Граница наших жизней

Не мало времени прошло с последнего разговора о нём, как впрочем и не мало мыслей в дальнейшем оставили свой след в сознании Владимира. Смутные ощущения по-прежнему вызывало одно его упоминание и оттого становилось сложнее себя контролировать. Постоянная нервотрёпка на фоне личных конфликтов со своим же "Я" ужасно вымотала гаранта Украины и стала нередко подталкивать к довольно резким ходам. Он ощущал себя безликим игроком за шахматной доской, где его вечным и неизменным противником остаётся Он. Складывалось ощущение, словно Вова всегда знал всё наперёд, знал гораздо больше, чем говорил и это ужасно выводило Украинца из себя. Каждый его ход, каждая попытка приблизиться являлась для Владимира Александровича красным флагом и он невольно начал оказывать ощутимые сопротивления, чем явно озадачил соперника и партнёра одновременно. Ситуация выходила крайне абсурдной и неоднозначной. Навязчивые мысли и идеи давили на господина Зеленского подобно невообразимо тяжёлому грузу. Словно оба его плеча сдавливали чьи-то чужие, крепкие руки и с обоих сторон слышались абсолютно противоположного характера предложения. Одна его сторона кричала навсегда забыть об этом человеке, выкинуть из своей головы, как страшный сон и прекратить жалкие попытки. Ведь в политике не может быть ничего личного, верно? Он не должен видеть в нём друга, тем более не должен смотреть на него, как на Альфу. Путин — его единственный и неизменный оппонент на политической доске и они навсегда ими останутся. Зеленский прекрасно видел и понимал, к чему приводят любые проявления слабости в здешней среде и совершенно не был намерен терять своё достоинство под напором чьей-то харизмы. Но очевидные сопротивления и попытки отдалится так же не приводили его к выходу из этого лабиринта, света в конце он не наблюдал и никакого разрешения ситуации тоже. Он потерялся. Потерялся в собственном разуме, в своих убеждениях и мыслях, в себе. Закрывая глаза, мужчина снова оказывался в огромной, всепоглощающей пустоте, а пред его взором его единственное утешение и причина его бед. Они смотрят друг на друга всегда очень долго, без единого слова, но, кажется, итак понимают, о чём хотели бы сейчас сказать друг другу. Они всегда понимали друг друга. Удивительно, но именно эти короткие секунды пустоты приносили ему гораздо больше удовольствия, чем нахождения в среде этого мира и взаимодействия с его обитателями. От него хотелось спрятаться в самый дальний уголок, зажмурить глаза и больше никогда не открывать. Не видеть всего происходящего, не слышать бесконечных обвинений в свою сторону, не ощущать этого тянущего, невероятно мерзкого, обволакивающего твоё бренное тело чувства Вины. Да, он наверное действительно виноват. Виноват в том, что вообще посмел существовать на этой планете, в этом ужасном теле со столь ужасными особенностями и физиологией. Виноват в том, что как бы не старался, как бы не пытался оградить себя от себя самого, он оказался слишком слаб. Он не смог. Обратная сторона его измученного разума просила, буквально умоляла его прекратить подавлять свои собственные желания и ощущения, позволив себе хоть раз, хоть на ничтожное количество времени побыть просто... Собой? Побыть тем, кем возможно всю жизнь и хотел. Побыть счастливым. Каждый новый ход, вновь и вновь, наносил по нему непоправимые удары, когда ему снова и снова приходилось отвергать все попытки этого человека наладить отношения. Он говорит о том, что предложения и действия России, и самого Владимира неприемлемы, что он лишь пытается ограничить свободу их народа и размыть имеющиеся границы. Он говорит от лица всей страны, представляя роль обыкновенного дипломата, коим и должен быть. Ведь политик не может быть человеком. Людям слишком мешают их внутренние барьеры и чувства из которых вырастают новые и новые переживания. Обыкновенный человек, пожалуй, не способен вынести такой огромной нагрузки. Тогда почему он всё ещё чувствует? Почему же ему всё ещё плохо? Почему становится столь невыносимо больно, когда снова приходится кидать новый нож в сердце, которое с каждым ударом становится ему всё дороже. Он ведь действительно старается. Старается защитить свой народ, своих людей, сограждан, угодив притом всем и сразу, но каждый раз что-то ощутимо трескается внутри него, когда приходит осознание, что это попросту невозможно. Люди по-прежнему остаются недовольны и чем-то напоминают его самого. Одни кричат о его предательстве и двуличии в сопротивлении попыткам наладить их отношения с русскими, о которых он так резво твердил во время предвыборной компании и после неё, когда другие так же громко и резко называют обыкновенной подстилкой и трусом. Они видели в его попытке сотрудничать с Путиным что-то мерзкое и отвратительное, искали подтексты там, где их не было, давя тем самым на президента психологически и в очередной раз доказывая, что не видят в омеге никакого авторитета. Пожалуй, с одним Зеленский согласен. Он действительно настоящий трус, но боится он отнюдь не других политиков и не провальной попытки угодить кому-либо. Он боится себя. Пожалуй, именно сейчас, в столь тяжёлый и невероятно болезненный период ему не помешали бы самые обыкновенные объятия. Никакая словесная поддержка не сможет так же аккуратно и искусно залечить его раны, как этот жест. Ему неимоверно хотелось обнять одного человека. Обнять и ни за что не отпускать. Просить, умолять о помощи, но, кажется, сейчас кто-то перерезал ему все, до последней, связки и из себя не получилась выдавить и одного словечка: Помоги. Кошмару этому не было конца и края, и с каждым днём, каждый ход давался ему всё сложнее и сложнее. Отталкивая от себя его, Володя ощущал, как медленно, но верно отталкивает от себя свою собственную личность, коей ему запрещала быть его должность. Гарант конституции не может быть Омегой. И как бы он не пытался доказать обратное миру, понимал, что теряет надежду, даже, на самого себя. Сил доказывать оставалось всё меньше, а противоречий становилось всё больше и больше. Он вновь и вновь закрывал глаза от усталости и безысходности, оказываясь в уже привычной ему пустоте. Смотрел на него подолгу, словно на отражение в зеркале и тихо, с тяжёлым вздохом спрашивал: "Ну отчего, отчего же мне так плохо без тебя, Вова?" Но отражение молчало. Молчал и он.