Колыбельные

— Маш, слушай… Завязывай уже, — перед ней нарисовалась знакомая овца-соседка, давно уже прослывшая мелочной скандалисткой, но почему-то уважаемая среди местных. Видно, никто не хотел огрести проблем, став главным героем её сплетен, вот никогда и не говорили слова поперёк... Маша же была той единственной, что не обращала внимания на её росказни, отчего почиталась как настоящая легенда.       Тем не менее, расплата за храбрость настигла и её. — Ты так и морщинами покрыться можешь. Знаешь, как говорят? Чем больше переживаешь, тем быстрее настаёт старость… — почти издевательски, с нагнанной заботой и тревогой сообщает овца.       Маша встала. Короткое мгновение. И её взгляд.       Соседка отшатнулась назад, скорчив гримассу: — Совсем уже с катушек слетела… — оглядываясь и что-то бормоча, овца удаляется.        Маша недолго смотрит ей вслед, приходя в себя. Становясь вновь той доброй тётушкой, которую все знали…       Они ничего не понимают… Они ничего не понимают!       Ещё. Не. Поздно...       После этой неприятной встречи овца быстро пустила по городку слух о том, что несчастная мать от горя потихоньку сходит с ума: раздулись эти слухи до такой степени, что бедную козу на улочках стали обходить стороной, будто та была бешеной. Будто она и впрямь сумасшедшая… Но Маша не знала, что происходит. До одного момента...       Вновь отправляясь на поиски через ярмарку, женщина вдруг ощутила затылком давление. Давление чужих взглядов. Обернувшись, она застала врасплох своих знакомых, у которых покупала хлеб, к котором ходила на именины, или с которыми просто могла вести дружескую беседу, заданным прямым вопросом: — Почему вы себя так странно ведёте? Я что-то сделала не так?        Кто-то тут же сделал вид, что занят своими делами. Кто-то печально смотрел на неё, качая головой. Но кто-то не побоялся высказаться: — Нет, это ты стала себя странно вести… Извини уж, но… Пора бы смириться. Мы все видели ботинок и… — Во-превых, всего три дня прошло! — перебила она, задыхаясь, содрагаясь от возмущения, — А во-вторых, какая-то старая калоша ничего не значит! А вы все уже решили, что он утонул!.. Просто немыслимо нелепо! — Но это правда… Иначе бы кто-то нашёл другие следы, — вступает в спор второй голос, — Но никаких зацепок нет… Значит, уже поздно. — Да как вы можете говорить такое?! — её ярость переходит все прежние границы: этот отчаянный крик вырывается откуда-то из глубины души. Руки неконтролируемо затряслись, а грудную клетку свело таким спазмом, что пришлось согнуться, — Я знаю, что он жив! Я это чувствую! И он сейчас где-то там, совсем один ждёт нашей помощи! Он ждёт! Но что вы делаете?! Вам лень поднять свои задницы и немного поднапрячься, чтобы его найти!... Ты! Да, ты, Эрик! Я была на крестинах всех твоих детей! Скажи, если бы кто-то из них пропал, ты бы сдался вот так?!       Сосед промолчал, стыдливо отведя взгляд. А Маша продолжала свою обличительную речь, потому что уже не могла остановиться, не могла смотреть на них, как прежде: — А ты, Сара? Неужели не помнишь, как мы вместе обустраивали твой дом? Как мы намучались с камином?! Почему ты отворачиваешься? Ты ведь помнишь!       Маша припомнила им всё. И задавалась вполне справедливым вопросом: — Когда у кого-то из вас случалась беда, или даже не беда, а просто мелкая неурядица, я бросала всё, бросала свой дом, свои дела и своих детей, чтобы прийти на помощь. Я жертвовала свои силы, своё время, и никогда не просила ничего взамен... Я никогда ни о чём вас не просила. Так почему сейчас я одна?...       Глаза полнятся слезами. А сердце затапливает кровь... Сколько она отдала? Сколько чужих проблем резрешила, чтобы в итоге стоять тут, рыдая как дура, умоляя хоть кого-то откликнуться на отчаянный зов...       Но они были слепы и глухи к её мольбам. В ответ слышится лишь только тишина... И Маша задумалась: а хоть когда-нибудь было иначе?        Десятки взглядов пронизывают её со всех сторон. Чужие голоса заглушают её собственное рваное дыхание, медленно и мучительно проникают в голову, в самое нутро. Она оказалась на этой сцене совсем одна под ослепительным светом прожектора ненужного внимания. Пугающего внимания. За ней наблюдали, как за клоуном, тщетно пытающимся развлечь публику. С жалостью, осуждением и скукой. Будто её несчастье им всем уже надоело, будто она намозолила им глаза. — Не трать время и силы на споры с идиотами, — мелодичный голос зазвучал из толпы. Люди расступились, пытаясь вычислить того, кто кидается подобными фразами на публике, — Они дальше своего носа и огорода не видят…       Поначалу Маша принимает его за свой собственный внутренний монолог. Как точно, как просто описали её мысли! Но разве её внутренний голос когда-нибудь звучал, как он? — Серый... прошу, уходи, — Маша мотает головой, будто пытаясь его прогнать, как жуткую галлюцинацию, — Не сейчас. Не время для твоих выступлений... — Занятное действие, — будто назло продолжал тот, — Но итог один: в трудную минуту все, кому ты помогала, кого считала своими друзьями, оставили тебя. Иронично, не правда ли, коза? — Прекрати... — это не помогает, и она обхватывает голову руками: — «Я тебя не слышу... Я тебя не слышу...» — Вот, как стадо отплатило тебе… — Ну почему... Почему тебе надо быть таким жестоким? Зачем надо издеваться?... Я ведь и сама всё прекрасно понимаю, — тихо, как молитву, произносит она, — Не надо... Не надо вот так мстить мне... Это уже слишком... — Я и не собирался, — его голос возник совсем рядом. Возможно, Серый на несколько секунд оказался за её спиной. Обвинительный тон сменился на мягкий полушёпот, — Если хочешь найти сына, пока не поздно, приходи к мосту. Захвати что-то из его вещей. Только не тяни с этим, я ведь могу и передумать…        Исчез. Маша оглянулась, но ни странного движения, ни хотя бы следов присутствия обнаружить не смогла… Она испытывала смешанные чувства. То, чего она ожидала меньше всего... Или, точнее, тот, кого она ожидала меньше всего... После того, как он выставил её из башни, посмеявшись... В это было очень трудно поверить.               Поэтому, придя на мост, тот самый, где они случайно встретились ночью, и где впервые поговорили не как жестоко борющиеся друг с другом силы, а как обычные люди, первым делом Маша осторожно спросила его: — Ты правда мне помогаешь?       Лицо Серого озарила лукавая ухмылка: — Вроде того. — Почему вдруг? — От скуки. — И всё?        — Ну, ещё я буду рад утереть нос местным остолопам. Хочу посмотреть на их лица, когда Митяй вернётся цел и невридим, — Серый подмигнул и неспешно сократил дистанцию, дабы взять из её рук детскую рубашку.        Ему бы хотелось, чтобы всё стало, как раньше. Чтобы она язвительно отпускала свои комментарии по поводу его темперамента или ещё чего-то, а он закатывал глаза, строил самоуверенную лыбу и позволял себе быть чуточку уязвимым, потому что это весело. Потому что так было интересно. С ней было интересно.       А вот наблюдать за тем, как она угасает день за днём...               — Ну, ладно. Я пошёл, — заткнув рубашку за пояс, он разворачивается от неё в сторону тропинки, — Не скучай тут. Буду слать открытки...        Его план был прост, но... Много чужих запахов. Вся округа пропиталась ими… Чёртова ярмарка, чёртовы приезжие! Это будет сложнее, чем он думал… Всё равно что искать иголку в стоге сена. Придётся побегать... Ох, и зачем он ввязался в это? Как унизительно! Серый почувствовал себя какой-то блохастой ищейкой и заскрипел зубами: очередное напоминание, что нельзя поддаваться сопливым и сентиментальным эмоциям...       Кстати о сентиментальности... — Стой! — не прошло и пяти минут, как Маша догоняет его, — Я пойду с тобой! — Ещё чего, — фыркнул, — Баба с возу — кобыле легче. — Так я, значит, баба... А ты кобыла, получается?       Вот оно. Её остроты стали к ней возвращаться – добрый знак. Нет, всё-таки, не зря он в это ввязался... Но Серый никогда не показал бы ей своего облегчения. Он только скорчил недовольную гримассу и, брезгливо посмотрев на навязчивого попутчика, выдал: — Сиди дома и жди. Приведу твоего козлёночка за верёвочку и привяжу к забору, чтоб снова не удрал… — Почему ты так уверен, что найдёшь его? — Потому что я волк, коза, — недвусмысленно Серый указывает на свой нос, — А ты — помеха. Лишний шум, а мне надо сосредоточиться. — Ну так я буду молчать, — упёрлась она. — Это не обсуждается. — Вот именно. Я иду с тобой и точка, — Маша опережает его на несколько шагов и встаёт поперёк дорожки, — Никто не знает лес лучше меня. Даже если ты и ходил тут раньше, я помню все короткие пути… Пропадёшь без меня, не успев зайти и в глубь чащи.       Серый сжал губы и надул щёки, будто намереваясь сказать что-то нелестное. Сдавленное полурычание прервал его вздох: — Ладно. Валяй. Но если свалишься в какую-нибудь яму, я тебя доставать не полезу. — Ну, это мы ещё посмотрим.       На её лицо вернулась эта улыбка, к которой он уже даже привык. Которая его больше не раздражала.       Которую он даже рад был видеть…