Delicate for you

За пару лет бессонница переросла из проблемы в секретное удовольствие. Головную боль от недосыпа компенсировала приятная вялость эмоций. В такие дни Эрвин летел на автопилоте, делал все машинально, чувствуя себя роботом. И в награду, когда организм наконец истощался, он засыпал без грузных мыслей, которые имели свойство набрасываться людей после того, как они погасили свет и опустили голову на подушку. Панические атаки были второй его проблемой, но, в отличие от бессонницы, обратить ее в свою пользу он не смог. Тяжело найти хоть какие-то плюсы в том, что тело и мысли парализует тревогой, лишающей всякого равновесия. С годами Эрвин научился маскировать это состояние для окружающих, ведь паника могла настигнуть его в любой момент, будь он на совещании или на ужине с семьей. Эту часть жизни он хотел сохранить в секрете, стыдился ее, наивно полагая, что взрослый человек с наличием мозгов и образования не должен страдать таким недугом. Он ведь понимал, что все возникающие мысли во время атаки — глупые необоснованные выдумки, гнусные проделки нервной системы, но подавить их все равно не мог. Майк был единственным человеком, который был посвящен в эту тайну. От его бдительного пристального взора сложно было что-то скрыть, даже если это «что-то» — невидимое, скрытое маской дружелюбия. Какими-то струнами души он все чувствовал. — Опять? — он аккуратно притормозил Эрвина, прихватив его за пиджак. — Может, отойдем в укромное место? — Все нормально, — непонятно для чего врал Эрвин. — Я должен попрощаться. — У тебя глаза бегают. Выглядит как минимум странно, так что отойдем, пока не станет лучше. Воспротивиться Эрвину не хватило сил, им всецело завладела паника и заставила его поверить в то, что сейчас с ним произойдет что-то очень плохое. Она никогда не давала конкретики, и оттого было страшнее в сто раз. Эрвин не знал к чему готовиться, не знал как дышать и как долго продлится этот ужас. Лишь когда он окунулся в уличную прохладу, ему полегчало. Холод отрезвлял. Майк приказал ему глубоко дышать, усадил на лавочку и раздобыл воду. — Все хорошо будет. Тут все так или иначе тебе знакомые. Никто не причинит тебе вреда. Если бы этот заботливый тон услышал Леви, то подумал бы, что у него галлюцинации. Вместо отстраненного Майка с непробиваемым выражением лица над Эрвином склонялся обеспокоенный человек, кусающий губы от волнения за другого. Перевоплощение невероятное. — Спасибо. Еще две минуты, и я вернусь ко всем. — Не торопись. — Хочу побыстрее с этим разобраться. Договорюсь о торгах и двинусь в офис. Эти бестолковые банкеты до чертиков надоели. — Может, лучше домой? — Нет. — Эрвин, ты выглядишь очень неважно. Эрвин выбросил бутылку в урну и недолго поразмышлял. — Ладно. Договоримся потом. Придумай что-то. — Хорошо, — Майк направился к парковке. — Скажу, что у тебя инсульт и ты приедешь попозже, если выживешь. — Сойдёт. А сейчас в офис. Сев в машину, Эрвин принюхался и с подозрением покосился на картонный стаканчик. — Это что? — Цикорий, — ответил Майк, затягиваясь сигаретой. — Полезнее кофе. Я за здоровьем слежу. — Оно и видно. Всю дорогу они молчали. Эрвин опустошённо смотрел в окно, ощущая, как тревога медленно отступает, но изнутри его продолжало сверлить какое-то тяжелое сковывающее чувство. От тишины тошнило. — Как мама? — спросил он, чтобы разрушить изводящее молчание. — Ей стало лучше, я спокоен, — заявил Майк и вновь принялся говорить о наболевшем: — Знаешь, Зое все еще считает твою идею бредовой. — Я в курсе. — А если что-то пойдет не так? — Майк, — Эрвин повернул к нему голову, демонстрируя на своем лице тотальное разочарование, — перестаньте меня одёргивать. Я знаю, что рискую, но мне не станет лучше, пока я не выясню, что произошло тогда. Мне нужны ответы, я устал. — Прости, — Майк стушевался. — Просто ты ведешь себя как помешанный. Мы беспокоимся за твое состояние. — Со мной все нормально. — У тебя до сих пор руки трясутся. Эрвин быстро спрятал кулаки в карманы. — Не бери в голову. Я выпью чай, разгребу почту и отосплюсь, если Леви не припозднится. На панельном экране подсвечивался циферблат — ровно двадцать два. — С чего бы он должен прийти? — Майк почти возмутился. Любое вторжение не-клиента в фонд он воспринимал так, словно кто-то вламывался в его собственный дом. — Ему вчерашнего надолго хватит. — Долго объяснять, — Эрвин лениво отмахнулся и спешно вышел из машины, когда та остановилась напротив стеклянного гиганта на перекрестке. — Отдохни. И спасибо тебе, честно, я ценю тебя. — Вали уже, — Майк криво хмыкнул и нажал на газ. В полупустом офисе Эрвин понял, что редко ошибается. Едва он зашел в кабинет и сел в кресло, его настиг возмущенный крик: — Я вас прикончу! Леви без стука вбежал в кабинет и как ястреб налетел на посмеивающегося Эрвина. Концы его белого шарфа болтыхались в разные стороны. — Какова вероятность, что вы случайно забыли забрать у меня свой кошелек? — Из кармана пальто вылетел черный кожаный бумажник и демонстративно приземлился на длинном столе. — Ранний склероз, прости, — Эрвин даже не старался скрыть свое злорадство. — Вы заставили меня проехать четыре квартала в час пик. — О, если бы мы обменялись номерами, все было бы проще. И в завершение — ангельская улыбка. Только глаза сверкали лукаво, по-лисьи. Леви часто и тяжело дышал, гневно испепеляя взглядом. Его обуяла дикая злость — ему пришлось тащиться после занятий в этот гребаный офис по сумасшедшим пробкам, и все из-за одной шутки. — Подло играете, Эрвин Смит. — На войне все средства хороши. — Почему вы говорите таким тоном? — Каким? — Насмешливым. Мне не смешно. Я в гневе. — Почему тогда улыбаешься? Леви отвернулся и шумно выдохнул. Набедокурил Эрвин, а отдувался он. — Все, проехали, — небрежно махнул рукой и развернулся на каблуке. — Турникет починить вам надо только. — Что с турникетом? — брови Эрвина поползли вверх. — Я сломал его, — все с той же небрежной интонацией ответил Леви, подбираясь к двери. — Ваш тупой охранник не хотел меня впускать, что-то про безопасность орал. Я похож на грабителя или убийцу, что ли? Короче, он меня взбесил. Эрвин не сдержался и рассмеялся от представленной картины: хрупкий с виду Леви, идущий напролом, и беспомощный двухметровый охранник. — Ты настолько сильно хотел вернуть мне кошелек? — Я настолько сильно не хотел, чтобы у вас был повод еще раз приехать в мой университет. — Ты само очарование. — Да-да. Прощайте. Леви уже потянул на себя ручку двери, но Эрвин бросил ему в спину: — Не хочешь пройтись по галерее? — А потом выйти оттуда с вашими водительскими правами? Нет уж. И ушёл. С чувством выполненного долга. Эрвин, признаться, был даже немного рад, что тот не задержался. Его все еще потряхивало, ноги были ватными, дыхание оставалось сбитым, разум — ослабевшим. Появление Леви отогнало панику, но не добралось до тревоги, которая нарастала по мере приближение часовых стрелок к одиннадцати. Довольно поздно для деловых встреч, но некоторые дела лучше решать без свидетелей. Эрвин обошел свой кабинет по периметру, отрешенно анализируя обстановку (серые стены, много стекла, подчеркнутая брутальность) и, готовый к встрече, вернулся в свое кресло. Через полчаса ему составил компанию Артур Фрост, на вид — непримечательный клерк, на деле — акула, с которой не всякий готов был связаться. Да и Эрвин не без колебаний прибегнул к его помощи. «Конфиденциальность вам гарантирована, мистер Смит». «Все будет исполнено в лучшем виде, мистер Смит». Уж очень смелые заявления. Это должно настораживать. — Мне незачем посвящать вас в подробности моей работы, мистер Смит, — плелась паутина. Артур сидел с расправленными плечами, глядя в лоб, будто целясь. — Вы читали договор, подписали, а я переливать из пустого в порожнее не буду. Время ценно. Но я должен распросить вас о том дне, это может дать мне подсказки, с чего мне начать. Что там выше говорилось? Готовый к встрече? В эту секунду Эрвин понял, что он абсолютно не готов. Он спрятал руки, сцепленные в замок, под стол и посмотрел Артуру прямо в глаза, надеясь увидеть в них хоть какое-то пояснение, но тщетно. Артур с нечитаемым лицом сидел напротив и ждал. — Понимаю, вам тяжело вспоминать… У Артура были неплохие актерские данные, изображать сочувствие он умел, но вот незадача — Эрвин опытный зритель. — Зое предоставила вам копию полицейских отчетов. Вряд ли я могу что-то к ним добавить. — Можете. Повисла недолгая звенящая пауза. Эрвин придвинулся на кресле, облизнул сухие губы и смерил Артура давящим взглядом. Он вроде как союзник, но почему-то довериться ему было сложно. Есть такая порода людей: прилизанные, аккуратные, говорящие ровно то, что от них ожидают услышать. От таких и стоит ждать беды. Но почему-то Эрвина это не останавливало. Его сейчас вообще ничто не могло остановить, ни плохое предчувствие, ни усталость. Он затолкал интуицию куда поглубже и пошел на уступки: — Если это поможет делу — спрашивайте. Артур одобрительно кивнул. Чашка с предложенным кофе оставалась нетронутой. — Расскажите своими словами. Что это был за день? Что ему предшествовало? Мне не нужны строки из полицейского отчета, мне нужны ваши воспоминания. Своими словами, Эрвин. Что это был за день? Эрвин стиснул зубы и заледенел. От того дня веяло декабрьским холодом, проникшим через окна нараспашку, и ароматом мяты успокоительных, которыми его напичкали до онемения разума, чтобы сохранить его. Это был ужасный день. Третье декабря. Шесть лет назад. Его персональная катастрофа, которую он пережил, но так и не понял. — Это был наш стандартный день. Ничего необычного. Я уехал рано утром, пообещал вернуться пораньше, но задержался. Вернулся в шесть вроде бы. Везде горел свет. Раскрыты окна. И никого не было. Всё. Защитные механизмы психики сработали как нельзя лучше — Эрвин мало что помнил. Картина была размытой, как бы он ни силился разглядеть в ней детали. Он забыл час, когда закрыл за собой дверь тем утром, забыл, чем был занят на работе, и, вернувшись, забыл, каким он покидал свой дом, из-за чего не смог оценить изменения и сразу осознать причину гнетущей тишины. — Раскрыты окна? — почему-то Артур зацепился за эту подробность. — Кто их открыл? — Она. Она всегда проветривала дом, даже зимой, если ненадолго отлучалась куда-то. — Вы что-то еще можете добавить? Что было до? — До? — Эрвина спрашивали об этом сотню раз, если не больше, но ему по-прежнему приходилось прилагать усилия, чтобы что-то вспомнить. — Он сказал, что я пойму его. Я тоже почувствую утрату. Если это не прямая угроза, не обещание, то что? Простое совпадение? Не верилось. Артур что-то мысленно фиксировал, не сводя с Эрвина глаз. — Это было после того, как… — Да. Через две недели после похорон. Эрвин резко поднялся на ноги. — Мне надо спешить. Если вы еще раз переговорите с Зое, то проку будет больше. — Конечно, — Артур поднялся следом и прошел к двери. — Я еще раз изучу материалы дела и немедленно приступлю к работе. Не сомневайтесь во мне, Эрвин. Теперь уже и Эрвину собственная идея показалась бредовой, но бросать все на полпути? Ничего. От Артура должен быть какой-то толк, уверенность в этом подкреплялась его красноречивыми рекомендациями, а Эрвин, так и быть, потерпит такого настойчивого человека и молча переживет свои опасения. Тем более, все на контроле Зое и Майка, а ему пока стоит сосредоточиться… Нет, не на работе. Там и так шло все как по маслу благодаря плодотворному лету. Эрвин вновь думал о Леви. Он не хотел запугать его, не хотел навязываться, но он влюбился так по-юношески и неожиданно, что сам был растерян. Не думать о нем было невозможно. Эрвин по сотне раз на день прокручивал в голове их немногословные диалоги, вспоминал мимолетные ухмылки, тепло случайных прикосновений, и плыл по своим сладким фантазиям. Пожалуй, если бы не Леви, Эрвин бы сошел с ума в этой странной и жестокой реальности, где существует такой вид боли, как утрата. После встречи с Артуром он вернулся в свою пустую квартиру. Как и Леви. Произошла синхронизация. Оба бросили ключи на ближайший столик, повесили пальто на плечики и прошаркали до кровати и, упав на мягкое одеяло, уставились в потолок. Но дальше — порознь. Эрвин строил расписание на всю неделю, вспоминал, кому надо позвонить, кого пригласить, что согласовать, да и отпуск запланировать было бы неплохо — он ведь так давно не был на родине! Леви же думал о непрекращающейся боли в лодыжке и кредите. Учеба отошла на второй план. Он исправно посещал все занятия, чтобы не навлечь на себя гнев преподавателей и не слететь со стипендии, но сосредоточиться на образовании, когда живешь от срока к сроку погашения, терпя постоянную боль, было сложно. Он начинал всерьез думать, что погрязнет в долгах и останется никем — выпрут из университета, из театра, и все — финита. Накрутив себя до тошноты, он вскочил и вышел из квартиры, чтобы охладиться, но едва прошел сотню метров, как грянул гром и пошел дождь. Пришлось вернуться в еще более омерзительном настроении. Даже обратно до спальни не дошел — рухнул на пол в коридоре, подперев стену спиной, и завис, размышляя о том, что ему делать дальше. Его потряхивало. Так хотелось с кем-то поговорить, хотелось какой-то ласки, какого-то драйва, но ни на что не хватало смелости и сил. Он еще не забыл прошлую боль, еще не научился выбирать людей — такой беспомощный порой. — Совсем крыша протекла? — из спальни выплыл Фарлан с учебником под подмышкой. — Чего расселся? Леви показал ему средний палец. — Проваливай. — Так чего ты тут сидишь? — не отставал Фарлан. — Еще с таким видом, словно выбираешь между петлей и лезвием. — За себя беспокойся. — Так я за себя и беспокоюсь. Ты проторчал где-то до полуночи, а потом завалился мокрый в квартиру. Ох… У Фарлана вспыхнула какая-то мысль, и его губы изогнулись. — Он классный? Леви даже не попытался отвертеться. — Да. — В чем тогда проблема? — Фарлан прислонился плечом к дверному проему. — Именно в этом. — Ты можешь выражаться яснее? — Боже, — Леви запрокинул голову, уперевшись затылком в стену. — Он классный, очень. Слушать любит. Инициативен. С развитием все в порядке, хотя местами дурак, но в пределах разумного. И это все… Где-то подвох. А если подвоха нет, то все будет, как и всегда. Будет тупо, если я опять привяжусь, а меня бросят. Быть покинутым отстойно. Чуть помолчав, Леви добавил: — Втащи мне. — Зачем? — не понял его Фарлан. — Хочу вновь испытывать к тебе злобу. Это ненормально, что из-за тебя моя карьера идет под откос, а я душу тебе изливаю. Изливать душу тоже отстойно. Мерзкое чувство. Идите все в задницу, я вас всех ненавижу. Что ты вообще хочешь от меня? Фарлан коротко пожал плечами. — Новость. Повышают аренду. — Издеваешься? — Сказали, что нам и так много поблажек сделали. Триста долларов с каждого сверху. Триста долларов в Нью-Йорке — это пыль. Но ради этой пыли Леви убивал себя денно и нощно. Новость его ошарашила. Произойди все месяца три назад, он бы с легкостью решил вопрос с оплатой, но сейчас цифра на его счету была неутешительной. — Говняное такси, — пробурчал он, поникнув. — Совсем без мозгов? — Фарлан посмотрел на него, как на сумасшедшего. — Зачем ты брал такси? — Мотался в театр, чтобы продлить контракт. — Точно без мозгов, — прозвучал вердикт. — Это ты дурак, — Леви с кряхтением поднялся с пола. — Никто бы не согласился на хороший аванс, если бы я пришел пешком. Эти идиоты думают, что раз ты студент, то будешь рад любой их подачке. С этим Фарлан поспорить не мог, но сочувствия в нем не было ни капли. Он лишь напомнил про триста долларов до конца недели и заперся в своей спальне. А Леви так осточертела эта тесная неуютная квартира, похожая на склеенные спичечные коробки, что он все-таки вышел из дома и побрел в неизвестном направлении, несмотря на дождь. Бродил так невесть до скольки, вплоть до рассвета, а потом принял душ, собрался, посмотрел себе в глаза через зеркало и ушел на занятия. В аудитории ему немного полегчало. Он пришел самым первым и занял место посередине первого ряда. Помещение было обставлено на старый манер, как амфитеатр: деревянные столы располагались полукругом, напротив висела огромная меловая доска, а под ней на невысокой кафедре было профессорское место. В рюкзаке Леви вместе с нотными тетрадями лежали толстые учебники, но он ни к чему не притронулся. Все его мысли были заняты финансами. Он не был склонен к расточительству, но от скромной жизни давно отвык. Ему хотелось соответствовать своим одногруппникам, большую часть которых продолжали содержать обеспеченные родители, а потому его доходы не всегда успевали покрывать расходы. С кредитами он, может, и разберется, но заставить себя вернуться к прежнему образу жизни не сможет. В огромном городе деньги таяли, как снежинки на теплой ладони. — Что вас так беспокоит? — участливо спросил его Голдман после лекции, которую Леви полностью прослушал. — Вы бледнее обычного. — Не выспался, — рассеянно ответил Леви и притворился, что уронил ручку на пол. Лучше бы не высыпался. Лишь бы были деньги. У матери он никогда ничего не просил, она и так во многом себе отказывала, лишь бы он получил образование. Друзей не было. Только Эрвин каким-то образом терпел его характер, но к нему Леви ни за что не обратится. Должником он уже однажды был — мало приятного. К полудню он додумался лично переговорить с хозяином квартиры и отсрочить платеж. А потом как-нибудь разберется со всем остальным. После занятий, длившихся до позднего обеда, Леви оказался свободен. Мёрфи освободил его от дополнительных тренировок (с глаз долой, из сердца вон), в театре сегодня его не ждали — полная свобода. Если бы вдобавок на него с неба упала сумка с деньгами, он бы обвел эту дату в календаре. Но он шел-шел, а сумки все не было. Погода была ветреной, но стабильно солнечной и яркой, вопреки его мрачному настроению. Что обычно делают люди, когда земля уходит из-под ног? В фильмах они идут в бар и напиваются. Но Леви такой вариант не подходил, от алкоголя его передергивало, в барах его нагло лапали. Люди из реальной жизни либо записываются на консультацию к психологу, либо пускают все на самотек. «Будь что будет» — говорят в таких случаях. — Будь что будет, — прошептал себе под нос Леви и внезапно обнаружил себя возле офиса Эрвина. Судьба? — Проклятье. Долго он не мешкал. Раз он оказался тут в эту секунду, значит, так нужно. Какие-то события просто должны произойти, убегать от них постоянно не получится. Леви быстро пересек просторный светлый холл и, остановившись неподалеку от уже знакомого охранника, поздно сообразил, что у него ни пропуска, ни предлога. Но в момент, когда он уже хотел отступить, позади раздался низкий голос с акцентом: — В этот раз не ломай, пройдешь со мной. Приложив карточку к валидатору, Эрвин указал рукой вперед — проход открыт. — А вы... — Леви поджал губы и направился к лифтам, — я думал, что вы здесь с утра. — Нет, — Эрвин нажал на кнопку вызова и принялся расстегивать пуговицы своего черного пальто. — Я не работаю по графику и утром мне тяжело просыпаться. Обычно я начинаю в обед, но все зависит от планов. Плюс один факт в копилку знаний об Эрвине Смите. У него татуировки, картины и огромное нежелание начинать свой день по будильнику. — Проходи. Леви вошел в лифт и приготовился к длительной поездке. Тридцать первый этаж как-никак. — Наверное, я зря отказался от просмотра вашей галереи. — Ничего. Я побуду твоим экскурсоводом, — Эрвин первым вышел на этаж и кивнул первому встречному парню в сером костюме. — Но немного позже, ладно? Нужно кое-что уладить, и потом я в твоем распоряжении. Появление в офисе Эрвина вызвало большой, но тихо-смиренный ажиотаж. Похоже, он и правда являлся сюда нечасто. Сотрудники к нему не подходили, ограничивались лишь приветствиями. Только одна женщина в очках и одетая неофициально, в джинсы и толстовку, смело подошла к нему и огорченно заявила: — Этот Артур измучил меня, Эрвин, он просил… — Потом, — Эрвин перебил ее и обернулся к Леви, который все это время шествовал за ним. — Леви, ты можешь пока осмотреть постоянную экспозицию или расслабиться в кафетерии. Я подойду позже, договорились? Леви едва заметно кивнул и мгновенно затерялся в лабиринтах фонда. Людей было немного, в основном сотрудники, многие из которых сопровождали гостей. Светские беседы смешивались с деловитыми обсуждениями сделок. Все ходили вокруг картин, но как будто не смотрели на них. Бросали беглые взгляды, искали подпись художника и мысленно прикидывали стоимость и перспективу перепродажи. Лишь какая-то пожилая женщина, разряженная в пух и прах, миловидная и улыбчивая, останавливалась подолгу у картин и вникала в содержание. Очевидно, она пришла не за тем, чтобы чем-то поживиться, а так, людей посмотреть, себя показать, подышать прекрасным. Леви она чем-то напомнила его самого на подобных мероприятиях. Но ему приходилось прикладывать множество усилий, чтобы выглядеть подобающе и соответствовать таким светским событиям, а пожилая леди была естественна, как рыба в воде. Леви смотрел на таких людей с завистью. На таких, как Эрвин, с рождения привыкших к лучшему, с особым лоском, с особой легкостью в движениях и принятии решений. Он многое готов был отдать, чтобы принадлежать их царству. Уже отдал. Себя чуть ли не целиком: изменил свою внешность, свои вкусы, стер все, что могло выдать его настоящего, всегда следил за походкой и осанкой, за тембром голоса, тщательно отбирал фильмы и книги, фильтровал окружение, наблюдал и перенимал привычки тех, кому подражал, и в конце концов потерялся в самом себе. Если бы не Эрвин, его бы засосало в этот водоворот бесконечных мыслей. — Что-то случилось? Ты чересчур серьёзный. Леви отвел отстраненный взгляд от скульптуры и поправил волосы, лежащие и без того идеально. — Все отлично. Отлично? Его провели через лестницы и коридоры прямиком к выставочным залам, временно закрытым для посторонних. В залах было прохладно и светло. Желтоватый свет ламп уютно скользил по глянцевому паркету и белым стенам, увешанным холстами разных форматов. Леви даже узнал работу одной эксцентричной художницы из Вегаса, которая рисовала своими пятками. — Ты знаешь Лидию? — Эрвин перехватил его взгляд. — Мне далеко не все ее работы нравятся, но у этой люди стоят подолгу. Конечно, знал. Он зубрил посты о современных деятелях искусства тщательнее, чем учебники. Удивить кого-то знаниями о Ренессансе и голландской живописи едва ли возможно — все в общем доступе, никакой элитарности, а вот современность — другое дело. — А это создал мой друг, — произнес Эрвин с гордостью и вдруг посмотрел на Леви так, словно увидел его впервые. — Если бы ты был картиной, то тебя бы нарисовал Айвазовский. Леви чему-то усмехнулся, продолжая идти вперед и рассматривать выставку. Он еще не был уверен в серьезности намерений Эрвина и в наличии таковых у себя. В первом случае сказывался опыт. Он встречал волков с Уолл-стрит, недознаменитых актеров, начинающих продюссеров-наркоманов, успешных рестораторов и твердо уяснил, что связываться с ними не стоит. Их максимум — два свидания и ночь в отеле. Леви по глупости и юности им не отказывал, а потом впохыхах под утро выбегал из номера, на ходу поправляя пуговицы на рубашке, и чувствовал себя грязным и использованным. Он доверял, а потом выяснялось, что он был разовым развлечением. Было мерзко. А что касалось его чувств к Эрвину — Леви был приятно польщен вниманием. Его умение слушать очаровывало. Решительность обольщала. Общаться с Эрвином было не в тягость, интересно, живо, но расслабиться Леви было трудно из-за собственных вранья и страхов. Он сильно опасался игры, которую вел с ним. — У вас есть любимая картина? — поинтересовался он. — Есть, но она тут не висит, — Эрвин включил экран на своем телефоне и показал заставку. — Империя света. Теперь мой черед. Твой кумир? — Вряд ли он у меня есть. Но мне нравятся Нижинский и Орнелла Мутти. Портрет Нижинского у меня даже на столе стоит. — Нижинский это танцор, я его знаю, а Орнелла? — Актриса. Вам просто нужно увидеть как она двигается. Как птица. — Ты тоже как птица, — вырвалось у Эрвина. Если птица, то колибри? Порхал, исчезал. Леви, привыкший слышать в свой адрес как критику, так и похвалу, отчего-то смутился. Лицо у него оставалось каменным, но внутри затрепетал огонёк. Потому что искренне. Потому что с ним давно так не говорили и ему одиноко. — Эрвин, скажите честно, — Леви остановился напротив стены с абстракцией. Я могу довериться тебе? Ты правда такой? — Что сказать? — Эрвин подошел к нему. — Ничего, ерунда, — Леви взглянул на его руки. — Татуировки классные. В естественной среде обитания (в крупном офисе на верхних этажах тауэра) Леви видел Эрвина немного иным. На ипподроме тот был одет просто и удобно, в университете скромно, а в родных пенатах его ничего не сдерживало. Эрвин любил темные цвета, черный и серый. Любил кольца, почти на каждый его палец было нанизано серебро или белое золото. Любил браслеты больше часов и часто задирал рукава рубашек и свитеров, чтобы демонстрировать татуировки. Их узор был очень затейливым, нужно было напрячь зрение, чтобы подробно разглядеть змей, переплетающихся с цветами и какими-то символами. — Никакого замысла творца, — Эрвин посмотрел на свои руки с легким изумлением, словно забыл про чернила на коже. — Я набил их просто так, как украшение. — Это украшение гораздо лучше памятных татуировок одного моего знакомого, — Леви ненароком вспомнил про Фарлана. — У него какая-то пошлятина на бедре. По-моему, чувство стыда у него вообще атрофировано. Он еще на всю громкость включает клубную музыку двухтысячных. — А что не так с этой музыкой? Леви закатил глаза, и до Эрвина дошло. — Это была проверка на вшивость. — Она самая. Я тащусь от той музыкальной эры. — Тогда тебе повезло, — Эрвин указал пальцем на себя, — в отряде единомышленников прибавление. — Да? Слава Богу, — Леви немного расслабился. Его словно обдало теплой волной. — А то я уже думал, что вы до вечера будете трещать о картинах. Забираю свои слова обратно. Вы не придурок. — Ты не говорил мне такого. — Черт. — Я тоже забираю свои слова обратно. — Какие? — Не такой уж ты и милый. — Разочарованы? — Леви, я в восторге от тебя каждую секунду, — уверял Эрвин, хитро ухмыляясь. Ну точно лис. И глаза хитрые, и слова, и поступки. — Я не ведусь на комплименты. — Я знаю. И это тоже твоя лучшая черта. — Эрвин, прекратите, мне сложно отвечать на такое, — Леви невольно покраснел до кончиков ушей. Но Эрвина было уже не остановить. Тревога давно покинула его тело, и ничто больше не могло помешать ему генерировать идеи. Он ощутил острую нужду в… А как это называлось? Одно присутствие Леви уже распаляло его. Задиристый характер невероятно сочетался с загадочной замкнутостью. То сам шел навстречу, то убегал. Односложные ответы перемешивались с внезапными признаниями и колкостями. И молчание — защитная вуаль. Эрвину хотелось сорвать ее. — Есть одно очень бодрящее предложение, — он остановился посреди зала. — Ничего особого, но ты вряд ли будешь протестовать. — Бодрящее? — Леви учуял запах нарочной интриги. — Слушаю. Сегодня же день наперекор? Все идет не так, как обычно. Леви не собирался этому мешать, плыл по течению. — Просто иди за мной. Они спустились в паркинг, сели в макларен и в ночи поехали по улицам, подсвеченным бесконечными огнями. За два года жизни в Нью-Йорке Леви так и не смог опуститься до равнодушия к его ночному виду. Это всегда было что-то притягательное, пропитанное независимостью и бешеной энергией, исходившей от людей, приехавших покорять новые вершины и строить свою жизнь заново. Идеальнее места для второго шанса не найти. Эрвин за рулем — отдельная тема. Леви старался не глазеть на него столь явно, но, нет-нет, да и поворачивался к нему, якобы разглядывая что-то за окном. Эрвин внимательно следил за дорогой. Полная уверенность, невозмутимость, контроль — столько всего и сразу можно было прочесть по его лицу. Он быстро постучал пальцами по маленькому экрану, и заиграла музыка. Выбор — ожидаемый. — Smack that, — Леви узнал с первых секунд и, совершенно довольный, расслабленно откинулся на спинку кресла и легонько замотал головой в такт. — Боже, почему я не застал это время. От Эрвина он получил тихий смешок и новую порцию любимых песен. Эрвин подпевал без всякого стеснения и пританцовывал, слегка двигая плечами и постукивая пальцами по рулю. Просто загляденье. Чистый магнетизм. Леви смотрел на него открыто, изумленно и с интересом, чувствуя, как остатки тяжелого дня растворяются в красивом голосе и харизме. — Почему ты не поешь? — громко спросил Эрвин, выводя машину на мост. — Я не умею, — Леви пришлось напрячься, чтобы перекричать музыку. — Так суть не в этом. Просто растряси свою энергию. Ты удивишься, когда ощутишь облегчение после этого. Пой. Не стесняйся. Леви выдавил из себя пару строчек, но его окатило таким мощным стыдом, что он смолк и направил на Эрвина молящий взгляд. — Это ужас. — Да брось. Что следующее? Мало-помалу Леви раскачало и через три песни его чувство стыда настигла такая же участь, что и чувство стыда Фарлана. Он был вынужден признать правоту Эрвина, ему было так легко во всех смыслах, что он ни разу не пожалел о том, что согласился петь. Пятую песню они пели дуэтом, оглушенные эйфорией и сумасшедшим ритмом из динамиков. Правда, Леви не мог танцевать так развязно, как Эрвин, что было парадоксом, учитывая его профессию, но удовольствие от происходящего они получали одинаковое. Леви радовался тому, что отступили вязкие мысли о проблемах, а Эрвин испытывал настоящее наслаждение из-за того, что его не стесняются, при нем не боятся петь невпопад и выглядеть нелепо. В этот миг они были максимально открыты друг для друга. Оба разгорячились, вспотели, с пустыми головами и частым пульсом неслись по загородной трассе, оставив сверкающий шумный город позади. Глаза Леви влажно блестели и были направлены на Эрвина. Он словно не верил, что ему так хорошо рядом с чужим человеком. Так разве бывает? Он легкомысленно сел в машину, не зная конечный пункт их дороги, но страха не было. Страх наконец отпустил. Он совершенно не думал о завтрашнем дне и был счастлив. Отпустил контроль, позволил себе чуточку естественности, и этого оказалось достаточно, чтобы душевные бури (его же рисовал Айвазовский) сменились мирным штилем. Эрвин и не подозревал, что натворил своим внезапным желанием. У него все так: внезапно, со всей отдачей. — Что мы тут делаем? — Леви приподнялся с кресла и высунулся в окно. — Ни одного светофора. Что за глушь? Самая настоящая, как с иллюстрации, — с располосованными полями, густыми лесными островками, без единого намека на человеческое присутствие. Лишь вдали виднелись очертания высоких зданий. — У меня есть кое-что для тебя, юный любитель адреналина, — коварным тоном сообщил Эрвин, уводя машину с главной дороги. Леви настороженно застыл, пытаясь разглядеть странное громоздкое строение, отгороженное сетчатым забором. — Что это за место? — Заброшенный завод, по-моему, — Эрвин въехал на территорию и к чему-то оценивающе присматривался. — Готов? — К чему? — глаза Леви напоминали пуговицы. Большие и черные. Эрвин придвинул кресло ближе к рулю, и мотор многообещающе заревел, словно раненый зверь. Макларен был готов исполнить свое истинное предназначение. Леви сжал руками кресло и резко прижался к спинке. — Да неужели, — он глубоко втянул носом воздух, пытаясь унять легкую дрожь в теле от предвкушения скорости. — Может, я побуду грид-боем, махну шарфом, и вы полетите дальше сами? — Пассажиром быть разве не интереснее? — Эрвин подсчитывал все «за» и «против». Он ждал, что его остановят, начнут отговаривать, но вместо этого Леви смотрел на него с застывшим ожиданием. — Готов? Проверь ремень. И не бойся. — Я и не боюсь, — соврал Леви, но ремень на всякий случай проверил. Его кивок послужил тем самым взмахом флага. Макларен полетел, как стрела, набрав огромную скорость в считанные секунды. Шины завизжали от мощного трения об асфальт. Леви показалось, что его столкнули с самолета, забыв снабдить парашютом, — воздух бил в лицо, одежду продувало, все внутри сжалось и стало трудно дышать. Адреналин ударил по затылку со всей силой, но именно в таком ударе он нуждался. Эрвин смотрел только вперед и был максимально напряжен. Отметка скорости превысила сто пятьдесят километров в час, а пульс шкалил так, что казалось, что сердце норовит выпрыгнуть из груди. Это не его максимум, но ощущения были сильными и запоминающимися. Он лишь хотел взбодрить Леви, а не напугать его до чертиков, и, кажется, у него это получилось. У того челка стояла дыбом, обнажая высокий лоб, и широко распахнувшиеся глаза сияли. От привычного напускного спокойствия, от показательной гордости, от лживой независимости не осталось и следа. Голова кружилась от страха и восторга, кровь кипела. Он чувствовал себя невероятно живым и до того легким, что всерьез боялся, что ветер подхватит его и вышвырнет из машины. — О Господи, — он зажмурился, когда Эрвин прибавил скорость. — Мы не перевернемся? — Все под контролем, — заверил Эрвин, крепко сжимая руль. В этот момент он выглядел так же деловито и притягательно, как и в своем офисе. Человек, которому ответственность к лицу. Эрвин ждал протеста, но Леви молчал. Его поглотили ощущения похлеще тех, что он испытал на ипподроме, когда своевольно погнал Лоло. Наверное, потому, что он проживал их не один. Эрвин разделял с ним каждый миг, каждое замирание сердца, каждую щекотливую судорогу внизу живота. Он был с ним в не самом очевидном смысле. — Все отлично? В кои-то веки Леви мог ответить на этот вопрос утвердительно. — Да. Усилиями Эрвина его голова опустела, все насущные проблемы подхватил и рассеял ветер. Последний бросок на ста восьмидесяти выбил из него все мысли, кроме одной, чересчур навязчивой в эту ночь. Она сверлила его изнутри долго и муторно, лишая покоя и разыгрывая эмоциональный аппетит. Об Эрвине. Сочетание несочетаемого, сотканный из противоречий, сидел слева и держал его жизнь в своих руках. Леви ведь зрячий. Леви видел, что Эрвин с ним и Эрвин с другими — разные люди. К нему он снисходителен, с ним он старателен. Надолго ли? На крутом повороте Леви не сдержался и вскрикнул. Эрвин пропустил его нецензурщину мимо ушей и милостиво остановил макларен. — Боже, — Леви шумно выдохнул и на нетвердых ногах, еле соображая, вышел на улицу совсем окрыленный. Приземлился. — Пару раз я думал, что мы разобьемся всмятку. Эрвин вышел к нему и присел на капот, жадно вдыхая холодную звездную ночь. Было так тихо, словно их накрыло невидимым куполом, и светло, как будто зажгли тысячи маленьких лампочек. Его разморило. Жаркое тело мелко тряслось из-за влажности. Счет времени был утерян. — Я не рисковал тобой. Мы ехали на приемлемой скорости. — Да? А вот последний поворот… Я чуть не вылетел. Но даже если бы вылетел, то точно бы это повторил. Леви поднял глаза к небу и с огорчением подумал, что через несколько часов наступит новый день. Не менее сложный, чем текущий, с занятиями, выступлением, со всеми нерешёнными невзгодами. Если бы упала одна звезда, он бы попросил остаться в этой беззаботной раскованной ночи подольше или вернуться в нее еще раз. — Эрвин? Вы отве… — Почему ты говоришь со мной подчеркнуто официально? — возмутился Эрвин. — Я не намного старше тебя. — Девять лет, — упрямо напомнил Леви. — Это может чувствоваться лишь иногда и до определенной поры. — Может быть. — Так что ты хотел спросить? — Что ты сказал профессору Голдману, чтобы он позвонил мне? — Ничего, что могло бы бросить тень на твою репутацию. — Почему просто не попросил у него мой номер? — Ты же не дал его. Я не могу брать силой твоё. И опять. «Твоё». Применять силу к другим Эрвин не брезговал. Теперь Леви знал это точно, но не был удивлен. — Это все? — Эрвин сложил руки на груди, ощущая понижение температуры. — Я прошел тест? — Нет. Леви встал между разведенных колен Эрвина и смело, провокационно, глядя в глаза, обхватил его лицо руками. Подушечки пальцев ощутили острые кости скул и гладкую холодную кожу. Эрвин не отдалился и не притянул к себе. Расстояние между ними было маленьким, но ощутимым и значимым. — Ты правда любишь меня? — твердо спросил Леви, взыскательно глядя на мягкие губы, из которых должны вылететь решающие слова. — Представить не можешь как сильно, — Эрвин смотрел на него снизу вверх, не моргая и не шевелясь, но не робко, а расслабленно и уверенно. — И ты будешь любить меня дальше? — Леви осторожно и невзначай провел большим пальцем по щеке. — Да, — тон Эрвина не изменился. — А если я не захочу быть с тобой? — Попробую любить как друга или как просто что-то близкое и дорогое. У меня вряд ли получится забыть тебя, но отпустить, чтобы ты был счастлив, я смогу. Эрвин не потратил ни секунды на обдумывание, но Леви ему не поверил. Он не умел доверять ни своим, ни чужим чувствам. — Пора возвращаться, — сказал Эрвин. — Снова ускользнешь? — Ускользну и потеряюсь, — пообещал Леви. Через два часа он крепко спал в своей кровати, а Эрвин плодотворно тратил часы бессонницы в офисе за чтением полицейских отчетов шестилетней давности.