Боль — это язык, на котором тело шепчет о своих тайнах. Но чем глубже рана, тем тише шёпот, пока не останется лишь немая тишина, которую никто не услышит.
Что первое мы чувствуем, приходя в этот мир? Может материнское тепло? Или огромное разнообразие цветов, звуков и запахов? Или может всепоглощающее чувство
наебалова несправедливости и желания забраться по пуповине назад? Нет. Мы чувствуем боль. Она — дебют наших ощущений. Она приветствует новорождённого, крича вместе с ним при первом вдохе. Она растёт рядом, показывая маленькому человеку суровость этого мира, расцветая на нежной детской коже мелкими царапинами и синяками. Она кажется чем-то чужим, чем-то, от чего хочется убежать и спрятаться за тёплым покрывалом материнских объятий. И вот малыш бежит к мамочке, чтобы та подула на очередную ранку (ведь все знают, что если мамочка подует, то совсем-совсем не будет болеть). И боль обязательно уходит. До следующего раза.
Но с годами мы учимся с ней жить. Привыкаем, как к старому неприятному знакомцу. Малыш вырастает, пальцы грубеют, эмоции прячутся за стенами цинизма, и мамочку просить уже как-то стыдно. Особенно когда мамы нет. Да и в принципе нет хоть кого-то, кому можно доверить свои настоящие раны и понадеяться, что их залечат.
Зоро болезненно поморщился. Только он попытался двинуть ногой, как боль волной агонии прокатилась по позвоночнику. Не то чтобы офицер хоть как-то боялся боли. Можно даже сказать, что именно с этой садо-дамочкой у Ророноа были самые длительные отношения. На его раны никогда не дули целебным дыханием. Боль вросла в его тело, рассыпавшись на смуглой коже шрамами опыта. Он уже думал, что старая подруга не способна выдать ни одного нового своего оттенка. Но сейчас… сейчас она раскрыла всю свою палитру. С пересохших губ сорвался судорожный выдох. Ророноа снова двинулся.
Он лежал на этой чёртовой койке уже вторую неделю. Посещение было под запретом, что сильнее всего возмущало даже не Зоро, а капитана Смокера, который требовал от подчинённого рапорта и вернутся на службу уже вчера, потому что: «пока ты, Ророноа, себе бока отлёживаешь, у нас тут полный
пи»… (зацензурено: зверь северный, пушной).
Да Зоро бы и рад пойти… поползти… лежать в сторону работы, но тот карательный отряд медсестёр, который ежедневно за ним «ухаживал» сразу объяснил, что вопросы выписки решаются только с лечащим врачом. И, видимо, как раз в этом заключался заговор здешних коновалов против офицера, Департамента Полиции и лично капитана Смокера. Всю прошлую неделю его лечащего врача не существовало в природе. К Ророноа постоянно заходили доктора всяких специализаций и разной степени странности. Особенно запомнился главный врач, который посетил его в прошлый вторник с уверениями, что они делают всё возможное, чтобы поднять офицера на ноги, и на чьём лице отразилась вся боль еврейского народа, когда Зоро задал вопрос: «кто собственно по нему смотрящий?». А ещё был громила-травматолог, который едва протиснулся в дверь палаты и производил крайне угрожающее впечатление, хотя по итогу оказался славным парнем (пусть и сунул его в чём мать родила под рентген). Но больше всего Зоро был рад увидеть Луффи. Монки влетел в его обитель в пятницу вечером, воспользовавшись тем, что он тут «так-то тоже врач», и скормил болеющему лучший бурито в его жизни. Проигнорировав вопрос «какой ресторан он успел ограбить по дороге», Луффи хитро сверкнул глазами и сообщил радостную весть. У пациента Ророноа теперь есть лечащий врач. А потом сказал имя…
Мужские губы растянулись в пусть и вымученной, но всё ещё опасной ухмылке, а тёмно-серый глаз покосился на дверь. Выдрессированная годами полицейская интуиция противно кричала в мозгу о том, что кто-то слонялся возле входа в палату уже минуты две. Она же подбрасывала единственный вариант, кто это мог бы быть. Зоро глубоко вдохнул, стараясь принять хотя бы видимую расслабленность и утихомирить тупую боль в груди, пузе, левой ноге, правой руке, в чёртовой башке! Офицер выдохнул, медленно моргнул и снова посмотрел на белую дверь.
Неужели ты трусишь?
Санджи сверлил взглядом белую дверь, казалось, уже целую вечность.
Неужели ты трусишь?
Конечно, блять, нет! Но видеть недосохший кактус не было никакого желания. Собственно, из-за него доктор Блэклэг тут топтался и поэтому всё, чего ему сейчас хотелось – это зайти в палату и доделать то, что не сумели бандюги. Санджи опустил глаза в пол, смачно выругался под нос (хотя, человеку, не знакомому с языком Дюма, тирада доктора показалась бы мелодичной французской речью) и поправил халат.
Сегодня был очередной понедельник, его сорок восьмое похмелье за год и первый день, когда ничегошный зад Блэклэга материально запихнули в хирургию (номинально: по документам и для прокурора это сделали уже больше месяца назад). За те несколько часов, что он был в чине главного хирурга, он: поплакал на плече Виви (когда спустился за вещами в гинекологию), поплакал на плече Иванкова (пока освобождал тому кабинет заведующего) поругался с тем же Иванковым на тему «нужно было просто трахнуть Эйса, и тебя бы не тронули», почти уговорил Виви уйти вслед за ним в хирургию, как жёны фараонов уходили за мужьями в поля Иалу. А ещё он, как самый настоящий начальник и новоявленный руководитель, попытался делегировать (читай: спихнуть) неугодного пациента Ророноа подчинённым.
Но и тут доктору поводили большим детородным по губам. Кандидатов на почётную роль врача Маримо не было. Тича Санджи отбросил сразу. Если попробовать подпустить этого алкаша к копу (лицемерный главный хирург потёр пульсирующий от похмелья висок), то следователь по медицинским вопросам поселится прямо у них в ординаторской. Брук был мужчиной крайне пожилым и впечатлительным, и как только начальник заикнулся о тяжёлом пациенте, ему сразу же напомнили о старом сердце, предпенсионном возрасте и больной почке. Чоппера хоть и можно было запрячь, но, во-первых, он был ординатором и подходить к пациентам мог под наблюдением наставника (а кто это? Правильно. Главный хирург), а во-вторых, после всей этой истории Тони не хотел приближаться к палате полицейского, как чёрт к церкви. Конечно, был ещё Багги. Неплохой хирург, даже ответственный, вот только… активный. BLM, LGBTQ+, общества по сохранению ледников и гималайских медведей, сообщества против владельцев оружия и парковки электросамокатов в центре города – Багги поддерживал всех и участвовал во всём, причём сам не был ни чёрным, ни геем, ни даже гималайским медведем. Но самое главное, он был страстным антикапиталистом, поехавшим анархистом и ярым копофобом. Санджи устало потёр шею.
Это не отделение, а царство нищих и убогих, и он, доктор Блэклэг, здесь главный идиот. Голубые глаза снова уставились на белую дверь.
— Твою мать, — расстроенно буркнул Санджи.
— Не сработало. Попробуй «Сим Сим, откройся», — раздалось сбоку.
Блэклэг злобно покосился на подошедшего.
— Пошёл нахрен, Педро.
— Смотри-ка, опять не сработало, — улыбнулся в бороду Эскалар, помахивая тонкой папкой. — Предлагаю сделать магический пас руками. Нажать на ручку.
Санджи раздражённо рыкнул и только повернул голову, чтобы высказать недоделанному Дамблдору, где видал и его, и магию, как почти получил пластиком по носу.
— Я посмотрел твоего копа, — начал травматолог, проигнорировав возмущённые вопли: «оннемойагосударственный!». — Все заплаты прижились, вот только…
Тут же успокоившись, Блэклэг забрал папку из рук Экалара. Внутри были ренгтен-снимки, которые казались восхитительно нормальными для такого уровня повреждений. Санджи гордо хмыкнул.
Кто тут доктор-папочка? Да-да, все аплодисменты ему.
— Что «только»? Давай без драм. Снимки просто ракета-бомба-пулемет. Хоть сейчас выписывай.
Эскалар хмыкнул и опёрся на стену.
— Он практически не встаёт.
Санджи на это только раздражённо фыркнул.
Если ленивое Маримо не может поднять свой зад с кровати, это точно не проблема доктора Блэклэга.
— Это уже вопросы реабилитации. Моё дело маленькое – не оставить в его пузе ничего лишнего, снять швы и следить, чтобы он не отъехал от инфекции.
— Ты в этом, конечно, прав, Лисёнок, — Педро участливо покивал, абсолютно соглашаясь с другом. — Вот только как ты поймёшь, что всё в порядке?
— Эскалар, я ненавижу викторины. Я по твоей физиономии вижу, что с ажаном что-то не так. В чём дело?
Педро тяжело вздохнул и усмехнулся.
Бедный Санджи совсем не представлял, какое сокровище ему досталось.
— Ты в курсе, что офицер отказался от обезболивающих?
Блэклэг отрицательно покачал головой.
Может, использовать анальгетики запрещает его религия? Бог мужицких мужиков и потных подмышек хочет, чтобы его последователи мучились, да, Маримо?
— Странно, я думал, медсёстры сообщали именно тебе о нём…
Ну, так-то, конечно, и было. И, возможно, в одном из сообщений и говорилось, что упрямый идиот решил взять аскезу от морфина. Вот правда…
— До сегодняшнего дня я удалял любое сообщение, включающее фамилию «Ророноа».
Эскалар раздосадовано поджал губы.
— Я не знаю, чего он добивается. Может, думает, что если не будет жаловаться, его быстрее выпишут.
— Ну и скатертью дорога, — презрительно прошипел Санджи. — Как только я сниму все швы, передам его в руки физиотерапевта, и пускай Джимбэй несёт этот крест.
Педро нахмурился.
— Зря ты так, Сани, коп ведь неплохой парень.
— Смотрю, вы подружились, — тонкие губы искривила едкая ухмылка. — Сошлись на общей страсти к прекрасному полу?
Тут пришло время ухмыляться уже Эскалару.
— Да нет, он больше о тебе спрашивал, — хмыкнул Педро. — Кто, как зовут, женааат ли…
Санджи резко повернул голову.
Вот же черт!
— И ты всё сказал?
— Ну конечно, — недоумённо заморгал огромный кусок болтливого идиота, — Сани, у тебя после Эйса никого не было, пора уже снова выходить в игру и в мир больших… ты понял, — пробурчал он, показывая двумя ладонями размеры тех «больших» в мир которых пора выходить. — Тем более, мне кажется, ты ему понравился.
Блэклэг глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться и не дать по довольно улыбавшемуся бородатому лицу.
— Ты… придурок, полицейскому-гетеросексуалу я мог понравиться только как обвиняемый за оскорбление чести и офицерского достоинства. Если меня найдут застреленным из табельного оружия, это твоя вина.
— Вы что… поссорились? — Педро нахмурился.
Да когда они успели?
— Я не с кем не ссорился. Я был сама тактичность.
Эскалар совсем расстроился. Понятно, что Санджи не хотел возвращаться в хирургию, да еще и в должности, и, вероятно, считал, что офицер своим нахождением в палате виноват в его возвращении. Но такое равнодушие и открытая враждебность… В общем, за мистера Ророноа было даже обидно. Обычно хитрый Лисёнок убеждал, шантажировал, льстил, врал, но всегда делал для пациента всё, что было в его силах.
— Прости Сани… я хотел как лучше. Но в любом случае, он твой пациент, и я не думаю, что простая физиотерапия поможет, — продолжил свою проповедь травматолог, пытаясь разбудить в заблудшем хирурге хоть каплю милосердия. — С таким повреждением мышц нервная ткань поражена максимально, а её никак не лечат… его даже невролог не смотрел. Через пару лет боль станет хронической, и даже если он вернётся к обезболивающим, то они уже не помогут.
Почему ему, Санжи Блэклэгу, должно быть дело до того, как будет себя чувствовать дерьмо-коп через пару лет? Санджи сверлил друга тяжелым взглядом.
— Педрито, ты правда думаешь, что мне не всё равно?
Эскалар внимательно и серьёзно смотрел в ответ.
— Ты врач, Санджи. Тебе не всё равно.
— Отвали от меня, сопляк.
— Заткнись, старикан. Я знаю, что болит, как бы ты ни скрывал, упрямый ублюдок.
— Это не твоего ума дело. Почему тебе не плевать?
— Потому что не плевать!
Две синевы – одна глубокая, другая более светлая, сошлись в битве упрямых взглядов. Большая ладонь, испещрённая мелкими морщинами и светлыми тонкими шрамами, легла на золотоволосую макушку. Светлые усы гордо дёрнулись.
— Ты будешь хорошим врачом, Баклажан.
Голубые глаза мученически поднялись к потолку. Если бы Блэклэг верил в Бога, он задал бы ему только один вопрос: «за что?».
За что ты, Первовиновник Бытия, посылаешь на голову агнца твоего проблемных мужиков? Санджи тяжело выдохнул.
— До скорого, Педро.
Длинные пальцы легли на дверную ручку.
Как только врач вошёл в палату, он сразу же захотел выйти. Ророноа сидел, опёршись на подушку, и сверлил его тёмно-серым глазом (и ухмылялся, тартар недорезанный!), будто точно знал, кого сейчас увидит (хотя вероятнее всего, волны возмущения и вопли негодования дошли до ушей офицера). Блэклэг хмуро покосился на притаившегося хищника в больничной сорочке и, не говоря ни слова, подошёл к изножью койки, с которого взял историю и успешно за ней спрятался.
Зоро накрыло острое чувство дежавю. В прошлый раз док стоял вот точно так же, закрывшись папкой. Только сегодня он был не в лучшем виде и по живописным мешкам под глазами Ророноа безошибочно определил, что в Спиралебровом вчера побывало как минимум грамм двести неразбавленного виски.
Праздник, что ли, был какой? А ещё док сегодня был в зелёной форме и халате сверху.
Голубой ему всё-таки больше идёт. Зоро скривился.
Не то чтобы он вообще понимал, что идёт другим мужикам. Офицер тряхнул головой.
Что за мысли? Ладно… Ну, так и будешь молчать, блондинка?
— Какая неожиданная встреча, доктор Завитушка, я думал, после прошлой ты уже где-то на Кубе, — опасно оскалился Ророноа.
Блэклэг за папкой презрительно поморщил аристократический нос. Приветственное замечание он проигнорировал и решил действовать по строго намеченному собой плану: а) представиться, б) опросить на наличие жалоб (в изначальном плане этот пункт выглядел как: «взять медицинский справочник потолще и их выбить), в) свалить подальше.
Серая папка опустилась.
— Я доктор Блэклэг. И я Ваш лечащий врач.
Ророноа прищурился.
— А как же, — медленно сказал Зоро, будто припоминая, — «к нашему обоюдному счастью, ты не он»? И ещё мне сказали, что ты гинеколог. Так соскучился по мне, что сменил специализацию?
Санджи, дыши. Чётко придерживайся плана… а), б), в)… а), б), в)… а)...
— Ну, гинекологи же лечат девчонок… на мой взгляд, всё верно.
…а.1) нарваться на скандал с Маримо. Судя по шумному выдоху копа, у него это вышло.
Вот же чёрт белобрысый! Тёмно-серый глаз блеснул холодной сталью.
— Тебе так повезло, дерьмо-док, что я не могу сейчас встать.
Голубые глаза опасно сверкнули в ответ.
— Тебе так повезло, дерьмо-коп, что ты не можешь сейчас встать.
В битве никто не победил. Глаза опустили оба, причём одновременно.
Санджи глубоко вздохнул, пытаясь утихомирить своё воинственное настроение и не отступить от собственного принципа не бить лежачего. Зажав историю подмышкой, доктор подошёл к стулу у стены и, взяв за спинку, притянул его к койке. Под пристальным оценивающим взглядом он уселся на сиденье, закинул ногу на ногу и надел очки.
Начнём, пожалуй. Ручка щёлкнула. Папка открылась.
— Ваши жалобы, мистер Ророноа.
Зоро всё рассматривал своего врача. Тот, очевидно, мучился от похмелья, судя по подрагивающим пальцам, нездоровому цвету лица и подводящему зрению (Завитушка слишком часто касался оправы, а значит, она была для него непривычна).
Неужели так «желал» встречи с ним, Ророноа, что ужрался вчера для храбрости? Наверное, это должно льстить. Офицер снова ухмыльнулся, оглядывая стройную фигуру. Доктор был высоким и не был сильно мощным, но телу явно внимание уделял. А ещё Зоро настораживал один момент. У него была выправка. Он ходил и стоял определённым образом, и Ророноа, как служивший, сразу это заметил.
Вот только… в это мало верилось. На взгляд копа Блэклэг был слишком… симпатичным для армии. Офицер мысленно кивнул своему выводу.
А значит, либо кто-то в его семье (возможно в биологической) был военным и с детства муштровал блондинчика, либо… Ророноа вспомнил пункт «семейное положение» в досье Завитушки и неосознанно поморщился…
может, балетом занимался…
— Офицер, я, конечно, понимаю, что такой красоты ты давно не видел. Но заканчиваем меня рассматривать, — спокойно проговорил врач, не отрывая взгляд от истории. — Ваши жалобы?
— Кого ты избил год назад?
Док резко вскинул голову, а Зоро оскалился. То выражение, которое проскочило на обычно сучье-стервозном лице, было бесценным. Смесь удивления, неверия и даже испуга. Если бы Ророноа мог, он бы женился на этом выражении и счастливо прожил в законном браке лет двадцать.
— Что?
Зоро участливо моргнул.
— Что? Я думал, мы играем в «задай вопрос поинтереснее» и, судя по всему, я выиграл.
Санджи откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди, нервно покачивая ногой.
Чёртов коп!
— Как не стыдно использовать своё служебное положение, офицер.
Пристыженный коп едва заметно пожал плечами.
— Знаешь, не стыдно. Я же должен знать о своём враче. Вдруг это был пациент и мне сейчас угрожает опасность.
Блэклэг хмыкнул и поднял очки с носа на макушку, убирая часть длинной чёлки. Зоро прищурился. На второй брови маленькая завитушка тоже была, правда, в начале. Ророноа нахмурился. Эти брови не давали ему покоя… Они были странными, нетипичными и… удивительно знакомыми. Будто он уже нечто подобное
когда-то видел…
— Если бы это был пациент, Маримо, тебя бы уже вскрыли.
Хриплый голос Блэклэга вывел офицера из глубокой задумчивости.
Значит, не пациент… Была ещё одна мысль. Но если Зоро её выскажет, то, возможно, откроет список избитых Завитушкой пациентов… поэтому, конечно, он её выскажет.
— А может, это был твой… — Зоро снова неосознанно поморщился, — ... муж? Изменял? Или ты белку с перепоя словил?
В следующее мгновение Ророноа ощутил сильную хватку на шее. Пылающее огнём чистейшей ярости голубые глаза оказались гораздо ближе, чем были миллисекунду назад. Намного ближе.
— Слушай сюда, киви неочищенное, будешь, блять, совать нос в мои дела… предупреждаю, — Завитушка прошипел прямо в лицо офицера, словно рассерженный кот, — я напишу в твоей истории такое, что ты сразу получишь инвалидность и вылетишь нахрен с работы.
Вот же пид… Теперь пришла очередь Зоро злиться. Очень, блять, злиться. До красной пелены перед глазами злиться. Он резко (насколько был способен) подался вперёд, упираясь лбом в лоб доктора.
— Хоть что-то напишешь, я тебя закрою за подлог документов.
Пространство между ними искрилось от напряжения. Хотя пространством те пару миллиметров назвать было сложно. Завитушка отстранился так же неожиданно, как и приблизился. История, упавшая на пол, была поднята, очки спрятаны в карман халата. Доктор снова уселся на стул, скрестив дрожащие руки на груди. Зоро хмыкнул и откинулся на подушку, всё ещё чувствуя мятное дыхание на губах.
— Вижу, с опросом у нас не выходит, — нежно улыбнулся Санджи и, отложив папку, лукаво прищурился. — Перейдём к осмотру.
Зоро сразу же поник. Осматриваться не хотелось.
Тонкие, длинные пальцы нежно прошлись по стежкам, слегка надавливая. Сосредоточенное дыхание щекотало обнажённую кожу…
Ророноа судорожно выдохнул и покосился на совсем уже расслабившегося Завитушку.
— Я сегодня в белье, док. Ничего для тебя интересного, — пробурчал Зоро, снова ощущая стучащую боль в затылке.
Блэклэг наклонил голову набок и игриво дёрнул бровью.
— Я тоже. Покажем друг другу? А потом устроим девичник. Я заплету тебе косички, и мы посмотрим все фильмы с Крисом Эвансом, — промурчал доктор, поглядывая на нахмурившегося копа. — Не заговаривай мне зубы, Маримо. Раздевайся.
Раздевайся. Зоро закатил глаз. Проблема была даже не в том, что офицер не хотел, чтобы Завитушка его рассматривал (хотя и в этом тоже). Проблема в том, что…
Ророноа двинул рукой. Боль прошибла позвоночник и кольцом сдавила голову. Челюсть сильно сжалась, а пульсация разрывала мозг на куски. Пальцы ухватили мягкую ткань сорочки. Воздух рывками входил в лёгкие.
Санджи внимательно следил за офицером. Тот пыхтел, тужился, пыжился, но изо всех сил держал рожу максимальным кирпичом. Педро был совершенно прав. Перед хирургом сейчас был самый паскудный вид пациента – «упрямая идиотина необыкновенная». Судя по скованности, малой амплитуде движений и совершенно ровной спине, у копа болело всё.
— Тебе помочь, офицер Маримо?
— Можешь нахрен сходить, доктор Завитушка, — прохрипел Ророноа, пытаясь не выдать то, что простое сгибание рук в локтях заставляло его желать собственной смерти.
Санджи ухмыльнулся.
— Я обязательно это сделаю, правда, в нерабочее время, — почти промурлыкал Блэклэг, с наслаждением наблюдая, как к сдерживаемому болезненному выражению лица добавилось ещё и отвращение. — Ладно, дерьмо-коп, не тужься.
Врач поднялся со стула, захватывая историю.
— Я скажу медсёстрам, чтобы сняли повязки.
Зоро удивлённо моргнул.
— Сняли?
Санджи бросил на него равнодушный взгляд, помечая что-то в бумагах.
— Тебе уже скоро швы снимать, — тонкие губы тронула издевательская ухмылка, — а ты не встаёшь… точно ничего не болит, мистер Ророноа?
— Ты точно не убил никого пятнадцать лет назад?
Блэклэг злобно оскалился.
Очень жаль, что он не взял справочник потолще.
— До скорого, офицер.
Зоро не ответил. Как только белая дверь закрылась, а всё, что осталось от Завитушки – это свежий морской аромат его парфюма, Ророноа уронил голову на грудь, теряя остатки выдержки…а ещё немного сознания. В глазах было совсем темно, а кровь стучала в ушах от пламени агонии, охватившего тело. Тяжело дыша, Зоро откинул голову назад. Судорожные вздохи живым огнём опаляли грудную клетку. Графитовый глаз сверлил больничный потолок, который от застилающего разум тумана казался чёрным.
Интересно, можно ли от боли умереть?
Можно ли от боли умереть? Да. Она умеет убивать. Умеет убивать быстро, сразу разорвав мозг в клочья. Умеет убивать медленно, просачиваясь в каждую клетку организма и расцветая там бурным цветом и всё, о чём можно думать – это о том, в какой части тела расцветёт новый болезненный бутон. А ещё она умеет убивать незаметно. И это самый страшный вариант. Когда она проникает в разум, пуская там корни, вплетая травмы прошлого в подсознание. Со стороны будет казаться, что всё хорошо. Тело функционирует, ходит, двигается, ест, работает, а главное – не болит. Но сознание медленно умирает, агонизируя от болезненных воспоминаний. И когда рассудок уже отравлен… начинает подводить и тело.
Санджи с громким вскриком распахнул глаза. Грудь ходила ходуном, содрогаясь от тяжёлых сиплых выдохов. Ярко-красное марево застилало всё вокруг. Блэклэг с силой потёр лицо ладонями, пытаясь хоть как-то отдышаться. Длинные пальцы, дрожа, зарылись в светлые волосы, немного потянули, и лёгкая боль отрезвила.
Он дома… это просто сон.
Вместо багровой пелены в поле зрения потихоньку вырисовывались очертания обстановки холостяцкой квартиры.
Голые ступни опустились на холодный паркет. Санджи, немного пошатываясь, прошёл в кухню, прихватив сигареты и зажигалку с тумбочки и сразу же закурив.
4:35
Блэклэг сверлил взглядом большие часы над столом.
Ну, больше он не уснёт. Его сознание металось, как бешеная собака и требовало от хозяина хоть каких-то действий.
Ты должен что-то делать. Не стой. Нужно что-то делать. Прекрати курить. Может спрятаться? Санджи сильно ущипнул переносицу.
Нужно что-то делать. Двигайся. Двигайся! Если ты будешь стоять, то умрёшь! Сердце всё громче стучало в ушах, заглушая вопли сходящего от сумасшедшей паники разума. Руки все ещё дрожали.
Двигайся! Двигайся! Двигайся! Проверь дверь… включи воду… помой руки раз пятнадцать. Сделай хоть что-нибудь, только не стой. Блэклэг сорвано выдохнул.
Пытавшийся справиться с накатившим полуночным безумием, доктор кинулся к кухонному шкафу, достал большую кастрюлю и, набрав воды, грохнул её на плиту.
Теперь аккуратно включить. Дотронься.
Дотронься.
Положи на неё руку. Когда она разгорится коснись… коснись… Голубые глаза закрылись.
Плоская чёрная поверхность с правой стороны горела большим ярко-красным кругом, опаляя металлическое дно кастрюли.
— Привет, Сан-Сан!
В трубке хрипло заговорили. Луффи откусил большой кусок пончика. Вот чёрт. Форменная куртка была бесчестно запятнана шоколадом. Монки стёр потёк пальцем, размазывая пятно по тёмно-бордовой ткани.
— Не, я сегодня на подработке.
В ответ что-то недовольно проворчали. Луффи облизнул блестящие от масла пальцы. Ступни, обутые в растоптанные вьетнамки, свисали из открытых дверей большой служебной машины.
— Ага… — Луффи грустно опустил голову. — Слушай, Санджи… а можно я вечером к тебе на ужин приду? А то у меня в холодильнике одна помидорина… я даже смотреть на неё боюсь, скорее всего, она скоро захватит половину моей хаты.
Из телефона послышался тяжёлый вздох и короткий согласный звук.
— Крутяяяяк! — чёрные глаза счастливо засияли. — Ой…Сан-Сан, мне пора.
Монки быстро отключился. Откуда-то сзади на всю улицу раздались истеричные девичьи вопли. Дверь с пассажирской стороны открылась, и в машину забрался невысокий мужчина крайне преклонного возраста.
— Заводи, Луффи.
Монки завёл мотор и выглянул на улицу. По дорожке к машине два амбала в таких же форменных куртках и с нашивками клиники, как и у него, тащили брыкающуюся и орущую благим матом тощую девчонку. Следом бежала женщина в слезах, которая была уверена, что поступает правильно, но от этого понимания, видимо, было не легче.
— Я тебя ненавижу! Ненавижу! — верещала девка, пытаясь выбраться из стальной хватки.
Женщина громко всхлипнула, закрыв губы ладонями.
— Милая… милая, пожалуйста… тебе помогут.
Крупные слёзы стекали по женским щекам. Луффи глубоко вздохнул.
— Отпусти! Отвали от меня!
— Заткнись, пацан. Тебе нужна помощь.
Крупная ладонь крепко сжимала тощее предплечье.
— Не нужна! Не от тебя! Ты мне никто, bode!
Монки дважды моргнул, сбрасывая наваждение, и отвернулся, закрыв водительскую дверь.
Боль иногда можно излечить. Только забыть её невозможно.
Санджи хмуро глядел на ни в чём не виновный смартфон.
Вот же срань! И что теперь с этим делать?
Он перевёл взгляд на большой бумажный пакет в руке.
Может, Чопперу отдать? Блэклэг глубоко вздохнул и повернул голову.
Голубые глаза посмотрели на белую дверь палаты.
На этот раз коп действительно спал. Санджи, прищурившись, рассматривал хмурящееся даже во сне лицо. С левого глаза повязку сняли, и сейчас Маримо ещё сильнее напоминал помотанную жизнью тряпичную куклу. Два тонких косметических шва: один через бровь до верхнего века, другой от нижнего до середины щеки, тянулись по левой стороне лица. Блэклэг поморщился. Признать было сложно, но даже с изрезанной физиономией и укропом вместо волос дуро-коп был…
симпатичным. Лицо врача перекосило ещё сильнее.
Но вся симпатичность не отменяла ублюдочного характера. Да!
С прикроватной тумбочки донёсся звук пришедшего сообщения, прерывая изучение врачом отдельно взятой водоросли. Блэклэг скосил глаза. Имя отправителя он не успел прочесть – экран погас слишком быстро, а вот сообщение «мы ждём тебя» успел. Санджи снова вернул взгляд на копа.
Так значит, у этого говнюка кто-то был? Несмотря на то, что тот был абсолютным дерьмом, его кто-то ждал? А это зеленоголовое чудовище… сдохнуть захотело? Санджи разозлился. Сильно.
Чёртова эгоистичная скотина! Ну нет, урод, Блэклэг тебя вылечит и выпнет нахрен из больницы в заботливые руки того, кому ты дорог. Пусть мучается. Врач с силой ткнул двумя пальцами в крепкое плечо.
— Просыпайся, Маримо.
Зоро с трудом разлепил глаза (причём на открывание левого ушло больше сил), приподнялся ещё с большим трудом и сразу же увидел лечащего врача, который, сунув нос в какой-то бумажный пакет, умащивался на неудобном больничном стуле.
— Ты чего здесь? — буркнул Ророноа, напряжённо наблюдая за Завитушкой.
— Соскучился, — в том же тоне ответил Блэклэг, выуживая из пакета контейнер для еды. — Держи.
Коробочку из мутного пластика почти насильно впихнули в руки офицера. Тёмные брови нахмурились.
Это… он что, ещё не проснулся?
— Что это? — удивлённо пробормотал коп, открыв крышку.
— Бомба, — раздражённо закатил глаза Блэклэг. Внутри клокотали остатки ярости. Жутко хотелось курить… а потом потушить сигарету о тупо моргающую рожу.
Ророноа непонимающе смотрел на «бомбу», которая маскировалась под онигири. Они не тикали, не имели проводов и обратного отсчёта, но были одинаковой аккуратной формы и поразительно вкусно пахли. Рот сразу наполнился слюной. Зоро покосился на врача, который развалился на стуле и закинул длинные ноги на тумбочку.
— В честь чего это?
Завитушка внимательно рассматривал свои аккуратные ногти, совершенно игнорируя присутствие пациента.
— В честь нашей сердечной дружбы.
Зоро язвительно фыркнул.
— Отравлено? — сделал довольно очевидное предположение Ророноа, с подозрением рассматривая предложенную еду.
Неужели Пилюлька сам это приготовил?
Блэклэг медленно склонил голову набок и посмотрел на офицера так, как даже на идиотов не смотрят.
— Если бы я хотел тебя убить, я бы добавил соляной кислоты в твою воду, — доморощенный Декстер, не глядя, ткнул в стакан воды, стоящий на тумбочке возле каблука туфли. — И ни один патологоанатом не догадался бы, почему твой желудок превратился в сито от вдруг открывшихся язв.
Офицер даже порядком охренел и с некоторым опасением глянул на теоретического маньяка, автоматически припоминая, не было ли нигде кражи хлороводорода в последнее время. Ничего подобного не вспомнив и решив, что пока его травить не собираются, Ророноа взял один из рисовых треугольничков, превозмогая губительную боль.
— Такой ты себе врач, Завитушка, — хмыкнул Зоро и медленно поднёс угощение к губам.
Санджи безотрывно наблюдал за движениями офицера. Тот аккуратно двигал руками, делал поверхностные вдохи и совершенно не двигался в позвоночнике. Даже пытаясь взглянуть на нежданного гостя, Маримо только косился. Блэклэг прищурился.
— Я такой себе человек. Врач я охерительный.
Кажется, он понял что с копом.
И Педро был прав. Если упрямый осёл не будет лечиться, то сдохнет… и скоро.
Мы ждём тебя.
Санджи вернул взгляд на свои руки.
Зоро приоткрыл рот и куснул клейкий рис.
— И как тебе? — безразлично спросил Блэклэг, не глядя на копа.
Исусья пятка, как же вкусно! Это лучшее, что он ел в своей жизни!
— Н-нормально… — Ророноа проглотил кусочек, стараясь не заурчать от гастрономического наслаждения. — Съедобно.
— Ешь, Маримо, не обляпайся.
Врач поставил руку на подлокотник и зарылся пальцами в и так растрёпанные волосы, немного потягивая золотистые пряди. Коп его бесил до пульсации в голове. Бесил своим упрямством, мужланством, хамством, абсолютным эгоизмом и порезанной (хоть, и симпатичной) рожей. Но самое главное, прямо сейчас, своим молчанием кусок тупого качка совершал медленное самоубийство. Не зная точно локализацию и характер боли, Санджи не сможет подтвердить свою догадку, а бюрократическая медицинская машина даже не даст запросить консультацию невролога без жалоб пациента. Блэклэг невидящим взглядом сверлил носы туфель.
Почему просто не дать копу сдохнуть, раз тому так хочется?
Мы ждём тебя.
Ладно, нужно что-то придумать.
— Эй, один вопрос.
Низкий голос вывел врача из фантазий, где присутствовали он, тупой кактус и паяльник. Санджи повернул голову к пациенту. Ророноа набивал щёки уже вторым треугольником, и маленькие белые рисинки кое-где прилипли к губам и подбородку. Сложно было понять это от небольшой потери координации либо от врождённого свинства копа.
— Если он не касается моего досье, — Санджи едко прищурился, — всё, что могу сказать тебе о своей личной жизни – это какого цвета на мне сегодня трусы.
Ророноа задумчиво поднял глаза к потолку, проглатывая большой кусок.
— Я уверен, что это какая-то херня в сердечки.
Блэклэг невольно надул губы.
И ничего не херня.
— Что такое «маримо»? Ты меня постоянно так называешь, и, может, мне пора обидеться, — прочавкал офицер, наслаждаясь охренительно «съедобным» онигири.
Санджи нахмурился.
Ну вот… он придумал такое шикарное оскорбление, а мохоголовое чучело этого даже не поняло.
— Это японское название круглой водоросли… зелёная такая и пушистая, — тонкие губы расползлись в ехидой ухмылке. — Один в один ты. Я думал, ты знаешь.
Тёмная бровь непонимающе приподнялась.
— А почему я должен знать название японской водоросли? — второй рисовый треугольник исчез в изголодавшемся по нормальной еде нутре.
А вот тут Санджи не подумал. Он изучающим взглядом окинул копа. Нет, ну он же не ошибся.
— Я думал, ты… — длинный палец небрежно обвёл хмурящееся лицо.
Зоро ухмыльнулся.
Сейчас он ещё и десерт получит.
— Если я азиат, то значит, сразу японец? — доставая на поверхность всё своё актёрское мастерство, обиженно проворчал Ророноа. — Может, я китаец или таец.
Голубые глаза ошеломлённо моргали.
— Ты не таец… — буркнул Санджи.
— Я-то нет…
Вот сейчас. Офицер быстро скосил стальной насмешливый взгляд на врача.
— …а вот ты
расист.
Блэклэг задохнулся от возмущения.
Вот же дубина!
— Ты охерел, дерьмо-коп? Я не расист! У меня лучший друг – чёрный!
Зоро многозначительно хмыкнул и сжал чуть подрагивающими пальцами уже третье онигири.
— Все расисты так говорят, — дёрнул плечом офицер, откусывая очередной кусочек.
Если бы кто-то сейчас спросил, почему Ророноа это делает, он бы не придумал адекватного ответа. Необъяснимое желание раздражать Завитушку едва ли было нормальным, но в такие моменты даже боль немного утихала. Копу приносило какое-то извращённое удовольствие наблюдать, как смешные брови хмурились, нос презрительно морщился, а лазурные глаза метали молнии. Док напоминал рассерженного кота.
Мило…
Чёртов рис вдруг попал совершенно не в то горло, и офицер сильно закашлялся.
Что за..? Грёбаный Бровастый всё-таки попытался его убить едой и… мордой своей.
— Это тебе кара небесная, — проворчал Блэклэг, поднимаясь со стула, и в следующий момент в большую ладонь офицера сунули стакан с водой.
Санджи внимательно следил за пытающимся отдышаться Маримо. Он, правда, небольшой частью своей души, ещё способной к милосердию (даже к представителям флоры) надеялся, что это действительно было кармическое наказание за длинный язык копа… а не постепенный отказ дыхания.
28 июня
13:30
Ты думаешь я расист?
28 июня
13:52
Ты лгун, лицемер и порядочная скотина,
но точно не расист
28 июня
14:00
Ну спасибо, чёрт носатый
28 июня
14:02
Не за что, братан, люблю тебя
Боль не проходила ни на секунду. Ророноа казалось, что каждая клетка его организма вопила, жарясь в болезненном огне. С каждым днём организм всё больше поддавался боли. И, кажется, первой уже сдалась левая нога. Уже второй день он её
не чувствовал. Но всё же какой-то частью мозга (и, видимо, самой недальновидной) он думал, что это всё от вынужденной лёжки и, как только он сможет двигаться, всё пройдёт. Правда, вообще хоть как-то двигаться было всё тяжелее.
Звук открывающейся двери заставил собрать все утекающие силы в измученном организме и изобразить на перекошенном лице хотя бы видимую бесстрастность. Тихие шаги прошли вглубь палаты, сопровождаемые странным шуршанием. Зоро нехотя, но всё же открыл глаза. Первое, что он увидел, было инвалидное кресло, а второе – довольная рожа доктора Завитушки.
— Ты у какого деда угнал этого железного коня? — нахмурился Ророноа.
Док постарался изобразить на лице всю учтивость, на которую был способен.
— Что Вы, Ваше Маримское Величество, это Ваша личная карета.
Тёмно-серые глаза сверлили транспортное средство с полнейшим презрением.
— В какую ёкай-машину засунешь меня на этот раз? — офицер не смог сдержать страдальческого вздоха, нарисовав в своём мозгу все возможные перспективы.
Блэклэг с загадочным видом подкатил кресло к боку койки.
— Мммм, какие у тебя любопытные фантазии, дерьмо-коп. Я подумаю над вариантами, но не сегодня, — промурчал Санджи, наклоняясь к Зоро. — Сегодня мы с тобой прогуляемся.
Тонкое больничное одеяло покинуло тело Ророноа. А в следующий момент многое повидавший в своей жизни коп немного обалдел, когда пол и потолок поменялись местами. Его быстрым отработанным движением полевого санитара закинули сначала на плечо, а потом довольно бережно усадили в кресло. Ророноа не сдержал шумного вздоха. В позвоночник, будто раскалённый кол сунули. Офицер только успел перевести дыхание, как получил больничным пледом в лицо.
— Не будем смущать дам твоими голыми коленками, — хмыкнул Блэклэг, и Зоро, с напускной грубостью, был укрыт по пояс.
— И куда ты меня тащишь? — прохрипел почти теряющий сознание от боли коп.
Доктор загадочно улыбнулся и толкнул коляску.
— В театр.
Стерильно! Не входить без предварительной обработки!
Зоро непонимающе смотрел на запрещающие наклейки на палате со стеклянными стенами.
— И это твой театр? — проворчал Ророноа.
В странной палате находился мужчина, который не подавал вообще никаких признаков сознания. Чёрные волосы были спутаны и торчали в разные стороны, а бледное лицо сливалось по цвету с больничной подушкой.
— Ещё какой, — мурлыкнул Блэклэг, опёршись ладонями на широкие плечи. — Трагедия в одном акте. Хочешь, расскажу сюжет?
Зоро не ответил. Завитушка всем весом давил на него, причём Ророноа был уверен, что делал это дерьмо-док специально.
— Ну, я всё равно расскажу. Итак, Мистер… ммм… пусть будет Ту попал в наше славное учреждение два месяца назад после страшной аварии. Его собрали, подлатали, сшили и отпустили с Богом. Вот только глупые доктора не знали, что нарвались на хитрого пациента, который скрывал, что его мучает боль, что конечности потихоньку теряли чувствительность, а дышать становилось всё тяжелее. Когда через неделю после выписки Мистер Ту вернулся… он был уже парализован ниже пояса, а выше тело умирало от непрекращающейся боли. Позже присоединилась инфекция. И вот он здесь.
Санджи опустил взгляд на зеленоволосую макушку. Офицер молчал. Блэклэг ухмыльнулся.
Встреча с будущим пугала, да, Маримо?
— Не похоже, что он умирает от боли, — наконец подал голос коп.
Хирург хмыкнул.
— Он в коме. Искусственной. Это единственный шанс хоть как-то снять боль и успеть провести лечение. Если мы его разбудим сейчас, он умрёт от шока. Хотя ходить он точно уже не сможет.
Зоро было нечего сказать. А что говорить, когда вместо чёрных волос неизвестного мужчины он видел зелёные и швы на левой стороне лица.
— Слушай, Маримо, я, наверное, даже где-то понимаю, зачем ты это делаешь, — ровным и холодным, как металл, тоном продолжил Блэклэг. — Настоящие мужики, как ты, ведь не боятся боли? И не дай Иисусе тебе хоть на что-то пожаловаться… ты же можешь потерять свою работу служебной псины… Я скажу тебе одно. Мне совершенно на тебя плевать. Я сниму швы, пну тебя отсюда и ровно через две минуты забуду твоё имя. Но почему-то мне кажется, что в твоей никчёмной жизни всё же есть тот, ради кого ты не хочешь оказаться на месте Мистера Ту. Поэтому доверься мне хоть на десять секунд и дай себя вылечить.
Зоро сильно зажмурился. За свою довольно насыщенную жизнь Ророноа было по-всякому, но именно сейчас ему было по-настоящему
страшно. Перед внутренним взором мелькнули чёрные глаза и открытая улыбка.
— Ваши жалобы, мистер Ророноа.
Офицер глубоко вдохнул и открыл глаза.
Пережитую боль невозможно забыть, но можно излечить. У боли есть противник. Извечный соперник. Криптонит и ахиллесова пята.
Доверие. Доверие к близким, с которыми можно разделить боль. Доверие к врачу или другому профессионалу, способному её излечить. С главным оружием и армией соратников боль можно победить.
— Сигаретки не найдётся?
Санджи сделал очередную глубокую затяжку и повернул голову в сторону вопроса. Мистер Ту в яркой гавайской рубашке и в абсолютном сознании присел к курящему Блэклэгу и захватил папироску из протянутой пачки длинными пальцами.
— Ну как, сработало? Офицер Милашка поверил?
Хирург довольно ухмыльнулся.
Ещё как сработало.
— Бентам, ты так хорошо сыграл, что даже я поверил.
Довольный и ещё пару часов назад «умирающий» Мистер Ту умильно покраснел. Санджи мысленно аплодировал.
Истинный профессионал.
— Конечно, хорошо, — Бон (как называл его Луффи) с наслаждением затянулся. — Я же актёр, — карие глаза недовольно покосились на врача, а тонкие мужские губы капризно надулись. — Между прочим, я сколько раз звал тебя на свои спектакли, доктор Конфетка?
Блэклэг смущённо почесал в затылке.
— Я обязательно приду. У вас там наливают в антракте?
Бентам посмотрел на хирурга так, будто не был уверен в его умственных способностях.
— Это же авторский театр… у нас наливают по ходу спектакля.
Санджи уважительно хмыкнул.
— Ну, тогда я точно буду.
Совершенно удовлетворённый таким ответом, актёр поднялся со скамейки и послал врачу воздушный поцелуй.
— Чао-какао, доктор Конфетка.
Голубые глаза смотрели вслед яркому и совершенно точно живому пятну.
Да… Доверие – это главное.
Боль можно излечить, если выйти с ней на бой с оружием в руках и армией за спиной. Но иногда твоё оружие ржавеет. И победить невозможно. Особенно ту боль, которая глубже, которая срослась с каждой клеткой и каждой нитью сознания. Та, что уже просочилась между рёбрами, влилась в нервы и спряталась в глазах, сквозь которые ты уже смотришь на мир совершенно иначе. Она медленная, она не будет рвать, как рана, но будет разъедать. Она не будет спешить ведь против неё у тебя нет оружия. Её можно терпеть годами, дышать с ней, работать, даже смеяться в лицо другим, но однажды… сил больше не остаётся. С этого момента ты больше не знаешь, что остановится первым: дыхание, сердце или желание выживать.
И тогда, наверное, можно сказать, что боль всё-таки победила.
Санджи тяжело дышал и трясся, сидя за кухонным столом, и почти рвал светлые волосы в клочья.
3:30
Он больше не уснёт. Голубые глаза покосились на плиту. За последние несколько дней он поспал от силы часов пять. Длинные пальцы снова сжали золотистые волосы. Блэклэг знал, что из-за копа его сорвёт сильнее.
Он должен пойти к Робин… позвонить… написать смс. Сделать хоть что-то.
Меч доверия ржаво скрипнул.
Безумный взгляд метнулся к бутылке виски. Меньше чем через минуту пустой желудок обожгло алкоголем.
Теперь он поспит. В этом году Санджи напивался таким «снотворным» почти каждые выходные. Уже не дрожащие пальцы вставили тонкую сигарету между губ. Блэклэг дымно выдохнул.
Но вот только сегодня был четверг.
—
