. — А почему… — Леви нервно облизнул губы. — Почему ты занимаешься этим сейчас? Столько лет прошло. Эрвин слышал это сотню раз, если не больше. Памятка у него была уже заготовлена. — Во время первого расследования было слишком много несостыковок и упущений. Потеря записей видеокамер, например. Иногда нас вели по ложному следу, были ложные улики. Жаль, я всего сразу не заметил. Я тогда был не в себе. — Ты был шокирован, естественно, что ты… — Дело не в шоке. Меня пичкали успокоительными, я слабо соображал с постоянно больной головой. Поэтому я начинаю все сначала. Ради него, — Эрвин взглянул на Арне, измазавшего рот шоколадом. — Он скоро спросит меня о том, что случилось. — Мне жаль, — чувство такта не позволило Леви продолжить разговор, хотя его взбудоражило услышанное. — Ты злишься? — На что? — Что я заставил тебя все рассказать. — Леви, — Эрвин придвинулся к столу и поставил локти. — Это моя инициатива, мой выбор. Врать я не люблю, мне проще жить с неприятной правдой, чем с приятной ложью. Поэтому сейчас мне стало легче. Ты теперь все знаешь. Леви словно током коротнуло. Он-то врать очень любил. — Где ты был? Майк не сказал мне. — Рабочая поездка. Китай. — И Арне с тобой? — Со мной, разумеется. За сыном был организован строгий надзор, но Эрвин после всего пережитого не доверял даже своим приближенным, поэтому Арне, несмотря на школу, иногда ездил с ним, если поездки были длительными. Арне воспринимал их как каникулы и радовался, хотя ему и приходилось заниматься с учителями дистанционно, а Эрвину было так спокойнее. — Я стараюсь не перегибать палку, — объяснял он Леви. Выглядеть в его глазах помешанным на контроле не хотелось. — У меня полно причин для волнения, в том числе и за Арне, но я понимаю, что не смогу контролировать все вокруг. Не подумай, что я двинутый. На две недели я не мог его оставить даже с дедушкой. — Ноль претензий, — Леви не собирался раскидываться обвинениями. Чья бы корова мычала, как говорится. — Сейчас я как будто знакомлюсь с тобой. — Это как? — В первую нашу встречу я подумать не мог, что у тебя есть своя семья, и что у тебя есть… проблемы такого рода. Эрвин для него был небожителем без забот и тревог, сошедшим на грешную землю с нагретого предками места под солнцем. О таких говорят, как о «породистых», хоть это и звучит карикатурно и не всегда лестно. Эрвин сиял изнутри. Казался всем довольным, во всем уверенным, поступающим без оглядки. Он обладал всем, что жадно хотел заполучить Леви. — Ты казался мне человеком-фортуной, Эрвин, — горько признался Леви. Эрвин был в смешанных чувствах. Во-первых, ему давно не давали рецензий на него самого. Во-вторых, не каждый день с ним были так откровенны. — Отчасти, может, ты прав, — рассудительно произнес он. — Мне сильно повезло, и я не отрицаю, что многое из того, что я имею — это заслуги моей семьи. Но на земле нет абсолютного счастья, ты это знаешь, и мне, как и всем, приходится что-то преодолевать, на то мы и живем. Последние слова зацепили Леви. Философия Эрвина оказалась столь несложной, что пришлась ему по душе. Любой проблеме можно приписать «на то и живем». — Раз уж у нас самоорганизовался обмен первыми впечатлениями, — Эрвин приглянулся к Леви и пробежал по нему юрким взглядом. Всегда нарядный, гордый, готовый ко всему, но закрытый на сто замков. — Ты сильнее, чем кажешься. Твой стержень чувствуется. Мне нравится твоя твердость. Очень немногие люди настолько смелы, чтобы стоять на своем до конца. Даже те, кому нечего терять, все равно трусливы. А ты — смелый. Ты всегда таким был? Последний вопрос застал Леви врасплох. — Таким? Прошлый «я» почти стерся из памяти. Блеклый образ. Леви слабо себя помнил и был тому только рад. Чтобы легче идти, нужно забыть то, что оставил позади, и сосредоточиться на том, что ждет впереди. — Вряд ли. Сейчас я верю в свои силы. У меня многое не получается, но я верю в то, что если буду стараться, с моими навыками, то чего-то добьюсь. Иначе не бывает ведь? Леви чутко заметил, что, говоря про первое впечатление, Эрвин не впомянул его внешность. Определённо, он повелся на нее, но не зациклился и зашел дальше. Настолько, насколько его пустили. — Ты говорил про какую-то главную роль, — вспомнил Эрвин. — Ты ее получил? — Прослушивания еще не было. — Значит, вплоть до прослушивания ты так и будешь… … Истязать себя? — Да. Так и буду. Ох, драгоценный Леви. Твоя жажда успеха заразительна. Ты мечтаешь вырваться из плена зависти и показать всем, чего ты стоишь. А стоишь ты так много, что и не знаешь, скольким в будущем тебе придётся пожертвовать ради этого. — По тебе видно, — Эрвин приподнял чашку чая и подвинул к Леви блюдце с клубничным десертом. — Что видно? — Леви поднял тонкие брови. — Ты достаточно дерзок, чтобы претендовать на успех. — Мне нравится, как ты заувалировал «ты — сука». Эрвин приложил палец к губам и глазами указал на Арне. — Часто слышал это в свой адрес? — Постоянно. — Тебе это приятно? — На правду не обижаются. Леви чувствовал, что Эрвин пытается к чему-то его подвести. — К чему ты клонишь? — прищурившись, спросил он. — Ты знаешь разницу между бегом на короткую и длинную дистанцию? — Эрвин начал издалека. Леви качнул головой, пригубив чашку остывшего вишневого пуэра. — Если бежишь короткую дистанцию, то ты выжимаешь из себя максимум, опустошаешь все свои ресурсы. Но если хочешь пробежать длительную дистанцию, то придётся менять стратегию. Люди не способны долго показывать свой максимум. На длинной дистанции ты экономишь силу, равномерно используешь свои ресурсы. Я думаю, это то, о чем тебе никто не сообщил. Эрвин старался не показаться заносчивым, занудным или назойливым, но ему показалось, что он только что предотвратил что-то серьезное и, может быть, необратимое. — Ты проходил психотерапию? — Леви чувствовал себя так, словно его просканировали рентгеном. — Да, но я до сих пор понять не могу, в какую сторону это выстрельнуло, — отшутился Эрвин. Через полчаса они распрощались. Леви улизнул под предлогом переезда. — Я планирую найти новую квартиру. — Подсказать риэлтора? У меня есть хороший на примете. — Что? Сначала Леви посмотрел на Эрвина так, словно тот сморозил какую-то непостижимую глупость. Какой риэлтор? Со своими сбережениями Леви еще долго до Манхэттена не доберется. А после он осознал свою ошибку и поспешил исправить недоразумение. — А, риэлтор. Нет. Не люблю, когда мне что-то навязывают. Пока. На обратном пути, смотря на Бруклин в сумерках через окно трясущегося вагона, он представлял женатого Эрвина. Это было так странно и чуждо. Арне был похож на Эрвина, но все равно не верилось, что это его сын. Мальчик показался Леви избалованным. Хотя, если бы у него тоже был такой отец, Леви капризначал бы еще больше. Своего родного отца он не знал, а из его отчимов можно было сложить футбольную команду. И все как на подбор — никудышные. Один старался слепить из него свое подобие: таскал на рыбалку, двусмысленно и пошло шутил о женщинах, водил в дешевое придорожное кафе, чтобы выпить пива и посмотреть на старом телевизоре матч. Второй был неудачным бизнесменом. Постоянно занимал деньги, прогорал и обвинял в этом кого угодно, но не свои куриные мозги. Другой корчил из себя академика, хотя всего лишь преподавал на курсах иностранных языков. Из всех приятелей матери этот был более-менее адекватный и оставил после себя не самое плохое впечатление. Это был сухой, чопорный и брезгливый человек, но он умел честно трудиться и не старался выбить из Леви замкнутость и угрюмость. Но Кушель и с ним рассталась — он увлекся алкоголем. Почему его матери тотально не везло с мужчинами он долгое время не знал, а потом прозрел. С годами в Кушель все четче прорисовывалась жертвенность. Она могла быть нужной только тем, кого нужно было спасать. Она жила ради других, но не ради себя. И Леви был в числе тех, кого она старалась поднять как можно выше, ради кого трудилась и жила, но, в отличие от ее ухажеров, сын все-таки выбрался из ямы, а не обустроился в ней. Через полгода после переезда в Нью-Йорк он уже обзавелся приличной работой. Его оценки были стабильно высокими (пока он не перешел на второй курс, где ему подвернулся горе-декан, вцепившийся в него занозой). Да и сейчас у Леви не все так плохо. Казалось, можно и расслабиться чутка, дать себе передохнуть, влюбиться… Нет-нет. Леви встряхнул головой и с ужасом отвернулся от окна, будто там поджидало его что-то страшное. Он ни за что на такое не поведется. Больше нет. Ему любовь не нужна. Он будет много работать, станет самодостаточным, обретет, возможно, славу, а чувства будут только мешать. И вовсе нет ничего страшного в одиночестве. Перетерпит и свыкнется, правда? Но как бы Леви ни хотелось себя переубедить, в самообмане он не был еще так искусен, как в обмане обычном. Он осознавал, что врет, причем глупо и неумело, и не тому человеку. Ему, как и всякому, нужны были чувства. Разве есть что-то более хрупкое и драгоценное, чем нежность по отношению к ближнему? Любить можно по-разному, и страстно, и причиняя боль, и невзрачно, скучно, а можно и нежно. Нежность — это особое свойство человеческой души. Нежность сильнее гордости. Леви был гордым. Тем временем к Эрвину и Арне присоединились другие члены семьи. Мачеха, Донна, сухая худощавая женщина, взяла Арне на руки и прижала к себе, несмотря на оказанное яростное сопротивление тонкими ручонками. Она была высокой брюнеткой со жгучими карими глазами, широкой улыбкой и маленьким острым носом, и помимо красоты, сохранившейся даже в ее возрасте, обладала добрым сердцем. Ни разу Эрвин не почувствовал в ней чужого человека. Она собирала его в школу, гуляла с ним в парках, знакомила с миром, лечила, укладывала спать, утешала и ругала. Ей были доверены первые любовные драмы, ее первой познакомили с Жизель, она первая узнала о появлении внука. Словом, она числилась мачехой лишь по документам, а в реальности была мамой. И насколько она была хорошей матерью, настолько была и хорошей бабушкой. Арне был для нее продолжением Эрвина. Она возилась с ним едва ли не больше, чем вместе со своими двумя сыновьями вместе взятыми. И порой она обижалась на Эрвина за то, что тот берет сына с собой в другие города и страны. Она подозревала в этом недоверие, хотя в Эрвине всего-навсего говорила травмирующая паранойя. — Арне, подойди ко мне, — она широко раскинула руки, ожидая объятий, но Арне спрятался под столом. — Будь умницей, вылези оттуда. Я давно тебя не видела. — Арне, вылезай, — голос отца подействовал, как заклинание. — Он устал после перелёта. Прости. А сводный брат, стуча тростью, сел на стул Леви и с неприязнью посмотрел на еще неубранную чашку чая. — Откармливаешь? Я советовал ему отказаться от голодовок. — Ему тяжело, — невпопад ответил Эрвин. — Им всем тяжело. Одни никак не могут добраться до пьедестала, а другие никак не могут на него вернуться, — меланхолично подметил Мёрфи, приняв от официанта кофе. — Последний раз я пил кофе восемь лет назад. — Победителей у вас нет? — спросил Эрвин. — Победители? — Мёрфи не сдержал улыбки. — Недолгая карьера, подпорченное здоровье, сплетни, и все ради пары минут оваций. Им всем за двадцать, но они наивнее детей. — Если ты это презираешь, то почему… — Я не презираю. Это всего лишь факты, а не мое мнение, Эрвин. Твоего щелкунчика тоже ждет это, готовь салфетки для слез. Он знает, что грозный препод, которого он мысленно посылает в задницу, твой брат? Эрвин уже пожалел, что завел этот разговор, и в сотый раз убедился, что любить родственников лучше на расстоянии. — Давай оставим будущее щелкунчика пока без комментариев? Мёрфи хмыкнул. — Так знает или нет? — настойчиво переспросил он. — Учти, я не буду делать поблажки, даже если ты попросишь. — Я не вмешиваюсь в его работу, — Эрвин напрягся. — Ему это не понравится, а я уважаю его решения. Если он считает, что балет до упаду ему подходит, то так оно и есть. — Но все же не разделяешь его убеждение. Я слышу недовольство в твоей интонации. Эрвину сложно было возразить. Он видел Леви на сцене однажды — светящегося от переполняемого его счастья, воодушевленного, уставшего и благодарного. Но все, что было до и после — лютая борьба с тяжелыми последствиями в виде постоянной неудовлетворенности собой, комплексами и истощением. Цена за золотой миг на сцене была огромной. — В тебе проснулась страсть к сплетням? — Эрвин зорко следил за Арне, с которым возилась мачеха. — Ты долго был один, а потом вдруг подцепил этого… Мёрфи проглотил оскорбительную метафору под свинцовым взглядом Эрвина. Он был старше его, но разница в возрасте никогда не ощущалась. Эрвин никогда не боялся его, никогда его не копировал в детстве, и, повзрослев, держался от него все так же поодаль. Личное должно оставаться личным. Еще раз. — Ты знаешь, что в эту пятницу у него последнее выступление?