Травник герцогини

Погляди, он красен, как кровь, как вечерняя заря, как распустившийся цвет граната, как густое вино из виноградников… А. Куприн

Зелёная гостиная стала её любимым местом. Ирэна приносила сюда книги из замковой библиотеки и пяльца, здесь же она училась пить шадди, горечью оседавший на языке, и слушала сухие доклады рэя Эчеверрии и веселые сплетни Рамоны. Внизу, во внутреннем дворике, над красной узорчатой плиткой и бирюзовой водой бассейна тянулись к солнцу стебли ветропляски, выпускали тугие бутоны, раскрывали белые полупрозрачные колокольчики цветов. Ирэна смотрела на них из окна и отсчитывала дни. Рецепт отвара матушка заставила её выучить наизусть. На третий день цветения она встала раньше обычного и спустилась во внутренний дворик, чтобы нарезать тонких веточек. Цветки закрывались на ночь и раскрывались на солнце — Ирэна трогала туго свернувшиеся, перекрученные лепестки в каплях росы, гладила ворсистые стебли и проговаривала в голове: «срезать ветки с четырьмя цветками, высотой не менее полутора бье, завернуть в ткань и отложить на два дня, не разворачивая…». Садовый нож ощущался в руке непривычно тяжёлым, корзинка оттягивала локоть. Маленький складной нож с изогнутым лезвием и гладкой костяной рукоятью Ирэна привезла из Васспарда — это был подарок Габи из других безмятежных времён сразу после её свадьбы с Борном. Воспоминания о Габи Ирэна отгоняла так же старательно, как мысли об Алве, потому что они горчили не хуже шадди, прятали боль и обиду: если бы не Габи, если бы не этот выстрел, не кровь маршала Савиньяка, отцу не нужно было бы доказывать свою преданность короне. Зачем? За что? Ирэна знала, что на эти вопросы не будет ответов, и не позволяла себе их задавать, но и забыть их тоже не получалось, а вместе с ними и главный щемящий страх: у Габи, такой счастливой, такой влюблённой, всё закончилось так, значит, любое счастье может рухнуть в одночасье, а любовь обратиться безумием. Может быть, и к лучшему, что она не влюблена больше, что её собственные глупые надежды развеялись так быстро, не успев принять определённую форму, так и оставшись навечно туманными фантазиями о тёмных глазах младшего Эпинэ. Нож срезал ветку за веткой — нужные для отвара стебли Ирэна спрятала на дно корзины, обернув чистым полотном, а сверху уложила ещё охапку. Для букета ветропляска была простовата, но если добавить ещё розовых морисских гвоздик и какой-нибудь пушистой зелени, получится красиво, не для парадной залы, конечно, но для внутренних покоев… Ирэна разогнулась, пристроила срезанные гвоздики в корзинку — и чуть не вскрикнула от неожиданности. Рука стиснула нож, хотя глаза уже узнали в чёрной фигуре, подпирающей плечами колонну, герцога Алву. — Доброе утро, сударыня, — насмешливо сказал он, небрежным жестом отталкиваясь от колонны и шагая во дворик ленивой и грациозной, совершенно кошачьей походкой. — Доброе утро, — Ирэна наклонила голову приличествующим образом, гадая, долго ли он наблюдал за ней и когда успел приехать, неужели ночью? — Вы, я вижу, ранняя птичка, — он был без шляпы, плаща и перчаток, в расстёгнутом колете, и эта неподобающая, домашняя небрежность смущала Ирэну. — Вас не пугает утренняя прохлада? Впрочем, вы же северянка, сударыня, вам скорее будет не по нраву местная жара… Это яд? Герцог остановился в паре шагов, снова вскинул бровь этим особенным способом, глаза смотрели внимательно и колко, и Ирэна скинула овладевшее ей оцепенение. — Не для вас, сударь, — сказала она холодно и закрыла наконец нож, пряча его в корзинку. — Ветропляска безвредна для людей, зато её весьма не любят насекомые, которых привлекают стоячая вода. Она повернулась к бассейну — словно в подтверждение своих слов, чувствуя его тяжёлый испытующий взгляд на своей шее. — Вы весьма предусмотрительны, впрочем, это неудивительно, учитывая вашу кровь и воспитание. Но я вынужден вас разочаровать: в Алвасете не залетают комары, из-за ветров или из-за иных причин, признаюсь, никогда не интересовался. Он подошёл ближе — Ирэна не слышала шагов, но видела краем глаза, как движется тёмное пятно, такое выделяющееся здесь, на фоне яркой зелени и светлого камня. — Вы предполагаете, что я проведу остаток жизни за этими стенами? — спросила она, силясь изобразить равнодушие, хотя сердце внутри, казалось, подпрыгнуло и забилось у самого горла, и гортань сжалась, выдавливая каждое слово через силу. — Я ещё не решил, — отозвался Алва таким же равнодушным тоном, и Ирэна не выдержала, повернулась. «Вы не можете! Вы не посмеете!», — ей хотелось кричать прямо в это насмешливое красивое лицо, как кричала Габи, когда отец объявил, что та останется в Васспарде. — Это не худшее место из всех возможных, — она наклонила голову, делая вид, что поправляет цветы в корзине, уклоняясь от острого взгляда Алвы, но наблюдая исподтишка за выражением его лица. — Многие скажут, что это одно из лучших мест Кэртианы, сударыня, — он неожиданно улыбнулся, быстро и зло. — Я видела недостаточно, чтобы судить, — Ирэна стряхнула жучка с розового соцветия гвоздики. — А вы бы хотели увидеть больше? — Полагаю, обычный удел женщины, — жучок свалился на кромку корзинки и упрямо пополз обратно к цветам, — заботиться о доме, пока мужчины путешествуют. — Это слова из наставлений для молодых девиц, сударыня? Или из проповедей? Этот утомительный, странный разговор совершенно не подходил для утра и для встречи двух супругов после разлуки, и Ирэна понятия не имела, как вернуться к подобающим случаю фразам от этой обезоруживающей и почти неприличной откровенности. Какого ответа ждал от неё Алва? Она слишком мало о нём знала — блестящий военный, вероятно, должен быть жестким и решительным. Стремительная карьера может быть результатом как таланта, так и удачи, но Ирэна слышала и разговоры приглушёнными голосами об «особом расположении», о жестокости и неумолимости. Гости на свадьбе бросали в сторону Алвы взгляды, полные плохо скрываемой зависти и возмущения — но почти все эти люди были гостями со стороны невесты. Алву сопровождали лишь молчаливый маркиз Дьегаррон и маршал фок Варзов. Ирэна не слышала, о чём они говорили, но видела выражения лиц, весёлую улыбку герцога, ласковые морщинки на круглом лице маршала — для него Алва не был чудовищем или нахальным юнцом, как для остальных. Супрем Придд не одобрял тех, кто склонен пренебрегать правилами вообще вместо того, чтобы поворачивать их в свою пользу, а герцога Алву он считал непредсказуемым и опасным: «У него есть причины не испытывать к нашей семье расположения, Ирэна». Переносит ли он это предубеждение против Приддов на неё лично, Ирэна не знала. — Это мой собственный вывод, — она вскинула голову и посмотрела ему прямо в глаза. — Как бы ни ничтожен был мой жизненный опыт, он всё-таки существует. Вы не можете умалять его, не предоставляя веских доказательств, сударь. Алва подобрался слишком близко — она видела ясно его длинные ресницы, жёсткую складку в уголке язвительно сжатого рта, белые лепестки апельсинового дерева, зацепившиеся за локон тёмных волос. Последний раз они стояли рядом несколько месяцев назад у алтаря, обмениваясь браслетами и целомудренным соприкосновением губ. С тех между ними всегда было расстояние не меньше вытянутой руки. Ирэне казалось, что Алва следил за этим специально, и то, что он нарушил им же самим очерченные границы, встревожило её. — Вы правы, — он согласился неожиданно легко, но тон был вкрадчивым, и Ирэна снова замерла, затаила дыхание, укоряя себя мысленно за такую реакцию, но не в силах с ней справиться. — Однако не ждите извинений, Ирэна. Он произнёс её имя на кэналлийский манер, с мягким «р», словно перекатил на языке, так говорили рэй Эчеверрия и Рамона, но их уст Алвы это звучало непривычно, словно он обращался к кому-то другому. Воздух в лёгких закончился, и она мелко и торопливо вдохнула, ненавидя себя за то, что он мог увидеть за этим её неуместным оцепенением и судорожно вздымающейся в вырезе платья грудью. — Я ничего от вас не жду, — резко сказала Ирэна, заставляя себя шагнуть назад. — Меня предупредили, что вам свойственно обманывать чужие ожидания. Алва рассмеялся хрипло и коротко, и на этот раз веселье затронуло и его глаза тоже — на миг он показался беззаботным мальчишкой вроде Юстиниана. Но это мгновение оказалось очень кратким и сгинуло без следа. — Зато я держу свои обещания. Вы знаете, зачем я приехал. — Полюбоваться на гранатовые рощи, — невозмутимо предположила Ирэна, не удержавшись от мелкой мести за смущение и поспешные суждения в её адрес. — И из окна моей спальни открывается особенно удачный вид на холмы, — он насмешливо вскинул бровь. — Сегодня вечером мы обязаны насладиться им вместе, моя прекрасная дора. На этот раз он не стал целовать её руку, и это было только к лучшему — Ирэна не была уверена, что сумела бы разжать пальцы, судорожно стиснувшие корзину. «…отложить на два дня» и «сегодня вечером» звучали в её голове подобно колоколу, заглушая все прочие мысли, кроме одной: она не успела подготовиться. У неё был флакон с готовой настойкой, Ирэна пила её перед свадьбой, там осталось ещё немного — следовало отыскать его немедленно, придумать, что сказать Рамоне… нет, лучше отослать её за горячей водой… «…сегодня вечером» Ирэна стиснула корзинку слишком сильно — тонкие прутья хрустнули и надломились, заболели пальцы. Нестерпимо захотелось заплакать, но плакать было нельзя, немыслимо. Ирэна медленно выпустила плетёный бортик, расправила юбку и заставила себя войти в галерею. С появлением Алвы людей в замке прибавилось, пустые коридоры ожили, наполнились голосами, шорохами и топотом, бряцанием оружия и раскатистым незнакомым смехом. Алвасете проснулся, и Ирэна, почти привыкшая к нему за эти месяцы, снова почувствовала себя здесь чужой. И лишним тому напоминанием было сияющее от радости лицо Рамоны, встретившей Ирэну в её покоях: — Дора Ирэна! Соберано… — Я знаю, — Ирэна оборвала её совершенно неподобающим образом, но Рамону не так-то легко было сбить с толку. — Всю ночь гнал коней, верно, спешил вас увидеть, моя дора! А гранаты, вы видели? Как знали, распустились с рассветом, все холмы алые! Достать вам синее платье, то, с алатскими кружевами? Ирэне хотелось крикнуть, чтобы та замолчала, а лучше ушла, оставила её в одиночестве. — Да, — сказала она ровным голосом, опуская корзину на стол. — Достань. И согрей воды, полную ванну, и принеси кипятка, я хочу заварить травы. Ложь, решила Ирэна, нужно прятать среди правды — мало кто отличит одну измельчённую сухую траву от другой. Женщины готовят отвары для гладкой кожи и для шелковистых волос, женщины пьют травы, чтобы выглядеть красивее и стройнее, чтобы унять боль в лунные дни или зачать здоровых детей. И жена соберано — всего лишь обычная женщина, кто удивится? Рамона и не удивилась — она восторженно сверкнула белыми зубами, подхватила юбку и убежала на кухню. И тогда Ирэна позволила себе опуститься на стул и спрятать лицо в ладони. Горло перехватило сухим спазмом. «…сегодня вечером» Алва не тронул её в ночь после свадьбы, объяснив это предстоящей дальней дорогой. И в Алвасете он не пришёл в её покои тоже. Она пыталась представить себе, как это будет. Матушка говорила с ней о супружеском долге, Ирэна знала, что её ждёт, на что рассчитывает мужчина в постели, но это знание не желало облекаться плотью, так и оставаясь просто словами. «Если мужчина опытный, — матушка подбирала выражения с осторожностью, и за каждой паузой, мнилось Ирэне, скрывалось что-то недосказанное, — жена получит удовольствие. Зачинать детей — это радость». Флакон с настойкой ветропляски Ирэна спрятала внутрь бархатного мешочка и положила в шкатулку с украшениями. Может статься, что герцог Алва не захочет или не сочтёт нужным позаботиться о том, чтобы его жене было приятно. Он не собирался зачинать с ней детей, ни в радости, ни из чувства долга — «пока», и Ирэна не могла даже предположить, когда это весьма неопределённое «пока» закончится. Алва был порывист и переменчив, как ветер. Рамона убежала хлопотать в купальню, оставив свою дору без присмотра. Ирэна была почти разочарована этим доверием — ей казалось, что все её намерения, вся ложь видны в каждом движении и что кто-нибудь вот-вот схватит её за руку. Но обитатели Алвасете опять позволили ей делать всё, что вздумается, словно она не представляла опасности. Как глупая медуза, трепыхающаяся на гальке под палящим солнцем. «Нужно было сказать, что это яд, — с досадой думала она, отсчитывая капли над стаканом из молочного стекла. — Чтобы он сделал тогда? Рассмеялся?» На белом матовом боку тонкой росписью распускались красные цветы граната. Настойка пахла полынью и мятой, на языке остался слабый привкус, не неприятный, но раздражающий. В воду для ванны Рамона добавила молоко и лавандовое масло. Волосы вымыла в отваре из трав, долго сушила полотенцем и расчёсывала — Ирэна бы успокоилась в её руках от неторопливых размеренных движений, если бы та поминутно не упоминала «соберано». Ирэна словно перестала существовать сама по себе: всё, что Рамона делала с ней, отныне было не для неё самой, но ради Алвы; упругость её кожи, гладкость её волос, всё её тело больше не принадлежало Ирэне, но существовало для ублажения мужа. И ей полагалось безропотно принять такое положение вещей, раствориться в Алве, стать его частью — это был её долг, путь, который веками проходили женщины. Если бы это только был не Алва, чужой, непонятный и язвительный. Ирэна верила, что смогла бы — с кем-то другим, если бы этот кто-то другой любил её и она сама любила в ответ, отказаться от собственной жизни было бы легко и естественно, стать чьей-то половиной, признать этого кого-то смыслом своей жизни. Как матушка, как Габи… — Довольно, — сказала она Рамоне. — Уложи их как обычно. Сестра смотрела на неё из зеркала — бледная, простоволосая, с плотно сжатыми губами. После казни Борна она не давала себя заплести, вырывалась и кричала, а потом бродила по Васспарду с распущенными, спутавшимися волосами. — Но, моя дора, у вас такие красивые волосы, соберано захочется… — Рамона сжала щётку в руках, в глазах плескалось недоумение. — Если соберано захочется, — она вздёрнула подбородок, — он распустит их сам. Рамона цокнула языком, но послушно подняла волосы наверх — и тень Габи покинула зеркало. О том, что она забыла распорядиться насчет еды, Ирэна вспомнила, когда ей принесли обед. Её охватила досада, едкая и жгучая, на всех сразу: на себя, пренебрегшую своими обязанностями, на Рамону, осмелившуюся выбрать за госпожу, где она будет обедать, на повара, не явившегося с утра по обыкновению, и, конечно же, на Алву, так легко разрушившего привычный порядок одним своим появлением. А ведь она даже не знала, сколько человек садится с герцогом за стол! И будут ли они ужинать в столовой или…? Ирэна беспомощно смотрела на жаркое, не в силах взять вилку и съесть хотя бы кусочек. Черные вороны, раскинув крылья, летели по кругу на синем ободе тарелки. Габи, подумала Ирэна отстранённо, бросила бы тарелку в стену с криком. — Отправь мальчика на кухню, — сказала она Рамоне. — Ужин пусть подадут в покои герцога. И повар, разумеется, знает, что следует приготовить. Рамона смутилась под её взглядом — первый раз за все эти месяцы, и Ирэна сочла это своей маленькой победой. У синего платья с алатскими кружевами был низкий, по южной моде, вырез, обнажавший ключицы и шею. В шкатулке Ирэны лежал футляр с сапфировой подвеской, подарок герцога невесте, и случай требовал продемонстрировать если не влюблённость, то готовность следовать правилам приличия. Синяя капля в обрамлении мелких бриллиантов была красивой, но холодной и тяжёлой — Ирэна примеряла её один раз, в день свадьбы и больше не доставала. Сапфир был простой данью обычаю, ещё одной печатью на брачном договоре, украшением для официальных приёмов. Ирэна провела пальцами по ключицам и решилась, вытянула скромную нитку жемчуга — пусть с ней сегодня будет что-то любимое. После обеда время тянулось мучительно. Разморённый солнцем Алвасете замолк, стих даже ветер. Ирэна не могла найти себе места — игла выскальзывала из пальцев, строчки в книге путались, рассыпались на отдельные слова. Она села было за клавесин, но не смогла выбрать пьесу, начала одну, сбилась на другую — глаза против воли возвращались к пустому сейчас внутреннему дворику и стеблям ветропляски. Она бродила от окна к окну, пока солнце не начало клониться к закату, а в восточных окнах не начали сгущаться сумерки. Наступило время ужина, а из покоев герцога так никто и не явился — и с каждой минутой ожидание становилось всё мучительнее. И наконец, когда Рамона осторожно осведомилась, не пора ли зажечь свечи, Ирэна не выдержала. Она поднялась по лестнице и стремительным, неподобающим знатной даме шагом пересекла коридор. В груди жгло, словно она вдохнула слишком глубоко и резко, лицо пылало, желудок перекрутило от стыда и негодования одновременно. И негодование пересилило стыд, когда Ирэна поняла, что Алва не один — из покоев доносился гитарный перебор и низкие мужские голоса. Он забыл? Передумал? Решил унизить её ожиданием? Ирэна собиралась постучать, но дверь оказалась не заперта, даже не прикрыта плотно и распахнулась послушно, стоило коснуться ручки. Внутри горели свечи и пахло воском, чернилами и цветами, легкий ветер из открытого окна шевелил тонкие занавески и бумаги, небрежно сваленные на столе. Рэй Эчеверрия заметил её первым, отставил бокал, поднялся из кресла, невозмутимо и коротко кивнул: — Дора Ирэна? Ладонь герцога накрыла струны, обрывая мелодию, он вскинул на неё глаза — и они расширились удивлённо. Ирэна заставила себя выпустить юбку из сжатых пальцев, медленно разгладила ткань, выдохнула. — Добрый вечер, господа, — просить прощения она не собиралась, даже ради простой формальности, пусть лучше считают, что кэналлийская резкость заразна. — Какая приятная неожиданность, сударыня, — удивление спряталось за привычным холодным взглядом. — Неужели? — у гнева был полынно-мятный привкус, и слова, которые бились на языке, не стоило бросать в лицо мужчине в присутствии других. Алва усмехнулся и тоже встал, неторопливо, плавно, словно делая одолжение, кивнул рэю Эчеверрии, и тот исчез, молча, только стукнула дверь за спиной Ирэны. — Я не настаиваю на вашем внимании, — сказала она. — Но предпочитаю, чтобы вы предупреждали, если ваши планы меняются. Алва сложил руки на груди. Кожа в распахнутом вороте чёрной рубашки казалась слишком бледной, словно мраморной. Колета на нём на этот раз не было. — Я поражён в самое сердце, сударыня жена. Хоть кто-то в вашем семействе готов предъявить мне претензии лицом к лицу, а не бить исподтишка. Впрочем, женщинам легко быть храбрыми — за них всегда умирают мужчины. — Разве все мужчины и женщины одинаковы? — Ирэне хотелось прижать ладони к горящим щекам, хотелось развернуться и сбежать, она оставалась на месте лишь благодаря гордости, превратившей позвоночник в стальной прут. — Вы заявили утром, что держите свои обещания. Если бы я знала, что поняла вас превратно… — Вы не похожи на женщину, мечтающую исполнить супружеский долг, — перебил её Алва. Он опустил руки и шагнул к Ирэне, внимательно вглядываясь в её лицо, словно искал что-то. — А вы не похожи на того, кто отступает без повода. Голос подвёл, и должной дерзости в тоне не вышло. — Я вас оскорбил и приношу свои извинения, — Алва поймал её руку и поднёс к губам, костяшки обожгло его дыханием. — Вы совершенно правы, сударыня. — В вашем голосе ни капли раскаяния, — Ирэна торопливо потянула руку на себя, но он и не подумал выпустить её ладонь. — Оно мне плохо удаётся. И раз уж мы с вами отныне связаны, притворяться ни к чему. Он обнял Ирэну за талию и мягко привлёк к себе. — Тогда скажите правду, — потребовала она, пытаясь совладать с нарастающим внутри страхом. — Не может же быть, чтобы вы просто забыли. Мой отец… — Ваш отец указал в договоре вполне определённый срок, и он ещё не истёк, — он усмехнулся и снова стал серьёзным. — У него были причины полагать, что я не смогу или не решусь настаивать на консумации. А вы, сударыня, разве не мечтаете вернуться в Васспард? Ей нестерпимо хотелось закрыть глаза и оттолкнуть его от себя — чтобы эти губы не были так близко, чтобы не чувствовать его запах и тепло его тела. Ощущения сбивали с толку своей непривычностью, мешали мыслить ясно. Она заставила себя дышать медленно и глубоко — как дышит море у подножия замка. — Кем? Не девушкой и не вдовой, женщиной, от которой отказались? Думал ли об этом отец, составляя договор, советовался ли с матушкой? Было ли это частью плана, защищающего семью? Ирэна не решилась спросить сразу, а теперь было уже поздно, письмам такое не доверишь. Отныне ей придётся решать самой. — Идёмте, сударыня, — Алва увлёк её в глубину покоев, не давая задумываться дальше. Она позволила ему распустить шнуровку на платье. Алва не был ни груб, ни небрежен. Он управлялся с застёжками так же ловко, как делала это Рамона. Оставлял мимолетные прикосновения на её плечах и талии, не пытаясь обнять или прижать к себе, и Ирэна была ему за это благодарна. Она легла на кровать, оставшись в одной сорочке, и Алва скинув только туфли, навис над ней. — Не могу обещать, что не причиню вам неудобства, сударыня. Его ладонь снова легла на плечо и медленно двинулась вниз, оглаживая грудь и рёбра поверх сорочки. Собственное тело налилось тяжестью и казалось Ирэне чужим, непослушным. «Так даже лучше, — решила она, — пусть это происходит не со мной». Жаркое дыхание Алвы над ухом сбилось. Он задрал подол сорочки до бёдер, и Ирэна, помня наставления матушки, развела ноги, запрещая себе стыдиться. Алва так и не разделся, Ирэна не видела его тела, и была ему за это странным образом благодарна: он не изображал, что влюблён, не пытался очаровать или подчинить, просто брал то, что ему предлагали — так, как, должно быть, брал вражеские укрепления. Он терпеливо прокладывал себе путь жёсткими пальцами, приучая её к проникновению постепенно. А когда Ирэна уже перестала надеяться, что всё кончится быстро, Алва вдруг подхватил её под колени, развёл их сильнее и толкнулся внутрь уже не рукой. Он говорил что-то ещё, Ирэна не разобрала и не запомнила, она вся вдруг разом заледенела внутри, и чтобы не оттолкнуть его, вцепилась в простыни. Она ждала боли, но боли не было, верно, Алва всё-таки пощадил её. Было другое — тянущее и распирающее ощущение, от которого мучительно хотелось избавиться, толчки, от которых там, внизу всё горело огнём. Алва, слава Создателю, не наваливался на Ирэну сверху и вообще не смотрел на неё. Голова его была склонена, и густая тёмная волна волос закрывала лицо. Ирэна отвернула лицо к распахнутому окну — тогда перед ней оказалась рука, которой Алва упирался в кровать. Мышцы на ней подрагивали от напряжения на каждом толчке. «Я больше не выдержу», — отстранённо подумала Ирэна, а потом зачем-то вспомнила опять море и цветущие гранатовые рощи, и в этот самый момент всё закончилось. Алва выскользнул из неё, задышал рвано и шумно, будто сквозь зубы, а потом на её обнажённые бёдра плеснуло чем-то горячим. Он вытянулся рядом, а Ирэна не знала, что теперь полагается делать, и не решалась пошевелиться или посмотреть на него, а семя остывало на её коже липкой неприятной плёнкой. Наконец она потянулась прикрыться, но Алва спохватился первым, сел, потянулся, сдёргивая с себя рубашку, и этой рубашкой неожиданно бережно вытер её бёдра. Он оправил на ней сорочку так же, как раздевал, аккуратно, стараясь не касаться, а потом укрыл сверху тонким одеялом и принёс вино. — Пейте, моя отважная дора, сейчас вам нужно выпить. Алва сел прямо на пол и прислонился спиной к кровати. Ирэна послушалась и пригубила густое терпкое вино. Тело почему-то налилось усталостью, а в голове словно шумело море, и не осталось ни стыда, ни страха, ни гнева. — Вы холоднее мраморной статуи, сударыня, — задумчиво сказал Алва, глядя в окно. — И не вздумайте просить за это прощения, это неким образом успокаивает. По крайней мере, вы мне не лжёте. — Я и не собиралась просить у вас прощения, — Ирэна сделала ещё глоток и смутно удивилась собственной дерзости. — Вы, в конце концов, выбрали меня не потому, что я вам понравилась. Он запрокинул голову и рассмеялся. Ирэна смотрела на бледный профиль и весёлые морщинки разбегающиеся от уголка глаза: вот этот мужчина — её муж, и он только что был внутри неё, там, где до сих пор тянет и жжёт. — Вы меня не привлекали, это верно, и что ещё вернее — вы и не пытались обратить на себя моё внимание. — Этого вы ждёте от каждой женщины? И этот разговор тоже выходил странным, а впрочем, может, так и принято разговаривать за закрытыми дверями супружеской спальни? — От своей жены я ожидал большего коварства. Вы пьёте ветропляску, а следовало бы зачать наследника, избавиться от меня и остаться здесь единоличной хозяйкой. И о ветропляске Алва упомянул так спокойно, словно его это совсем не заботило — всё это время она волновалась зря. — Ваши люди меня бы не приняли, — Ирэна поставила бокал на прикроватный столик, повернулась на бок, прижимаясь щекой к подушке. — Да мне этого и не надо. Наволочка слабо пахла розмарином и лавандой, совсем как её собственная — наверное, в Алвасете во все сундуки с бельём укладывали мешочки с одинаковыми травами. Ирэна рассеянно провела рукой по одеялу, разглаживая складки. Алва обернулся к ней, приподнял бровь с интересом: — А чего бы вы хотели? Покоя? Счастья? — Не знаю, — честно сказала Ирэна. — А вы? Он лишь криво ухмыльнулся и подошёл к окну, не собираясь отвечать, а она не стала настаивать. Легкий ветер покачивал занавески, наклонял огоньки свечей. На бледной герцогской спине отчётливо выделялись неровные бугристые линии недавно заживших шрамов. «Кто-то ударил его в спину, — подумала Ирэна. — Так много…» Мысли путались, а веки опускались сами, и она решила, что сейчас полежит ещё немного, а потом поднимется и уйдёт к себе. Когда она открыла глаза в следующий раз, Алвы рядом не было, а за окном бледной полоской занимался рассвет.