Граница наших жизней

Осень двадцатого года выдалась определённо холоднее, чем прошлые. Ощущалось это во многих факторах и казалось, словно природа так же остро ощущала установившееся напряжение на земле вместе с людьми. Погодные условия ухудшались с каждым днём, а вместо золотой осени на улице ударили первые морозы. Кроны деревьев почти полностью поредели, оставляя за собой лишь ковры из пожухлых листков, за уборкой которых дворники проводили десятки часов, но они всё не заканчивались. Стоя у небольшого окна, Владимир монотонно повторял одни и те же махинации с занавеской, наблюдая за размеренным падением последних листьев со старого клёна, прожившего под окнами его офиса уже более нескольких десятков лет. Каждую осень это чудное деревце радовало гаранта своими цветастыми нарядами и словно было своеобразным продолжением солнечных лучей, до которых можно было дотронуться рукой. Это было его личное солнце. Но в этот раз что-то изменилось. Стал ли причиной изменения возраст дерева или изменения в климате, Вова не знал, но это окончательно добивало морально. В бесконечной серости и тоске не было ни единого просвета, ни капли надежды и вера в лучшее, в сердце гаранта конституции медленно угасала, так же, как и солнечный свет в городе. Наступила череда бесконечных дождей. В очередной раз сжимая в ладони бархатную ткань мягких штор, мужчина мельком прокручивает в голове все последние моменты и события в их жизни, а хорошего обнаруживает ничтожно мало. Невольно в голове всплывает знакомый образ черноволосой бестии, перевернувшей его жизнь с ног на голову. Одно Владимиру до сих пор не было понятно в этом мальчишке: Неужели, всё это время он действительно просто, нагло лгал ему, чтобы в конечном итоге обвести вокруг пальца? Неужели он действительно всё это время так искренне ненавидел его? Разве может такое быть? Он ведь видел его вживую, смотрел в эти тёмные, большие глаза, смотрел долго и тщательно, улавливая каждую эмоцию в них, но неужели и этого было недостаточно? Он всё же что-то в нём упустил. Потому как поступки Володи и слова его абсолютно рознились с тем, что он говорил ему всё это время лично. Действительно ли этот мальчик оказался столь искусным лицедеем? Разве могло случится что-нибудь настолько грандиозное, что так сильно изменило его мнение о нём в считанные дни? Понять Владимир не мог и это ужасно раздражало. Смотря на него сквозь экран телевизора, Россиянин по долгу зацикливался на его глазах, наблюдая за его мечущимся взглядом, словно тот всё время что-то искал, надеялся уловить хоть в одном уголке помещения, но не находил и руки его опускались. Он искал в них поддержки? Такой же, что давал ему Вова, когда стоял с ним совсем рядом, выслушивая его волнения и переживания на том чёртовом балконе в Минске, когда обнимал его в том проклятом зале, прикрывая от пули, лишь бы с Володей всё осталось в порядке. Но Зеленский её не находил. Не находил более ни в ком, кто окружал его все эти месяцы и это ощутимо резало по нему, словно рассекая кожу. Почему он снова и снова пытается так отчаянно оттолкнуть его от себя, отречься от дружбы и сотрудничества, забыть обо всех их договорённостях с Путиным. Неужели всё это было зря? Поверить в это было неимоверно сложно и больно, как оказалось. Владимир Владимирович не ощущал такого ужасно долго и сейчас, спустя столько лет не до конца осознавал, почему это поганое чувство снова вернулось к нему? Почему ему так чертовски неприятно и больно признавать этого человека своим оппонентом? Ведь это значит признать его — чужаком. Но, позвольте, какой же он ему чужак? Разве после стольких случаев, стольких откровений в их ночных разговорах, стольких встреч и попыток они могут вот так запросто стать чужими? Может быть Вова просто ошибся? Не так понял намерения этого Украинца, не правильно распознал его трактовки, словно искал в нём эту надежду, слышал то, что сам хотел, хоть на деле Зеленский имел ввиду совсем иное? Но почему же чёрт возьми ему так больно? Только когда где-то наверху карниз, удерживающий штору слабо заскрипел от нажима, Владимир наконец выпустил ткань из своей хватки, заметив то, как сильно она помялась после его руки. Но вот вмятину на занавесках можно будет разгладить, приведя их в прежний вид, а вот вмятину на человеческом сердце обычным утюгом не исправишь. Для этого нужно время и альтернатива прошлому, но разве может он вот так просто заменить Володю? Всё это казалось каким-то нереальным бредом и мужчину снова тянуло что-нибудь крепко сжать в руках, чтобы выместить свою злобу хоть на чём-нибудь, но подходящего предмета не находилось. Был только один вариант сбросить с себя напряжение уже привычным способом, перекинув боль из сердца во что-нибудь другое, к примеру в руку. Но подобное казалось ему уже чем-то не совсем здоровым. Хоть и лёгким. Ведь стоит только выкрутить кран до предела и... Стиснув челюсть от злости, Россиянин молча, но быстро отпрянул от окна, направившись в первую попавшуюся на этаже уборную. Кажется, сегодня ему вновь пригодятся перчатки. Перчатки, подаренные им.

***

Каждый новый выстрел отдавался уколом в сердце и неприятными воспоминаниями. Каждый свист патрона проносился в его голове целой лентой кадров и он вновь нажимал на курок. Так становилось легче. Вместе с магазином патронов из него медленно выходили остатки ярости, что стало понятно по слегка ослабевшим рукам. Когда, наконец, за последним щелчком не последовал выстрел, мужчина тяжело выдохнул, опустив оружие на стойку. Голова гудела, но стало слегка полегче. Прикрыв глаза он на несколько секунд постарался ни о чём не думать. Это помогало расслабиться. Позже, взглянув на мишень, он с ноткой гордости улыбнулся: около двадцати пяти из тридцати выстрелов приходились ровно на центр. Хватку свою он определённо ещё не растерял. Это слегка приподняло ему настроение, но ненадолго. Мысли о нём брали количеством и навязчивостью, отчего на душе по-прежнему было тяжело. Покинув площадку для стрельбы — своеобразный, тренировочный тир, Владимир вернулся в дом. Отчего-то неимоверно хотелось курить, но он, как назло, бросил и сигарет в доме не наблюдалось. Может оно и к лучшему, врачи давно советовали забыть о таких привычках, чему Путин никогда не препятствовал. Но в этот же момент вспоминались слова Зеленского: "В наше время каждый второй держит в кармане по пачке на случай нервных ситуаций." — Он был невероятно прав. В столь волнительный момент ему действительно так не хватало зажатой сигары в руках и этого приторного дыма. Мотнув головой, Владимир, как можно старательнее, попытался сконцентрироваться на чём-нибудь ином. У него ведь всё ещё есть дела, верно? Никто не снимал его с должности и ему по-прежнему нужно оставаться стойким и неизменным в установках президентом Российской Федерации, в конце концов оставаться Альфой с холодной головой, а не становится нытиком, как другие от... От не взаимности. Сегодняшний вечер прошёл за долгим пересмотром отложенных папок "до нужных времён", которые, как путину казалось, не наступят никогда, но именно сегодня это стало его единственным спасением. Абсурдность некоторых предложений даже слегка забавляла и невольно отвлекала от печальных мыслей, не обходилось и без более серьёзных, на которые действительно стоило обратить внимание. Отложив последнюю папку, когда глаза уже стали уставать от огромного количества мелких букв, взгляд невольно зацепился за сегодняшний отчёт который он уже бегло просматривал утром. Знакомая фамилия мигом стёрла улыбку с усталого лица президента и тот с сожалением прочитал очередной короткий заголовок, отложив бумагу, как можно, дальше. Читать всё не хотелось, зная, что это снова нанесёт удар, отрезая последние пути к надеждам на лучшее. Иногда, Владимиру невольно казалось, что с годами эта проклятая сентиментальность стала делать его слабее. Этого ещё не хватало. Заголовок твердил что-то о непризнании загранпаспортов полученных на их территориях, непризнании того, сего, третьего, десятого — Володя перестал признавать его. Выключив свет в личном кабинете, Россиянин закрыл его на ключ, на несколько секунд прислонившись к двери. В темноте коридора он ощущал себя наиболее безопасно и спокойно, чем на свету, где любой мог его увидеть. Он и сам до конца не понял, когда ощутил, как опора медленно уходит из под ног и его тело невольно опускается на пол, прижимаясь спиной к поверхности двери. Сквозь тонкую рубашку он ощущал её холод и жёсткость, но сейчас это казалось ему наиболее удобным вариантом. Отклонившись до предела, его затылок коснулся всё той же деревянной поверхности. Тяжёлый выдох невольно вырвался из груди. Сложив руки на коленях, правой ладонь он осторожно накрыл левое запястье, ощупывая перевязанную свежим бинтом кожу. От своих поступков становилось неимоверно противно. В моменте он ощущал себя самым настоящим слабаком. Он снова пытался наказать себя за эту слабость, тем самым проявляя её вновь в попытке "убежать от собственных переживаний". Всё это неимоверно сложно. Однажды кто-то из журналистов шутки ради спросил его: Материться ли их президент? Владимир рассмеявшись ответил, что только на себя и только, если не доволен конкретно собой. Сквозь очередной выдох из пересохших губ вырвалось тихое, прерывистое: Блять. За ним последовал не менее нервный вздох, сквозь который ощущалась натуральная дрожь. Эта осень действительно оказалась холоднее, чем прежняя. Холод со стороны украинского омеги ощущался так же мерзко и болезненно. Если бы он только мог сейчас снова обнять Володю...