OSHIBANA

Childhood (The tree of life) — Alexandre Desplat

      Значения растений и их символизм неотъемлемо связаны с важнейшими вехами в жизни человека, они намекают и раскрывают развитие судьбоносных событий на протяжении всей его жизни. Язык цветов — значения, придаваемые цветам, для обозначения влечений и эмоций. Данное искусство используется для выражения чувств и намерений, когда невозможно сказать о них открыто.

*

Конец июня. 20хх год.

      — Мне немного больно, дорогой.       Сильное давление исчезло c аккуратных рук старшего омеги, как и тепло, заставляя ослабевшее тело покрыться колючими мурашками. Несмотря на то, что сезон удушающей духоты достиг своего пика, и кондиционер лишь слегка подрагивал привязанной ленточкой под напором воздуха, в помещении, казалось, можно было бы заморозить тунца.       — Прости.       Эти руки не должны быть такими пепельно-серыми. Просто не должны.       — Всё в порядке, мой дорогой, — холодная широкая ладонь опустилась на светлую макушку прижавшегося к боку ребёнка, поглаживая. — Ты так хорошо справился, сокровище.       Шумно втягивая носом воздух, ребёнок завозился на больничной постели старшего омеги в попытках содрать с себя ненавистную рубашку. Так душно, и вовсе не из-за чёртовой спешки. Вещь поддалась только с помощью чужой руки и рухнула на пол, где уже в разброс лежали наспех снятые потрёпанные кроссовки. Он так устал.       Так вымотан.       — Мне очень жаль, — сипло пробормотал напряжённый комок.       Нежно любимый ребёнок — младший омега семьи, светловолосый парнишка, не так давно достигший возраста двадцати двух лет, он был соткан из тепла и аромата согретой на солнце пшеницы или, как всегда говорил один альфа, — из чистого ослепляющего света. Взбалмошный, небольшого роста, с оглушающим цветочным ароматом. Ох, его ноты… окутанный мягкостью образа Чимин действительно обладал редким ароматом: томным и манящим, обещающим подарить вспышку головокружительных чувств. В моменты особого возбуждённого восхищения сочные ноты оставляли лёгкий шлейф из осязаемых удовольствий. Доминантой же его аромата являлась величественная грасская роза, пряная, звонкая. Но радостная сладость могла обернуться злостью, когда душистые бутоны поникали, уступая место розовому дереву и терпкому бергамоту.       «Так пахнет любовь, Чимин», — как-то раз сказал Намджун.       Согретый любовью Чимин жался к тёплому боку, как побитый щенок. Что-то странное витало в стерильном воздухе одиночной палаты, это заставляло сердце юноши пропустить удар, а щёки покрыться пятнистым нездоровым румянцем. Запах дезинфицирующих средств больно резал по слизистой носа. Юноша осторожно положил голову на грудь мужчины и глубоко вздохнул, прислушиваясь к малейшим звукам за ударами чужого сердца. Хотелось раствориться. Медленные поглаживания, наполненные родительской нежностью, преодолевали путь от вихрастой макушки до выпирающих позвонков под растянутым воротом белой футболки.       Аромата Сокджина совсем не чувствовалось.       Младший омега со всей осторожностью, почти не дыша, коснулся небольшой ладонью мягкогоживота старшего, начиная медленно поглаживать, как всегда делал Сокджин для птенцов, стоило боли нарушить их сон. Ткань больничного постельного белья оказалась леденящей на ощупь. Чимин нахмурился.       Палата, в которой находились только двое, была одноместная, чистая, но насквозь пропитанная безысходностью. Кровать, стойка капельницы, аппаратура, даже имелось кресло и небольшой шкаф, что примостился у стены рядом с дверью. Свет пробивался между щёлочками длинных тканевых полосок жалюзи, но не касался и дальше пластикового изголовья кровати. На тумбочке по левую руку стояли три цветка алого гибискуса,наспех засунутых в прозрачный, наполовину наполненный водой стакан.       — Я справлюсь с этим, — болезненный на вид Сокджин, изо всех сил сохраняющий преувеличенно бодрый настрой, накрыл своей ладонью холодную руку младшего и ободряюще сжал, слегка впиваясь короткими ногтями в кожу. — Я большой мальчик, мой хороший. Это бывало и раньше. Я же справлялся, верно?       Юноша поднял взъерошенную голову с уютного местечка на родительской груди и вперился хмурым взгляд в мужчину перед собой, болезненно закусывая губу.       Сокджин. Его зовут Джинни. И был он обязан ему своей жизнью. И ещё одной.       — Ты выглядишь отвратительно, — честно признался Чимин.       Старший омега приподнял уголки губ, и это даже чем-то напомнило Минни улыбку. Когда непослушные светлые пряди оказались убраны за аккуратные уши, понурый Сокджин тоскливо вздохнул, поглаживая большим пальцем мягкую кожу на чуть пухлой щеке его ребёнка. Подобие подростка вновь расцвело на его лице.       — Знаешь, что мне сказал этот гадёныш? — старший поудобнее устроился на плоских подушках, возвращая голову птенца к себе на грудь. — Он прибежал ко мне тем вечером такой запыхавшийся, что его лицо можно было увидеть с другого конца Сеула.       — Наш отец, ты хотел сказать?       — Точно.       — Гадёныш.       Омега издал смешок, крепче прижимаясь к пациенту.       — Клянусь, родной. Он ворвался в дом, даже не удосужившись стянуть свои чёртовы ботинки. Выволок из нашей уютнейшей постели, вытряс из меня десятый сон и, крепко держа за плечи, заговорил, будто готовый расплакаться: «Моя сперма!»       — Его сперма? — хихикнул вовсю начинающий веселиться Чимин.       — Детка, ты послушай! Я даже не мог сфокусироваться на его лице, только помню, как спросил: «Джунни, дорогой, что с ней?» Мало ли! — Сокджин издал смешок. — А мой драгоценный истинный, вобрав побольше воздуха, гордо сказал: «Я только что от доктора, Джинни, с результатами! Доктор Чхве сказал, что у меня чертовски много сперматозоидов!»       Раздавшийся по палате звонкий смех заставил дрожь резко пробежаться по телу. Старший омега всегда отличался истинной красотой, и даже сейчас, утопая в уродливой больничной одежде, он казался настоящим Ангелом с пепельно-серой кожей и залёгшими глубокими тенями под тоскливыми, наполненными печалью необыкновенными глазами. Он был красив. Взгляд Чимина метнулся к рукам омеги, со злостью теребящим кусочек пластика, что браслетом болтался на запястье.       Его не могли испортить даже внутренние раны. Его красота была обязана жить.       — Он невероятно плодовит, — отстранёно прошелестело где-то внизу, словно разговор шёл погоде за стенами больницы.       — Да, — тихо ответил Сокджин, — всё дело во мне, это… это нормально, случаются разные ситуации. Но ничего плохого не произошло, верно? Это отличная новость, Джунни был так счастлив, выпаливая тогда свой бурный рассказ про не менее бурных сперматозоидов. Всё хорошо, мы просто используем только его материал, это же отлично, верно? Я… мне… мне уже достаточно всех вас, именно вы и есть моя любящая семья. Зачем нам кто-то ещё, верно?       Эта секунда веселья не стоила всего осознания.       — Эта глупая больничная одежда такая грубая и неудобная, уф, — пробормотал дрогнувшим голосом старший омега. — Если не в этой жизни, то в следующей у меня обязательно всё получится. Просто не сейчас, просто…       Тишина давила на перепонки, но Чимин не позволял себе нарушить её. Ему казалось, что в этих стенах всё звучит исповедью, которая должна быть обязательно произнесена. Для облегчения израненной души.       — Доктор сказал, что моя проблема довольно частая, никто не виноват в этом, просто мой организм стал действовать именно таким образом. Стоило есть больше овощей, верно? Но всё поддаётся лечению, нужно набраться сил и терпения, — омега проглотил вязкую слюну, глаза нещадно щипало. — У меня уже есть два прекрасных ангела. И я готов поблагодарить кого угодно за их появление в наших с Джунни жизнях.       Чимин вжался в родителя сильнее, пытаясь полностью растворится в нём. Его тело дрожало то ли от кондиционированного воздуха, то ли от слов его названного папы. Юноша сжал в кулак больничную одежду до побелевших костяшек.       — Когда приедет отец? — выдавил он из себя. Тошнота подступала к горлу.       Как можно говорить сейчас о них, о когда-то случайно найденных детях, которые никогда не смогут стать поистине родными?       — Я люблю вас настоящей любовью. И Джунни любит вас двоих. А я — его, — объятый нежной любовью Сокджин, коснувшись пальцами аккуратного подбородка юноши, чуть приподнял его голову. Он желал видеть родные глаза. — А он — меня. Я люблю вас как родных сыновей, мой дорогой. Вы навсегда останетесь для меня маленькими луной и солнцем, двумя самыми прекрасными ангелами, каких я только мог видеть в своей чёртовой жизни. Вы — мой Святой Грааль.       Казалось, нещадно покрасневшие от полопавшихся капилляров печальные глаза Сокджина светились изнутри и, несмотря на солёную пелену, в них плескалось самое настоящее осязаемое счастье. Старший встряхнул головой, смахивая мешающие тёмные пряди.       — Сокджин, пожалуйста, — Чимину казалось, что его тело разрывалось на части вперемешку с душой, даже голос подпрыгнул вверх, ломаясь.       — Джунни скоро придёт, детка, — его ласково щёлкнули по аккуратному кончику носа. — Тэхён передавал, что очень соскучился по тебе.