На открытом сердце (Open-heart)

Страх смерти вытекает из страха перед жизнью. Человек, который живет полной жизнью, готов умереть в любой момент.

Чтобы быть хорошим врачом, нужно иметь горячее сердце и холодный рассудок. Или так говорят про полицейских? Впрочем, неважно. Когда ты выходишь на битву с чужой смертью, самое херовое, что ты можешь сделать – это её испугаться. А вообще, для хорошего врача пациент всегда больше мёртв, чем жив, и только от его горячего сердца и холодного рассудка зависит, в какую сторону качнутся весы окончательно. Хотя иногда есть ещё удача. — Сан-Саааан, я по тебе так скучал, — пролепетал молодой парень, всё ещё сидящий на страдальце и явно улыбавшийся под медицинской маской во весь рот, — даже больше, чем по твоему гуляшу из свинины, честно. И вообще, мне кажется, ты давно не приглашал меня на ужин, а? Анестезиолог, проверяющий показатели, бросил недовольный взгляд на веселящегося в не самой подходящей ситуации брюнета. Обычно врачи стационара плевать хотели на парамедиков. Но вот этого шумного латиноса, бестолкового на первый взгляд и удивительно умелого на второй, знала вся больница. Санджи язвительно фыркнул и быстро подошёл к тому, что должно было быть «операционным полем», а было развороченным к чертям туловищем. — То есть ты, кучерявый, припёр мне этого полудохлого чувака, а я тебя ещё кормить должен? Дамы, чего стоим? Быстро обмыть и двадцатку. Чоппер, дышим и приходим в себя. Ты мне нужен, как этому доходяге литра четыре крови. И какого хера я не вижу здесь перфузиолога? — чётко раздавал приказы некогда лучший трансплантолог больницы Mount Sinai. Со стороны аппаратов прозвучал едкий и громкий хмык. — Потому что наш главный хирург решил словить паничку, а хирург на подхвате уже ужрат. Не отделение, а цирк с конями. Тони шумно вздохнул, изо всех сил стараясь сдержать тремор в руках. Блэклэг кинул злобный взгляд на анестезиолога. — Каку, я тебя укушу сейчас. Ты тоже, мать твою, врач. Упомянутый «тоже врач» ехидно прищурился. — А я не хирург и свою работу выполнил, остальное – не моя обязанность. Понял, Блэклэг? И ещё, сколько раз просил не Каку, а Какуриши. Запомни уже, — раздражённо прошипел бывшее дитя полуострова Индостан. Санджи закатил глаза, принимая из рук медсестры скальпель. Будь у него возможность, он бы показал зарвавшемуся говнюку, где видел и его, и правильное произношение его имени. — Луффи, я делаю разрез, но ты жми, пока не найду разрыв. Монки серьёзно кивнул. Кулаки в плотных латексных перчатках сильнее вжались в окровавленный живот. Луффи никогда не боялся чужой смерти. И кто бы ни был этот мужик на столе, удача от него, видимо, не до конца отвернулась и протянула палец помощи, послав за его умирающей тушей именно этого суматошного парня. — Нужен протез аорты, — бросил Блэклэг в сторону ассистентов. — Эх, а мне нравился этот костюм. Тут в пузе явно полный фарш, — расстроенно вздохнул парамедик, который и так был если не по уши, то по локти в крови. — Мы ему счёт выставим за химчистку… — хирург быстро скользнул взглядом по бледному лицу с модным землистым оттенком, — …если выживет конечно. Скальпель быстрым плавным движением разрезал и так изувеченное тело от края грудины до пупка. Кровь хлынула с новой силой. — Мать моя, перфузия! Зажимы, промыть и дренаж. Луффи, жми пока. Где сраный Вито? — Санджи изо всех сил старался сдержать рвущиеся проклятия на головы всех присутствующих и одного, уже почти отъехавшего. Двери операционной резко распахнулись, запуская внутрь крупного мужчину, упакованного до самой макушки в хирургический костюм. — Богиня, я пришёл на твой зов! Дева Мария, Санджи, как же тебе идёт зелёный, — довольно прогромыхал новоприбывший, сразу же отходя к большому аппарату с гирляндой кровезаменителей. Блэклэг в неконтролируемом раздражении сильно прикусил щеку. К сожалению, на кровавую расправу у него совсем не было времени. — Фучи́ле, нихера не хочу от тебя слышать, кроме показателей. А после, за «богиню» я тебе скальпель в глаз воткну, один в один наш клиент будешь, — прорычал Санджи, не отрываясь от ремонта развороченного «внутреннего мира» незнакомца. Вито фыркнул, но возражать и вообще хоть как-то цеплять человека с острым инструментом в руках не стал. — Офтальмолога, кстати, тоже сюда, не всё же нам одним развлекаться. Чёрт, Луффи, ты где вообще это карпаччо достал? Монки покрутил головой, расслабляя затёкшую шею, и с загадочным блеском в глазах (или это был отсвет от ярких ламп?) проговорил: — Перестрелка в Южном Бронксе. Казалось, даже аппараты перестали шуметь. Каждый из присутствующих покосился на парамедика, мысленно впадая в философское рассуждение: «Достойны ли бандюганы спасения?». Санджи нахмурился, вглядываясь в яркую красноту чужого нутра. Тогда совсем неудивительно, что мужик выглядел как заготовка под кебаб. — Может, мы тогда зря кровь казённую тратим? Раз он… — голубые глаза снова быстро скользнули по окровавленному лицу, — …якудза. Луффи хихикнул. Защитная маска дёрнулась. — Он полицейский. Вот же блять. Лучше бы неудачник и вправду оказался каким-нибудь барыгой с района. Ситуацию хуже, чем офицер, умерший во время операции, представить было сложно. Блэклэг тяжело вздохнул и снова быстро прошёлся взглядом по всё ещё возможному трупу. — А я думал, он потерянное дитя Вудстока, — задумчиво сказал хирург, — видать, коп из него херовый, — презрительно продолжил он, обнаружив, наконец, изорванный в клочья сосуд. — Наоборот, просто он очень ответственный. Ответственный. Что ж, Луффи, очевидно, прав. Мужик ответственно сделал всё, чтобы отойти в мир иной. Подождите-ка… — Ты его знаешь, что ли? Монки кивнул, наблюдая, как два зажима легли на рваные края аорты. — Ага, — легко сказал он, убирая вконец онемевшие руки с чужого тела. — Мы с ним почти кровные братья. Знал бы ты, сколько раз я его шил. Но тут он, конечно, перестарался. Луффи аккуратно слез с операционного стола и потянулся. Он не боялся смерти, да и к жизни, как к чужой, так и к собственной, легко относился. Монки обернулся на напряжённого, как струна, лучшего друга, который склонился над телом другого лучшего друга. В этом была даже некая ирония. Хотя, возможно, именно такие совпадения и назывались удачей. — Не переживай, Сан-Сан, он не умрёт. Он везучий. Блэклэг хмыкнул. — Да, я вижу. Парамедик прищурился на прямую спину. Ничего глупый Санджи не понимал. — Зря не веришь. Ему же повезло, что ты здесь, — усмехнулся Луффи, отходя к большой двери, по дороге снимая покрытую испариной и потом маску. — Я вздремну в твоём кабинете? — Mi casa es su casa, — пробормотал Блэклэг, погружая маленькую синтетическую трубку во вскрытую брюшную полость. — Obrigado, meu amigo. Луффи устало махнул рукой, точно зная, что этого никто не увидит. Позади доносились только короткие указания хриплого голоса. Монки Ди Луффи никогда не боялся смерти и любил жизнь. И верил. Нет, не в Бога. Верил в друзей, верил, что он в силах починить каждого. А сегодня он изо всех сил верил в одного бывшего хирурга и в удачу неудачливого на первый взгляд, полицейского. Металлический запах напрочь забил нос, а глаза, казалось, больше не могли воспринимать красный цвет. Он не знал, сколько уже прошло времени. Однако, к счастью присутствующих врачей и показателей больницы по смертности, неудавшийся Франкенштейн оказался на удивление живучим. Но Санджи всё ещё чувствовал. Чувствовал, как взгляд чужой возможной кончины продолжал жечь затылок, а дыхание – щекотать шею. Вот только Блэклэг был хорошим врачом и не боялся смерти. Ни чьей-то… ни собственной. — Чоппер, хватит впадать в экзистенциальный кризис. Мне нужно, чтобы ты избавил нашего болезного от селезёнки, — совершенно ровно сказал ведущий хирург, подсоединяя синтетический протез аорты к живой ткани. — Она ему больше не пригодится. Давай, не дрейфь. Это брюхо боится тебя больше, чем ты его. Когда ты врач, самое херовое, что ты можешь сделать – это испугаться смерти. Для тебя она может быть врагом, соперником, спарринг-партнёром. Но никогда не твоим палачом. Как перестать боятся? Перестать видеть перед собой человека. Наложить на эмпатию зажимы и не пустить рулить парадом в своей голове. Видеть на операционном столе, на стуле приёма, на кушетке только сломанный механизм, нуждающийся в ремонте. А главное – не задумываться о чужой жизни. Звучит страшно и для врача кощунственно, правда? На самом деле в этом нет ничего возмутительного. Когда ты задумаешься о чужой жизни, ты решишь, что сможешь на неё влиять, сможешь её… даровать. И в этот самый момент ты почувствуешь себя Богом. Но врач – не Бог. Он может играть со смертью, но не должен играть в Бога. Он не может дать жизнь, он может дать возможность выжить. Врач может либо починить вышедший из строя организм, либо нет. Врач — это механик. И только. Молодой хирург глубоко вдохнул и мысленно досчитал до четырёх. Раз. Тони Чоппер никогда не боялся смерти. До сегодняшней ночи, когда впервые сошёлся с ней в битве лицом к лицу в одиночестве, и она дыхнула на него замогильным холодом. Два. Тони Чоппер никогда не боялся смерти. До сегодняшней ночи, когда нарушил главное правило и увидел на столе человека. Три. Тони Чоппер никогда не боялся смерти. До сегодняшней ночи, когда пожалел о чужой жизни и испугался, что не сможет на неё повлиять. Четыре. Тони Чоппер никогда не боялся смерти. До сегодняшней ночи, когда забыл, что врач иногда может стать супергероем, но не может быть Богом. Когда забыл, что врач в первую очередь механик. Выдох. — Десятку, — тихо бросил хирург ассистенту и, сжав холодную сталь в пальцах, уверенно отрезал первый сосуд. Санджи ухмыльнулся, накладывая очередной анастомоз. Доктор Тони Чоппер больше не боялся смерти. — Вы уверены, что их должно быть четыре? — раздражённо спросил Санджи, перебирая пальцами петли кишечника, как монах чётки. Они нашли уже три пули, подлатали дыры, и Блэклэг желал уже быстрее наложить последние швы и забыть эту ночь и чуть не отбросившего ботинки копа, пока весь персонал пытался его убедить, что в этом тупом организме застряла ещё одна пуля. — Да блять! — теряя последние капли терпения, выругался хирург. — А пулевые отверстия кто-нибудь считал? Откуда вы знаете, что их четыре? Чоппер в очередной раз осмотрел желудок. — Луффи говорил, что офицер сам ему сказал. В него выстрелили четыре раза. Да ещё и корпусные ранения. Крови было слишком много. Где вход пуль, определить, особенно сейчас, нереально. Санджи рыкнул. Грёбаный легавый и его раскуроченая туша уже порядком бесили. Мало того, что «ответственный» идиот обзавёлся огнестрелами, так ещё, видимо, на сдачу от щедрых гангстеров получил дохера ножевых ранений разной степени длины и глубины. — Да ладно, он же стабилен. Зашейте и суньте под рентген, — подал идею скучающий перфузиолог, который за прошедшие часы уже отсидел себе зад. Блэклэг был в одном шаге от того, чтобы не швырнуть в придурка скальпель. — Прааавда? А если это чучело значок откинет под рентгеном? Ты знаешь, куда нам потом Департамент Полиции эту пулю засунет? Карие глаза опасно блеснули в свете аппарата. — Тебе же это явно понравится, да, моя фея? Хирург вскинул голову. Если бы не мешающий стол, Фучи́ле уже бы заменил на нём копа. — Я тебе рыло набью, как только мы выйдем! — Ну, у тебя большой опыт. — Прекратите сейчас же оба! Анестезиолог, наблюдающий за перебранкой местных клоунов и уже пару часов умирающий от головной боли, вдруг резко повернул голову в сторону экрана с показателями. Будто его что-то дёрнуло. Чёрные глаза прищурились. Давление снизилось на пару пунктов. Но при такой кровопотере это нормально. Организму нужно время стабилизироваться, правда же? Да. Каку кивнул своим мыслям, но продолжил гипнотизировать цифры. И они рухнули вниз. — САНДЖИ! Крик анестезиолога резко оборвал всю ругань. Несколько пар глаз тут же уставились в большой экран. Пульс, казалось, сошёл с ума, а давление уже почти отсутствовало. — Кислород падает! Чёрт, чёрт, грёбаный чёрт! Где-то кровило, и сильно. Но где? Они же всё зашили. Санджи в ярости обернулся к синюшному теперь лицу полицейского. — Не смей умирать, дерьмо-коп! Ему же показалось, что веки дрогнули? Точно показалось. Только вот… Синий… Его лицо ведь было бледным, а не синеватым. Голубые глаза скользнули ниже. На мощной шее вены больше напоминали канаты и, казалось, готовы были разорваться. Так вот где… Блэклэг бросился к предметным столам. Громкий писк резко ударил по ушам. Санджи всегда знал: писк так же страшен, как и свист. — Остановка! Чоппер, побросав инструменты, подлетел к грудной клетке офицера и, сложив ладони на раненой груди, был готов сделать первый толчок. — Тони, стой! От неожиданного вскрика Чоппер отшатнулся. Блэклэг с большим шприцем был уже рядом с пациентом. Нащупав нужный промежуток между рёбрами, он одним резким движением всадил длинную иглу в умирающее тело и потянул поршень на себя. Пластмассовый цилиндр тут же наполнился густой тёмной кровью. — Так это тампонада, — Тони облегчённо выдохнул. Писк исчез. Ровный стук сердца наполнил помещение. — Пульс есть, давление растёт, — проговорил Каку, позабыв про головную боль. Сейчас он даже имя своё не вспомнил бы. Блэклэг молчал, только, не мигая, следил за вздымающейся грудью, внимательно оглядывая рану на ней. Теперь очевидно. — Санджи, он стабилен, — позвал затихшего друга Чоппер. Хирург устало выдохнул и, медленно вытащив иглу, прижал стерильную салфетку к месту укола. — Ненадолго, — буркнул Санджи и, отложив шприц, взял со стола чистый скальпель. — Подготовьте грудную клетку, леди, — кивнул он медсёстрам, которые тут же ринулись выполнять приказание. — Санджи… Блэклэг поднял голову и посмотрел прямо на Тони. Скальпель в длинных пальцах сверкнул. — Кажется, я понял, где четвёртая пуля. Карие глаза расширились. И не от удивления. От осознания. — Она… — В сердце. Рассветное солнце окрасило больничный двор в розовый. А может это всё от застывшего в глазах вида крови. Сигаретный дым наполнил лёгкие. И, кажется, с выдохом, наконец, в голове стало пусто. Суббота, 17 июня, 5:30 утра. Парамедик, не боящийся смерти и верящий в жизнь, оказался прав. Ты всё-таки везучий засранец, офицер Ророноа. —