Flavus Acaciae

— Чонгук, посмотри на меня, — просит голос из телефона. Чон отрывает взгляд от блокнота на столе и понуро смотрит на дисплей смартфона, стараясь не так явно выражать вину, колючками прилипшую к роговице глаз. Он сейчас разговаривает по видеозвонку с Чимином, который уехал в другой город по работе. — Чонгук, о чём ты думаешь? Вообще слушаешь меня? — Да, прости, задумался. Обёрнутый плющ вокруг шеи затягивается туже, связывая язык. Снова и снова. Яркое напоминание о том, что не стоит взращивать неизвестное тебе растение, что потом тебя же и погубит. Чонгук и Чимин встречаются уже два года, но такое ощущение, что все два года что-то не так. Точнее будет сказать, что кристально понятно, что именно не так. Но земля за два года стала слишком плодородна для трусости.

*flashback*

— Я такой отвратительный. — Почему ты так думаешь? Чонгук поднимает взгляд на своего близкого друга, будто бы пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь на его лице, лишь бы не рассыпаться. — Я два года встречаюсь с тем, кого вроде как не люблю. — Вроде как? — приподнимает бровь Юнги. — Не уверен. Я ни в чём не уверен. — Тогда зачем ты мучаешь его? Зачем быть в отношениях с тем, в ком хоть на каплю не уверен? Чон не знает, что на это сказать. Он думал над этим, но безуспешно.  — Чимин славный парень, не поступай так с ним, — Юнги откидывается на спинку стула, отпивая прохладное пиво. — Я знаю, но понимаешь, я осознал, что не могу прожить без человека, что дарит мне любовь и заботу. Что-то типа аффилиации. Может, поэтому я согласился встречаться с Чимином. — И как ты это понял? После него? — грустно усмехается Мин, а потом резко замирает, видимо, ловя какую-то ошеломляющую мысль. — Стой, только не говори, что…

*end of flashback*

— Слушай, я, конечно, привык, что ты постоянно будто бы не на Земле, но я сейчас говорю о том, что хочу бросить эту работу из-за тебя. Мы редко видимся, поэтому хочу найти место, где не придётся постоянно метаться из города в город, — вкрадчиво и терпеливо говорит Чимин. Он правда привык к такому поведению Чонгука за два года. Парень думает, что Чон всегда был флегматичным, сдержанным, задумчивым, инертным, поэтому принял его таким, какой он есть. Правда, Пак не знает, что Чонгук не всегда был такой. Прошлый Чонгук — это воплощение искренности, радости, несдержанности и открытости. Яркое и тёплое солнышко, чья улыбка грела всех вокруг. Но таким парень был четыре года назад. Можно подумать, что он просто повзрослел, набрался ума и получил дюжину опыта, в котором клеймом высечено: «Прячь эмоции, иначе тебя сожрут». Но это не так. Разум Чона буквально кричит о том, что если бы рядом был он, то всё вокруг было бы не таким тусклым и унылым. Чонгук был бы не таким, какой сейчас. Не цвёл бы душистой геранью, кричащей о глупости, безрассудстве и легкомыслии парня. Возможно, не пытался бы на протяжении трёх лет вырывать розовые камелии, сдающие его тоску по одному единственному. Чимин — прекрасный парень. Солнечный, позитивный, любвеобильный. Чону просто повезло с ним, и он ценит это, вот только не в той степени, в которой нужно. А в которой нужно, он просто не может. Не получается. Пак действительно иногда помогал забыться, отпустить душащие мысли, заставлял осколки стекла замереть и не вонзаться глубже. Но они всё равно продолжали своё движение. Лучше не становилось. — Не стоит, Чимин, — тихо говорит Чонгук, выводя что-то в блокноте ручкой. — Тебя всё устраивает? — хмыкает Пак. — Нет, — безучастная реакция. Он просто дал тот ответ, который от него хотели. — А зачем ты тогда так говоришь? — Это слишком запарно. Разве нет? — Ради тебя я на всё готов. В этот момент Чон замирает, смотря на большие буквы, по несколько раз обведённые чёрными чернилами. Тэхён. «Тэхён» — вот что он бессознательно написал в блокноте, разговаривая при этом со своим парнем. Самое время станцевать макабр, ведь всё всегда сводится к одному. К тому, о чём Чонгук слишком часто думает на подкорках сознания. Мнимая реальность ярко показывает должный исход жизни, в которой существует Чон. Глаза отчего-то быстро начинают намокать. Сушу заливает быстро, без времени на раздумья. Море ведь не виновато, что накрывает цунами жилые города. Чонгук чувствует себя гнилым ничтожеством. Его парень говорит ему такие вещи, а он выводит в блокноте чужое имя. Сад ведь под рёбрами давно завял, а сейчас и вовсе начинает развеиваться по ветру, оставляя внутри жгучую пустоту. Чон поднимает взгляд на экран, где слегка встревоженный Чимин смотрит на него, и говорит: — Я… — хриплым и дрожащим голосом. — Я перезвоню, Чимин, прости. И быстро вырубает звонок, громко всхлипывая. Пак звонит ещё пару раз, но парень не берёт, захлёбываясь в слезах, ведь накрывает на изумление быстро. Чонгуку так не хватает Тэхёна. Перед глазами написанное имя, что постепенно заливается солёными кристаллами дикой тоски. Чон давно не плакал. Он знал, что не отпустил ещё, хотя с их расставания прошло три года. Четыре же года прошло с того, как у них всё пошло по накатанной. Парень всеми силами пытался не вспоминать, не думать, чтобы не расклеиваться, ведь у него учёба в художественном университете; ему двадцать три, и всё ещё впереди; у него прекрасные друзья и любящий парень. У Чонгука есть всё. Всё, кроме сердца, что было отдано восемь лет назад. Так, наверное, и лежит, пылится в ненужном ящике. В порыве розовых чувств отдал, но если быть честным, то даже забирать не хочется.

— Наверное, нам стоит расстаться.

— Да, вероятнее всего, ты прав…

И может быть, в тот момент он действительно был прав, потому что оба уже ментально не вывозили. Постоянная ругань, ссоры, да ещё и на расстоянии. Они не смогли. Но сейчас Чонгуку кажется, что обязательно бы смогли, если бы набрались терпения. Если бы не были такими юными дураками, воспринимающими всё в штыки. Всё списали на обстоятельства, а потом сидели по углам, вытирая с щёк жгучие слёзы. Эгоисты и дураки, думается парню. Но разве сейчас есть возможность всё вернуть? Чон даже понятия не имеет, где сейчас Тэхён. Такие, как они — драма с глупым сюжетом, оставляющее после себя послевкусие копоти. От слёз немного легче становится. Он, наконец, смог заплакать, а это уже достижение. Прокрастинация была любимым делом Чона на протяжении четырёх лет, и, наверное, всё же плоды такой жизни дают о себе знать. Чонгук запускает пальцы в пряди угольных волос, сжимая их у корней, сверля взглядом надпись, что уже немного размылась в некоторых местах. Эта надпись иллюзией начинает цвести нежными и самыми душистыми акациями жёлтого цвета. Терновник змеёй ползёт по рёбрам, пуская шипы, точно попадая в лёгкие, что до адских покалываний начинают болеть. Сжиматься до терзающей душу монопатии. Чонгук сейчас просто загнётся от такого бешеного наплыва эмоций. Шкала тоски по одному единственному пробивается за пределы красного впервые за большой промежуток времени, что вызывает боль во всём теле от грёбаного желания обнять, коснуться, услышать когда-то родной запах кожи. Его начинает лихорадить, и Чон на трясущихся ногах валится на кровать, укутываясь одеялом по самую макушку, обнимая среднего размера пушистого белого зайчонка, у которого намокает шёрстка от чужих слёз. Этот заяц — подарок. Чимину Чонгук сказал, что купил его просто потому, что понравился, но на самом деле Тэхён подарил эту игрушку на семнадцатилетие. Она уже не пахнет им, зато пахнет Чоном, который уже седьмой год прижимает зайчика к груди, пытаясь уловить хоть на секунду нотки чужого аромата. Снежный искусственный мех давно пропитался солью до самого синтепона, а угольные глазки всё равно продолжают смотреть с какой-то иллюзионной нежностью и заботой, которые, видимо, вложил в них даритель. Море внутри штормит, пенится, ломая кости и унося на своё таинственное дно все цветы, что когда-то расцветали под рёбрами под строгим присмотром любимого. Уносит туда детский смех, неловкие признания, аккуратные касания, нежные улыбки, сладкие поцелуи и тёплые объятия. Уносит и с болью отрывает от Чонгука его первую и, кажется, последнюю любовь. Когда же, наконец, все слёзы высохли, а в душе — пожирающая дыра, Чон берёт телефон и заходит в несуществующий контакт, который создал три года назад. Так и пишет туда, когда уже невмоготу. [ jk, 02.02.20, 19:45 ] привет мы сегодня расстались это было общее решение, но сейчас мне кажется, что оно было самым неверным за всю мою жизнь [ jk, 02.02.20, 19:50 ] я до сих пор не могу осознать, что тебя больше нет у меня… нет рядом со мной. это так странно… я чувствую себя таким пустым [ jk, 15.02.20, 23:38 ] какое это сообщение по счёту за 13 дней? я всё больше думаю о смерти меня это пугает, Тэхён так пугает жизнь без тебя [ jk, 28.03.20, 03:45 ] тебя нет… хочу ощутить тебя [ jk, 02.04.20, 16:08 ] сегодня два месяца, как я пишу в пустоту я отправил более 700 сообщений… всё ещё скучаю, Тэхён [ jk, 15.04.20, 07:22 ] хочу потрогать твои волосы до сих пор помню твой запах спросишь, какой? не спросишь, конечно, но я отвечу орех и мёд а ещё полежать на груди хочу да… да, хочу полежать на твоей груди и поцеловать [ jk, 5.06.20, 19:07 ] за четыре месяца так много сообщений настрочил… сам себе удивляюсь ахах я тут пришёл сказать, что хочу пойти с тобой на свидание за руки держаться, смеяться, фотографироваться что там ещё делают? я уже и забыл… не суть, ещё хочу в ванне с тобой полежать долго-долго, чтобы вода уже заледенела, и мы потихоньку начали засыпать, а потом пошли на кровать и закутались в одеяло, обнимаясь вылези уже из моей головы… [ jk, 26.08.20, 22:56 ] я тут подумал… в общем, захотел тебе написать, но ты сменил номер судьба, наверное, хаха я просто всё ещё не могу жить без тебя [ jk, 23.09.20, 00:04 ] расскажи мне что-нибудь хочу послушать твой голос [ jk, 8.10.20, 05:14 ] тебя всё ещё нет рядом и не будет уже… эгоистично хочу, чтобы ты вернулся вернись, пожалуйста… [ jk, 01.01.21, 00:00 ] первый новый год без тебя я так скучаю… люблю… ха… можно ли такое писать? один раз всего прости, Тэ, но мы же каждый новый год признавались друг другу в любви я не могу не сказать я люблю тебя [ jk, 12.01.21, 13:17 ] на улице холодно не знаю, где ты находишься, но в любом случае одевайся теплее обнимаю и целую [ jk, 13.05.21, 10:37 ] Тэ, помнишь, я писал про Чимина? он мне встречаться вчера предложил, и я согласился не знаю зачем, ведь я, кажется, ничего к нему не испытываю мне просто нравится то, что он дарит заботу и внимание, поэтому я и подумал, что неплохо было бы иметь такого человека рядом что думаешь? я дурак, да? а у тебя что в жизни? надеюсь, что ты счастливее меня так хочу, чтобы ты был счастлив… [ jk, 30.07.21, 00:15 ] вчера был на свидание с Чимином и думал о тебе так скучаю… [ jk, 23.12.21, 02:17 ] слишком часто стал думать о тебе так стыдно перед Чимином Тэхён, у тебя всё хорошо? надеюсь, ты сейчас где-нибудь веселишься и ярко улыбаешься, пока я пишу это сообщение [ jk, 30.12.21, 06:28 ] знаешь, до сих пор помню, сколько родинок на твоём теле тридцать две помню, как все целовал особенно любил на носу, под глазом, на рёбрах и на коленке до сих пор, на самом деле, люблю ладно, прости… как ты себя чувствуешь? пожалуйста, относись более внимательно к своему здоровью, а то я знаю твою любовь к одежде, которую ты выбираешь не по погоде а ещё — самое главное — живи так, чтобы не жалеть ни о чём я не научился так жить, но хочу, чтобы так жил ты будь самым счастливым на свете, потому что твоя улыбка самая красивая [ jk, 01.01.22, 00:00 ] я люблю тебя прости Таких сообщений за три года набралось слишком много. Чонгук частенько может их просто пересматривать, вновь перепотрошив всего себя, окунаясь в те чувства и эмоции, что испытывал в определённые промежутки времени. В этих чувствах и эмоциях всё ещё тепло, будто бы под большим пушистым одеялом, под которым фантомно можно почувствовать чужие касания губ и рук, когда-то навсегда ставшими любимыми. Мысли запретные, под подушку спрятанные. За каждое «люблю тебя» становилось до тошноты стыдно. Чимин не заслужил. С Чимином нельзя так. Но Чон так зависим от внимания второй половинки, что уже не знает, как жить. Это Тэхён приучил его к желанию быть любимым, научил ощущать чувство собственной важности, но парень ни за что его не винит. Он будет ругать себя и только себя: за то, что привык, за то, что позволил так повлиять на себя. За всё. Основную часть проблем заварил он сам, поэтому ему же и расхлёбывать. Такие, как Чонгук — сожжённые, подобно когда-то красивой розе души, потерявшиеся в огромном мире, будто у них отобрали опору, разорвали кокон. Они единожды запечатлены одним художником и теперь не могут, не желают открываться другим. Они моногамны и опасны в том случае, если их пара отстраняется, уходит или исчезает. Смартфон в трясущихся руках загорается. Чон вновь нажимает на несуществующий контакт с именем «cor♡», кидая взгляд на последнее сообщение, написанное два дня назад: [ jk, 13.02.23, 14:57 ] хочу расстаться с Чимином уже не могу испытывать всепоглощающее чувство вины не могу его мучить неведением Чонгук свободной рукой вытирает с щек слёзы, а потом трёт глаза, пытаясь убрать раздражающую мутную пелену, мешающую обзору. Он кладёт зайчика на грудь, а руки с телефоном поднимает над собой, печатая новое сообщение: [ jk, 22:13 ] представляешь, сегодня бессознательно написал твоё имя в блокноте, пока разговаривал с Чимином боже, какой же я убогий… он, кстати, хочет бросить работу, чтобы быть ближе ко мне Тэхён-и, как думаешь, он будет чувствовать такую же боль, как я после расставания? «А ты ощущал или ощущаешь что-то подобное?», — хочется спросить, хотя ему и не ответят, но парень стирает сообщение и пишет новое: [ jk, 22:15 ] знаешь, это странно, но мне бы хотелось, чтобы ты злился на меня из-за того, что я начал встречаться с Чимином чтобы я ощутил ещё большее угрызение совести из-за своего выбора хочу, чтобы ты ревностно отобрал меня у него и вновь присвоил себе Чонгук усмехается, шмыгая носом, ощущая себя таким дураком. Пишет такую чушь и глупость, но это же его, личное, поэтому кому какая разница? [ jk, 22:17 ] хотя, если честно, тебе бы даже ревность не удалось испытать, потому что я бы сразу ринулся в твои объятия, позови ты меня к себе смех такой… ты ведь, наверное, уже живёшь своей жизнью, а я тебе тут такой бред на протяжении трёх лет пишу впрочем, мне иллюзорно становится легче от того факта, что я представляю, как ты читаешь эти сообщения мне всегда было важно, чтобы ты знал, как я себя чувствую, ведь ты так помогал мне… боже, как же я скучаю, Тэ… Чон рвано выдыхает, ощущая небольшое облегчение, и, отключив телефон, бросает его на одеяло. Вновь поворачивается на бок, удобно устраиваясь на подушке, обнимая игрушку. Четыре года назад Чонгук жадно проводил ночи с Тэхёном, совершенно не ведя счёт времени, забивая на сонливость и усталость. А сейчас эти ночи парень может заменить только снами, где на роговице рассматривает такой далёкий силуэт, хоть где-то чувствуя себя счастливым.

***

Преподаватель говорил ещё неделю назад, что к ним в группу придёт студент, отлично зарекомендовавший себя во Франции. Он на курс старше, и его пригласили для проведения некой лекции и ознакомительной беседы с рекомендациями для тех, кто хочет реализовать себя за границей. Сам он из Кореи, поэтому преподаватель сказал, что этот парень послужит отличным примером и мотивацией. Эта встреча должна была пройти после пар, и Чонгук, честно признаться, вообще не хотел идти. У него в принципе нет какой-либо мотивации на что-то, поэтому его неглижирование и флегматизм вряд ли сможет искоренить какой-то студент с багажом рвения и упорства. Но Юнги тащит его туда в надежде, что у этого дурака может хоть что-то всколыхнётся внутри, заставив прежнего Чонгука вылезти из панциря. Да, Мин отлично помнит парня ещё до знакомства с Тэхёном. Они вместе с младшей школы, поэтому он прекрасно видел все преображения Чона. Нынешний образ ему совершенно не нравится, поэтому друг пытается хоть как-то исправить ситуацию, когда выпадает возможность. Поэтому они здесь, сидят на задних рядах. Один из них — отличный пример ходячей апатии — сидит, слегка съехав вниз, накинул капюшон серой толстовки на голову, скрывая опухшие глаза после ночной истерики. Корябает ногтем адидасовские чёрные спортивки, трясся ногой в каких-то белых кедах. В руках держит чёрную куртку, потому что не захотел стоять в очереди в раздевалке. Другой — типичный друг вот такой вот ходячей апатии. Тоже с усталым видом, но более живой. Чёрная кепка с кольцами на козырьке, широкая белая футболка с мелкой надписью «gloom» в центре. Чёрные джоггеры и такие же чёрные вансы на ногах. В руках толстовка болотного цвета без каких-либо принтов. От образа Чонгука особо не отличается, поэтому спокойно живём дальше. Юнги удивляет то, как много студентов собралось на этом неком мероприятие. А Чонгуку вот совсем плевать — он листает чат с несуществующим контактом, а пока друг отвлекается на свой телефон, заглядывает в скрытую папку в галерее, рассматривая старые фотографии, по новой складывая в голове мучительно любимый образ, прокручивая в голове заезженную плёнку воспоминаний. После истерики у него часто случается период «скучания», поэтому в такой момент он не плачет, а просто по кусочкам пазла собирает прошлое, зашивая дыру в груди и поливая прогнивший сад под рёбрами. Бесполезно, но просто чтобы было. Когда в кабинет заходит преподаватель, начиная свою речь, Чонгук даже не поднимает взлохмаченную голову, плавая где-то внутри себя. У него там уже руки все в земле, пока он около увядших аконитов, орхидей, анемонов, астр, глоксиний и роз сажает жёлтые акации, стирая пот с лица. А потом голос. Зная себя, Чон мог ослышаться или спутать с голосом в голове, вот только тембр, что в сознании, и тембр, что он услышал краем уха, немного различны. Совсем чуть-чуть, но это заставляет поднять голову, а потом, наконец, понять, что на самом деле значит задохнуться. Это когда не просто воздух не попадает в лёгкие, это когда лёгкие заживо гниют с дикой скоростью, а горло сдавливают чьи-то большие ладони с крепкими пальцами. Это когда в разлагающийся орган впивается тысяча шипов терновника, дырявя насквозь, и там же прорастает в длину.   А ещё хочется протереть несуществующие очки, дабы чётче увидеть то, что впереди, потому что с последних парт не очень отчётливо можно разглядеть силуэт с длинными кудряшками, собранными в хвостик. Плохо видно парня в белой футболке Celine, прикрытой дутой бежевой курткой. Футболка заправлена в слегка свободные брюки чёрного цвета, а на ногах массивные белые кроссовки. От него веет той самой атмосферой Франции — можно даже почувствовать аромат горячего шоколада и классического круассан вперемешку с масляными красками. По внешнему виду особо и не скажешь, но почему-то этот парень ощущается именно так. Чону кажется, что его вот-вот охватит паническая атака, а запаниковавший от такого поворота событий Юнги пытается достучаться до чужого сознания, встревоженно смотря на лицо, выражающее сотню, а может и тысячу эмоций за одно мгновение. У парня в чёрных глазах зверёк лапки тянет и громко скулит, пытаясь дотянуться до сокровенного. — Чёрт, Чонгук… — тихо шипит парень. Чонгук задыхается. Вот в прямом смысле. Воздух резко перекрыли, из-за чего рождается волна неописуемой паники. Сверху наваливается дикий страх, что это сон, что нет перед его глазами никакого парня с милым хвостиком, который что-то рассказывает с улыбкой, которую обычно натягивают для того, чтобы произвести хорошее впечатление. Чонгук будто бы смотрит в толщу воды, окуная в неё руку, пытаясь дотянуться до сверкающего предмета, который отчего-то всё дальше и дальше. Парень уже погружается с головой, но потом резко выныривает, подрываясь к выходу, а за ним и Юнги, кидая неловкое «извините, нам срочно нужно выйти». Парень из Франции пытается скрыть удивление в глазах, когда смотрит на Мина — человека из его прошлого. Он даже забывает уловить фигуру перед Юнги, потому что та совсем неприметная, да и лицо прикрыто большим капюшоном. Парень слегка сбивается, но глубоко вздыхает, отворачивая голову от закрывающейся двери, вновь даря улыбку другим студентам, пытаясь сосредоточиться на рассказе. У него невольно канатами скрутило живот, а зёрна мурашек пробежались по позвоночнику. Отталкивающей волной порывистого воздуха откинуло куда-то в прошлое, заставляя уголки губ нервно задёргаться, что слегка портит вид и так натянутой улыбки. Нужные предложения в голове скачут проклятыми гномами, спутывая и переворачивая всё вверх дном, заставляя прокашляться и туже затянуть резинку на волосах. Надо продолжить. Надо просто продолжить.

***

Чонгук не позволяет войти Юнги в кабинку, в которой он спрятался, как в панцире. Парень накинул куртку на голову, прося оставить его, уверяя, что всё будет хорошо, и он самостоятельно успокоится. Мин прислушивается, отгоняя идею написать Чимину, ведь понимает, что для Чона его поддержка ничего не будет значить. Его поддержка сейчас в аудитории читает лекцию, даже не подразумевая, что встретил свою бывшую(?) любовь. Юнги не злится на Тэхёна, потому что эти двое сами решили разойтись, вот только обида за Чонгука растёт в геометрической прогрессии, ведь его друг годами сгибался, еле пересиливая себя, чтобы пойти в университет, а этот французский птенчик, оказывается, отлично зарекомендовал себя в другой стране, выстроил себе отличные перспективы, видимо, особо не думая о своём бывшем. В какой-то степени это верное решение. Зачем жить прошлым, тем самым разрушая своё будущее? Но глупая обида всё равно присутствует, ведь получается, что Чонгук для него ничего и не значил? Или как это работает? Господи, объясните кто-нибудь, как на это реагировать?! Юнги ведь взрослый и понимает, что с болью все справляются по-разному, вот только от одних воспоминаний с разбитым на осколки Чоном становится неприятно липко. Ведь один из них с улыбкой на лице ведёт лекцию, многого добившись, а второй разлагается в кабинке туалета, пытаясь не задохнуться. А может, это Чонгук просто слишком слабый? Мин выходит за дверь, но стоит рядом с туалетом, чтобы, если что, прийти на помощь. Он всё же на всякий случай пишет Чимину, дабы парень вообще знал, что происходит с его бойфрендом. Пак сегодня должен приехать из Кванджу, но это будет только вечером. Чимин даже не догадывается, что могло ухудшить состояние Чонгука. Юнги написал, что другу просто стало плохо, поэтому он ввёл в курс дела, чтобы, если что, Чимин был готов. Сам же обратно пошёл на лекцию, написав Чонгуку обязательно осведомить его, если понадобится помощь. Юнги буравит взглядом «иностранного» студента, который явно избегает любого контакта глаз. Из-за этого время тянется безумно медленно, и уже поскорее хочется подойти и узнать абсолютно всё, хоть это и глупо, ведь они уже по факту чужие люди. Ведь чужим людям не открывают потаённые секреты души. Вот только больше трёх лет назад всё было совсем по-другому. Тогда они чуть ли не каждый день рубились в приставку и до ночи могли обсуждать биографию художников, писателей и исполнителей. Втроём оставались с ночёвкой у Юнги, что шутливо выражал всё возмущение о том, почему эти двое постоянно целуются, а когда оставлял их в своей комнате на двуспальной кровати, то молился всем богам, дабы ночью, проходя мимо, не услышать ничего подозрительного. Полотна их жизни тогда были изрисованы яркими и нежными оттенками палитры. Если бы люди сходили на вернисаж, где на стенах бы висели их чувства, переданные пёстрыми, а иногда не очень, красками, то непременно бы восхитились, фотографируя на телефоны. Только вот вернисаж прошёл, а снимки пылятся в галерее телефона, затерявшись среди других, более ярких моментов. Картины до сих пор хранятся среди кустов белых гиацинтов, камелий, незабудок, глоксиний и лаванд, что давно завяли, но даже в таком состоянии хранят расписанные воспоминаниями холсты. Юнги нравится то, как поменялся его бывший друг. Он действительно похорошел собой, распуская притягательные флюиды. Только этого ещё не успел разглядеть человек в панцире паники, который вновь дрожащими руками берёт телефон. [ jk, 15:10 ] обними меня… такой красивый… Смартфон падает из рук на тёмно-зелёный кафель. Увядшие цветы экстренно начинают просить воды, ведь понимают, что совсем близко находится тот, кто давал им жизнь. — Г-господи… — шепчет Чонгук, чувствуя, как он дико трясётся, не в силах остановить слёзы. Концентрирует всё своё внимание на разглядывании своих кроссовок, дрожащих рук и ног, пытаясь глубоко и медленно дышать. Образ парня с незнакомыми кудрями и одеждой мельтешит перед глазами, каким-то образом успокаивая. Он поднимает телефон и видит сообщения от Юнги: одно о том, что если вдруг — позвал, а второе, что лекция закончилась. Сколько он тут просидел? Смотря на время, понимает, что прошли добрые полтора часа. Парень пугается и выскакивает из туалета, периферийным зрением ухватывая себя в зеркале. Надо бы умыться. Не то чтобы Чонгук не готов увидеться с ним. Вовсе нет. Он до безумия желает. Желает до электрических разрядов по телу. Желает до глухого звука в пустующей груди, что подаёт признаки того, что отданное сердце где-то рядышком.  Вот только страшно. Страшно не разочароваться, а разочаровать. Страшно увидеть на пару мгновений, а потом просто отпустить, отвязать от себя, хотя Чонгук эгоистично завязывал узелки на тех местах, где ниточка на их запястьях начинала рваться. Страшно, что даже взглядом не удостоит, окуная парня в ледяную воду разочарования. А если Чонгук попытается заговорить, то вскинет бровь и пройдет мимо, затушив последний лучик света. Вы знаете древнегреческого бога Фобоса, олицетворяющего страх? Это именно он сейчас шепчет Чону, заставляя сходить с ума от бегающих, словно муравьи, мыслей. Парень выходит, натыкаясь взглядом на сонмище студентов, которые бурно что-то обсуждают. Чонгук особо не вслушивается, натягивая капюшон ниже. Он находит Юнги, смотря ему на ключицы. — Я волновался. Ты как? — встревоженно спрашивает Мин, пытаясь заглянуть в чужие глаза, но тщетно. — Непонятно, — флегматично отвечают. — Мы… мы пойдем домой или…? — Ты издеваешься? Этот вопрос с толикой агрессии остаётся непонятным. То ли намекают на то, что этот вопрос глупый, и они, конечно же, пойдут домой, то ли этот вопрос всё такой же глупый, и они останутся здесь. Точнее… — Иди домой один, — кидает Чонгук, обходя друга стороной. Юнги поворачивается и смотрит вслед. Он-то уже успел поговорить с парнем из Франции, поэтому тут его уже ничего не держит. Пусть наконец-то с ним встретится тот, кто желал этого больше всего.

***

Чон на ватных ногах проталкивается через толпу студентов, параллельно пытаясь угомонить внутренние вопли и трясущегося от нетерпения зверя. Волнительно, страшно, больно, но наперекор этому в паре идёт королева любовь, вновь начиная блистать своей короной. Она по углам пряталась, потому что Чонгук её гнал, ругался, просил оставить. Но она приросла корнями, не хотела и не могла покинуть сознание и душу. А сейчас наконец-то взяла контроль над парнем, выйдя в свет в самом красивом обличии.  Чонгук прячет трясущиеся руки в карманы куртки, которую надел впопыхах, всё так же оставаясь в капюшоне толстовки. Из кабинета выходит их преподаватель, а за ним и фигура с запахом прошлого. Хоть и пахнет он уже по-другому, но Чон клянётся на крови, что сквозь гущу разных ароматов ощущает природный запах кожи и душистого шампуня с орехом и мёдом. Были бы у парня силы, он бы усмехнулся тому, что он до сих пор не поменял уходовое средство, и теперь орех с мёдом путается не в прямых волосах, а в крупных кудряшках, мило подпрыгивающих от каждого шага и движения головы. Преподаватель и приезжий студент идут от Чонгука, направляясь, по-видимому, в кабинет мужчины. Парень всё так же стоит у двери, зачем-то провожая взглядом. Может, не стоит? Может, прошлое действительно в прошлом? Но королева любовь разразилась до гигантских размеров, каблуком придавливая страх и волнение. Спускает с поводка сильную уверенность и дикую настырность, которые клацают зубами и рычат, потихоньку овладевая сознанием хозяина. Парень из Франции кланяется преподавателю, а потом идёт к выходу из университета. За ним идут другие студенты, с улыбкой о чём-то говоря, иногда смотря на экран своих мобильных. Чонгук делает неуверенный шаг, потом ещё один, а затем срывается на бег, когда понимает, что фигура давно пропала за поворотом.  Парень часто-часто дышит, прикидывая, что тот уже вышел на улицу. Чон переходит на быстрый шаг, ища в карманах пропуск. Выходит через турникет, а потом и на улицу, где его тут же обдаёт слегка морозным ветром и хлопьями пушистых снежинок. Он озирается по сторонам, а когда находит то, что искал, вновь сломя голову несётся к своему сердцу. Снаружи — по слякоти и лужам. Внутри — сквозь штормовой дождь, землетрясения и вьюгу. Капюшон спадает с головы, показывая всё уродство истерики: опухшие глаза, красноватый нос и покусанные губы. — Тэхён! — вырывается имя, что не смаковалось на языке три года. Оно только в голове на репите вертелось. Даже Юнги никогда вслух не упоминал, вуалируя всё местоимениями. А Тэхён резко поворачивает голову на до боли знакомый голосок. Вздрагивает, загорается. Что-то ухает внутри, отправляя все органы в свободный полёт. Так странно слышать собственное имя из его уст. Он видит запыхавшегося парня, который вырос. Вырос… Такой красивый… В мозг экстренно подаётся сигнал об опасности для слабой перед этим мальчиком души. У Тэхёна сердце сжимается при виде отчего-то заплаканного лица. Да не только из-за этого. А в принципе сжимается от того, что видит перед собой настоящего, живого, до боли родного Чонгука. Его волосы больше не отливают пшеницей — они теперь цвета вороньего крыла — больно режут в самое сердце. Щёки без детской милой пухлости — сейчас впалые, неживые, снежные. Но он всё ещё восхитительный. Неповторимый. Самый красивый, что бы не произошло. Шоколад в глазах начинает плавиться, намереваясь вытечь. Он бурлит — можно испачкаться и обжечься, если неосторожно и неумело попытаться найти подход. Но Чону и пытаться не надо. Он осторожно подходит и просто позволяет этому шоколаду затянуть себя на дно, где его почему-то будут беречь и хранить. Чонгук не понимает, но видит в глазах до хруста костей знакомую нежность. Парень опять желает позорно разреветься, гулко сглатывая ком в горле. Как же он скучал… — Ого… привет? — неуверенно начинает Тэхён, пытаясь держать себя под контролем, дабы не успеть потеряться в каждой знакомой родинке на лице, в каждой пышной ресничке. Это… правда он? Фриссон проникает в каждую клеточку тела, живот скручивает, дыхание летит к чертям. Неожиданно — пулями сквозь шторм ощущений. Не может поверить, осознать. Перед ним дышит его всё, а сам он, кажется, забывает это делать. Чонгук хочет ответить. Хочет! Но разве подойдёт обычное «привет»? Разве так он хотел начать их разговор в своих жалких фантазиях? — Привет, — на выдохе. Он мечтает провалиться сквозь землю, сгорая от стыда. Жёлтые акации безотложно начинают цвести ещё пуще, намереваясь прорасти сквозь рёбра, а ещё лучше — раздробить их, чтобы осколки впивались во внутренности, губили и доводили. Парень вдруг вспоминает о том, как выглядит, и становится ещё паршивее. Но он уже тут. Перед Тэхёном. Мазки чужого взгляда наверняка успели всё выхватить и понять. — Не ожидал увидеть тебя здесь. Вы, получается, с Юнги в один университет поступили? Господи, его голос… На тон точно стал ниже. Мурашки бегут по телу до самой шеи, а колени позорно хотят соприкоснуться с мокрым асфальтом. — Да… я тоже не ожидал увидеть тебя… здесь… Хочется задать сотню вопросов: Когда приехал? Чем всё это время занимался? Какой путь прошел? Полюбил кого-нибудь? Счастлив? А потом… Скучал? Хоть немного, совсем чуть-чуть вспоминал? — Ты свободен? Может, прогуляемся? Так давно не виделись. Да, точно, Тэхён всегда был смелее, сильнее, храбрее, увереннее. Таким и остался, только вот Чонгуку неизвестно, что парень голыми руками рвёт цепи внутри себя, дабы сделать хоть какой-нибудь шаг, потому что помнит, что Чон никогда не славился решимостью.  Сейчас или никогда. Только вот зачем? Начать дружить? Наладить контакт и поддерживать его? Боже, от этой мысли блевать тянет. Оба понимают, что никакой дружбы у них не может быть. Они это слово в запретный словарь записали, обвели в красный круг, рядом подписав: «н.и.к.о.г.д.а». Тогда зачем этот цирк? Чонгуку неизвестно, потому что без понятия, о чём думает Тэхён. Как относится к нему. С жадной и довольной радостью осознаёт, что не отрицательно, потому что раз парень позвал, значит, нет между ними ничего, связанного со словом «отторжение». Между ними нет ничего. Есть только чувства Чонгука. Только они. На другой же стороне — неизвестность. В шоколаде читается непонятная нежность, но как заглянуть в голову и душу? Опять страшно. Опять в шторм и в увядший сад. Опять губить и принижать себя и свои решения. — Я свободен.

***

Чон теряется в кудрях волос напротив, так же как и снежинки, красиво ложащиеся на вихрь кучерявых прядей. Дышит медленно и глубоко, дрожа внутри и наполняя себя не родным одеколоном вперемешку со знакомым орехом и мёдом. Странно осознавать, что человек, тело и душу которого ты когда-то целовал, узнавая полностью, сейчас для тебя чужой, как и ты для него. Помнишь все его созвездия родинок, количество ресниц, шрамики, особенности кожи и то, как она реагирует на определённые касания. Помнишь каждую чувствительную зону, разговорчивые взгляды, самые тёплые слова и ощущение каменных стен, которые уберегут и спасут. А теперь с этими знаниями только жить, не имея права притронуться к тому, чьи миллиметры тела знакомы до выгравированных на пальцах и губах письменах. Тёплое солнышко освещает парк неподалёку от университета, грея не только голые деревья и мокрую землю, но и лица людей, что проходят мимо парней на лавочке, смеясь и улыбаясь. Только этим двоим не до смеха. Воздух между ними — порох, увядшие цветы и соль моря — дыши и погибай. — Нравится место, куда поступил? — обыденно интересуется Тэхён, давя ком в горле. Завуалированный вопрос, который должен звучать как: «До сих пор любишь рисовать?». — Нет. Чонгук не разучился врать. Он себя всего распотрошит, если солжёт ему. — Почему, если не секрет? «Если не секрет». Удачно добавил, ведь между ними теперь их полно. Они же уже друг для друга незнакомцы. Вот только чоново сердце сейчас бьётся в руках Тэхёна, и как после такого назвать их незнакомцами? Чонгук даже обратно просить его не желает, потому что зачем ему то, что будет биться исключительно для него? Влюблённое сердце должно биться для хозяина и его возлюбленного.  — У меня нет музы. А Чонгук всё ещё не умеет врать. Ему неважно, как это прозвучит, потому что куда ещё хуже? Терять нечего. Всё уже потеряно. Тэхён сжимает кулаки в карманах куртки, поднимая голову к голубому небу. Как больно от того, что он понял. Птицы внутри разбиваются о скалы, краска на холсте тоскливая, безжизненная, а парень сидит в саду внутри рёбер, из последних сил пытаясь вылечить цветы, которые всё это время увядали из-за того, что их не поливал парнишка рядом. — Мы уже никто друг другу, мог бы и соврать, — грустно усмехается Ким, опуская взгляд на ноги, ещё ни разу не посмотрев в сторону Чонгука, который постоянно кидает несмелые взоры из под ресницы, до судорог в теле мечтая коснуться. Чон усмехается. Тоже грустно. А внутри почему-то слышен хруст стеблей засушенных цветов. — Чем занимался во Франции? — игнорирует прошлую реплику Чон, задавая отдалённый вопрос. Тэхён наконец-то поворачивает к нему голову, слегка наклонив вбок, из-за чего кудрявые локоны, которые из-за влаги сильнее вьются, спали на его лицо. У Чонгука дёрнулась рука от желания убрать прядь, заправив за ухо. — Рисовал. Где-то здесь парень расстраивается донельзя сильно, потому что когда-то они рисовали вместе, были друг для друга музами, вдохновением, желанием водить маслом по холсту, раскрывая чувства через палитру красок. Но, видимо, даже с уходом Чонгука из жизни Тэхёна ничего не поменялось. Он продолжил рисовать, в отличие от Чона. Тот постоянно платил, чтобы ему что-то намалевали, дабы не выперли из универа. Юнги ещё много помогал. Чонгук брался за кисть только в университете, когда они писали с натуры. Приходилось. За такие работы он получал исключительно низкий балл. И, видимо, Тэхён ещё не разучился читать по глазам. Как облупленного, до сих пор знает, хотя прошло три года, потому и видит, что блеск в чёрных глазах стремительно потухает. Раньше в такие моменты он подрывался обнимать, топить в нежности и любви — всего расцеловывал. А сейчас может только сказать: — Ты не видел мои картины, — получается как утверждение, нежели задуманный вопрос. Ким больше не в силах смотреть в беспросветную тьму, потому что даже через пелену дичайшей боли видит там только ласковость и обожание, сам не понимая, что и себя сдаёт с потрохами, ведь в шоколадных глазах такие же чувства. Но оба, как не верящие дураки, только сидят и пытаются понять — не померещилось ли? Это ведь именно то чувство, о котором они думают? Или уже совсем в своих иллюзиях потерялись, путая обычную радость от встречи с любовью? — А зачем мне их видеть? Ты же рисуешь всё то же? Или вдруг переключился на натюрморты? — хмыкает. — Всё то же, — подтверждает чужие опасения Тэхён. — Только теперь у этих картин совершенно другие эмоции. Не успевает Чонгук это обдумать, как прилетает вопрос: — А ты чем жил всё это время? «Тобой». — Да ничем. Просто учился. Ничего интересного, — поджимает губы парень, нервно перебирая пальцы, всё продолжая бросать взгляд то на свои ноги, то на чужие. — С парнем, вот, уже два года встречаюсь. Вы когда-нибудь бывали в увядшем саду? А в пустующем? Там нет цветов, им только предстоит прорасти, чтобы позже дурманить всех своим запахом и красотой.  А есть сады, в которых уже ничего не вырастет. Потому что забросили, забыли. Их владелец уехал, променял, на крайний случай — погиб. Тэхён неожиданно смотрит по сторонам, не видя тех цветов, которые были бережно посажены Чонгуком восемь лет назад, из которых четыре года сам Ким кропотливым трудом старался продолжить их жизнь. Сейчас все они неожиданно рассыпались, превращаясь в прах. И парень даже сделать ничего уже не сможет. Сад темнеет, его окутывает холодный и густой туман, скрывая от заинтересованных глаз. В этом же саду и пропадает сам Тэхён, падая на колени, руками зарываясь в пыль и землю. Но где-то там, в дали, спрятанной даже от глаз Тэхёна, всё ещё остались жёлтые акации, которые он собственноручно высаживал между другими нежными цветами. Как символично. Даже порознь они выращивали одинаковые цветы в душе, чувствуя одно и то же. Им скажи — не поверят. Предположат, что ошиблись, спутали, не так поняли. Но у когда-то намертво сплетённых сердец и душ навсегда остаются единые маяки и спутники. Ким резко поворачивает голову, уже по привычке желая заглянуть в чужой космос глаз, дабы удостовериться, что не врут. И нет, там не врут. Вот только об этом говорят не с искрящимися бликами на фоне ночи, а с потухающими звёздами. Об этом говорят не с улыбкой, а с тронувшей губы печалью и горестной усмешкой. Разве так говорят о любимом? Разве не должна быть тёплая и уютная ласка? Тэхён только-только испил вкус надежды, разглядев в чужих словах и зрачках что-то. Что-то, что заставило Кима подняться с колен. Но, видимо, это не так. И, наверное, внутри не должен просыпаться зверь, что был скован цепями несколько лет. Наверное, этот зверь не должен рычать, расти в размерах, пробираться в сознание. У этого зверя два имени: собственничество и ревность. Это существо заставляет играть желваками, заставляет шоколад глаз сгорать от одной только мысли, что тело это трогал кто-то посторонний. Трогал, может, не так, как следует. Не доставлял нужного удовольствия, потому что не знает это тело так, как знает его Тэхён. Сгорать от мысли, что губы эти целовали чужие. Наверное, тоже не так, как следует. Сгорать от мысли, что в душу и сердце проникли, сбивая все полюса и направления, которые когда-то вели к Тэхёну. Ким не понимает, что это сердце, в его руках, просто сжимается в тиски от наэлектризованного взгляда напротив. Так боялся признаться, закончить этим их бессмысленный диалог. От этого жёлтые акации разрастаются просто до неимоверных размеров. В саду витает такое отчаяние, сожаление, ненависть к себе, сумасшедшая боль и тоскливая грусть. Чонгук только сейчас отчётливо понимает, что жалеет. Действительно жалеет, что вообще начал встречаться с Чимином. Становится тошно от самого себя, когда парень продолжает смотреть в когда-то родные глаза, понимая, что именно сейчас не в силах их прочитать. Тэхён закрылся, не даёт пробраться в душу. И именно поэтому неосознанно вырывается хриплым и жалким шёпотом: — Прости… Ким болезненно усмехается, отводя взгляд, впиваясь им в голые деревья. — За что извиняешься? Я рад за вас. Надеюсь, ты счастлив с ним, — отчего-то спокойно выдыхает парень, чувствуя, что ком в горле буквально сдавливает глотку. Нос начинает щипать так же, как и глаза, и он думает, что лучше уйти, потому что не может сдерживаться. Но если сейчас Тэхён уйдёт, то Чонгук отчётливо поймёт всё. Поймёт, что ещё держат его сердце в руках, оберегая, подобно львице своих детёнышей. Это сердце ещё нежат в руках, ласково целуют, скучают по его хозяину. Но оба ведь гордые дураки, которые боялись признаться друг другу, что не могут без. Посчитали, что глупо будет после обоюдного расставания просто прийти и сказать, что на эмоциях это всё было, что нужно остыть и обмозговать; набраться терпения для того, чтобы Тэхён отучился во Франции, и они вновь встретились бы, оставаясь друг с другом навсегда. Но в итоге, как оказалось, было глупо то, что они просто не сделали этого. — Как его зовут? — пытается улыбнуться Ким, не в силах посмотреть на парня рядом, сильнее горбясь. Там ведь уже пелена слёз, готовая вытечь из глаз. В карманах, где руки до сих пор в кулаках, уже жарко и чешется всё от желания разбить костяшки в мясо. — Ч-чимин, — с дрожью в голосе говорит Чонгук, а потом позорно всхлипывает, не в силах держаться. Опять же — Тэхён всегда был смелее, сильнее, храбрее, увереннее. А Чон — слабый, израненный, обруганный самим собой. Липкая ненависть и омерзение от самого себя приклеиваются к каждому подписанному органу и костям, разъедая их. Чонгук даже ловит себя на мысли, что вспоминая все их с Чимином прикосновения, он желает отказаться от своего тела, фантомно ощущая на себя не Тэхёна руки и поцелуи. А Тэхён поворачивает голову на всхлип, выпрямляясь. Не ожидал, не предугадал. Глаза большие, руки — из карманов — инстинктивно к плачущему мальчику. — Эй, ты чего? — неуверенно и с волнительным смешком говорит Ким, потянувшись большими пальцами к щекам, желая вытереть слёзы. Уже касается крупной капли, но тут же отдёргивает себя. Чонгук теряется в чувствах, в итоге, теряя разум, — перехватывает чужую руку, хватаясь за кисть двумя руками, и кладёт тёплую и влажную ладонь на свою щеку, до хруста костей сжимая, не желая отпускать. Ластится котом, а Тэхён в ступоре сидит, не осознавая, что собственная одинокая солёная дорожка давно жжёт кожу. Его прошибает током от соприкосновения с тем, кого мечтал хотя бы глазком увидеть все три года. Нельзя быть дураком. Нельзя поддаваться. Они давно потеряли шанс на спасение, который рассыпался сквозь пальцы на глазах. Сами дотянули. Сами погубили сады. — Я… я знаю, — плачет Чонгук, всё ещё потираясь о горячую ладонь, — что н-неправильно… — уже не стесняется выпускать море из глаз, что пенится, намеревается утянуть на дно фигуру в паре сантиметрах. — Эй, Чонгук… Боже… Господи… Чонгук. Из его уст. Хруст костей и стеблей слышны даже прохожим. Слипшиеся ресницы дрожат, не взлетают вверх, не показывая и так опухшие глаза. Чон ощущает приближение повторной истерики, но ощущение Тэхёна рядом делает её не такой страшной. — Ты чего плачешь? Что случилось? А Тэхён действительного не понимает. Он пулю себе в лоб готов пустить, потому что позволил пролить слёзы тому, кому никогда бы этого не пожелал.  Ему всегда было больно смотреть на страдания Чонгука. Самые сильные начались после смерти матери — четыре года назад. Тогда и начали шататься их отношения. Парень рассыпался на глазах, терял душу, опустошая глаза. Нет ничего страшнее быть рядом с тем, кто погибает на руках. Тэхён дарил всю любовь, поливал сад под рёбрами, отдавал всего себя, из-за чего потухал сам. Одинокий кит на дне океана издавал слишком громкие звуки, разрубая сердце на части. Депрессия Чонгука слишком сказалась на нём. Тэхён не хотел потерять, боялся до замерзающих конечностей за своё всё без блеска в глазах, которое может погаснуть навсегда. Прятал ножи, лезвия, пересчитывая каждый день — не пропало ли хоть одно из укромного местечка. Принимал ванну только с ним, даже если сам был чистым. Сидел около унитаза — тоже на коленях — смотря на то, как приготовленную им еду выблёвывали. Жалко не еду, а то, что Чонгук поесть не мог. Каждую ночь прижимал к себе слишком сильно, слыша постоянные всхлипы. Его одежда намокала каждый раз, а шея и ключицы впитывали в себя всю соль — лизни и почувствуешь. А потом неожиданный отъезд в другую страну по наказанию отца. Чон тогда подарил бутоны белых роз, сказав: «Бутоны белых розы… Ты же понимаешь, что я хочу сказать тебе? Что я готов ждать тебя сколько угодно. Что не готов потерять, потому что очень люблю. Тэхён, пожалуйста, я действительно люблю тебя и буду скучать». Но, как бы сопливо и грустно это не звучало, жизнь в любом случае будет вставлять палки в колёса. После отъезда Тэхёна — депрессивные замашки Чонгука — постоянные ссоры, желание потрогать, обнять, поцеловать, что раздражало до зуда на коже, потому что далеко, потому что никак не дотянуться. Не справились. Устали. Расстались. Подумали, что лучше будет. Не будет. Дураки. — Не плачь, пожалуйста, — шепчет Тэхён, пальцами свободной руки позволяя себе вытирать чужие слёзы. — А сам? — сквозь слёзы смеётся Чонгук, отпуская чужое запястье, и тянется к солёным дорожкам на самом красивом для него лице. Тоже любовно смахивает кристаллы, незаметно для обоих рассеивая туман потери в теле напротив. — Это всё ты, — посмеивается Ким, двигаясь ближе. Он поочерёдно заглядывает в шторм глаз, а потом неожиданно для себя кидает взгляд на мокрые губы, эфемерно ощущая их вкус. Неправильно. Нельзя. Аккуратно отстраняется, и Чонгук делает то же самое, понимая, что ещё чуть-чуть — и перейдут дозволенную грань. Ещё не до конца понимают, что друг у друга внутри, но стыдливо надеются, что что-то есть. — Есть фото этого Чимина? — давит в себе каждую зарождающуюся бабочку Тэхён, всё ещё чувствуя на пальцах мягкость чужой кожи и слёзы. Чонгук правда не хочет доставать телефон. Правда не хочет заходить в галерею, пытаясь найти фото своего парня, но если Ким попросил… Чон листает что-то в телефоне, пока Тэхён смотрит на заплаканное лицо. Носиком всё ещё шмыгают, и видно, как тяжело дышат — видимо, плакать всё ещё хотят. Чонгук хмурит брови, осознавая, что в его галерее нет ни одной фотки с Чимином. Там природа, изображения с выставок, какие-то скрины, Тэхён, но нет там никакого Пак Чимина. Но парень ведь помнит, как тот выставлял их в историю или к себе в профиль… Видимо, всё делалось исключительно на телефон Чимина. — У меня… у меня нет его фотографий, — как-то удивлено говорит Чон. Ким усмехается и с интересом спрашивает, затыкая рычащего зверя: — Как это? У тебя нет фото со своим же парнем, с которым ты встречаешься два года?  «Нет, зато до сих пор есть отдельная скрытая папка с нашими фотографиями. Там ещё отдельно ты есть — спишь, кушаешь, улыбаешься, дурачишься, удивляешься, смеешься, обижаешься, радуешься, хмуришься, купаешься, смущаешься». — Не знаю… — выдыхает, не зная, что сказать. Лгать то не умеет. Телефон вдруг вибрирует, и Чонгук вздрагивает, смотря на входящий: «Чимин». Он сбрасывает и сразу же смотрит на Тэхёна, взволнованно ловя его реакцию. Тот удивительно спокоен, пока в тайне борется с диким зверем ревности и собственничества. Не хочется, чтобы этот момент заканчивался. Не нужен никакой Чимин, не нужны эти деревья и люди вокруг. Им бы в свою старую квартиру — по новой изучать друг друга. — А как надолго ты в Корее? — мнётся Чон, нервно теребя в руках телефон, из которого по неизвестно какому кругу названивает Пак. — На недели две, — пожимает плечами Тэхён, откидываясь на спинку скамьи, потому что спина уже устала сутулиться. И вот они снова — далёкие, холодные, нечитаемые. Пару минут назад держали заплаканные лица друг у друга в руках, а сейчас сидят, буравя вид перед собой. — Нет смысла задерживаться здесь дольше. Сюда я приехал только по рекомендации. Когда тело прошибает страх, оно будто бы немеет. Боязно пошевелиться, сделать шаг, моргнуть. Вот и Чонгук сидит, застывши, чуть ли не роняя телефон на асфальт. Тэхён вроде ничего такого и не сделал, чтобы привязаться к нему снова, но, наверное, Чон никогда и не отвязывался, поэтому страх потери знакомо пугает. Они даже расстались, будучи в разных странах. Попрощаться не смогли, разрезать красные нити на запястьях не получилось, вот и по-новому кругу ощущают натянувшееся напряжение нитки, когда её тянут в разные стороны. Она натягивается, как струна, — сделай рывок — порвётся. Вот только непонятно, какой рывок надо сделать, чтобы она разделила этих двух парней. — Верно, — посмеивается Чонгук. — Ничего не держит. Во Франции лучше? — и это вопрос без подвоха. Действительно из любопытства. «Нет, потому что там нет тебя». — Сначала некомфортно, но со временем привыкаешь к другому менталитету. Мне нравится эта страна. Там достаточно уютно. «Но уютнее мне всегда было рядом с тобой». И они могли бы сидеть так ещё долго. Вот только тем для разговоров нет. Рассказывать нечего, ведь все три года их жизни их преследовали тоска и сожаление. Даже тишина, которая раньше казалась самой комфортной, теперь странно давит в силу понимания всей недосказанности. [ jm, 18:27 ] эй, почему ты не берёшь? я вообще-то уже приехал ты забыл? — Что будешь делать эти две недели? — это вопрос, за вуалью которого желание увидеться вновь. Но зачем? Друзьями им не быть. Возлюбленными, кажется, тоже. Это всё привязанность? Дикое желание быть рядом с тем, кого видишь около себя для оставшейся жизни? Наверное… — Без понятия. Прогуляться по улочкам из прошлого хочу, — приподнимает уголки губ, а потом снимает резинку, распуская кудрявые волосы, что сразу же рассыпаются на точёном лице. Они мило подпрыгивают, когда Тэхён зачёсывает их пятернёй, а потом заправляет за уши. Чонгук не сводит глаз. Заворожён. Заворожён и околдован, вновь теряя разум. Тянется, тянется, тянется. Неожиданно понимает, что тянется не только в мыслях — это ему помогают понять ощущения — пальцы трогают шелковистые кудри, которые послушно запускают к себе. Всё такие же мягкие. Осознаёт это и удивляется собственному порыву, в сотый раз отдёргивая себя, в панике смотря на красивый профиль, камнем застывший в изумлении. Тэхён, кажется, не дышит вовсе. Весь спектр ощущений переместил в одну точку — ту, в которой были пальцы Чонгука. — Как давно ходишь с завивкой? — единственный вопрос, который, как думается парню, объяснил бы его неожиданный порыв. — Два года, — болванчиком. — Тебе очень идёт. Это нужно было сказать. Необходимо. Просто напомнить о том, что Тэхён красивый, даже если он и сам это знает. Просто аккуратно хочется показать, что Чонгук до сих пор так считает и будет считать. Чон мнёт пальцы, отворачивая голову, пока у Кима медленно, но верно оживает сад. Сам не ожидал, но вдруг ощущает такой прилив нежности и любви, что его вот-вот затопит по самую макушку. Потухшие нотки тепла загораются, а белые фиалки, тюльпаны, орхидеи, омелы и все цвета сирени начинают стучаться в сознании, фантомно выпускать запахи, дабы докричаться до обладателя сада под рёбрами, что пора бы ему позволить прорасти им. Но рычащий зверь напоминает, что тот, кто должен поливать этот сад, в отношениях с другим. С тем, кто, наверное, тщательнее и намного лучше ухаживает за цветами внутри Чонгука. — Думаешь? — и это про всё те же волосы. Тэхён смахивает прядь с лица, мило и даже приторно сладко улыбаясь. Фальшь и цирк. Всё тот же сценарий.  — Да, честно. И как будто бы в их разговоре нет души. Будто бы всё живое происходит внутри, а они — оболочка с голосом, что выдаёт всякую нелепицу. Чонгук вспоминает, что вообще-то да, у него есть парень, которому нужно ответить, ведь у него в любом случае нет оправданий тому, почему он забыл о приезде Пака. [ jk, 18:34 ] прости встретился кое с кем совершенно забыл «Кое с кем» — это, наверное, со своим миром, у которого его сердце в руках бьётся. Не уверен до конца, в руках ли, но по ноткам уветливости в глазах старается верить. А зачем верить, если у Чонгука есть парень? Самое время вспомнить, что в голове до сих пор крутится плёнка о его ничтожности. Она задушит его, и, вероятнее всего, это случится быстрее, нежели Чон посмотрит в глаза Чимину после разговора с Тэхёном. — Парень пишет? — выводит из раздумий любимейший голос. Чонгук отрывается от телефона, с сожалением смотря на Кима. — О, по глазам вижу, что да, — усмехается. — Тогда тебе, наверное, пор… — Нет. Тэхён, послу… Повторный звонок. Раздражающий. Чон не хочет прощаться, ведь понимает, что вряд ли увидит снова. Но канаты и нити, что всё это время, как оказалось, были крепко повязаны на нём, только сильнее сжались, не давая отпрянуть от Кима. Он просто не может потерять вновь. — Слушай, Чимин, я не могу разговаривать, — и сбрасывает, резко поднимаясь с лавочки. Тэхён удивляется и немного теряется. Смотрит на Чонгука, в котором отчётливо читается раздражение и уверенность. Брови сведены, кулаки сжаты, взгляд хмурый и стальной. Чон, на самом деле, весь разговор ломал себя. Заставлял набраться сил, убить в себе дурака, которому позволил управлять собой три года назад. Сейчас нельзя сдрейфить. — Думаю, что по улочкам из прошлого тебе лучше прогуляться со мной. Тэхён сначала тупит взгляд, а потом вдруг смеётся. Для Чонгука, что сразу покраснел после своих слов, его смех — самый лучший подарок и действующая таблетка от всей боли. Мир разом затихает. — Узнаю старого Чонгука, — всё ещё посмеивается Ким и тоже поднимается со скамьи. — Так уж и быть, возьму тебя с собой. Номер тот же? И Чон готов положить к ногам Тэхёна весь мир, а потом и самому упасть на колени, потому что этот кудрявый парень из Франции действительно помнит его номер? И нет, осадок от всего происходящего до сих пор теплится в каждой клетке тела. Но факт того, что оба пересилили себя, неосознанно поливая цветы в садах друг друга, заставляет глупо улыбаться, смиренно приняв то, что оба до безумия скучали. А ещё, конечно же, до безумия любят, не желая принимать во внимание то, что в данной ситуации им никак не положено.

***

Направляясь домой на автобусе, Чонгук сверлит два контакта в своей телефонной книжке: «cor♡» и «tae». Последний номер — новый, Ким купил его по приезде в Корею. Выкинет потом, конечно, когда уедет снова, но факт того, что теперь Чонгук может писать не несуществующему контакту, а самому Тэхёну, заставляет трепетать бабочек, и не верить до конца во всё происходящее. Вспоминая их прощание, Чон просто хочет разбить голову о толстое стекло автобуса. Неловкое «ну… пока?» намертво приклеилось к мозгу, не давая перестать испытывать дикий стыд и неудовлетворённость. У них такое было только в начале их общения, но парень никогда бы не подумал, что это может снова случиться спустя восемь лет.  У него слегка трясутся руки, когда он нажимает на сообщения с реальным Тэхёном, набирая: [ jk, 18:50 ] хэй, забыл спросить, во сколько и когда ты собираешься прогуляться?:) А потом быстро отправляет, убирая телефон в карман, с диким трепетом внутри, радуясь, словно ребёнок. Тэхён неосознанно полил чуть ли не весь сад, и сейчас Чонгук буквально пылает от внутренней эйфории, чувствуя, как сильно всё-таки скучал и скучает уже сейчас, хотя разошлись они пару минут назад. Его магнитом тянет обратно, чтобы снова забрать к себе, просить прощения, признаться в любви, улечься в одну кровать и долго-долго разговаривать. А ещё целовать, прижимать к себе, будить по утрам, готовить завтрак, обед и ужин, заниматься чувственным сексом, смотреть в глаза, снова посчитать родинки, зарыться носом в кудри, вдыхая самый родной и успокаивающий запах в мире. Ну и, конечно, продолжать любить. Любить до конца жизни, лелеять в руках израненное сердце, чтобы больше никогда не причинять ему боли, не подставлять под ножи и стрелы, не топить в бушующем море. Чтобы без красивых, но таких печальных жёлтых акаций и таких же жёлтых гиацинтов и цинний, розовых камелий, кипарисов и лаванд. Чтобы росли исключительно цветы, символизирующие любовь, нежность, заботу, доверие и все синонимы к этим словам. Но твоя жизнь — это то, что ты собственноручно выстроил из кирпичиков выбора и решений. Твоя жизнь — твой выбор, и пора бы вернуться в реальность, где Чонгук сделал его, в попытках загубить в себе всепоглощающее чувство одиночества и тоски. Сделал только потому, что всегда был пессимистичным и спешным в попытках огородить себя от боли. Но по иронии судьбы сам и обрёк себя на это, ведь нет более безжалостного тирана, чем боль, губящая тебя не только изнутри, но и снаружи. Ты потихоньку начинаешь разлагаться, становиться призрачным. Изнутри трупы бабочек с потухшими крыльями начинаешь высыпать, потому что переполнен. Потому что нет более жестокого деспота, чем спутанность сознания, которая приходит после. Выбор сделан, чужого человека привязал, не привязавшись сам, потому что каждая часть тела заклеймена другим именем. Потому что каждая конечность перевязана верёвками, идущими к другому человеку. Теперь Чонгук только и может, что сидеть, чуть ли не собственноручно оборачивая пальцы вокруг шеи. Бросить Чимина — быть самым низким козлом отпущения, потому что использовал ради своей выгоды целых два года. Но если посмотреть с другой стороны? Лучше ведь поздно, чем никогда, верно? Чонгук, даже не повстречав вновь Тэхёна, собирался бросить Пака, потому что сколько можно уже чувствовать постоянно преследующие его взгляды. Глаза, что появились в стенах, осуждающе и насмешливо наблюдая за ним, заставляют чувствовать себя ничтожеством. Сколько уже можно мучить самого Чимина, который ни в чём не виноват. Он столько дарил Чону, иногда давая забыться, что полностью разбаловал парня, из-за чего тот ощущал вину в сто крат сильнее. Чонгуку надоело себя ненавидеть, ведь когда-то давно его учили любить и беречь себя. Автобус до нужной остановки доезжает быстро, потому что мысли в голове забрали парня к себе, вынуждая потерять счёт времени. Он неохотно выходит из транспорта, минут пять шагая до своего дома, где тяжёлая подъездная дверь будто бы специально не поддаётся руке. Чимин уже точно в квартире, и это побуждает страх окольцевать тело, обнимая чуть ли не со всех сторон. Призрачно можно ощутить дрожащие коленки и руки, а рой маленьких лапок жуков чётко чувствуется в животе и грудной клетке. Их там слишком много развелось за то время, пока Чонгук ехал в автобусе, а теперь, отдав предпочтение лестнице, поднимается на седьмой этаж, прокручивая в голове не то, что нужно сказать Чимину, а то, как изменился Тэхён. Какой стал красивый, привлекательный. Похудел, конечно, сильно, но даже так — всё равно манит к себе уже избитым магнитом. Дверь открывается, и Чон проходит в квартиру, слыша, как его парень тут же мчится в коридор, включая свет за Чонгука. — Ты где был? — в голосе нет агрессии, там убивающая совесть тревога и грусть. Чон не поднимает глаз, снимая кроссовки. Он убито смотрит на ноги, а когда отставляет обувь в сторону, то взмахивает ресницами, взглядом обдавая ледяной водой Пака. Тот немножко насторожился, скрещивая руки на груди: — Чонгук, я с тобой разговариваю. А Чонгук просто снимает куртку и подходит к Чимину, смотря в глаза, кидает тихое «прости» и идёт дальше, но Пак не останавливается: — С кем ты был, что забыл про меня? — он следует за Чоном, который проходит в свою спальню, снимая толстовку. — Почему кидаешь агрессивные словечки в трубку и бросаешь её? Я, конечно, расстроен, что ты не встретил меня, но почему ты не можешь назвать причину? Я даже смирился с твоей холодностью, но в последнее время ты слишком отдалился, пока я был в Кванджу. Ещё и Юнги написал, что ты плохо себя чувствовал. Да ты можешь посмотреть на меня?! — всё-таки не сдерживается Чимин, повышая голос. Он быстро подходит к парню и разворачивает сгорбленное тело к себе.  Для Пака было бы удивительно, увидев бы он на чужом лице слёзы, но там только привычная маска спокойствия и дикой печали по всему. Глаза — пустой сосуд, в котором только морозный воздух гуляет; лицо бледное-бледное, дотронься — обожжёт сухим льдом; а губы — пустыня Сахара с потрескавшийся землёй. Он не боится смотреть в глаза Чимина, где дикие американские горки эмоций. — Тебе писал Юнги? — всё, что он может из себя выдавить. — Тебя это так удивляет? Да, он написал мне, что тебе стало плохо. Но почему, если тебе плохо, ты разгуливаешь с кем-то другим? — Чимин, я… — Кто это был? — настырно. — Я не ревную, Чонгук, но мне важно знать. Если бы парень мог, он бы усмехнулся этим словам. Открытая ложь, приправленная красиво поданным блюдом заботы. Неизвестно, откуда и когда этот росток ревности успел прорасти в Чимине, но справедливо будет догадаться, что чонгукова инертность и неглижирование привели его парня к некой деприватизации, в которой тот уже свободно плавает, пытаясь не быть токсичным и требовательным. Смело можно сказать, что Чонгук точно испортил Паку жизнь. Вероятнее всего, потом, в будущем, парню будет сложнее войти в новые отношения. Чон ощущает себя слишком погано, чтобы вымолвить ещё хоть одно слово и уж тем более целое предложение. Ему кажется, что ещё немного — и потеряет сознание от того спектра эмоций и чувств, что испытал за весь день. — Почему ты, блять, не можешь мне ответить?! — психует Чимин, отталкивая парня к кровати, на которую тот бездушной куклой садится, роняя из рук толстовку. Он, как обычно, врезается взглядом в пол, желая только одного — услышать запах ореха и мёда, который бы окутывал подобно объятиям, заставляя свободно выдохнуть. Язык оторвали с корнем, душу вынули, оставив только совесть, которая сейчас червём выедает мозг. Чонгук только сейчас в полной мере осознал, насколько же ему безразличен Чимин в плане отношений. От мысли, что хочется смыть с себя все его прикосновения — бросает в дрожь, ведь насколько гнилым человеком нужно быть, чтобы докатиться до такого? Он даже сейчас хочет стряхнуть с себя недавнее касание Пака, когда тот оттолкнул его на кровать. — Круто… — Чимин выдохся, роняя руки вдоль тела. Злость и безразличие дрейфуют на волнах, заставляя парня разбиваться о подводные камни. Он понял, что ответа не получит, ведь если Чонгук не говорит — значит, он этого не сделает до того времени, пока не отойдёт. Либо вообще ничего и никогда не скажет. Пак берёт телефон и принципиально прям при Чоне звонит Юнги, который тут же поднимает трубку. — Юн, что с Чонгуком? Он только что пришёл домой и не говорит со мной. А Чонгук доверяет Мину. Он прекрасно знает, что друг сам в шоке от возвращения Тэхёна, и прекрасно понимает, что не выдаст секрет даже под дулом пистолета. Просто Чимин ещё не до конца разглядел их связь, ведь не проживал с ними все взлёты и падения. — Ясно, — как-то грустно отвечает парень голосу из телефона. — А ты не знаешь, с кем он был? И всё, что он слышит, это: — Чимин, ты хоть и не заслужил таких слов, но никогда больше не делай так. Не звони мне при Чонгуке и не допрашивай меня при нём. Захочет — сам расскажет. Прости, — и бросает трубку. Чимин хлопает ресницами, смотря на потухшего Чонгука, что сидит в той же позе, не двинувшись с места. — Гуки, я… прости, что так пов… — Не надо, — обрывает. Чону неизвестно, что сказал ему Юнги, но ощущать себя виноватым не перестаёт. — Думаю, что это мне всю жизнь нужно будет перед тобой извиняться. [ tae, 20:03 ] совсем забегался не заметил твоего сообщения думаю, что в субботу пойду ты свободен?