Травник герцогини

Алеют слишком эти розы… П. Верлен

После ослепительного сияния Алвасете Оллария Ирэне показалась выцветшей и ненастоящей. Она бывала в столице раньше, но в этот раз всё было иначе: они подъехали с непривычной стороны, через другие ворота и следовали по незнакомым ей улицам, и Ирэна будто открывала для себя новый город. Алва ехал верхом где-то впереди. Он избегал оставаться с ней наедине с той самой ночи и ни одним намёком не показал, что желал бы повторения. На следующее утро она спустилась к завтраку в столовую и обнаружила его на подоконнике: Рокэ Алва, соберано Кэналлоа и маршал Талига, сидел боком, согнув одну ногу в колене и болтая второй, и лакомился свежей клубникой. Ирэна утратила дар речи. — Прекрасно, моя дора, что вы изволили выйти к завтраку, — сказал он весело, протягивая ей тарелку с ягодой. — Король желает, чтобы ему представили герцогиню Алва, так что собирайтесь. На следующий же небольшая шхуна под герцогским флагом покинула Алвасете. Ирэна впервые увидела замок и город с моря и, очарованная, стояла у борта, пока бухта не скрылась из виду. Зимнее путешествие оставило в её памяти долгие дни в карете, бесконечные подъёмы и спуски, томительно-пугающую неизвестность впереди. Теперь Ирэна очень мало думала о том, что ждёт впереди — встреча с королем не страшила её, двор означал прежде всего встречу с матушкой и отцом, а может быть, даже и с Юстинианом. Она целые дни проводила на палубе, глядя на волны или на призрачные силуэты далёких гор и зелёные холмы Кэналлоа. Рамона и здесь следовала за ней тенью: «Дора Ирэна непривычна к морю, от качки бывает дурно», но её опасения оказались напрасными — Ирэну не укачивало. — Я дочь Повелителя Волн, — сказала она однажды Рамоне. — Вот отчего вас к морю-то тянет, моя дора, — та сверкнула улыбкой, — а ещё говорят, что в женщинах древняя кровь слаба. Матросы поглядывали дерзко и любопытно, но быстро опускали глаза и ничего лишнего себе не позволяли — для этих весёлых черноглазых людей она тоже была прежде всего «жена соберано». Хотя сам «соберано», казалось, успел об этом забыть — он обедал и ужинал с Ирэной и капитаном, подливал вино в её бокал и провожал после до каюты — любезно, но не оказывая никаких особенных знаков внимания, словно она была малознакомой девицей, доверенной ему для сопровождения. Сухими губами мимолетно касался её руки и уходил — пить вино, болтать с моряками, карабкаться на ванты, скинув сапоги и чулки, как простой матрос. Ирэна поворачивалась к мачтам спиной — чем выше он взбирался, тем сильнее у неё кружилась голова. Шхуна миновала Дьегаррон, обогнула Кэналлийский полуостров с юга и вошла в пролив Мальдито. Там, любуясь вечерними звёздами над Марикьярой, Ирэна услышала, как Алва поёт. Он сидел на свёрнутых канатах, поджав под себя одну ногу, и гитара в его руках звенела бешено и рвано, а уверенный звучный голос вплетался в плеск волн, скрип дерева и хлопанье парусов над головой. Ирэна понимала через слово, но просить Рамону перевести не стала. Алва пел длинную запутанную балладу про женщин, любовь и смерть, но матросам она была знакома — некоторые подпевали хриплыми сорванными голосами, и руки их, постоянно занятые разным моряцким рукоделием, в такие мгновения замирали. Ирэне казалось, что она подглядывает сквозь замочную скважину за тем, что не предназначено для женского взгляда, и ей остро хотелось уйти в свою каюту. Но она не могла пошевелиться, завороженная музыкой и пением так же, как все на борту. Баллада кончилась резким ударом по струнам. Ирэна вздрогнула и уже развернулась, чтобы покинуть палубу, но гитара запела снова, негромко и нежно, и слова были другие. — Я хотел срезать самый нежный Цветок с розового куста… — Дора Ирэна, — зашептала Рамона и, забывшись, потянула её за рукав, — дора Ирэна, пожалуйста… — …Мне казалось, что, будучи влюбленной, Она не сможет меня уколоть… Ирэна повернулась — Алва смотрел прямо на неё, мрачно и насмешливо. Платок, который он днём повязывал на голову, как все моряки, куда-то исчез, волосы спадали свободно, бросая тень на его склонённое лицо. Совсем как той ночью, когда он упирался дрожащей рукой в подушку и шептал что-то по-кэналлийски, каждым толчком вдавливая её бёдра в кровать. — И пока она меня колола своими шипами, Она меня научила одной вещи: Ведь роза – это роза, роза – это роза... И рассевшиеся вокруг него матросы теперь тоже смотрели на Ирэну. Она не могла прочесть выражения смуглых лиц, но поняла — они все думают, что песня о ней и для неё. Щёки вспыхнули, перед глазами затуманилось всё, кроме тонкой острой улыбки Алвы. Ирэна заставила себя глубоко вдохнуть. Нашла рукой планширь и облокотилась на него, оправила кружево на манжетах. Снова подняла глаза на Алву и осторожно улыбнулась ему в ответ. Проявлять на публике чувства между супругами было так же неприлично, как расхаживать в одной рубашке, но здесь, на юге, привычные правила нарушались на каждом шагу, а для Алвы, казалось, само существование каких-то границ было вызовом. Ведь чувств ведь никаких между ними не было и быть не могло, ему всего лишь нравилось её испытывать и смущать. Ирэна не могла позволить себе смущение. — Но чем дальше она меня излечивала, Тем ещё больше саднили мои раны, Потому что любовь — Это начало печали. — Какая прекрасная песня, дора Ирэна, — вздохнула рядом Рамона, и море плеснуло за бортом, словно соглашаясь. Утром, встретив Ирэну на палубе, Алва небрежным тоном осведомился, нравятся ли ей розы. — Я слышала, что в Тарнике прекрасный розарий, — вежливо сказала Ирэна, избегая прямого ответа. — Говорят, садовники удаляют шипы особым образом, чтобы Его Величество не мог уколоться. — Лгут, — Алва ехидно ухмыльнулся. — Шипов в Тарнике предостаточно, и некоторые из них смертоносны, моя дора. — Меня учили отличать ядовитые растения, — теперь Ирэна не была вполне уверена, только о садах ли они говорят. — Многие из них могут оказаться полезны при должном обращении. — Вы опасная женщина, сударыня, так я, пожалуй, начну вами восхищаться, — Алва наклонился ближе. Чужие любопытные взгляды скользили по ним, и Ирэна подумала, что со сторон они напоминают влюблённых на гравюре к роману. — Не обольщайтесь понапрасну, сударь, — она отвернулась к морю, — я гораздо скучнее, чем вам кажется. Шхуна шла дальше и дальше на север, далёкие призрачные берега больше не виднелись на горизонте — вокруг них была одна вода. Северо-восточный ветер принёс шторм, который закончился так же внезапно, как и начался, но Ирэне эти часы в каюте показались вечностью. Шхуну бросало из стороны в сторону, море ревело и грохотало, скрипело и стонало дерево, и голоса людей тонули в этом шуме. Желудок подкатывал к горлу — не то от качки, не то от ощущения, что они с Рамоной остались вдвоём среди тёмного бушующего моря. А потом всё вдруг стихло, и дверь каюты распахнул промокший и просоленный с ног до головы Алва. — Вы должны увидеть это небо, моя дора, — заявил он, довольно улыбаясь. Ирэна подхватила юбки и выбралась на палубу. Величественные чёрные тучи уходили на запад, там сверкали молнии и стеной шёл дождь, а на востоке сквозь белые облака сияющими золотыми копьями падали солнечные лучи. У Ирэны перехватило дыхание от восторга. Она порывисто повернулась к Алве, не в силах молчать, но и не зная, что она хочет сказать и какими словами, и осеклась, увидев его запрокинутое к небу лицо и расширенные восхищённые глаза. Всё это — ослепительный солнечный свет и цветы Алвасете, изменчивое море, бархатный голос Алвы и запах соли — Ирэна везла с собой в Олларию по Барсинскому тракту через зелёные холмы и равнины графства Савиньяк. В Гаре они сошли на берег, и Ирэна пересела в карету с герцогскими гербами на дверцах. Алва соизволил натянуть маршальский мундир и шляпу, и улыбка его утратила своё сияние и вернула прежнюю надменную колкость. Качка сменилась тряской, и от постоянной усталости путешествие окончательно утратило всё очарование. Ирэне дурно спалось в незнакомых домах и чужих постелях, которые слились в памяти в одну бесконечную череду. Она любезно здоровалась с хозяевами поместий и постоялых дворов и вежливо улыбалась, когда Алва говорил «моя супруга, Ирэна». Имя и титул наконец приросли к ней, она больше не удивлялась, услышав «герцогиня Алва», и не смущалась, когда муж предлагал ей руку. — Все говорят, вы такая красивая пара, — пересказывала ей Рамона, — а я им говорю: да, так, разве мог соберано найти себе жену лучше? Наша дора Ирэна достойна и самого короля, вот как я говорю, и это правда. От болтовни служанки веяло опасностью. Как бы король ни благоволил к своему маршалу, всегда найдутся те, кто скажет о том, что Ворон взлетел слишком высоко и возгордился. В карете не получалось вышивать или долго читать — уставали глаза, и Ирэна сидела с томиком Веннена на коленях, рассеянно переворачивая страницы, и размышляла о собственном браке. Который вовсе не был ей в тягость, если бы всё оставалось так и впредь, если бы Алва никогда от неё ничего не требовал, кроме как красиво стоять рядом в платье родовых цветов. Она закладывала пальцем страницу и поднимала глаза к окошку. Один из кэналлийцев всегда держался рядом с каретой — герцогине стоит только пожелать, и кортеж остановится. Ирэна обыкновенно не желала, лишь иногда пересаживалась в седло смирного гнедого линарца, уставая от покачивания экипажа. Алва не предлагал ей ехать рядом, а Ирэна не пыталась его догнать, но несколько раз замечала, что муж наблюдает за ней издалека. Но от его внимательного цепкого взгляда её больше не бросало в дрожь: он стал таким же привычным, как его манера вскидывать бровь или сидеть на подоконнике в расстёгнутом колете. Его мысли и намерения всё ещё оставались для Ирэны загадкой, но страх перед Алвой то ли исчез совсем, развеянный порывами морского ветра, то ли притупился от усталости. Но неосмотрительные слова Рамоны соединились сознанием о шрамах на его спине и заронили в душе Ирэны тревогу иного рода: Алва не был неуязвим, а королевский двор, к которому они приближались так неумолимо, был беспощаден к малейшей слабости. И листая в карете изрядно наскучившего Веннена, Ирэна всё больше осознавала, что есть цена, которую она не готова заплатить за избавление от брака. Последние хорны перед Олларией тянулись особенно мучительно. Но вот Веннен наконец отправился в дорожный сундук, а дорога под колёсами сменилась камнями мостовой. За окошком потянулись увитые диким виноградом стены с яркими ставнями. Шум, запахи — всего стало очень много, так что у Ирэны заломило виски, и она потянулась к ароматическому мешочку. Первый вечер в особняке на улице Мимоз ей не запомнился совершенно — было таким блаженством снять дорожное платье, смыть пыль и лечь в постель. Алва по своему обыкновению куда-то пропал сразу же, наспех представив ей эконома, и появился только через два дня. Ирэна за это время успела выяснить расположение всех комнат, познакомиться с кухаркой и сочинить письмо матушке и отправить пажа в особняк Приддов, где никого из хозяев не оказалось. Особняк был роскошен, но в размерах уступал Алвасете и казался мрачнее и темнее, несмотря на богатое убранство. Здесь не было расписных изразцов и лабиринта бесчисленных маленьких двориков. Не было моря за окном и вечно цветущих холмов. И сад был небольшой и далеко не такой пышный, хотя ни в чём не уступал саду в особняке Приддов — но Ирэна не могла удержаться от сравнения с далёким замком на скале. Алва вернулся вечером второго дня и сразу же отправил за Ирэной пажа. Она зашла в его кабинет, полная настороженного любопытства. В отцовском кабинете она не была ни разу — с дамами полагалось встречаться в гостиных или будуарах, но Алва и здесь пренебрегал приличиями. Муж сидел, откинувшись на спинку кресла и полузакрыв глаза, плотно сжатые губы побледнели, и оттого лицо его напоминало лики мраморных статуй. Ирэна подошла ближе, бесшумно ступая по ковру, но он услышал, распахнул глаза, дёрнул уголком губ. — Моя прекрасная дора. — Сударь. Алва потянулся за кувшином с вином, пододвинул ей бокал: — Садитесь, выпейте со мной. Вечер прекрасен, в Тарнике цветут розы, впрочем, завтра вы убедитесь в этом сами, если выехать с рассветом, мы как раз успеем к послеобеденной прогулке короля… Белые рукава рубашки в прорезях колета были забрызганы чем-то тёмным, и Ирэна не могла отвести взгляд от этих пятен. — … вы меня слушаете, сударыня? — и Алва, конечно же, заметил её замешательство. — У вас кровь на рубашке. — Так бывает, когда с кем-то дерёшься, — он еле заметно поморщился, тронув пальцами висок. — Вы дрались на дуэли? Вы ранены? — Ирэна шагнула к нему, стиснула край стола до боли в ладони, чтобы волнение не прорвалось в голос недостойным образом. — Какая прелесть, — он снова тронул висок. — Вы переживаете напрасно, кровь не моя, и ничто не помешает мне завтра представить вас королю. — Нет, — решительно сказала Ирэна, цепенея от собственной дерзости, но не в силах остановиться. — Мы никуда не едем с рассветом. Алва вопросительно вскинул бровь. — Не раньше, чем вы выспитесь, сударь. Его Величество ждал нас месяц, и представление меня не настолько безотлагательное дело, чтобы не потерпеть ещё день. И не вздумайте отмахиваться от меня, сударь, я же вижу, как вы бледны. — Давно вы не удостаивали меня таким количеством слов. И хоть гнев вам удивительно к лицу, женская забота мужчине в моём возрасте требуется только в одном случае. Намёк был бы неприличен, не будь они уже супругами, и скулы опалило смущением, но сдаваться так просто Ирэна не собиралась. — Тогда с вашей стороны было весьма неосмотрительно жениться. Потому что брачные браслеты подразумевают не только общий титул и общее ложе. — Осторожнее, моя дора, я могу решить, что стал вам небезразличен, — он улыбнулся остро и зло, и Ирэна осеклась, поражённая не столько этой улыбкой и холодным тоном, сколько смыслом его слов . — Выпейте вина. Или не пейте, как хотите, но выбирайте платье, потому что завтра на рассвете вас будет ждать карета. Она развернулась и ушла, полная невысказанных возражений. «Я вам небезразличен» стучало в виски, хотелось вернуться и крикнуть в надменное бледное лицо какую-нибудь яростную глупость. Лишь бы не признавать правду: там, в кабинете, она испугалась не за свой брак и не за своё будущее, а того, что Алву могли убить. В спальне сияющая Рамона ставила в вазу пышную охапку бледно-розовых роз. В саду особняка таких не было. Ирэна упала в кресло и стиснула руки, чтобы не разрыдаться. Матушка часто описывала Тарнику, так что и дворец, и строгая геометрия парка, и мраморные крылатые девы с кувшинами, из которых струилась вода, вызывали узнавание, словно Ирэна уже была здесь раньше. Однако самой матушки здесь не не оказалось. Свите предполагалось ждать короля на центральной аллее, выстроившись по обеим сторонам в строгом порядке. Место герцога и герцогини Алвы было на самом дальнем от лестницы краю, и они проследовали мимо остальных, сопровождаемые волной еле слышного шёпота и любезными улыбками. Группу придворных дам в голубых платьях возглавляла графиня Рафиано — её Ирэна помнила по первому своему представлению королю. Приветливая улыбка графини была безупречна, как у статуи. Алва накрыл пальцы Ирэны на своем локте ладонью. — Я не позволю никому здесь вас съесть, сударыня, — негромко сказал он, не глядя на неё, и только тогда она сообразила, что, должно быть, сжимает его руку слишком сильно. — Вашей фамильной улыбкой вполне можно заморозить фонтан. Наш добрый король огорчится, а вы ведь не хотите огорчать Его Величество? На крыльце появился хмурый рыжий церемониймейстер, придворные приняли тщательно выверенные почтительные позы, и Ирэна тоже присела, расправив синюю юбку. Под туфлями короля поскрипывал розоватый песок дорожки, пряжки сияли на солнце — вот они остановились напротив Ирэны, бархатный голос Алвы представил её, и она смогла наконец поднять глаза и выпрямиться. — Приветствую Ваше Величество, — после слов Алвы она решила не улыбаться вовсе, но в голос вложила всю учтивость, на которую была способна. — Мы очень рады видеть вас при нашем дворе, герцогиня, — сказал король. Этот густо напудренный, слегка полноватый человек в роскошном белом колете смотрел на Ирэну неуверенно, если не робко и, казалось, совсем не знал, о чём с ней разговаривать. — Для меня большая честь присутствовать сегодня здесь, — она прикрылась заученной формулой, как веером, и приняла предложенную Алвой руку. Втроём они медленно двинулись вдоль аллеи к фонтану, и свита последовала за ними в небольшом отдалении, но жадно ловя каждое слово и жест. — Пришлись ли вам по душе наши розы, сударыня? Рокэ утверждает, что вам нравятся цветы. Они обменялись ещё парой ничего не значащих реплик о садах и розах, и король отпустил их рассеянным жестом и подозвал графа Манрика. Теперь Ирэна и Алва были вольны смешаться с другими придворными, но герцог предпочёл отступить в одну из боковых аллей за зелёную стену боскета. В боскете были искусно вырезаны арки, сквозь которые можно было смотреть на клумбы, фонтаны и статуи. — Довольно с вас на сегодня, — заявил Алва в ответ на неуверенные возражения Ирэны. — К ядам приучаются постепенно и малыми дозами, у меня есть в этом некоторый опыт. Король наш союз одобрил. Мы были великолепны, острым языкам будет что обсудить, а к моим выходкам здесь привыкли. И вознаградите Рамону, сударыня, эта причёска вам удивительно к лицу, ручаюсь, завтра у половины фрейлин будет похожая. — Осторожнее с комплиментами, господин супруг, — Ирэна не удержалась, уколола в ответ, возвращая вечерние обидные слова. — Я могу решить, что вызываю у вас интерес. Алва был на удивление бодр и свеж с самого утра, словно накануне не ездил никуда, не дрался и не потирал болезненно виски. Впору было поверить самым невероятным слухам о колдовстве и сделке с Леворуким. — А вы, сударыня, предпочли бы, чтобы я совсем вас не замечал? — он усмехнулся, перехватил кисть Ирэны, отогнул раструб её перчатки и поднёс к губам запястье, глядя ей в глаза. — Для этого вы недостаточно скучны и послушны. Поцелуй был быстрым и горячим. Ирэна не успела ни отнять руку, ни возмутиться — так непристойно, в королевском парке, на виду! — а Алва уже расправил перчатку и перехватил её ладонь, как подобает. — То, что вы себе позволяете, — она почему-то могла дышать только мелко и часто, и выговорить всю фразу сразу, без запинки, не получилось, — возмутительно. — И правда, — невозмутимо согласился Алва, вскинув бровь. — Совершенно возмутительно целовать руку собственной жене. Впрочем, Его Высокопреосвященство не откажется нас рассудить, не так ли? Ирэна оглянулась — по аллее неторопливой величественной походкой к ним приближался высокий седой священнослужитель в кардинальском облачении с золотым наперсным знаком. — Браки, заключённые по любви, радуют Создателя, — сказал он, благожелательно улыбаясь Ирэне. — Северные земли рождают цветы удивительной красоты. Ирэна снова присела в поклоне, тронула губами прохладный перстень. — Благословляю, дитя моё, — Алва при этих словах отчётливо и недоверчиво фыркнул. — Рокэ, позволь мне шепнуть твоей очаровательной жене пару слов наедине. В качестве наставления новобрачной. Прежде чем ответить, Алва вопросительно взглянул на Ирэну — словно у неё было право отказать в этом разговоре и он был готов отстаивать её «нет». Но она лишь кивнула, и кардинал повёл её дальше по аллее. — Мне известно, что в доме Алва нет духовника. Рокэ с присущим ему упорством отрицает потребность в утешении, но у вас, дитя моё, может возникнуть желание исповедаться. Чёрная пола сутаны скользила по песку, словно змеиный хвост. Длинные пальцы размеренно перебирали чётки. — Отрывать Ваше Высокопреосвященство от иных дел ради такого пустяка было бы неуместно. Моя матушка, бывая в столице, исповедуется в аббатстве Святой Октавии, и я собираюсь следовать её примеру. Кардинал Сильвестр говорил ласково, а смотрел внимательно и цепко. Алва, решила Ирэна, не мог не знать, что тот за ними наблюдает, когда целовал её руку. — Исповедь не пустяк, Ирэна, особенно если речь идёт о супружеской жизни, — кардинал остановился возле очередной арки. — Вы юны, неопытны и далеко от семьи, а Рокэ — это Рокэ. — Мой муж, — она тронула пальцами запястье, где под перчаткой ещё горел след от поцелуя, — относится ко мне со всем подобающим уважением и вниманием. Куст за аркой был густо усеян мелкими жёлтыми розами — такие бы хорошо смотрелись на шпалере или на фоне старых каменных стен особняка Алва. — Но счастливы ли вы в браке, дитя? Ирэна подняла глаза на кардинала и улыбнулась, старательно думая о жёлтых розах и море у подножия Алвасете: — Очень. Сильвестр тоже улыбнулся в ответ, светло и мягко, словно её лукавство его позабавило, но по спине Ирэны пробежал неприятный холодок. Отец предупреждал её, что кардинал благоволит Алве, а значит — вплетает его судьбу в свои замыслы, и судьбу самой Ирэны отныне тоже. — Розарием лучше всего любоваться по утрам, пока не высохла роса, — светским тоном заметил кардинал, когда они вернулись к Алве. — В другой раз, — отозвался тот, щуря глаза на солнце, — останемся на ночь и, чего доброго, не заметим, как с самого утра нас втянут в принятые здесь утомительные танцы. Они заговорили о каких-то полках и назначениях, и Ирэна перестала вслушиваться. Отведённые герцогу покои были довольно просторными, но спальня там была всего одна, и при мысли, что они с Алвой снова окажутся в одной кровати, у Ирэны что-то замирало в груди. Она готова была снова ехать куда угодно, и в ночи тоже, лишь бы избежать чудовищной неловкости. Лишь бы не гадать, как Алва себя поведёт и что скажет, будет ли он снова насмешлив и надменен или позволит увидеть себя другого. Алва снова взял её ладонь и положил на своё предплечье, накрыв твёрдыми сильными пальцами, и Ирэна вдруг успокоилась.