Колыбельные

                           От усталости, что накрыла будто мокрым и тяжёлым одеялом, они даже не сразу поняли, что вышли из пещер. Новый проход, новая развилка, подъём, и вдруг открытое пространство. Так внезапно, как обрывается плёнка в проекторе, но закадровый голос всё ещё что-то объясняет зрителям... И поэтому ещё несколько минут никто не мог поверить, что они очутились на поверхности.       Но вот над головой виднеется тусклый свет месяца, что поднялся уже так высоко и теперь собирался вновь спускаться к земле, давая месту своему брату солнцу на небе. Значит, это точно не обман зрения и не галлюцинация усталой головы.       Значит, они могут попасть домой.       Но никто не ликовал — слишком уж много сил они отдали, слишком большую заплатили цену за этот шанс. И предстояло отдать ещё больше... — Надо отдохнуть перед дорогой по болоту, — внезапно для всех, Серый заваливается на спину, сложив руки под голову, — Объявляю привал. — Что? Мы будем торчать тут всю ночь? — смотрит на него Петрико, — Я отдохнуть не против, но разве не лучше подыскать местечко... поудобнее, чем голые скалы? — Солидарен, — потёр подбородок Астер, — Лёжа на холодных камнях мы точно себе пиелонефрит заработаем. — Ну хоть на травке какой или бревне, — взмолился ослик, глядя в неприступные холодные глаза вожака, которому, очевидно, было абсолютно плевать, где бросить отдыхать свои кости, — Вы же не хотите себе пендилонефрит? — На, — волк только швыряет ему в руки свою куртку, — Подстелите там себе и ложитесь. Кто будет поднывать, встанет в ночной караул,— и перевернулся от них на другой бок, — Мы тут всё равно не задержимся. Как начнёт рассветать, сразу же двинем. Вы даже замёрзнуть не успеете.       Но, очевидно, холодно им было. И даже очень. Первое время их спасало пламя от факела, но огонь, что горел на протяжении всего их пути, был уже на последнем издыхании. От деревянной палки остался один лишь маленький обрубок, да и он вскоре исчез... Тогда троица успешно приняла построение «пирамидка», дабы сохранить в теле хоть какое-то тепло. Петрико даже на ходу сочинил жалобное стихотворение, как ещё один укол совести для вожака: «Нет у нас подушки, нету одеяла. Жмёмся мы друг к дружке, чтоб теплее стало»... Но Серый в плане совести был вполне гибок, так что никакие упрёки на его решение не повлияли бы.       Через какое-то время отовсюду послышалось сопение.       Умудрились задремать все, кроме Митяя: никак ему не лежалось, будто он уже достаточно отоспался. Тогда козлёнок сел, стараясь сильно не мешать остальным. Он почти час наблюдал то за медленно ползущим светом месяца, то за смешно поднимающейся и опускающейся головой Астера на животе у Петри, когда тот шумно дышал... Но осел был просто шуршащей листвой под ногами, по сравнению с тракторным храпом Серого. Отчасти, из-за него Митя тоже не мог уснуть, просто потому, что дома у них никто и никогда не издавал таких адских звуков.       Вдруг волк что-то сказал.       Митя тут же выпрямил спину, как маленький сурикатик, выслеживающий опасность. Он подумал, что Серый проснулся и заговорил с ним. — Что?       Но тишина. Нет, Серый спал. И, судя по непрекращающемуся храпу, спал очень крепко. Ну ладно. Митя вновь облокачивается назад на поднятые коленки брата, стараясь укрыться тем свободно торчащим краем чужой куртки. Она казалась ему такой большой... Будто целое кожанное полотенце или даже простынь! Но на волке она совсем не висела, а напротив, сидела очень даже по фигуре. И, надо признать, выглядело это весьма эффектно. Митяй для себя решил, что просто обязан теперь найти где-нибудь и приобрести себе такую же куртку... «Все во дворе точно обзавидуются» — с такой мечтательной мыслью он, довольный, закрыл глаза. И уже сон как будто бы всё таки начал к нему подступать, но вдруг... — Хватит... хватит...       Среди нечленораздельного бормотания он различил это слово. Теперь нет сомнений, что ему не почудилось — волк правда болтает во сне. Ворочается и, как заведённая кукла, повторяет одно и то же.       Митяю стало как-то жутковато, но в то же время в нём затеплился огонёк интереса. Он никогда раньше не видел всяких лунатиков вживую. Только слышал истории. Кто-то из ребят пугал остальных страшилками, якобы эти сомнамбулы не только говорить могут, но и ходить во сне. Что могут встать посреди ночи с открытыми глазами, обойти весь дом, но ничего на утро не помнить. Или же вовсе зависнуть посреди комнаты и смотреть в одну точку — мурашки по коже от таких рассказов были у всех.        Митя сглотнул, но всё равно на цыпочках приблизился к волку. Вставать тот, вроде как, пока не собирался. Но когда козлёнок оказался совсем близко, ощутив чужое присутствие, Серый будто стал отмахиваться от невидимой мухи. И мальчик от испуга дёрнулся назад: он споткнулся о камень и больно шлёпнулся на землю. Волк же перестал ворочаться.       Митяй посидел немного, глядя на его лицо. Было в нём что-то странное, то что его задело: выражение боли и напряжённости, словно от настоящих физических мук.        Ему снился кошмар.       Мите пришла в голову мысль разбудить волка, но он помнил, как тот размахивал руками. А получить оплеуху от того, кто не отдаёт себе отчёта в действиях, очень уж не хотелось.       Снова испытывать судьбу козлёнок не стал, но и оставить волка вот так он тоже не смог: — Эй, эй! Петрико, там это...       Осёл протёр глаза и вопросительно уставился на нарушителя покоя.        Митяй, не в силах подобрать правильные слова, чтобы объяснить, что он видел, просто показал пальцем в сторону: — Вон...       На удивление, его поняли: — А, не волнуйся. Я такое видел – проходит, если не трогать... — Может... ты его всё-таки разбудишь? — Обычно он потом не может уснуть и ходит весь оставшийся день злой и нервный, как чёрт. А ты ведь не хочешь, чтобы чёрт вёл нас по болотам?       Митяй оглянулся. Затем снова глянул на осла, и будто неохотно как-то кивнул... Его никак не могло отпустить это чувство, эти мысли, что он обязан что-то сделать. — Ты что, волнуешься? — спросил Петри, подперев голову рукой. — Вовсе нет! Я только... Не знаю... — Митяй разрывался. Между тем, что было, и тем, что происходит сейчас. Между своими былыми поступками, между сочувствием и отголосками обиды. В конце концов, сочувствие победило, и он сказал прямо: — Я просто хочу сделать всё правильно... Сейчас... — Ладно, — ослик не стал подшучивать над его нерешительностью, — Что предлагаешь? — Пр... предлагаю? Я... — Митяй уж точно был не доктор и не психолог, чтобы знать о таких вещах. Но зато он отлично помнил, что делали родители, если он просыпался посреди ночи от кошмара.       Их силуэты всегда всплывали перед глазами, когда он вновь закрывал глаза...

***

Лунные поляны,

Ночь, как день, светла...

Спи, моё очарование,

Спи, как я спала:

В уголок подушки

Носиком уткнись...

Звёзды, как веснушки,

Мирно светят вниз.

Лунный сад листами

Сонно шелестит.

Скоро день настанет,

Что-то он сулит.

Догорает свечка,

Догорит дотла...

Спи, моё сердечко,

Ночь, как сон, светла.

Догорает свечка,

Догорит дотла...

Спи, моё сердечко,

Спи, как я спала...

      Мама была рядом с ним: держала руку на холодном лбу или гладила по волосам. Даже в самую тёмную ночь с ней не было страшно. Одного её присутствия было достаточно, чтобы почувствовать себя в полной безопасности... Даже когда она осталась совсем одна. Мама всё равно дарила это чувство защиты, хоть сама казалась такой хрупкой и потерянной...       Но с ней Митяю никогда не было страшно.       Лишь раз он видел беспомощность на её лице. Это было не передать словами, и он, наверное, до сих пор не до конца всё осознал... Лишь обрывки размытых воспоминаний. Всё прожитое казалось очень длинным-длинным сном.       Тогда ей пришлось сказать, что он больше никогда не увидит папу. Но Митяй её не понял. И ей пришлось повторить... А он переспросил. И опять, и опять, потому что для него это было чем-то невозможным. Невероятно странным. Митяй спрашивал у неё каждый день, будто забывая: «А где папа? Он скоро вернётся?»       И мама снова и снова говорила ему, наверняка внутри разрываясь и ломаясь на куски: «Он не придёт. Он больше не придёт, Митя...»       Почему-то именно Митяю понадобилось больше всего времени, чтобы смириться, хотя на тот момент у него уже были младшие брат и сестра. Но им было легче забыть обо всём. Они просто слишком мало времени провели с ним, чтобы задавать вопросы.       В какой-то момент и он перестал спрашивать.             

***

      За ночью всегда следует рассвет. Но сейчас было не так то легко определить, встало ли солнце. Туман по прежнему заслонял горизонт, а высокие скалы бросали тень на землю.       Серый обещал им встать на заре, но сам спал невесть сколько. Продрал глаза только тогда, когда уж правда стало совсем-совсем светло... Он сонно оглянулся по сторонам и вдруг обнаружил странную картину: ребята облепили его со всех сторон, как пчёлы единственный в поле цветок. Впрочем, волк не сильно удивился. Его всего лишь использовали в качестве грелки... Было бы странно, если бы холодной ночью к нему не пристроились под бок — он сам учил так делать своих парней, когда лютовала зима.       Но то было, пока они были совсем ещё мелкими головастиками... А Петри и Митька совсем уж что-то не тянут на это звание. — Слезайте с меня, бандерлоги, — Серый еле сумел принять сидячее положение, скинув с себя чужие головы, — Удивительно, как я не задохнулся под вами! — Я говорил, что он будет не в восторге, — проморгавшись, тыкает в Митяя осёл, — Если ты ждал благодарности, то спешу тебя огорчить... — Не, забудь. Главное, что сработало, — отвечает тот, довольно потягиваясь.       Странно. Митяй и доволен? С чего бы вдруг? С чего он такой умиротворённый?       Серый недоумённо заморгал на них: — О чём вы вообще? — неудостоившись ответа, он обращается к Асту: — Эй, ты в курсах, чего эти двое учудили?       Но тот развёл руками и с видом «я тут не при делах» быстренько свинтил в сторонку от волка. Ведь о своих добрых делах не рассказывают... Хоть Митьке и очень хотелось.