Роман в розах

Цветы оказались зачарованы на неувядание. Пронзительно печальный букет теперь стоял на столике в гостиной и будоражил мамино любопытство. Гермиона честно призналась, что не знает имени своего тайного воздыхателя, и мама пребывала в мечтательно-завистливом восторге. Оказывается, папа сделал ей предложение потому, что восхищался тем, как безупречно и красиво она делает протезирование. Вместо цветов и конфет он дарил возлюбленной зубные инструменты. Выслушав в сотый раз историю любви своих родителей, Гермиона ушла к себе в комнату и забралась там на подоконник. На витринах кофейни в здании напротив танцевало солнце. Мимо брели парочки с мороженым, или воздушными шарами, или вовсе без ничего, но все одинаково влюблённые, смотрящие только друг на друга и светящиеся как те романтические вампиры. Гермиона покосилась на стопку новеньких книжек на столе. Их принесла папина сестра, и раньше бы Гермиона лишь презрительно низвергла их с полки в кладовку, но в эти каникулы она их всё-таки прочла. Сейчас, когда экзамены были сданы, а летние задания сделаны, девушка могла себе признаться: ей тоже хочется влюбиться. Хочется краснеть под чьим-то взглядом, греться в чьих-то объятьях и вот так же брести по улице мимо кофейни с мороженым, или с воздушным шариком, или вовсе без ничего. Гермионе было пятнадцать, почти шестнадцать. Её однокурсницы, все на год младше, уже встречались с парнями или хотя бы заглядывались на кого-то. Лаванде нравился Рон «Бон-бон» Уизли, Фэй посматривала на южного красавчика Блейза и обводила его имя сердечком в своём дневнике, Парвати жениха нашли родители — вроде это был Терри Бут с Рейвенкло, с которым Парвати дружила. А у Гермионы был только анонимный цветочник. Ну-у… Ладно, не только. Ещё были воспоминания о Флёр. Заплыв по февральскому озеру, бикини вопреки всему, недопоцелуйчик в щёку и надуманный Гермионой смешок, налипшие на спину волосы и незавершённый сон. Флёр снилась и позже. Гермиона гоняла эти сны, но вейла вновь и вновь просачивалась в грёзы серебристой рыбкой и кружилась в водовороте лепестков. Почему-то именно после эпизода на озере перестали появляться новые розы. Был только трагический букет. Почему так? Неведомой поклонник решил, что Гермиона встречается с Флёр, и отстал, а потом просто попрощался? Возможно. Из сплетен соседок по комнате Гермиона знала, что лапочка Седрик встречается с Чжоу, а про Гарриет и Энтони после Святочного бала не болтал только ленивый. В итоге Гарриет на втором испытании спасала Голдштейна, а Седрик — Чжоу. С другой стороны, Крам спасал какого-то Сашку, и этот Сашка был его другом. Вроде. Наверное. Неважно. Главное, Гермиона не имела никакого отношения к Флёр. Они даже не пересекались, так с чего такой вывод? Может, она ошибается, и причина в чём-то другом? Первую розу Гермиона получила от Маэстро Флористо, когда похвалила его розыгрыш. Вторую — от мадам Пинс, которой её отдала блондинка со старших курсов. Третью — от Гарриет, четвёртую — от Парвати. Букет пришёл по рукам на станции в Хогсмиде. Написать Парвати, которая дружила с Гарриет, было делом пяти минут. Гермиона даже не знала, почему не спрашивала раньше. Ответ пришёл вечером. «Флёр Делакур». Она… Гермиона несколько раз перечитала имя, не веря своим глазам. Флёр… Щёки горели — будь в комнате Лаванда, тут же диагностировали бы романтическую влюблённость. Флёр… Мысли закольцевались на серебристом имени, заблудившись в вихре розовых лепестков. Гермиона беспорядочно заметалась по комнате, не находя покоя. Всё было так очевидно! Так очевидно, что оказалось совершенно невероятным. Рухнув наконец в крутящееся кресло, Гермиона выудила из ящика стола цветочный справочник и застрочила письмо с таким вдохновением, с каким не писала даже самых любимых из своих эссе. «Уважаемая мадемуазель Делакур!» «Дорогая Флёр!» «Уважаемая мадемуазель Флёр! Я наконец разгадала Вас и Ваши цветочные письма. Я не знаю пока, что чувствую, но прошу Вас объясниться словами, чтобы избежать разночтений во флориографическом шифре. С уважением, Гермиона Джин Грейнджер». Казалось обязательным приложить к письму свой шифр или хотя бы указать нужные цветы в постскриптуме. Однако промучившись выбором до ужина, Гермиона так ничего и не сделала. Письмо отправилось в ящик стола. До конца каникул Гермиона не решалась повторно на него взглянуть, а перед возвращением в Хогвартс перечитала и порвала. Вечером написала новое: «Уважаемая Флёр, Я догадалась, что это Вы присылали мне цветы. Я, честно говоря, несколько смущена. Прошу Вас объяснить Ваши чувства словами. С уважением, Гермиона Грейнджер». — и снова уничтожила. Цветы всё ещё не шли на ум. Наутро началась учёба, и Гермиона уверенно выкинула мешающее смятение из головы, погрузившись в формулы, взмахи, эссе и рецепты. Никаких чувств по меньшей мере до рождественских каникул. Не тут-то было. Флёр продолжала приходить во сне и кружилась-кружилась-кружилась в сонме цветочных лепестков. Длинное шёлковое платье то раскручивалось колокольчиком, то оплетало ноги, и Гермиона любовалась видением. Хотелось подойти, положить ладони на тонкую талию, или коснуться нежной щеки, или пропустить сквозь пальцы серебряные пряди… Но каждый раз грёзы прерывали то будильник, то Парвати, то оба сразу. В этом году Гермиона часто просыпала завтрак, а то и историю магии, если та шла первым уроком. Письма по вечерам горели в камине, Лаванда и Фэй понимающе вздыхали, а Гермиона уже почти наизусть заучила справочник, и её во всём этом водовороте даже не беспокоило то, что Флёр вообще-то девушка. Она была настолько… настолько… Гермиона была очень начитанной девушкой и многое могла объяснить. Однако раньше в её лёгкое чтение (да и в нелёгкое по понятным причинам) не входили романтические книжки. Она терялась всякий раз, когда пыталась охарактеризовать свои чувства к Флёр, и глупо взметала ресницами воображаемую пыль. — Лав-лав, помоги, пожалуйста! Гермиона никогда раньше не называла соседку этим дурацким прозвищем. В этот раз вырвалось само. Лаванда была занята — готовилась пересдавать заваленную контрольную по зельям. — Дашь взамен свои конспекты? — Да. — Гермиона была готова даже саму контрольную за Лав-лав написать, если бы это было хотя бы гипотетически возможно. Лаванда достала из тумбочки какую-то брошюру и, наколдовав копию, перебросила ей. Опросник. «Влюблённость. Диагностика в четырёх вопросах» колдопсихолога Лавинии Браун. Психолог — это хорошо. Это научно. Гермиона вооружилась маггловской авторучкой и приступила к самодиагностике. Вопрос первый. Как вы чувствуете себя в присутствии объекта вашего интереса/при мысли о нём? Вариантов — масса: краснеете, бледнеете, ваше сердце бьётся сильнее, вы теряете дар речи, вы не можете спокойно дышать… Гермиона отметила почти всё. Вопрос второй. Как часто вы думаете о нём? Постоянно, пару раз в день, редко, вообще не думаете? Постоянно, даже во сне, хотя такого варианта и нет. Вопрос третий. Как долго вы испытываете чувства? Скоро Рождество, значит, около полугода. Вопрос четвёртый. Влияет ли расстояние на ваши чувства? Сложно сказать, но похоже, что оно их усиливает. Колдопсихолог после подсчёта результатов констатировал: влюблённость есть. Но Гермиону это почему-то не удовлетворило. Впервые научно обоснованный вывод показался ей насквозь фальшивым и ложным. Наверное, стоило всё-таки написать письмо. «Дорогая Флёр! Изъяснения цветами были очаровательны, однако можем ли мы встретиться, чтобы объясниться словесно? На рождественские каникулы я прибуду во Францию — можем ли мы встретиться и поговорить? Искренне ваша, Гермиона». Письмо получилось ещё более неуклюжим, чем предыдущие, поэтому Гермиона не стала его перечитывать. Она просто запихнула в конверт колдографии цветов, ради которых пришлось купить и выпотрошить справочник магоцветовода, и отправила письмо. Колдографий было всего две: красно-жёлтая роза и пурпурная сирень. Роза была не просто, а «огне-», и Гермиона надеялась, что волшебность цветка не исказит заложенного смысла. Восторг, счастье, волнение — должно было сойти за «Я с нетерпением жду встречи». С сиренью было проще, хотя, может быть, и гораздо сложнее. «Ты — моя первая любовь…» «…прошу, пожалей мои чувства».